Глава двадцать седьмая

Обзор новостей

Встречая грудью блеск солнца и моря, стрекочущий в ровном вечернем свете вертолет сверкнул в глубоком небе, словно алмазный кузнечик. Близнецы уже поджидали его.

— Мистер Фринтон, это Китаец привел Его, чтобы помешать нам сбежать!

Мистер Фринтон не удивился.

— Ну что же, — весело сказал он, — нам следовало бы загодя сообразить, что так оно и будет.

— Но почему?

— Если мистер Бленкинсоп намерен использовать Никки, ему, естественно, не хочется, чтобы Никки сбежал.

— И он еще рассказал Хозяину, как мы пытались уговорить Пинки!

— Вот как?

— Совсем он и не за нас.

— Как знать, как знать.

— Разве он может быть за нас, если он доносит?

— Наверное, лучше самого его обо всем расспросить.

— Слушайте, — прибавил майор авиации, — я должен присмотреть за тем, как будут грузить в ангар мою таратайку. Как с этим покончу, приду и поговорю с мистером Бленкинсопом. А вы возьмите газеты и почитайте их на кухне, пока я не освобожусь. Да, и скажите Пинки, чтобы обед разогрел. Судя по прессе, колесо завертелось.

Он вручил им кипу свежих газет и журналов и, развернувшись на каблуках, сосредоточил свое внимание на вертолете.

Обложку «Тайма» украшал воображаемый портрет Хозяина, составленный Арцыбашевым из синеватых поршней, фиолетовых циферблатов и разного рода иных металлических частей, — так что получилось подобие счетной машины. Одной похожей на круглогубцы рукой с трубчатыми пальцами на винтовых сочленениях, Хозяин указывал на ультиматум, — кусочек бумаги цвета венской зелени. В самом журнале обстоятельствам, связанным с Роколлом, было посвящено изрядное количество текста, — впрочем, остров по имени не назывался, поскольку Хозяин еще не открыл, где он находится. В разделе «Нация» редакционная статья начиналась словами: «'Время есть, Время было и Времени больше не будет', — сказала, обращаясь к монаху-философу Бэкону бронзовая голова. На этой неделе Время угрожает нам исполнением пророчества. Политиканы США…». Заглянув в раздел «Президенты», близнецы узнали что: «В конце недели президент Эйзенхауэр говорил: 'Я не исключаю подобной возможности'„. В разделе „Народ“ имелся портрет сенатора, — сильно смахивающего на продувную гориллу, пытающуюся прочитать рекламу нового депилатория, держа ее вверх ногами; заголовок гласил: „На черных клавишах“. Далее следовало: „Член следственной комиссии Макгинти, выступая сегодня на съезде виброфонистов в отеле“ Билтмор“в Манхэттене, заявил, что поскольку русские агенты…». Однако, хватит с нас сенатора. И так уж, куда ни сунься, везде сенатор. Раздел» Наука» весь состоял из одной статьи. В ней говорилось: «Седовласый сэр Антони Иден, выступая на прошлой неделе в британской Палате общин, предупредил ученых, что тревожные сообщения (см. раздел» Нация «), публикуемые в последнее время мировой прессой, вовсе не обязательно являются мистификацией. Профессор Хопкинс, давший интервью аналитику» Тайма» Кэтрин Дануте Гамбургер, заявил…». Заявление престарелого физика в большей степени трактовало вопросы морали, нежели математики, и аналитику» Тайма» оставалось лишь пуститься от добра искать добра. Ей удалось соорудить довольно эффектное попурри на тему оборонных радаров на Аляске.

Что до «Лайфа», то он взял неправильный след. Поскольку определенные сведения о Хозяине отсутствовали, журнал разродился догадкой о том, что он, возможно, проживает на космической станции, обретающейся где-то возле Луны. Срединные страницы журнала были украшены превосходными драматичными иллюстрациями, изображающими множество кратеров, двойных звезд, полярных сияний и мужчин в резиновых скафандрах, летающих туда-сюда с помощью реактивных струй сжатого воздуха, — невзирая на то обстоятельство, что отталкиваться этому воздуху было решительно не от чего.

Даже «Нью-Йоркер» отправил своего корреспондента Стенли интервьюировать производителя электронного оборудования, — девяностодевятилетнего, что служило дополнительной приманкой, — и Стенли вернулся в редакцию со множеством сведений относительно небоскребов, записанных им на старом конверте.

Реакция американцев была бурной и вследствие этого более разумной, нежели английская. Ей недоставало британской флегматичности, называемой иногда тупостью людьми, которых таковая раздражает, зато ее выгодно отличала живость, дотошность и склонность поднимать шум, пусть иногда и на ровном месте.

Помимо американских, в пачке были и иные издания.

«Панч» отделался шуткой в разделе «Кавардак»; «Нью — Стейтсмен» плакался на несправедливость, допускаемую в отношении меньшинств, предположительно представляемых Хозяином (меньшинство коего состояло из одного человека); и даже рецензенты «Литературного приложения»к «Таймс» на миг отвлеклись от своей неустанной анонимной вендетты, чтобы смерить надменным взором ядерную физику.

Русские отмалчивались. Американцы, впрочем, подозревали, что «Правда» молчит до поры до времени, намереваясь приписать русским честь изобретения того, что изобрел Хозяин.

Все это было выше детского понимания и никакого впечатления на близнецов не произвело, — разве что отчасти показало им, как вызревает кризис. Очень часто самые неприятные ситуации нарождаются в виде фарса, а возможно и как следствие оного. Французской Революции, скажем, предшествовала дискуссия относительно выгод, которые могут сопровождать замену хлеба плюшками, — если хлеб слишком вздорожает, — а во время голодного мора в Ирландии некий английский лорд с изрядным пылом ратовал за производство порошка кэрри. В расцвете жизни нас сражает смерть.

Мистер Фринтон, потирая руки, вошел в кухню.

— Ну, как у нас насчет обеда?

Настроение у него было отменное, поскольку ему, как и всем остальным, угрожала опасность, и это обостряло в нем чувство товарищества, примерно так же, как во время бомбежек 1940 — го.

Никки сказал:

— Сил уже нет никаких разгуливать в виде эльфов из рождественского спектакля. Не могли бы вы попросить кого-нибудь отыскать наши штаны, — Джуди говорит, что наверное сможет их починить.

— Ничего я такого не говорила.

— Ты…

Ошеломленный ее чисто женской, аморальной лживостью, Никки лишился слов.

— И кроме того, ниток все равно нет.

— Да есть же нитки. Я сам их видел на этом… как его…

— Ну-ну, где же?

— А вот человек, который корабль в бутылке делает! У него-то и есть нитки.

— Они не годятся. Кроме того, они ему самому нужны.

— Почему ты всегда говоришь «кроме того»? Вечно у тебя кроме того, кроме того, кроме того…

— Чшш.

Соединив в одно слово всю неприязнь, какую он к ней испытывал, Никки выпалил:

— Ты просто неряха.

Мистер Фринтон сказал:

— Укуси его, Шутька.

В отчаянии Никки обернулся к новому гонителю, — единственный представитель одного с ним пола и тот предал его.

— Но она же сама говорила…

— Не говорила я этого.

Никки швырнул на пол газеты:

— Откуда ты знаешь, чего ты не говорила, когда ты сама не знаешь, о чем я говорю?

— Жестянка с печеньем, — излучая самодовольство, ответила Джуди.

— Что?

— На жестянке с печеньем изображен мальчишка, который держит жестянку с печеньем, на которой изображен мальчишка, который держит жестянку с печеньем и так далее ad lib.

— И ex temporary тоже, я полагаю.

— Вот именно, ex temp. и ad lib, и слишком мудрено для твоего разумения.

Никки показал ей кулак.

— А тем временем, — сказал мистер Фринтон, — на обед у нас спагетти и тоже из жестянки. Ах да, Пинки, пока не забыл, — в ангаре тебя дожидается пакет с ванадием.

Глава двадцать восьмая

Яд

Кофе они пили в скудно обставленной комнатке мистера Фринтона. Люди честные и достойные тешатся порой теориями собственного изготовления относительно чая, кофе, а то и какао. В таких теориях больше содержится прямодушия, нежели в претенциозных выдумках иных, куда более многочисленных людей, толкующих о марках вин, о виноградниках и об урожаях такого-то года. Мистера Фринтона мало заботило, такое он пьет Шато или этакое, он был способен с легкой душой встряхнуть бутылку портвейна, даже не взглянув на осадок, но к приготовлению горячих напитков он относился со стародевичьим тщанием. Его теория касательно кофе состояла в том, что ни в коем случае нельзя допускать соприкосновения кофе с металлом.

Эта теория, если говорить со всей прямотой, как-то упускала из виду то обстоятельство, что мелет кофейные зерна машина, а результат помола продается в жестянках.

Мистер Фринтон разогрел кофеварку, деревянной ложечкой отмерил из пластмассовых банок кофе и сахар, залил кипятком и размешал.

Через восемьдесят расчисленных по часам секунд он процедил жидкость в чашки сквозь металлическое, — стараясь не думать об этом, — ситечко и, как бы там ни было, а кофе у него получился отменный.

К удивлению близнецов, он не выказал мистеру Бленкинсопу враждебности в связи с надувательством, учиненным последним в ангаре.

Мистер Бленкинсоп, явившийся к ним в вечернем халате, принес с собой, чтобы порадовать общество, четыре лучших своих чашечки из суцумского фарфора и теперь прихлебывал из одной такой чашечки кофе, улыбаясь и вообще походя то ли на Будду в монастыре, то ли на кота, слопавшего золотую рыбку. Он даже поддразнивал мистера Фринтона, и мистер Фринтон отвечал ему тем же. Оба они многому научились от Хозяина, — куда большему, нежели Никки, — и оба давно уже свыклись со смертельно опасной дипломатией Роколла.

Пережитый кризис словно бы подстегивал обоих.

Наконец они покончили с подковырками и перешли к делу.

— Зачем вы рассказали ему про Пинки?

Мистер Бленкинсоп простер протестующую, вновь украшенную длинными ногтями длань.

— Что-то же нужно было ему рассказать.

— И что вы еще рассказали?

— Уверяю вас, ничего, способного нам повредить. Мне казалось разумным предоставить ему сколь возможно обширные сведения, — и вы, дорогой мой друг, первым согласитесь в этом со мной. Как это у вас говорится? Дабы придать больше правдоподобия неубедительному рассказу.

— Но что именно?

— Естественно, среди прочего я упомянул и о том, что вы пытались уговорить Пинки покончить с ним.

— Вам не кажется, что это не совсем честно?

— Ничуть не кажется. Ценность для нас представляет мастер Николас, не Пинки, а так опасность никому, кроме негра, не угрожает.

— Оставляя в стороне риск, которому вы подвергли Пинки, — сказал мистер Фринтон, в облике которого проступило нечто свирепое, — как насчет меня?

— Вам решительно ничего не грозит. Хозяин не в состоянии управлять вертолетом.

— Понятно.

— Мистер Фринтон так вспыльчив! — произнес Китаец, поворачиваясь к близнецам. — Такое горячее сердце! Щедрость его натуры побуждает его к таким порывам, что он как бы — э-э-э — «тщится вскочить в седло, но пролетает мимо».

— Не вижу, — сказал Никки, — чему он может особенно радоваться, если вы рассказали Хозяину, что он хочет его убить.

— Но ведь он же и вправду хочет.

— Раз вы предупредили его…

— Мистер Бленкинсоп подразумевает, что Хозяин, скорее всего, уже знает об этом, — сказал майор авиации, и на лице его вновь возникло измученное выражение. — Да так оно и есть.

— Плюс к этому, любой из обитателей острова пребывает в безопасности, пока он приносит пользу.

— Вы хотите сказать, что пока ему нужен вертолет, я останусь в живых.

— Именно так. И Пинки останется в живых, пока не доделает вибратор.

— Стало быть, риск, — продолжил свои объяснения мистер Бленкинсоп, — которому он подвергается вследствие моей откровенности едва ли больше того, который уже существует.

— Понятно.

Помолчав немного, мистер Фринтон спросил:

— А как насчет вашей собственной бесполезности?

— Что до меня, — ответил мистер Бленкинсоп, оставаясь верным принципу рациональной правдивости, — то я постараюсь успеть занять место Хозяина.

— То есть в конечном итоге мы вам нужны для того, чтобы вы могли заменить собой Хозяина?

— Коротко говоря, так.

— В таком случае, — сказал, окончательно свирепея, майор авиации, — предупреждаю вас, что я приложу все силы, чтобы заменить собой вас.

— Милости просим, попробуйте.

Мистер Фринтон проглотил комом вставшее в горле желание чем-нибудь треснуть Китайца.

— Вы что же, всерьез полагаете, что мы убьем одного человека, чтобы посадить себе на шею другого?

— Давайте все же начнем с главного, — резонно ответил мистер Бленкинсоп. — Всему свое время. После того, как мастер Николас покончит с Хозяином, вам останется лишь покончить со мной.

И он поставил кофейную чашку на стол, чтобы погладить ладошкой одной руки обтянутый тонкой кожей кулак другой.

Один из лучших способов обезоружить того, кто на тебя нападает, — это во всем с ним согласиться.

— Слушайте, — сказал мистер Фринтон, — раз и навсегда: мальчик в этом участвовать не будет.

— Вы не смогли привезти цианистый калий?

— Разумеется, я его не привез.

— Да, собственно, оно и не важно. Это вещество используется при нанесении платины на контакты вибраторов, которые делает Пинки. Так что яд у нас есть. Я вспомнил об этом уже после того, как вы улетели.

— А вы уверены, что и Хозяин об этом не вспомнил?

— Нисколько. Однако, — не рискнул, не жди наград.

Они смотрели на него, гадая, как можно сохранять подобное спокойствие, будучи таким негодяем.

— Во всяком случае, мальчика я вам использовать не позволю.

— Мистер Фринтон, не сделаете ли вы мне личное одолжение, — приняв во внимание наше с вами давнее знакомство, — и не рассмотрите ли несколько фактов без какого-либо предубеждения?

— Нет, не рассмотрю.

— Дети, — терпеливо продолжал мистер Бленкинсоп, — уже говорили мне о своем неприятии вивисекции, основанном на соображениях морали. Но неужели вы всерьез верите, что страдания нескольких несчастных собак более весомы, чем открытие вакцины от бешенства? Вы помните, что сказал Наполеон, когда его обвинили в убийстве герцога Энгиенского? Вы действительно считаете, что судьба целой цивилизации имеет меньшее значение, чем душевное равновесие одногоединственного мальчишки?

— Что касается второго из ваших вопросов, — ответил мистер Фринтон, не зря прошедший на острове курс наук (ибо он уже успел окинуть взглядом стоявшие на полке книги по истории и выбрать потребную), — то Наполеон сказал следующее: «Что, снова дело д'Энгиена? Ба! В конце концов, что такое один человек?»

— Наполеон был знатоком по части боевых потерь.

— Я таковым становится не собираюсь.

— Но, дорогой мой майор авиации, вы уже им стали. Разве в войне с Гитлером потерь не было?

— Многие мои друзья погибли, — но погибли за то, во что верили.

— И вы полагаете, что командиры, посылавшие их в бой, так уж редко ожидали, что они не вернутся?

— Они знали, на что идут, и они не были детьми.

— Напротив, многие из них были едва ли на шесть-семь лет старше мастера Николаса, очень немногие знали, на что идут, и кроме того, мне хотелось бы узнать, что вы думаете по поводу их призыва на военную службу?

— Никки я призывать не намерен.

Никки сказал:

— Если мистер Бленкинсоп отсутствует, Хозяин иногда просит меня налить ему виски. Или просто протягивает за ним руку.

— Видите, мальчик не против.

— Зато я против.

— В данном случае, последнее слово, видимо, должно остаться за мальчиком.

— Никки, тебе лучше выбросить из головы разную ерунду, вроде «Острова сокровищ». Ты прекрасно знаешь, что тебе с этим не справиться, что это убийство, и что с детьми таких вещей не случается.

— Почему не случается?

— Потому что…

— На самом деле, — благодушно произнес мистер Бленкинсоп, — среди детей немало искусных убийц. Что вы скажете относительно охоты на ведьм в Салеме? Или Давида и Голиафа?

Никки спросил:

— Сколько нужно налить?

— Чайную ложку.

К общему удивлению мистер Фринтон сдался без дальнейших возражений.

— Мы можем взять что нам требуется у Пинки с полки, он и не заметит, — сказал он.

— Когда?

— Сейчас, — твердо сказал мистер Бленкинсоп. — Каждый миг отсрочки — это еще один миг, в который все может рухнуть. Все это «хождение вокруг да около» было опасным, равно как и до крайности скучным. Ты можешь дать ему это нынче же вечером, поскольку сегодня суббота и значит, он будет пить виски.

Душа Никки ушла в пятки.

— Сейчас?

— Через двадцать минут.

— Извините, — сказала Джуди, — но мне нужно в уборную. Помоему, меня вот-вот вырвет.

— Не открывай пузырек, пока не будешь готов, — медленно говорил мистер Бленкинсоп. — Нюхать не надо. Проливать тоже. Сначала налей в стакан виски, потом раскупорь пузырек и плесни из него туда же. Лучше всего повернись к нему спиной, но не спеши и не оглядывайся. Просто скажи себе, что ты наливаешь немного обычного лекарства, а спиной повернулся случайно. Потом вставишь стакан в руку, которую он протянет. Он осушит его машинально, не прислушиваясь ни ко вкусу, ни к запаху.

Джуди вернулась с Хозяином.

Глава двадцать девятая

Пустой халат

Лицо ее опять побелело. Она стояла, прислонившись к стене и глядя прямо перед собой так, словно ее глаза утратили способность фокусироваться на предметах. Хозяина она привела не по своей воле.

Никки уяснил это сразу, не успев ни вознегодовать, ни удивиться, он просто вспомнил, как она столкнулась с Хозяином в ангаре, и понял — противиться тому, что сделала, она не могла. Тот, единственный взгляд приказал ей дождаться мгновения, когда совершится измена, и доложить о ней.

Разум ее, знавший об их планах, принадлежал Хозяину.

Между спусковым крючком и сраженным пулей оленем, между торпедой и взрывом, между приговором и казнью, между действием и его осознанием всегда существует пауза. Напряженно вслушивающиеся люди задерживают дыхание. Сердце замирает, замирают на полувздохе легкие, кровь останавливается где-то под мочкой уха. Не шевелятся руки, не слышно звука шагов. Застывает, прекратив движение, время. Затихает пространство. Рок произносит: «Теперь».

Мужчины поднялись на ноги. Никки, чувствуя туман в голове, последовал их примеру. Эти двое, подобно Джуди, оказались заключенными в кокон его власти и собственной воли лишились.

Хозяин вошел без спешки, сопровождаемый, даже на таком расстоянии, пугающие неуместными напевами «Пиратов Пензанса». Лучше бы уж похоронным маршем. В руке он держал бутылку с виски, дабы облегчить себе труд говорения. Глаз Балора был сегодня, похоже, несколько ярче да и все тело Хозяина, казалось, чуть располнело, словно вены его набухли, или разум, собираясь с силами, сделал глубокий вдох. Едва он вошел в комнату, все остальные как бы перестали существовать. На лице его выражалось, — если мрамор способен обладать чем-либо столь мимолетным, как выражение, — на лице его выражалось страдание. Лицо прикованного к скале Прометея, в течение многих столетий навещаемого орлом, могло бы нести отпечаток подобных же мук и такого же отрешенного терпения.

Он приблизился к мистеру Фринтону и глубоко заглянул ему в глаза. Затрудненно, как непривычный к речам человек, шевеля языком, он сказал:

— Дайте подумать. Как нам лучше поступить?

И подобно человеку, лезущему в библиотеке за справкой еще в один том, он повернулся к мистеру Бленкинсопу и заглянул в его глаза тоже.

Наконец, он приблизился к Никки и на долгий миг застыл, вопрошая, пытаясь найти вход, — пока все не поплыло у мальчика перед глазами, и два ока Хозяина не слились в один голубой алмаз.

Затем он снова вернулся к майору авиации.

— Мистер Фринтон.

— Сэр.

— Вы говорили о Наполеоне.

— Да, сэр.

— Позвольте напомнить вам еще один афоризм, походя брошенный этим великим человеком. «Мне хорошо известно, — сказал он, — что в наши дни для того, чтобы править людьми, требуется железная палка. Необходимо, чтобы правитель разглагольствовал о свободе, равенстве, справедливости и при этом не даровал ни единой свободы. Я ручаюсь за то, что людей можно с легкостью угнетать… и они… совершенно не будут испытывать недовольства.»

— Да, сэр.

— Совершенно не будут испытывать недовольства, мистер Фринтон.

— Да.

— Все это — для их же блага.

— Да.

— Повторите.

— Все это — для их же блага.

— Вы убеждены в том, что лучше меня никто не сумеет обеспечить благополучие человечества.

— Я убежден.

— В таком случае, давайте разрешим ситуацию за минимальное число ходов. «Пусть вора ловит вор.»

— Да, сэр.

— Вы по собственной воле вызываетесь стать тюремщиком при этом опасном молодом человеке, чья свобода угрожает нашим приготовлениям. Вы отведете его вместе с сестрой в больничную палату и останетесь там при них в качестве сторожа — вплоть до дальнейших распоряжений. Палату никому не покидать.

— Вызываюсь.

— Спасибо, мистер Фринтон. Можете идти.

Безмолвная процессия злоумышленников уже выходила в отворенную дверь, когда он окликнул их.

— По пути загляните к негру и скажите, чтобы он приносил вам еду. Да верните ему химикаты.

И глядя, как майор авиации подбирает с полу пузырек с цианистым калием, Хозяин повторил тоном, который можно было бы счесть ироническим:

— Не потратишься, не спохватишься.

Они вышли, закрыв за собою дверь.

Хозяин повернулся к мистеру Бленкинсопу.

В опустевшей теперь комнате, где слышалось лишь тиканье часов, под голой лампочкой молча стояли двое мужчин.

Странно, но перед тем, как они покинули комнату, мистер Бленкинсоп снял халат и аккуратно повесил его на один из колышков, рядом с дождевиком мистера Фринтона. Ему не хотелось, чтобы такая красивая вышивка тоже погибла.

Глава тридцатая

Операция «Новый Хозяин»

Когда закончилась сборка последнего из вибраторов, их установили, направив во внешний мир, и включили все разом, — и одним из первых результатов этого оказалась гибель чудесных птиц Роколла. Олуши плавали в море, раскинув крылья и спрятав головы под воду, — дюжины белых крестов с зачерненными концами крыльев, мягко взлетающих и спадающих вместе с волной. Всплыла на поверхность, брюхом кверху, и рыба, покрыв там и сям воду серебристым волнующимся ковром.

Авиалайнер, летевший в Гандер по большому кругу и примерно в тридцати милях от острова застигнутый ударом вибраторов, описав великолепную дугу, рухнул в море с высоты в двадцать тысяч футов и, выбросив в небо фонтан, ушел на дно, окруженный мертвыми китами, будто айсберг, исчезнувший вдали. Хвостовая часть, благодаря запертому в ней воздуху, снова потом всплыла и еще долгое время качалась на волнах в обществе прочих чудищ.

Вышли из строя суда рыболовных флотилий, ходивших между Ирландией, Фарерами, Гебридами и Малин-Хед. Суда дрейфовали, команды их страшно мучились. В том же районе океана в разной степени — в зависимости от близости их к Роколлу — пострадали еще восемь кораблей. С греческого судна попрыгали за борт все пассажиры, но как это ни удивительно, всех их, бьющихся в истерике, втащили обратно на борт и никто не расстался с жизнью.

По трансатлантическому кабелю перестали проходить сообщения, местные радиостанции забивало помехами, а в довольно далеко отстоящем от острова Манчестере полностью провалились международные состязания почтовых голубей, причем потерялись все до единой птицы.

Люди, оказавшиеся в круге, проходившем (говоря довольно условно) через Рейкьявик, Эдинбург и Дублин, жаловались на сильные головные боли, перебои в сердце, ларингиты и воспаления уха, горла и носа. Тех, что жили в портах западного побережья Шотландии и Ирландии, а с ними и жителей Исландии, терзала звенящая нота, которая, как им казалось, изгибалась дугою по небу и приходила со всех направлений сразу. Одни описывали ее как подобие колокольного звона, другие — как вой воздушной сирены. Они никак не могли согласиться в том, является ли она переливистой или пронзительной, высокой или низкой, или скорее похожа на звук, рождающийся, когда проводишь пальцем по ободу тонкого стакана. На самом деле, то была смесь многих тонов, набиравшая, пронизывая пространство, мощь и на низких, и на высоких частотах, и то, что человек слышал, зависело от того, как он слушает. Многие из этих частот были вообще недоступны для уха.

Вскоре начали сдавать и средства массовой информации. Репортеры, оказавшиеся достаточно близко, чтобы услышать упомянутый звон, не могли передать его описание по телефону, поскольку телефоны вышли из строя, а общий распад механизмов и тошнотное состояние тех, кто их обслуживал, привели к тому, что перестали выходить и газеты.

Металл, казалось, страдал сильнее, чем плоть.

Твердые материалы портились быстрее упругих, так что живому существу приходилось не так тяжко, как куску дерева, а кусок дерева справлялся с бедой лучше куска железа.

Совсем как во время смога, возрос уровень смертности среди людей очень старых, очень юных и тех, кто уже был болен.

Отмечались и разного рода мелкие странности. Молоко, как водится, скисло, а весьма распространенный сорт мебельного лака внезапно окрасил всю мебель в зеленые тона. Те, у кого в зубах стояли металлические пломбы, мучились зубной болью, поступило также несколько сообщений о людях, во рту которых зазвучали вдруг передачи дальних радиостанций. Басы в передаваемых по радио операх запели альтами. Принялись роиться пчелы. Оживились змеи и летучие мыши. Раньше времени зацвели поздние хризантемы.

Воздействие вибраторов на людей, страдающих разного рода болезнями, не обязательно было дурным. Обладатели невритов, туберкулеза и расстройств печени почувствовали себя гораздо лучше. Заключенные в тюрьмах и безумцы в сумасшедших домах обнаружили склонность к налетающему всплесками насилию, — но те из сумасшедших, что разгуливали на свободе, как, скажем ораторы Гайд-парка, обрели сдержанность и прекратили свои выступления перед публикой.

Бостон расположен от Роколла на 800 миль дальше, чем Москва. Круговой зоне объявленного Хозяином ультиматума, каковую он собирался расширять каждый день на две сотни миль, предстояло, прежде чем она достигнет Чикаго, отхватить изрядный кусок России. Тем временем, еще до того, как эта зона коснется двух величайших держав мира, большая часть Европы — от Нарвика до Неаполя и Гибралтара — окажется, в виде назидания и угрозы, парализованной, и от Глазго до Корка погибнет немало людей.

Вибраторы стояли на вершине утеса, и сектора их воздействия перекрывались далеко в море.

Глава тридцать первая

Одурманенные

— Но как же вы можете вдруг вывернуть все наизнанку и утверждать то, что вы отрицали? — сказал Никки.

Внешне мистер Фринтон и Джуди относились к нему с той же доброжелательностью, что и прежде, оставаясь, насколько можно было судить, нормальными, рассудительными людьми. Но в том, что касалось их убеждений, они превратились в собственные противоположности. Тупость Никки причиняла им страдания, они делали все, чтобы просветить и наставить его.