- А, Ван Райтен, - произнес он. - Что ж, мое дело переходит в достойные руки. Удача, Ван Райтен, и в самом деле всегда сопутствовала вам.
      Ван Райтен подошел ближе.
      - Потерпите, старина, - проговорил он успокаивающим тоном. - Будет немножко больно, но это недолго.
      - Сколько уже таких "немножко больно" пришлось мне пережить, отчетливо проговорил Стоун. - Нет, пусть все свершится. Дайте мне спокойно умереть. Сама Медуза Горгона неспособна тягаться с этим. Вы можете срезать сто, даже тысячу таких же головок, но едва ли вам удастся снять с меня его проклятье. То, что впиталось в кости, не выходит через плоть, так что не надо лишний раз кромсать меня. Вы обещаете?!
      Мне почудилось, будто я услышал приказ из далекого детства, и ослушаться его не мог ни Ван Райтен, ни кто другой.
      - Обещаю,- проговорил Ван Райтен.
      Едва отзвучали слова Стоуна, глаза его подернулись пеленой.
      Затем все трое уселись рядом с телом Стоуна и стали наблюдать, как прорастала из его тела эта чудовищная голова, сменившаяся целой фигуркой, высвобождавшей свои крошечные, малюсенькие и потому особенно омерзительные ручонки. Их такие же микроскопические, но по форме близкие к совершенству ноготки слабо поблескивали в еле различимом свете луны, а чудом различимые розовые пятнышки на ладонях казались особенно зловеще-натуральными. И все это время они ни на миг не прекращали своего шевеления, подергивания, а правая даже потянулась было к рыжеватой бороде Стоуна.
      - Я не вынесу этого, - простонал Ван Райтен и снова взялся за бритву.
      Тотчас же открылись глаза Стоуна - жесткие, пылающие.
      - Значит, Ван Райтен нарушил данное им же слово, - медленно проговорил он. - Не может такого быть!
      - Но мы же должны вам хоть как-то помочь! - взмолился Ван Райтен.
      - Сейчас меня уже ничто не может ни ранить, ни излечить, - сказал Стоун. - Просто настал мой час. Это не злой глаз, проклятие идет из меня самого, и оно приобретает очертания тех чудовищ, которых вы видите сейчас перед собой. А я, тем не менее, продолжаю жить.
      Глаза его сомкнулись, а мы продолжали стоять, совсем беспомощные, глядя на эту обмякшую фигуру, которая продолжала посылать нам свои последние слова.
      Неожиданно Стоун снова заговорил:
      - Ты владеешь всеми наречиями? - резко спросил он.
      Крошечная головка тут же повернулась и ответила на чистом английском:
      - Естественно, я могу говорить на всех тех языках, которыми владеешь и ты, - проговорила она, изредка высовывая свой червеобразный язычок, подергивая губками и покачиваясь из стороны в сторону. Мы даже видели, как проступали ее ребра-ниточки, подталкиваемые изнутри при каждом вздохе воображаемыми легкими.
      - Простило ли оно меня? - как-то приглушенно спросил Стоун.
      - Не будет тебе прощения, покуда сияют звезды над озером.
      И тут же Стоун одним-единственный движением завалился.на бок, а через мгновение умер.
      * * *
      Когда смолк голос Синглтона, в комнате воцарилась тишина, да такая, что мы могли расслышать дыхание друг друга. Бестактный Томбли первым нарушил молчание:
      - Я полагаю, что вы все же отрезали головку и привезли ее с собой в банке со спиртом?
      Синглтон неожиданно строго посмотрел на него.
      - Мы похоронили Стоуна в таком состоянии, в каком он пребывал.
      - Но, - продолжал неугомонный Томбли, - ведь все это действительно звучит как-то чудовищно.
      Синглтон напрягся.
      - Я и не ожидал, господа, что вы во все это поверите, сказал он. - Но вы не могли забыть те мои слова, которые я произнес в самом начале, и все же повторю их: несмотря на все то, что я сам видел и слышал, я, тем не менее, отказываюсь верить самому себе.