— Да развернись же ты, — воскликнул Варт. — Я знал человека, с которым ты жил, по-моему, я и тебя видел, ты был еще малюткой и лежал в его домике, обернутый в вату. Ну будет, ежик, прости, что я тебя напугал. Мы с тобою друзья, и я хочу, хотя бы во имя прежних времен, увидеть твой серый, мокрый, подергивающийся нос.

— Подергивающийся нос — это одно название, господин, — ответил, упорствуя, ежик, — а выдернутый — другое. Вы бы лучше шли, добрый мастер Язвец, и позволили бедному селянину малость вздремнуть, — ведь на то и зима. Да посетят тебя мысли о пчелах и меде, любезный барон, и да слетятся ангелы петь над ложем твоего покоя.

— Что за глупости, — воскликнул Варт. — Я не сделаю тебе никакого вреда, я же знал тебя совсем малышом.

— Эти мне барсуки, — промямлила себе в живот несчастная тварь, — вот гуляют они по курганам, не замышляя никакого вреда, да благословит их Бог, а только они же тебя и прищемят, даже и не заметят, и что тогда делать усталому ежу? А все потому, что шкура у них больно толстая, вот ведь дело-то в чем, они же с малолетства и друг друга щиплют, и мамочку, и ничегошеньки не ощущают, — ну, натурально, и привыкают щипать кого ни попадя. Вон и у бедного моего господина, у мастера Мирна, как есть захотят, тут же «ик-ик-ик» и бегут стремглав да хвать его за лодыжки, держал он их маленьких, — а он, святейшая церковь! — как он, бедный, вопил. Да, с ними, с барсуками-то, значит, намаешься, это нам ведомо, как же. И ведь ничего же толком не видит, — добавил еж, прежде чем Варт успел возразить. — Тычется взад-вперед, ну вылитый мохнатый коврик семенит на толстых лапах. А подвернись-ка ему на пути, ну бывает не повезет, так он без всякого злого умысла тебя тут же чик-чик, просто так, с голодухи да сослепу, да из самозащиты, — ну, и что от тебя останется?

— И все, чем мы можем себя защитить, — продолжал ежик, — это дать ему как следует по носу. Смертоносная пятка — вот как они нас зовут в своих прописях. Дай одному из этих здоровенных полосатиков в нос, бим-бом, вот этак, и резвая жизнь честь по чести летит из него наружу так, что он и засопеть не успеет. Честный нокаут, вот что это такое. Но как может бедный ежик заехать по носу барсуку? Когда ему нечем заехать и нечем от него защититься? Вот тут-то они и приходят к тебе и просят тебя развернуться!

— Можешь не разворачиваться, — сказал решительно Варт. — Прошу прощенья, дружок, что разбудил тебя и что напугал. По-моему, ты замечательный ежик, я даже снова повеселел от беседы с тобой. Спи себе, как спал, пока мы не встретились, а я пойду загляну к моему другу барсуку, как и было мне велено. Спокойной ночи, ежик, удачи тебе в снегах.

— Может, она и будет спокойная, — сварливо пыхтел ежик. — А может, не будет. То ему развернись, то не развернись. Сегодня одно, завтра другое. Охо-хо, ну и мир, никакого порядка. Впрочем, доброй вам ночи, любезные дамы, и тебе, матушка, тоже, пусть приходит град, пусть приходит снег, так и мы найдем продолжение в тех, кто придет за нами.

И с этими словами смиренный зверек свернулся еще туже, чем прежде, поворчал, поскрипел, и удалился в мир сновидений, настолько же более глубоких, чем наши людские сны, насколько сон продолжительностью в целую зиму длиннее безмолвия одной-единственной ночи.

— Ну что же, — подумал Варт, — ничего не скажешь, он быстро управился со своими неприятностями. Забавно, что он сразу же и заснул. Готов поспорить, что он и не спал-то все это время самое большее наполовину, и толком проснувшись весной, решит, что все это ему приснилось.

С минуту он смотрел на грязный комочек из листьев, травы и блох, плотно свернувшийся в норке, +затем хрюкнул и отправился к барсучьей норе, двигаясь вспять по своим же продолговатым следам по снегу.

— Так, значит, Мерлин прислал тебя, — сказал барсук, — чтобы ты завершил образование. Что ж, я могу научить тебя только двум вещам — рыть землю и любить свой дом. Впрочем, к этому и сводится истинное назначение философии.

— А ты мне покажешь свой дом?

— Обязательно покажу, — сказал барсук, — хотя я, конечно, всем домом не пользуюсь. Дом у меня беспорядочный, старый, для одиночки великоват. Насколько я понимаю, некоторым его частям может быть лет и под тысячу. Нас тут живет четыре семейства, — кто там, кто сям, — это если брать дом целиком, от чердака до подвала, так мы, случается, и по месяцам не встречаемся. Полагаю, вам, нынешним людям, он должен казаться развалюхой — ну, ничего не попишешь, зато в нем уютно.

Он засеменил по проходам зачарованной норы, переваливаясь с ноги на ногу странноватой барсучьей раскачкой, и белая маска его с черными полосами казалась во мраке лицом привидения.

— Вон по тому коридору, — сказал он, — если тебе хочется вымыть руки.

Барсуки не то, что лисы В их норах имеются особые помещения для отходов, где они складывают ненужные кости и всякий сор, настоящие погреба, имеются также и спальни, которые они держат в особенной чистоте, часто меняя подстилки. Увиденное очаровало Варта. Особенно ему понравились Большая Зала, расположенная в самой середине кургана, — трудно было решить, чем его счесть, колледжем или замком, — и анфилады комнат с запасными выходами, расходящиеся от нее, словно лучи. В Зале этой было, пожалуй, многовато паутины, из-за того, что она служила своего рода общей комнатой, и потому не находилась на попечении какой-либо из семей, но вид она имела решительно торжественный. Барсук сказал, что это Профессорская. С украшенных панелями стен свисали освещенные сверху забранными в абажуры светляками портреты усопших барсуков, прославленных в свое время ученостью или благочестием. Имелись здесь и величавые кресла с тисненными золотом барсучьими лапками на кордовской коже сидений, — кожа повытерлась — и портрет Основателя над камином. Вокруг камина полукругом стояли кресла, снабженные экранами из красного дерева, коими всякий мог заслонить лицо от яркого пламени, имелась также доска, вроде качелей, по которой графины могли соскальзывать из середины к краям полукруга. В наружном проходе висело несколько черных мантий, вообще все было очень древним.

— В настоящий момент я холостяк, — сказал извиняющимся тоном барсук, когда они добрались до его собственной уютной комнаты с обоями в цветочек, — так что здесь, увы, всего одно кресло. Тебе придется посидеть на кровати. Устраивайся поудобнее, голубчик, пока я буду готовить пунш, и расскажи мне, что творится на белом свете.

— Да в общем все то же самое. Мерлин чувствует себя хорошо, а Кэя на той неделе произведут в рыцари.

— Интересная церемония.

— Какие у тебя здоровенные лапы, — заметил Варт, посмотрев, как барсук помешивает жидкость ложкой. — Впрочем, и у меня сейчас точно такие же.

И он окинул взглядом свои мускулистые кривоватые лапы. Мощная грудь соединяла пару передних лап, таких же могучих, как задние.

— Это чтобы землю копать, — с удовлетворением сообщило ученое создание. — Я да крот, — полагаю, тому, кто захочет угнаться за нами, придется рыть во всю прыть.

— Я тут снаружи ежика встретил.

— Прямо сейчас? Теперь считается, что ежи переносят свиную лихорадку и эту, знаешь, — болезнь грязных ног.

— А мне он понравился.

— Им присуща своего рода трогательная привлекательность, — печально сказал барсук, — но, боюсь, что я обычно их просто съедаю. Есть что-то неотразимое в том, как похрустывает ежатина.

— Египтяне, — прибавил он, подразумевая цыган, — тоже с удовольствием их едят.

— Мой не развернулся.

— А надо было столкнуть его в воду, тогда бы он быстро высунул лапки. Ну, иди сюда, пунш готов. Присаживайся у огня и будь как дома.

— Приятно сидеть здесь, когда снаружи ветер и снег.

— Да, приятно. Давай выпьем за то, чтобы Кэю в его рыцарских делах сопутствовала удача,

— Ну что ж, за удачу Кэя.

— За удачу.

— Так, — сказал барсук, со вздохом опуская стакан. — Теперь объясни-ка мне, что это нашло на Мерлина и зачем он прислал тебя ко мне.

— Он что-то говорил насчет знаний, — ответил Варт.

— А, ну что же, если тебя интересуют знания, то ты попал по верному адресу. Только скажи, учеба, она тебе не кажется скучной?

— Кажется иногда, — сказал Варт, — а иногда не кажется. В общем и целом я могу вынести длинную лекцию, если она по естественной истории.

— Я как раз сейчас пишу трактат, — сказал барсук и смущенно откашлялся, показывая, что его просто вынудили упомянуть об этом, — в котором разъясняется, почему Человек стал главным среди животных. Может быть, тебе интересно будет его послушать?

— Я его, видишь ли, собираюсь представить на соискание докторской степени, — поспешно добавил барсук, опасаясь, что Варт запротестует. Ему представлялось так мало шансов прочитать кому-нибудь свой труд, что он просто не мог упустить такую возможность.

— Буду очень благодарен, — сказал Варт.

— Тебе от него будет польза, голубчик. Нужно, конечно, изучать и птиц, и рыб, и животных, но заканчивать следует Человеком. Как удачно, что ты пришел! Так, куда же я, к черту, засунул рукопись?

И старый джентльмен принялся скрести вокруг своими большими когтями, пока не отыскал замызганную стопку страниц, один из углов которой уже был использован для растопки. Затем он уселся в свое кожаное кресло с глубокой вмятиной посередке, прикрыл макушку домашней шапочкой с кистью и извлек откуда-то пару осообразных очков, каковые и пристроил на кончике носа.

— Гм, — сказал вслед за этим барсук. Робость тут же сковала его, он уставился на свои бумажки, покраснел и никак не мог приступить к чтению.

— Ну что же ты? — сказал Варт.

— Тут пока не все гладко, — застенчиво объяснил барсук. — Понимаешь, это просто грубый набросок. Прежде чем отослать его, я еще многое переменю.

— Я все равно уверен, что он должен быть интересным.

— Да нет, что уж тут интересного. Так, случайные мысли, я набросал их в случайно освободившиеся полчаса, просто чтобы убить время Ну, во всяком случае, начинается это так.

— Г-гм! — сказал барсук. И принялся со всевозможной поспешностью читать трактат невозможно высоким фальцетом.

«Часто задают довольно праздный вопрос: с чего начался процесс эволюции — с курицы или с яйца? Было ли в начале яйцо, из которого вылупилась первая курица, или это курица сначала снесла яйцо? Я позволю себе утверждать, что первым создано было яйцо.

Когда Бог сотворил все яйца, из которых со временем следовало народиться рыбам, и змеям, и птицам, и млекопитающим, и даже утконосам, он призвал к Себе эмбрионов и увидел, что они хороши».

— Возможно, мне следует пояснить, — добавил барсук, нервно опуская бумаги и поверх них глядя на Варта, — что все эмбрионы выглядят почти одинаково. Эмбрион — это то, что ты есть до того, как родиться, — и неважно, кем ты намереваешься стать: головастиком или фазаном, гирафой или человеком, — в эмбрионах ты выглядишь довольно противным и беспомощным существом. Дальше у меня так:

«Эмбрионы выстроились перед Богом, вежливо сложив на животиках слабые ручки и уважительно свесив тяжеловатые головы, и Бог обратился к ним.

Бог сказал: «Ну что ж, эмбрионы, вот все вы здесь, выглядите все совершенно одинаково, и теперь Мы намереваемся предоставить вам выбрать, кем вы желаете стать. Когда вы повзрослеете, вы, безусловно, станете покрупнее, однако Нам будет приятно пожаловать вас еще одним даром. Вы можете ныне заменить какую угодно часть своего существа на любое приспособление, какое представится вам полезным в вашей дальнейшей жизни. Например, в настоящем своем положении вы неспособны рыться в земле. И вот всякому, кто предпочитает обратить свои лапы в пару лопат или в садовые грабли, дозволяется это сделать. Или, другой пример, ныне вы можете пользоваться ртом исключительно для еды. Любому, кто пожелает превратить свой рот в оружие нападения, довольно лишь попросить, и он превратится в крюкорыла или в саблезубого тигра. Теперь же подходите по одному и выбирайте себе орудия. Помните, впрочем, что по выбранному и произрастете да такими вовек и останетесь».

Все эмбрионы обдумали предмет с положенным вежеством, а затем принялись один за одним подступать к престолу вечности. Им дозволялось избрать две или три специализации, и некоторые предпочли использовать лапы для полета, а рты в виде оружия, или в виде щипцов для ореха, или в виде сверл, а то и ложек, иные же обратили тела свои в лодки, а лапы в весла. Мы, барсуки, крепко подумали и решились просить о даровании трех благ. Мы пожелали обратить наши шкуры в щиты, пасти в оружие, а лапы в садовые грабли. И все эти блага мы получили. Всякий специализировался на свой манер, и кое-кто на довольно странный. Скажем, одна пустынная ящерка надумала все свое тело обратить в промокашку, а некая жаба, живущая среди замученных жаждою антиподов, просто превратилась в бутылку с водой.

Подача прошений и раздача даров заняли два долгих дня, — пятый и шестой, насколько я помню, — и под самый конец дня шестого, как раз перед тем, как настало время закрываться на воскресенье, со всеми эмбрионами, кроме одного, было покончено. Этим эмбрионом был Человек.

— Итак, Наш маленький человечек, — сказал Бог, — ты прождал до последнего, все откладывая решение, и Мы уверены, что все это время ты напряженно думал. Что можем Мы для тебя сделать?

— С Твоего разрешения, Боже, — сказал эмбрион, — я думаю, что у Тебя имелись причины, лучше всего ведомые Тебе самому, сотворить меня в нынешнем виде, и изменять этот вид было бы дерзостью с моей стороны. Если мне дозволяется выбор, я предпочел бы остаться таким, какой есть. Я бы не стал заменять ни единой из данных Тобою частей моего тела на иные и, несомненно, менее удачные части, а остался бы на всю мою жизнь беззащитным эмбрионом, пытающимся по мере сил самостоятельно изготовить пару-другую жалких приспособлений из дерева, железа и иных материалов, каковые Ты сочтешь уместным мне предоставить. Если мне понадобится лодка, я постараюсь построить ее из деревьев, а захочу летать — сооружу колесницу, которая будет делать это для меня. Может быть, я и совершаю немалую глупость, отвергая удобства, кои Ты в доброте Своей мне предлагаешь, но я постарался все обдумать по возможности тщательно и надеюсь, что это ничтожное решение существа столь малого и невинного будет встречено Тобой с благосклонностью.

— Отменно сказано, — довольным тоном воскликнул Творец. — А ну-ка вы, эмбрионы, подойдите сюда с вашими клювами и прочими штучками, посмотрите на Нашего первого Человека. Вот единственный, кто разрешил Нашу загадку, единый из всех вас, и Мы с великой радостью назначаем его Владыкой над всеми Птицами Небесными, и над Зверями Земными, и над Рыбами Морскими. Теперь же пусть все остальные идут любиться и размножаться, ибв настало время закончить труды и передохнуть. Что до тебя, Человече, то ты во всю свою жизнь будешь нагим орудием, хотя будешь и сам прибегать к иным орудиям. И до самой могилы ты так и будешь выглядеть эмбрионом, но перед мощью твоей все прочие станут как эмбрионы. Навеки недоразвившийся, ты навсегда сохранишь в себе зерно Нашего образа, способность видеть некоторые из Наших печалей и испытывать некоторые из Наших радостей. Нам отчасти жалко тебя, Человек, но отчасти Мы на тебя и надеемся. Теперь же беги, и старайся там, как только сможешь. Да, и вот еще что, Человек, покамест ты не ушел.

— Слушаю, — сказал Адам, возвращаясь.

— Мы только хотели сказать, — застенчиво молвил Бог, стискивая ладони. — Да, так вот, Мы как раз хотели сказать: Да благословит тебя Бог.

— Хорошая история, — неуверенно молвил Варт. — Она мне нравится больше той, что рассказывал Мерлин про Равви. И еще она интересная

Барсук до того смутился, что жалко было смотреть.

— Нет, голубчик, нет. Ты преувеличиваешь. Так, небольшая притча, и то еще в лучшем случае. К тому же, боюсь, она немножко слишком оптимистична.

— Как это?

— Ну, вот видишь ли, верно, конечно, что человек — Владыка над всеми животными и самый могучий из них, — если подразумевать под этим самого страшного, — но в последнее время я иногда сомневаюсь, так ли уж он благословен.

— Сэр Эктор не кажется мне особенно страшным.

— И однако, если даже сэр Эктор выйдет прогуляться вдоль речки, не только птицы разлетятся прочь от него и звери кинутся врассыпную, но даже рыбы метнутся к другом берегу. Завидев друг друга, они так не делают.

— Но человек ведь — царь над всеми зверьми.

— Возможно. Или лучше сказать — тиран? К тому же еще необходимо признать, что у него множество пороков.

— У Короля Пеллинора их вовсе не много.

— Однако, если Король Утер объявит войну, Пеллинор на нее пойдет. Ты знаешь, что Homo sapiens — это почти единственное животное, ведущее войны?

— Муравьи тоже воюют.

— Голубчик, не говори так вот походя: «Муравьи тоже воюют». Муравьев существует больше четырех тысяч разновидностей, и среди них я могу насчитать лишь пяток агрессивных. Пять муравьев, один, насколько я знаю, термит — и Человек.

— Но ведь стаи волков из Дикого Леса каждую зиму режут наших овец,

— Волки и овцы, друг мой, принадлежат к разным видам. А настоящие войны ведутся между сообществами, принадлежащими к одному и тому же виду. Среди сотен тысяч видов я могу начесть только семь агрессивных. Даже среди Человеков имеется несколько разновидностей — эскимосы, скажем, цыгане, саами и кое-какие кочевники в Аравии, — которые не воюют, потому что не проводят границ. В Природе войны встречаются реже, чем каннибальство. Тебе это не кажется неудачным стечением обстоятельств?

— Лично я, — сказал Варт, — с удовольствием отправился бы на войну, если б меня сделали рыцарем. Мне по душе трубы, знамена, сверканье доспехов и отчаянные атаки. И, конечно, я бы хотел совершить великие подвиги, быть отважным и победить свои страхи. Ведь есть же в войне отвага, и стойкость, и любовь между товарищами, а, барсук?

Ученое животное долго думало, глядя в огонь. В конце концов оно, как видно, решило сменить тему.

— А кто тебе больше понравился, — спросило оно, — муравьи или дикие гуси?