Глава двадцать первая

Золотой тигр

К полному своему изумлению они узнали, что Китайца зовут мистером Бленкинсопом.

— Мое настоящее имя, — объяснил он, — означает Золотой Тигр В Чайном Лесу, но мне, разумеется, трудно было ожидать, что мои европейские друзья станут так меня называть. Поэтому, перебравшись в Оксфорд, я, чтобы не терзаться раздражением, слыша, как перевирают мое имя, официально сменил его на Бленкинсоп. Нет-нет, я вовсе не обманываю вас, уподобляясь доктору Трясуну. Бленкинсоп имя редкое и особенно удобно тем, что его легко запомнить. Послушайте, я принес маленький подарок для мисс Джудит. О нет, пожалуйста. Умоляю вас, не стоит об этом. У меня в спальне, — в покоях Хозяина, — немало восточных безделиц, так что с этой мне расстаться легко. Вам стоило бы как-нибудь зайти, посмотреть остальные.

Это был превосходный, сделанный из папье-маше тигр величиной почти с Шутьку, в оранжевую и красную полоску. Голова и хвост его соединялись внутри пружиной, так что стоило лишь дотронуться до них и тигр начинал кивать головой и помахивать хвостом, производя впечатление отчасти страшное, а отчасти смешное. Страшными казались полоски и усища, придававшие ему сходство с полосатой зубаткой, — но едва он принимался кивать, как становилось ясно, что он только притворяется таким уж страшилищем. Джуди сразу поняла, что самое правильное — дать ему моток шерсти, чтобы он мог рычать на него, изображая свирепость, но на Никки самое сильное впечатление произвела его грозная соразмерность. У китайцев такой тигр называется Кошкой с острова Сямынь.

— Как видите, мы оба с ним Золотые Тигры. Надеюсь, он придется вам по душе.

— Он великолепен. Только я не думаю, что нам следует его принимать.

— Приняв, вы окажете мне услугу.

— Если вам и вправду не жалко с ним расстаться…

Никки сказал:

— Познакомь с ним Шутьку.

Они познакомили Шутьку с тигром, но ничего из этой затеи не вышло. Если бы он пах тигром, результат еще мог бы получиться иным. А так Шутька некоторое время недоуменно наблюдала его кивки, а после разлеглась самым вульгарным образом и принялась грызть собственный хвост.

Мистера Бленкинсопа ее поведение нисколько не огорчило. С непроницаемым лицом он разглядывал собачонку, и глаза его походили на два сваренных «в мешочек» яйца с узкими надрезами на оболочке.

— Пекинесы, — задумчиво сказал он, — столь любезные моему народу, происходят, как говорят, от Льва и Бабочки. Впрочем, коекто уверяет, что от Льва и Мартышки. Они полюбили друг друга и в результате появился на свет первый пекинес. Тех, что поменьше, придворные дамы носили внутри рукавов, используя их вместо муфт или грелок.

— Шутька, лапушка, ты бы хотела стать грелкой?

— Лучшее, что из нее может получиться, это ершик для чистки бутылок, — сказал Никки.

— Как ты можешь!

— Однажды хозяйка модного салона, похвалив одну из собачек нашего императора, сказала мне: «Ах, если бы можно было содрать с нее шкурку, какой прекрасный палантин я бы сделала из нее». На что я ответил: «Драгоценная леди, если б я мог содрать шкурку с вас, я обзавелся бы парой превосходных сапог».

Дети ошеломленно уставились на него. Так он и впрямь человек! С этой минуты в них вселилась уверенность, что сомневаться в мистере Бленкинсопе, — который так любит собак, — вещь невозможная. Именно этого он и добивался.

— А она что сказала?

— Она удалилась, вереща от гнева, как белка.

— И грелка! — с дурацким восторгом завопил Никки. Он покатился с Шутькой по полу, едва не своротив тигра и выкрикивая: «Белка!», «Грелка!»и «Сопелка!».

— Можно нам будет прийти посмотреть ваши восточные безделушки?

— Как-нибудь, когда Хозяин будет занят.

— Он не хочет, чтобы мы заходили в его покои?

— Это не вполне удобно.

При упоминании о Нем настроение у детей сразу упало.

— А мы не можем прийти в субботу, когда он напьется?

— Он никогда не напивается.

— Мистер Бленкинсоп, — тактично сказала Джуди, — вам не кажется, что его следует остановить?

— Меня «посещала подобная мысль».

— Почему вы ему помогаете?

— По тем же причинам, по которым помогает ему ваш друг, майор авиации.

— Мистер Фринтон говорит…

Никки закашлялся, но Джуди решительно продолжала:

— Он говорит, что людям следует предоставить возможность самим выбирать, что правильно, а что нет.

— Весьма основательная точка зрения.

— А вы с ней согласны?

— Мистер Фринтон — «человек добрых правил».

— Я знала, что вы с ним согласитесь!

Никки вдруг опять понесло куда-то в сторону.

— Это чем-то похоже на вивисекцию, — пояснил он.

— Что именно?

— Вот это — убить нескольких, чтобы помочь всем остальным.

Джуди решила, что самое время задать еще один тактичный вопрос:

— Мистер Бленкинсоп, а вы вивисекцию одобряете?

Ему хватило сообразительности ответить:

— Нет.

— Понимаете, нельзя же так поступать с существами, которые вам доверяют. Никки говорит, что с теми, кто не доверяется тебе, допустим, с кошками, он еще мог бы это проделать, но предавать доверчивых существ невозможно. Просто невозможно. Ни обезьянок, ни собак, ни лошадей…

— В общем, никого, кто тебе верит. И свиньи на самом-то деле — очень милые, и мы вот еще как-то выращивали ягненка… Ах, мистер Бленкинсоп, если совсем по-честному, нам следовало бы стать вегетарианцами, только это ужасно трудно, вот мы и стараемся не задумываться, ведь вы согласны с нами, правда?

Никки сказал, старательно выбирая слова:

— Если ты предаешь живое существо, ты наносишь вред себе самому. Я думаю, гораздо хуже умереть от предательства, чем от рака, потому что рака ты не выбираешь.

— А вивисекцию выбираешь, — вот что он хочет сказать.

— Хуже всего, когда убиваешь собственную душу.

Руки Китайца поглаживали одна другую, словно бы утешая.

— Мастер Николас, а вы могли бы зарезать человека?

— Если он мне не доверяет, думаю, что да.

— Люди, по крайней мере, способны сами о себе позаботиться, — вставила Джуди.

— А Хозяина вы могли бы зарезать?

— Это… — начал Никки, но на сей раз сестра наступила ему на ногу. Он гневно воззрился на нее.

— Мистер Фринтон сказал…

— Мистер Бленкинсоп считает, что его надо остановить, — сказала Джуди, — и это самое главное.

— А как бы вы это сделали, мисс Джудит?

— Мистер Фринтон, — решился Никки, — собирался его застрелить.

Они ожидали реакции Китайца, охваченные страхом перед тем, что сказали.

— Весьма интересно.

— Вы обещаете никому про это не говорить?

— Ведь мы не ошиблись, открывшись вам, мистер Бленкинсоп? Вы же сами сказали…

— Будет лучше, если вы мне все объясните.

— Мы не имеем права. Не можем. Только если…

— Со мной ваша тайна будет в полной безопасности.

— Клянетесь?

Дети в тревоге уставились на него, и он поклялся с бесстрастной торжественностью, подняв вверх одну руку и не став от этого смешным. Как сказал Шекспир, мы, люди, читать по лицам мысли не умеем, — особенно по восточным. Они рассказали ему все.

— Мистер Фринтон — весьма порывистый молодой джентльмен, — сказал он, выслушав их рассказ.

Близнецы ожидали дальнейшего.

— Ситуация гораздо сложнее, чем он думает.

— Но вы поможете ему?

Уютные ручки перестали ласкать друг друга и замерли ладонями вниз, — Мистер Бленкинсоп пожал плечами.

— Я ему ничем помочь не могу.

— Но вы же сказали…

— Мисс Джудит, послушайте меня и постарайтесь понять сущность того, что вы называете гипнотизмом Хозяина. Он отнюдь не сверхъестественное существо и тем не менее он действительно наш хозяин. Он является таковым потому, что прошел сразу по двум направлениям гораздо дальше, чем большинство людей. Да, он гипнотизер, но гипнотизеров и без него существует немало. В его способности к внушению нет ничего необычайного, за исключением, быть может, степени, до которой он ее развил. Второе направление — его способность к экстрасенсорному восприятию. Люди давно уже осознали, что пространство неотделимо от времени. Мир физики — это мир пространства-времени. Оба они представляют собой просто различные стороны одной и той же сущности. Я не сумею объяснить вам на языке существительных и глаголов, — поскольку и сами такие слова, как «материя»и «сознание», суть существительные, — почему мир экстрасенсорного восприятия является миром материи-сознания, каковые опять-таки представляют собой различные стороны одной сущности. Надеюсь, вам хотя бы отчасти понятно то, что я говорю?

— Продолжайте.

— Хозяин научился пользоваться этим материально-сознательным континуумом, что превращает револьвер мистера Фринтона в чистой воды иллюзию.

— Вы хотите сказать, что он не выстрелит?

— Ну, это было бы слишком. Не выстрелит сам мистер Фринтон.

— Мы думали, что он может выскочить из двери и…

— Протяженность континуума варьируется в зависимости от индивидуума. Что касается мистера Фринтона, он, скорее всего, окажется в пределах сознания Хозяина в тот самый миг, как вступит в его покои, а стоит ему попасть в поле зрения Хозяина, он исполнит все, что тот ему прикажет.

— Так вы думаете, он знал, что мы на лестнице?

— Как же иначе?

— Но он ничего не сделал.

— А ему и не было нужды что-либо делать.

Никки был мальчиком переимчивым, а вернее сказать, имевшим склонность подражать повадкам людей, которые ему нравились. Теперь он в недоуменной растерянности обхватил руками голову, точь в точь как майор авиации.

— А насколько вы сами сильны по этой части?

— Я уже очень давно принимаю участие в исследованиях, которые проводит Хозяин.

— Да, но все же — насколько?

Мистер Бленкинсоп глубоко вздохнул и закрыл глаза. Даже надрезы исчезли.

— Посредством умственного усилия, — медленно произнес он, — и усилия весьма изнурительного, мне удается представать перед моим хозяином с пустым разумом, с разумом, отчасти стертым по приказу моего собственного сознания. Но сопротивляться его воле, находясь в поле его зрения, я не способен.

— Значит, если бы вы сами отправились к нему, чтобы его застрелить, — сказала Джуди, — он, насколько я поняла, приказал бы вам не нажимать на курок раньше, чем вы успели бы на него нажать?

— А если бы вы подкрались к нему со спины? — спросил Никки.

— Хозяин никогда не поворачивается ко мне спиной. А мое присутствие он осознает чуть раньше, чем я попадаюсь ему на глаза.

— Но вы же можете стереть ваш разум или как вы это называли?

— Да, но тогда мне придется стереть из него и пистолет.

Глава двадцать вторая

Началось

Майор авиации вглядывался сквозь кокпит, кивая головой, как клюющая курица. Пилоты, погруженные в свой мир, мир тишины, который сам заключен в чашу звука, округлую, словно аквариум с золотыми рыбками, кажутся, когда на них смотришь снаружи, загадочными и отрешенными. Чем они там занимаются? О чем размышляют? У человека, летящего с ними рядом, возникает такое чувство, будто он подслушивает у дверей, между тем как головы их все поворачиваются то туда, то сюда, а руки время от времени совершают некие действия, — какие угодно, от заполнения кроссворда до ковыряния в носу.

Мистера Фринтона немного тревожила опасность промазать мимо цели. Если бы радиопередатчик Роколла не приходилось держать отключенным, отыскать остров было, что называется, «делом нехитрым». А так ему приходилось выполнять еще и работу штурмана, несколько более сложную применительно к вертолету из-за неизбежного для вертолета сноса. Потолок высоты его машины составлял около десяти тысяч футов, это означало, что в ясный день он способен был видеть на расстояние в сотню миль, — теоретически. Однако летняя дымка значительно уменьшала дальность обзора, к тому же и летел он на высоте в семь тысяч футов, позволявшей сократить расход топлива. Предполагается, что на высоте в 5000 футов дальность обзора составляет 93, 1 мили — при условии, что атмосфера прозрачна, чего никогда не бывает, да и что, собственно, мог он увидеть? Булавку? В хорошую погоду, думал он, можно, если повезет, увидеть остров с расстояния в двадцать-тридцать миль. Он сидел посреди шума и тряски, напоминавших ему о стародавних летательных аппаратах с открытым кокпитом, невольно помаргивая из-за проблескового эффекта, создаваемого лопастями винта, и производил в уме привычные вычисления — узлы, ветра, расход топлива, показания компаса. В то же самое время, мозг его занимали проблемы Роколла, он думал о том, как ему остановить Хозяина и вывезти оттуда детей, а глаза, — бывшие, хоть он того и не знал, глазами художника и поэта, — автоматически перебегали с приборов к морю, с моря к небу и с неба к приборам.

За плексигласовой оболочкой наступал, стирая горизонт, опаловый вечер. Сизая дымка и плывшие на одном с вертолетом уровне окрашенные в цвета фламинго кучевые облака без всякой разграничительной линии переходили в океан. Мысли мистера Фринтона обратились к уровням существования. Его летучая рыба, трудясь, плыла в прохладных высотах, а далеко внизу под ним проплывала рыба морская, и траулер, похожий на жабу, старательно ковылял по поверхности моря, вытянув лягушачьи лапки кильватерных струй. Все они пребывали в одном и том же аквариуме.

Он вдруг заметил, что расположение бурунов не отвечает правильному — елочкой — рисунку волн. Строго определенные ряды или дуги пенных гребней, какие видишь на пляже, в море отсутствовали. Вместо этого морские анемоны распускались, не соблюдая порядка, кое-как разбросанные по далекой от него опрятной ряби. Словно перхоть, подумал он. Да, они походили на перхоть на ровной, серой шкуре океана, раскинувшейся в семи тысячах футов под целеустремленным фюзеляжем. Или на редкие, неуверенные снежинки в теплом меху.

Между тем, Роколл не превосходил размерами торчащую из Ла-Манша глыбу Ортака и его еще предстояло найти.

Прилечу уже в сумерки, думал он. Приятно было бы сейчас подлетать к Лондонскому аэропорту. Тогда я пересек бы кружевной подол побережья под гудение крыльев, непреклонно режущих сумрак, и увидел бы поля для гольфа с их ловушками, точь в точь похожими на оттиск ногтя большого пальца, и старые шрамы от военных бомбардировок, — лунные кратеры омертвелой ткани на широкой, смутной, уютной, узорчатой, обжитой плоти Англии. Да, и машины, жуками ползущие по словно бы нанесенным на карту дорогам, переключали бы боковые огни, и в темноте пролетая над Лондоном, я увидел бы, как кружат, словно светящиеся колесные спицы, мириады улиц. Мигали бы уличные фонари, мигал бы весь этот нескончаемый улей, потому, думал он, что пока вертолет пролетал бы мимо, каждая из ближних каминных труб заслоняла бы каждое из дальних светящихся окон, заставляя их гаснуть и вспыхивать снова так, будто они и в самом деле мигают.

Как же избавиться от детей за столь малое время?

Покушение на Хозяина может закончиться чем угодно, — вплоть до уничтожения острова. Когда ученому маньяку достаются в безраздельное пользование такие вещи, как атомная энергия, конец света становится всего лишь вопросом времени. Будь она, скажем, у Гитлера, разве не обратил бы он всю планету в погребальный костер, вместо того, чтобы просто обливаться бензином рядышком с собственным бункером? Видимо, сознанию каждого тирана любезен принцип «После меня хоть потоп». К тому же многие ученые — люди психически неуравновешенные. То, что Трясун именовал «научным подходом» зачастую сводится к холодному, безумному и бесстрастному любопытству. Они вводят себе новоизобретенные сыворотки, яды и прочие панацеи не из самозабвенного служения благу человечества, но потому, что их томит любознательность, а то и мазохизм. От мысли «Что будет, если я введу себе ксилокаин?» до мысли «Что будет, если я сброшу супербомбу?» всего один шаг и шаг маленький.

Если твое столкновение с Хозяином закончится провалом, он может повернуть вибраторы внутрь, — да собственно говоря, и вовне, — и включить их на полную мощность. Все это чертовски рискованно.

Хоп! — с удовлетворением подумал он. Вон он, по левому борту, черный, одинокий и крошечный на фоне рдеющего моря.

«Красен закат, пастух будет рад».

Левой рукой мистер Фринтон ослабил рычаг, задающий число оборотов винта, двинул вперед циклическую рукоятку, увеличивая скорость снижающейся машины с семидесяти пяти узлов до восьмидесяти. По мере падения высоты, остров медленно вырастал, — оба, остров и вертолет, устремившись навстречу друг другу, изменяли свои размеры и расположение, но не быстроту и не характер движения.

Он сделал круг, отметил направление стрелы анемометра, определил подветренную сторону и развернулся против ветра. Левая рука опустила рычаг оборотов еще ниже, свернув вовнутрь, чтобы уменьшить мощность двигателя, расположенный на рычаге переключатель, а правая вновь легла на циклическую рукоятку. Все это время, пока руки его возились со всевозможными рычагами управления, ноги, забытые прочими частями тела, жили собственной жизнью, управляясь с гасившими закручивание педалями.

Машина нырнула вниз, и винт пошел в обратную сторону, рычаг сдвинулся вверх, рукоятка вперед, затем наоборот, — реверс на реверс в поисках равновесия.

Вертолет завис в десяти футах над водой.

Он оттянул рычаг вниз до упора, еще довернул переключатель на рукояти, отключая двигатель, на миг уронил на колени руки и вздохнул.

Все переключатели — отключены.

Подача масла — отключена.

Вентиляционные шторки двигателя — открыты.

Гирополукомпас — заперт.

Подача топлива — отключена.

Приехали.

Когда вертолет втянули внутрь и письменный рапорт отправился к Хозяину, мистер Фринтон отдал себя в руки Пинки, вышедшему, как обычно, чтобы встретить его и, как обычно, встреченному излюбленной приятельской дразнилкой: «Ну, как ты, старый арап?». Майор спустился на лифте и коридором прошел на кухню, обедать.

В кухне близнецы приглядывали за обедом, чтобы не остыл.

— Ну вот и началось, — без предисловий сказал он, присаживаясь к столу, на котором стояла горячая фасоль, помидоры и консервированные сосиски.

— Вы привезли ванадий?

— Он и в самом деле не был готов, так что мне даже нет необходимости притворяться. Придется слетать за ним еще раз. Если удастся сняться с острова без того, чтобы вокруг болталось много народу, я, пожалуй, рискну и попытаюсь вас вывезти. Он может и не заметить вашего отсутствия. Возможно, мне удастся оправдаться тем, что вы как-то спрятались на вертолете, а после удрали.

Он мрачно помешал ложкой фасоль.

— Вся беда в том, что мне придется вернуться без вас и как-то все объяснить. Я сомневаюсь, что он поверит, будто в вертолете так легко спрятаться. Может, под каким-нибудь тряпьем? Правда, как тогда быть с дифферентом? Он не пилот, но большую часть этих вещей понимает.

Мистер Фринтон повернулся к старому негру, который стоял у стола, улыбаясь, слушая, ожидая, когда можно будет подложить добавки.

— Проволока еще не готова, Пинки. Привезу в следующий раз.

— Мы можем поговорить?

— Пинки мешать не станет, — ответил мистер Фринтон, притворяясь, будто собирается ткнуть старика вилкой между ребер. — Правда, Пинки? Наш черномазый думает только о том, как бы понаделать побольше вибраторов да доверху набить нас бобами, — так что ли, старый Отелло?

В ответ он получил еще один половник фасоли.

— А что началось? — спросил Никки.

Их переполняло желание рассказать майору о новом союзнике, но и в промедлении была своя прелесть.

— Я мог бы назвать это Операция «Оверлорд», но в точности такое название уже было использовано. Назовем ее, если хотите, Операция «Новый Хозяин». Сегодня у нас День Д минус десять. Все есть в газетах. Гляньте.

Он перебросил им мятый номер «Миррор»с вечными фотографиями облаченных в купальники девушек, которые красуются на палубах яхт и, привстав на цыпочки, тянутся к какими-то веревкам, что столь удлиняет ноги и возвышает бюст. Двухдюймовые заголовки гласили: «ХОЗЯИН?».

— А я думал, он передатчика не включает.

— Разумеется, не включает. Но это не мешает ему посылать письма. Я каждую неделю увожу целый мешок почты, правда, в основном — купоны футбольного тотализатора, заполненные техниками.

— Тут говорится, — читая, пересказывал Никки, — что к ужасам современной военной техники добавилось новое оружие, угрожающее самим основам цивилизации и британскому домашнему очагу. А на шестой странице — смотрим шестую страницу, — вот, еще один заголовок, «ПУГАЮЩАЯ МИСТИФИКАЦИЯ?». Половину страницы занимает стать Кассандры, с уверениями, что если бы президент Эйзенхауэр не играл в гольф, ничего бы и не случилось, а в редакционной статье сказано, что сэру Антони Идену следует подать в отставку, и еще, — постойте-ка, — мелким шрифтом пояснено, что неустановленный ученый, местоположение которого неизвестно, угрожает нанести десятого августа сверхзвуковой удар, если не будут выполнены его требования. Почему сверхзвуковой?

— Что-то им нужно было сказать.

— Но при чем тут…

— Кстати, — сказал мистер Фринтон, не донеся сосиску до рта, — а не засунуть ли вас в пару почтовых мешков? Они не очень большие.

Близнецы, знавшие теперь, что мистер Бленкинсоп на их стороне, уже не так стремились сбежать с острова.

— А что говорят люди? — спросила Джуди.

— Практически ничего. Когда вышли газеты, я ехал в автобусе по Белфасту, народу было много, мне пришлось стоять, а газет я купить не успел. Я пытался прочитать заголовки через плечо одной девушки. По-моему, машинистка. Довольно миловидная. На первую страницу она вообще не взглянула, шестую пробежала сверху вниз и погрузилась в Дороти Пуп. Что-то такое насчет сетчатых чулок.

— Но хоть кого-то это должно было встревожить?

— Вечером я прошелся по пабам. В пабах, как правило, можно услышать очень разумные разговоры. Один мужчина, с виду совершенный церковный староста, сказал, что «теперь весь тотализатор пойдет насмарку», а другой, докер, ответил, что «это заговор консерваторов, не желающих пропустить проект по здравоохранению». В этом кабачке больше никаких разговоров не было. В последнем из тех, что я посетил, состоялась целая беседа на эту тему. Хозяин паба спросил: «А пиво от этой штуки не скиснет?». Девица за стойкой сказала: «Фиг мы теперь сможем принимать по Ти-Ви Фрэнка Синатру». А сидевшая в углу старухауборщица поинтересовалась: «Может мне, наконец, вернут мой ночной горшок, которым эта старая хулиганка, моя свояченица, запустила в электрика, то есть это она так говорит».

— Значит, они сочли его угрозы пропагандой? — спросил Никки. — И никто их всерьез не воспринял?

— Вовсе нет, — ответил мистер Фринтон. — Они воспринимают их, но увязывая с вещами, которые им близки, а это, пожалуй, лучший способ до них достучаться. Я думаю, что в ближайшие десять дней он станет бомбить их письмами и извещениями, каждое из которых будет содержать немного больше новых подробностей, не указывая, где мы находимся, пока в День Д он не начнет по-настоящему. Вот тогда он развернет оболочку и задействует радиопередатчик. Хотя, может быть, оболочка будет вносить помехи? Я уже отвез на почту целый мешок писем, адресованных в газеты Америки и еще нескольких дюжин стран. В эти страны почта будет доходить со все большими отсрочками, и когда письма вскроют, все, что в них сказано, сразу попадет в мировую прессу. Если бы я сегодня воздушной почтой отправил в Нью-Йорк письмо со словом «Ба-бах!» или еще какимнибудь, то этот «ба-бах» оказался бы в газетах только через четыре дня — сразу, как пришло бы письмо. Он мог бы сегодня отправить в Гонолулу полный план операции, зная, что в Гонолулу письмо все равно вскроют не раньше ее начала.

— Но если их ничего, кроме сетчатых чулок, не волнует?

— Рано или поздно они заволнуются.

— А вы волнуетесь?

— Очень.

— Мы тут, — скромно сказала Джуди, — припасли для вас кое-что, от чего ваше волнение немного утихнет. Мы кое-что выяснили.

Это сообщение не очень заинтересовало его, во всяком случае, меньше, чем горячая фасоль. Он сказал с полным ртом:

— Да что вы говорите!

— Угадайте, что это?

— Понятия не имею.

— Китаец за нас.

Мистер Фринтон положил вилку с ножом и уставился на них. Ни удовольствия, ни гнева, ни удивления не было на его лице, — он просто смотрел и только.

— Дальше, — тихо сказал он.

— Мы вроде как прощупали его.

— Так.

— Он считает, что Хозяина следует остановить.

Руки мистера Фринтона неподвижно лежали по сторонам от тарелки, и тишина стояла такая, будто сердца у всех троих внезапно остановились.

Ровным голосом он спросил:

— Вы понимаете, насколько опасно то, что вы сделали?

— Он обещал, что ничего никому не скажет.

— Давайте-ка, расскажите мне обо всем.

Они подробно пересказывали ему все, уже известное нам, а он время от времени прерывал их вопросами.

— Вы не можете точно припомнить, что он сказал о свободе выбора?

— Он сказал: «Весьма основательная точка зрения».

— И еще он сказал: «Мистер Фринтон — человек добрых правил». У него это вышло так, будто он поговорку привел.

— Ни то, ни другое прямым ответом не назовешь.

— Но, сэр, — добавил Никки, — он совершенно правдиво рассказывал нам обо всем, слово в слово с вами, только немного подробнее. Он не пытался надуть нас, — не то что Доктор.

— Он не такой дурак.

— И он не просил, чтобы мы что-нибудь сделали.

Долгое время мистер Фринтон просидел, глядя в стол между своими руками, затем сказал:

— Ну что же, как ни верти, а вы ему все рассказали. И что нам делать теперь?

У близнецов предложений не было.

— Слушайте, двойняшки. Мне следовало бы разорвать вас на куски, — но от этого пользы не будет.