Глава 4

Команде корабля-разведчика Корпуса Мониторов «Треннельгон» Конвей был знаком и благодаря своей репутации, и потому, что в разное время трижды инструктировал офицера этого корабля, ведавшего вопросами коммуникаций, в процессе выполнения операции по поиску и сбору разбросанных на большой территории спасательных капсул гигантского звездолета, принадлежавшего существам, составлявшим групповое сообщество ЦРЛТ.

К осуществлению этой операции были привлечены практически все корабли-разведчики трех секторов Галактики, и с большинством из них Конвей в разное время выходил на связь, однако на почве этих контактов с командой «Треннельгона» у него сложились чуть ли не родственные отношения. Именно из-за того, что эти отношения были столь близкими, у Конвея просто-таки не было времени на размышления и на то, чтобы почувствовать себя обиженным и оскорбленным. Он довольно долго удовлетворял дружеское любопытство офицеров на предмет «Ргабвара» и осуществленных им спасательных операций, пока наконец не начал беззастенчиво зевать.

Ему было сказано, что дорога на Гоглеск потребует всего лишь двух гиперпространственных скачков и займет часов десять, не больше, после чего его не слишком охотно отпустили поспать.

Но стоило только Конвею растянуться на кушетке в своей каюте, он тут же начал думать о Мерчисон, которая, увы, не лежала с ним рядом. Он ярко и остро вспоминал обо всем, что они говорили друг другу и чем занимались, когда оставались наедине. Да, прописанное О'Марой лекарство действовало безукоризненно.

Мерчисон начала разговор с Конвеем с обсуждения деталей нового назначения Приликлы и важности способностей Данальты к мимикрии во время осуществления спасательных операций. Далеко не сразу она перешла к возможному переводу Конвея в диагносты. Скорее всего, эта тема была ей так же неприятна, как и самому Конвею, вот только Мерчисон была сильнее духом.

Конвей как бы вновь услышал голос Мерчисон:

– Приликла не сомневается, что у тебя все получится, и я тоже. Но даже если ты не сумеешь адаптироваться или по какой-то причине не сможешь занять этот пост, все равно считай, что ты заслужил высочайший профессиональный комплимент.

Конвей не ответил, и она повернулась к нему и подперла голову согнутой в локте рукой.

– Не волнуйся. Ты ведь улетишь на несколько недель. Пускай даже на несколько месяцев. Ты и не успеешь соскучиться по мне.

Они оба знали, что это не правда. Конвей смотрел на Мерчисон. Она улыбалась, но явно тревожилась.

– Если я стану диагностом, я перестану быть самим собой. Вот что не дает мне покоя. А больше всего меня пугает то, что я перестану испытывать к тебе те чувства, что питаю сейчас.

– Только попробуй! – возмущенно воскликнула Мерчисон и продолжала более сдержанно:

– Торннастор пробыл диагностом уже более тридцати лет. Он возглавляет наше отделение, и я почти всё время тружусь с ним рука об руку, и я что-то не замечала у него каких-нибудь кошмарных изменений личности, кроме появившейся склонности к сплетничанью и брюзжанию по поводу сексуальных похождений сотрудников всех видов.

– Не замечала, потому что ты – не тралтанка, – вздохнул Конвей.

Мерчисон умолкла. А Конвей продолжал:

– Несколько лет назад я оперировал мельфианина со множественными переломами панциря. Операция была длительная, состояла из нескольких этапов, поэтому мне на три дня дали мнемограмму ЭЛНТ. Мельфиане большие эстеты, ценители красивой внешности – естественно, покуда эта внешность включает понятия наличия панциря и шести ног.

Мне ассистировала операционная медсестра Хадсон, – продолжал свой рассказ Конвей. – Ты ведь знаешь Хадсон? Ко времени завершения операции я понял, что она – профессионал высочайшего уровня и личность приятная во всех отношениях. С этим был согласен как я сам, так и моё мельфианское alter ego, но вот её внешность… мне она представлялась мерзким бесформенным мешком, набитым мусором. Вот я и боюсь, что…

– Некоторым представительницам того же вида, что Хадсон, – язвительно вставила Мерчисон, – она также кажется мерзким бесформенным мешком с…

– Ну ладно, будет тебе, – урезонил возлюбленную Конвей.

– Я шучу. Меня это тоже тревожит, и мне очень жаль, что я не могу до конца оценить всех проблем, с которыми тебе предстоит столкнуться, потому что мне мнемограмму никто никогда не предложит.

Она артистично нахмурилась и, подражая циничной насмешливости О'Мары, проговорила:

– И речи быть не может, патофизиолог Мерчисон! Да-да, я отлично понимаю, что мнемограммы очень помогли бы вам в работе. Однако и вам, и другим женским особям – как землянкам, так и неземлянкам, приравненным к сотрудникам госпиталя, – придется и впредь трудиться, полагаясь на собственные мозги, уж какие есть, и на помощь извне не рассчитывать. К глубочайшему сожалению, вы, женские особи, страдаете глубокими неизлечимыми отклонениями, имеющими под собой сексуальную почву, – я бы назвал их формой гиперпривередливости, которая ни за что не позволит вам вместить в своё сознание чужеродную личность, не отвечающую на ваши сексуальные…

Ей трудно было говорить басом, и она закашлялась.

Конвей не выдержал и расхохотался. Отсмеявшись, он умоляюще спросил:

– Но что же мне… что же нам делать?

Она ласково погладила его грудь и теснее прижалась к нему.

– Может быть, все окажется не так ужасно, как мы думаем. Не могу представить, чтобы кто-то взял и изменился до неузнаваемости, если не хочет меняться. Ты слишком упрям для этого. Думаю, все-таки можно попробовать. А сейчас давай забудем об этом и поспим. – Улыбнувшись, она добавила: – Если получится.

Конвею было предоставлено дополнительное место в отсеке управления – такие любезности редко оказывали тем, кто не являлся членом экипажа. Он с интересом смотрел в главный обзорный иллюминатор, когда «Треннельгон» вынырнул из гиперпространства и оказался в звездной системе Гоглеск. Сама планета являла собой голубоватый, окутанный облаками шар и с такого расстояния ничем не отличалась ото всех остальных планет Федерации, на которых обитали теплокровные кислорододышащие существа. Но Конвея в первую очередь интересовали местные разумные формы жизни, и он, стараясь по возможности действовать дипломатично, пытался разузнать о них как можно больше.

Капитан, орлигианин, майор Корпуса Мониторов по имени Сахан-Ли, извиняющееся урчал, пока транслятор переводил его слова:

– Прошу прощения, доктор. Нам о них ничего не известно, да и о самой планете тоже, помимо периметра посадочной площадки. Нас сняли с планового полета для того, чтобы мы забрали сведения о гоглесканском языке после их обработки на главном трансляционном компьютере госпиталя. Эти сведения и вас мы должны доставить на Гоглеск.

То, что вы полетели с нами, доктор, – продолжал капитан, – весьма приятное разнообразие на фоне той скучищи, которой мы занимались в последнее время: мы целый месяц мотались по Десятому Сектору, производили его картирование. Очень надеюсь, что мы вас не слишком сильно замучили вопросами?

– Вовсе нет, капитан, – ответил Конвей. – А посадочная площадка охраняется?

– Там только проволока стоит, по которой пропущен ток, – ответил Сахан-Ли, – чтобы какие-нибудь местные травоядные и падальщики не поджарились в пламени сопл, когда мы пойдем на посадку. Говорят, аборигены время от времени наведываются на базу, но cвоими глазами я пока ни одного не видел.

Конвей кивнул и обернулся к иллюминатору, где уже становились видны кое-какие подробности рельефа планеты. Несколько минут он молчал, поскольку Сахан-Ли и остальные офицеры – маленький рыжий лохмач нидианин и двое землян – вели предпосадочные переговоры. Конвей смотрел на планету, заполнившую иллюминатор до краев. Вскоре зрелище из вертикального стало горизонтальным. Корабль шёл на посадку.

«Треннельгон», имевший, как все гиперзвуковые корабли, обтекаемую форму, подрагивая, одолевал верхние слои атмосферы и, теряя высоту, снижал скорость. Внизу проносились океаны, горы, зеленые и желтые степи, так похожие на земные. А потом линия горизонта вдруг резко ушла за нижний край иллюминатора. Корабль пошел вверх, сбросил скорость и начал спуск, развернувшись к поверхности планеты хвостовой частью.

– Доктор, – сказал Сахан-Ли после того, как звездолет совершил посадку, – не откажетесь ли доставить языковую программу командиру базы? Мы должны высадить вас, а потом сразу взлететь.

– С удовольствием, – кивнул Конвей и сунул коробку в карман куртки.

Сразу «Треннельгон» не взлетел, но все полмили, что Конвей шагал до базы, ему обдавало спину жаром от сопл звездолета. База представляла собой три стоявших близко одна к другой полусферы – жилища для персонала, прибывавшего сюда на вахты. Конвей не стал экипироваться портативным гравилетом, поскольку его пожитки уместились в ранце и дорожной сумке. Однако, невзирая на поздний вечер, солнце пригревало довольно ощутимо, и Конвей решил снять ранец и сумку и немного передохнуть. Спешить ему было положительно незачем.

Вот тут-то он и заметил всяческие странности. И земля тут была совсем не как на Земле, и трава хоть чуть-чуть да не такая. Кусты, полевые цветы, далекие деревья, на первый взгляд казавшиеся похожими на земные, на самом деле были продуктами совершенно иной эволюции. Конвей, невзирая на жару, поежился. Его охватило чувство чужеродности – он всегда испытывал нечто подобное, попадая на другие планеты. Он задумался о том, каковы собой местные обитатели, наверняка способные удивить его куда больше, чем местные растения. А потом нацепил ранец, повесил на плечо сумку и зашагал дальше. Ему оставалось идти до базы ещё несколько минут, когда крышка люка одной из полусфер вдруг отъехала в сторону и оттуда кто-то вышел и поспешил ему навстречу. Человек был одет в форму со знаками различия лейтенанта из отдела Корпуса Мониторов, ведавшего установлением контактов.

Головного убора на лейтенанте не было – то ли он был человеком небрежным, то ли одним из рассеянных гениев Корпуса Мониторов, у которых просто времени не хватало следить за тем, облачены ли они в форму, да и вообще одеты ли, если на то пошло. Лейтенант был хорошо сложен, светлые волосы его начали редеть, а черты лица отличались редкостной подвижностью. Он заговорил с Конвеем, когда их ещё отделяли друг от друга метра три.

– Меня зовут Вейнрайт, – поспешно сообщил лейтенант. – А вы наверняка врач из Главного Госпиталя Сектора Конвей. Вы привезли языковую программу?

Конвей кивнул и, сунув левую руку в карман куртки, протянул правую Вейнрайту. Однако лейтенант торопливо отдернул руку.

– Нет, доктор, – проговорил он извиняющимся тоном. – Здесь вам придется избавиться от привычки к рукопожатиям и вообще к каким-либо физическим контактам. На этой планете всё это не принято, и к телесным контактам здесь прибегают в крайне редких случаях. Аборигены, скажем так, нервничают, когда видят, что мы это делаем. Похоже, сумка у вас тяжелая. Если вы поставите её на землю и отойдете в сторонку, я буду рад понести её вместо вас.

– Да я сам донесу, спасибо, – рассеянно отказался от помощи Конвей. На языке у него уже вертелось сразу несколько вопросов, и каждый из них старался опередить другие. Он зашагал вместе с лейтенантом к базе. Вейнрайт продолжал держаться от него на почтительном расстоянии метра в три.

– Эта программа нам очень поможет, доктор, – сказал Вейнрайт. – Теперь наш компьютер-переводчик сумеет расщелкать местный язык, а это поспособствует снижению недопонимания при переговорах с местными жителями. Но мы и не думали, что кто-нибудь так быстро доберется сюда из Главного Госпиталя Сектора. Спасибо, что прилетели, доктор.

Конвей отмахнулся от изъявлений благодарности левой рукой и сказал:

– Вы только не ждите, что я с ходу разберусь в ваших здешних заморочках. Меня отправили сюда, чтобы я понаблюдал за положением дел, подумал, И… – тут Конвей вспомнил о той главной причине, по которой О'Мара отправил его на Гоглеск, а отправил он его сюда для того, чтобы он подумал о перспективе своей дальнейшей работы в госпитале. Пока Конвею что-то не хотелось рассказывать об этом лейтенанту, поэтому он закончил фразу так. – …и отдохнул.

Вейнрайт бросил на Конвея быстрый тревожный взгляд. Однако он был явно слишком хорошо воспитан для того, чтобы спросить, с чего это вдруг Старший врач крупнейшего госпиталя в Федерации, располагавшего всеми условиями для лечения и психологической реабилитации, отправился на Гоглеск отдыхать. Он сказал:

– Кстати, насчет отдыха, доктор. Что за время у вас было на корабле? Вы только что позавтракали, или у вас сейчас полдень, или вам давно пора на боковую? Может быть, сразу отправитесь отдыхать? Здесь поздний вечер, а поговорить и с утра можно было бы.

Конвей ответил:

– Я отлично выспался и встал всего два часа назад, и поговорить мне бы хотелось сейчас. Так что, если вы не против того, чтобы ответить на мои вопросы, недоспать придется вам, лейтенант.

– Я нисколько не против, доктор, – рассмеялся Вейнрайт. – Не могу сказать, что мои подчиненные такие уж зануды. Правда, обилие их конечностей порой значительно влияет на законы вероятности за игрой в карты, но поговорить с новым человеком всегда приятно. Кроме того, местные жители с заходом солнца уходят, и нам положительно нечего делать, кроме как только болтать о них, а мы уже порядком устали от этих разговоров, да и толку от них мало.

Опередив Конвея, лейтенант вошел в здание базы. Внутрь вел узкий коридор. На ближайшей двери висела табличка с фамилией Вейнрайта. Лейтенант остановился, опасливо огляделся по сторонам и попросил у Конвея коробку с программой.

– Входите, доктор, – сказал он затем и открыл скользящую дверь, за которой оказался просторный кабинет. Вейнрайт прошел к письменному столу, на котором стоял транслятор-терминал. Конвей осмотрелся. Кабинет заливали теплые оранжевые лучи закатного солнца. Середина кабинета была пуста. Письменный стол, компьютерное и видеопроекционное оборудование и даже стулья для посетителей были составлены вдоль стены, противоположной окну. У окна стояло лохматое, похожее на кактус приземистое растение. Чем дольше Конвей смотрел на растение, тем больше ему казалось, что его иглы и ворсинки расположены уж как-то очень упорядочение.

Растение испускало еле уловимый аромат – смесь мускуса и перечной мяты. Конвей решил подойти к нему поближе, чтобы получше принюхаться.

Кактус попятился.

– Это Коун, – сообщил лейтенант, уже успевший подключить транслятор. – Это Конвей, – сказал он, указав на доктора. – Он тоже целитель.

Покуда Вейнрайт говорил, транслятор издавал хрипловатые, похожие на вздохи звуки – таков, по всей видимости, был язык, на котором разговаривало это странное местное создание. Конвей на миг задумался и по очереди отбросил несколько вежливых, дипломатичных фраз, приличествующих моменту знакомства с точки зрения человека. Лучше было сейчас не кривить душой.

– Желаю вам здоровья, Коун, – сказал Конвей.

– И я вам, – отозвалось странное существо.

– Доктор, – поспешно вмешался Вейнрайт, – я должен вас предупредить о том, что именами на Гоглеске пользуются крайне редко – только для знакомства, представления и распознавания. Постарайтесь впредь говорить по возможности безлично, чтобы не оскорбить чувства Коун. Попозже я вам все объясню более подробно. Эта гоглесканка ждала вас до заката, но теперь…

– Она должна уйти, – закончило фразу Вейнрайта кактусоподобное создание.

Лейтенант кивнул и сказал:

– Готова к выезду машина с отдельной дверцей сзади, так что пассажирка сможет войти и сесть подальше от водителя. Пассажирка вернется домой до наступления темноты.

– Проявлена забота, – отметила гоглесканка и развернулась к двери. – Выражается признательность.

Во время этого разговора Конвей изучал гоглесканку взглядом. Вертикальное яйцевидное тело покрывала косматая шерсть и иглы, размещенные в определенном порядке. Шерсть обладала подвижностью, хотя в этом плане ей было далеко до шерсти кельгиан. Гибкие иглы были собраны в пучки и явно свидетельствовали о некоей специализации. Другие иглы, подлиннее и более жесткие, частично атрофированные, казалось, изначально сформировались как средство обороны, однако, судя по всему, давным-давно не использовались с этой целью. Кроме того, на макушке у гоглесканки имелись длинные белесые стебельки, лежавшие посреди разноцветной шерсти. Зачем они были нужны – пока это оставалось для Конвея загадкой.

Куполообразную голову, сидевшую на туловище без шеи, опоясывал тонкий обруч из какого-то тусклого металла. На несколько дюймов ниже обруча располагались два широко расставленных запавших глаза. Похоже, голос гоглесканки исходил от ряда небольших вертикальных дыхательных отверстий, расположенных по кругу на уровне пояса. Сидя, гоглесканка опиралась на плоский мышечный вырост, напоминавший юбку, и только тогда, когда она направилась к двери, Конвей заметил, что у неё есть и ноги.

Ног было четыре – коротенькие, сморщенные, словно гармошки, и все же, стоя на них, гоглесканка прибавляла в росте на несколько дюймов. Кроме того, Конвей разглядел ещё два глаза на макушке диковинного создания. По всей вероятности, в доисторические времена эти существа были крайне осторожны. Понял Конвей и назначение металлического обруча на голове у гоглесканки: на нём держалась корректирующая линза для одного из глаз.

Невзирая на все особенности фигуры, это существо было теплокровным кислорододышащим разумным позвоночным, и Конвей определил код физиологической классификации гоглесканки как ФОКТ. Дойдя до двери, Коун обернулась и качнула одним из пучков игл-пальцев.

– Будьте одиноки, – сказала она.

Глава 5

Для специалистов по установлению культурных контактов Гоглеск был планетой маргинальной. Полный контакт с цивилизацией, настолько отсталой в техническом отношении, представлял опасность. Дело в том, что представители Корпуса Мониторов, падая почти в буквальном смысле с небес на головы аборигенам, не могли быть до конца уверены в том, что они им несут – то ли мечту и надежду на лучшее будущее, то ли жуткий комплекс неполноценности. Однако местные обитатели, невзирая на отсталость их науки и техники, а также несмотря на расовый психоз непонятной природы, из которого, собственно, и проистекала техническая отсталость гоглесканкой цивилизации, по отдельности проявляли психологическую устойчивость, и уже много тысячелетий их планета не знала войн.

Проще всего было бы отступить и оставить Гоглеск на произвол судьбы – пусть бы себе развивался так же, как на заре собственной истории. Обозначить проблему как неразрешимую, и дело с концом. Но вместо этого отдел по установлению культурных контактов пошёл на крайне редкий для него компромисс.

Отдел основал на Гоглеске небольшую базу для горстки наблюдателей, сюда завезли продукты и оборудование, включавшее флайер и два вездехода на воздушной подушке. База была призвана вести наблюдение и собирать данные – и всё. Однако Вейнрайт и возглавляемая им команда наблюдателей успела полюбить странных местных обитателей, и, несмотря на тот круг обязанностей, что диктовали им инструкции, наблюдатели жаждали сделать больше.

Возникли сложности с адекватным переводом, который не могло обеспечить относительно примитивное оборудование базы. Речь гоглесканцев состояла из тончайших оттенков выдохов, производимых посредством четырех отдельных дыхательных отверстий. Уже имели место несколько случаев опасного недопонимания. Наблюдатели решили отправить собранный лингвистический материал для проверки и обработки на главном мультитрансляционном компьютере Главного Госпиталя Сектора. Для того, чтобы не возникло впечатления, что наблюдатели нарушают данные им чёткие инструкции, они присовокупили к лингвистическому материалу краткий отчёт о ситуации на Гоглеске и запрос в Отделение Внеземной Психологии с просьбой поискать сведения о каких-либо похожих существах или сходных ситуациях, с которыми Главный Госпиталь Сектора сталкивался в прошлом.

– …Но вместо того, чтобы прислать нам такие сведения, – продолжал свой рассказ лейтенант, подняв вездеход над поваленным деревом, перегородившим лесную дорогу, – нам прислали Старшего врача Конвея, который прибыл сюда…

– Только для того, чтобы наблюдать, – закончил за Вейнрайта Конвей, – и отдыхать.

Вейнрайт рассмеялся:

– За последние четыре дня отдыхали вы маловато.

– Это потому, что я слишком усиленно наблюдал, – сухо отозвался Конвей. – Но мне бы очень хотелось, чтобы Коун снова навестила меня. Или вы считаете, что теперь я должен навестить её?

– В здешней ситуации только так и следует поступить, – ответил Вейнрайт. – У гоглесканцев очень странные традиции. Они настолько законченные индивидуалисты, что два визита подряд без приглашения для них равносильны разбою со взломом. Если вам оказался приятен первый визит гоглесканца, то вам следует попросту нанести ответный. А мы приближаемся к населенному пункту.

Мало-помалу лес поредел и сменился невысокой травой. Жилища гоглесканцев стояли на мощных деревянных столбах. Конвею они показались похожими на бревенчатые хижины из времен древней истории. Крыш у домиков не было: от капризов погоды их защищали ветви деревьев. Разнообразие архитектурных стилей этих построек свидетельствовало о том, что их обитатели возводили их сами, не прибегая к услугам специалистов по типовой застройке.

Если считать, что прогресс вида зиждется на групповом и племенном сотрудничестве, было легко понять, почему этого самого прогресса на Гоглеске почти что в помине не было. «Но почему же, – уже, наверное, в сотый раз после прибытия гадал Конвей, – гоглесканцы так упорно отказываются сотрудничать друг с другом, когда они явно умны, дружелюбны и неагрессивны?»

– И очень боязливы, – сказал лейтенант, и Конвой понял, что рассуждал вслух. – Похоже, тут можно будет позадавать местным жителям вопросы.

– Точно, – кивнул Конвей и открыл колпак вездехода. Машина зависла в воздухе неподалеку от троих гоглесканцев, стоявших не слишком близко друг к другу около одного из колченогих домашних животных, привязанного к какой-то конструкции непонятного назначения. – Спасибо, что подвезли, лейтенант, – поблагодарил Вейнрайта Конвей. – Похожу тут, поброжу, поговорю ещё с кем-нибудь, кроме Коун, а может, и её сумею разыскать, а потом пешком вернусь на базу. Заблужусь – выйду с вами на связь.

Вейнрайт покачал головой и выключил двигатель вездехода. Машина плавно опустилась на землю.

– Здесь вы не в госпитале, где только врачи да пациенты. У нас такое правило: мы ходим только по двое. Особой опасности нет, главное – не подходить к гоглесканцам слишком близко и ко мне тоже. Только после вас, доктор.

Конвей выбрался из машины, лейтенант последовал за ним, держась на почтительном расстоянии. Он направился к троим аборигенам и, не дойдя до ближайшего нескольких шагов, остановился. Не обращаясь ни к кому из них конкретно, Конвей спросил:

– Нельзя ли узнать дорогу к месту проживания существа по имени Коун?

Один из гоглесканцев указал направление двумя длинными иглами.

– Если машина поедет в этом направлении, – выдохнул он, – на пути встретится поляна. Там можно получить более четкие указания.

– Выражается благодарность, – сказал Конвей и вернулся к вездеходу.

Поляна, заросшая травой, имела форму полумесяца и выходила к каменистому берегу озера. Да, скорее всего это было именно озеро, а не море, судя по отсутствию прибрежного песка и незначительной ряби. От берега в воду уходило несколько пристаней, возле которых стояли небольшие корабли с парусами и трубами. Дома, стоявшие ближе к побережью и выстроенные из дерева и камня, были высотой в три-четыре этажа. Они были снабжены пандусами со всех четырех сторон и чем-то напоминали пирамиды. Впечатление усиливали высокие конические крыши.

Если бы не грохот и дым, зрелище было бы просто очаровательным и отдавало бы средневековьем.

– Это городской промышленный и пищевой центр, – объяснил лейтенант. – Я его несколько раз с флайера видел. Тут от запаха рыбы сразу одуреть можно.

– Уже дурею, – кивнул Конвей и подумал о том, что если это – индустриальный район, то, следовательно, Коун – кто-то вроде заводского врача. Ему не терпелось вновь поговорить с ней, а быть может – и увидеть её за работой.

Им с Вейнрайтом указали дорогу, и они проехали мимо большого здания, камни и бревна которого покрывала копоть – тут явно недавно был пожар, а затем спустились к берегу и увидели большой, наполовину затонувший корабль. Напротив него стояло приземистое строение, частично крытое, частично – нет, от которого вился дымок. Вездеход находился на такой высоте, что была видна хитрая система коридоров и крошечных комнатушек жилища Коун, примыкавшего, по всей вероятности, к больнице.

На приёме находился гоглесканский пациент, которому, как понял Конвей, производилась какая-то процедура в области дыхательных отверстий с помощью длинных деревянных зондов и расширителей.

Затем Коун ввела пациенту перорально лекарство, опять-таки с помощью инструмента с длинной рукояткой. Во время процедуры пациент находился в одной кабинке, а Коун – в другой. Прошло несколько минут, прежде чем Коун вышла к людям и поприветствовала их.

– Ощущается интерес, – сказал Конвей, когда они с Вейнрайтом вышли из машины и вместе с Коун встали по углам невидимого равнобедренного треугольника со сторонами примерно в три метра, – к теме целительства на Гоглеске. На основании полученных сведений можно было бы произвести сравнение с данными о лечении болезней, травм и инфекций на других планетах. Особенный интерес выражается в отношении хирургических операций и анатомических исследований.

Глядя в пространство между Вейнрайтом и Конвеем, Коун ответила:

– Лечебной хирургии на Гоглеске не существует. Анатомические исследования проводятся только на трупах, которые предварительно лишаются игл и остаточного яда. Личный физический контакт, исключая цели продолжения рода и заботы о младенцах, может быть опасен как для целителя, так и для пациента. Для выполнения работы целитель должен держаться хотя бы на минимальном расстоянии от пациента.

– Но почему? – нетерпеливо спросил Конвей и инстинктивно шагнул ближе к гоглесканке, но тут же заметил, что её шерсть встала торчком и иглы по всему телу зашевелились. Конвей обернулся к Вейнрайту и многозначительно проговорил:

– Имеется инструмент, который позволяет опытному целителю определять расположение и работу внутренних органов, костей и главных кровеносных сосудов. – С этими словами Конвей вынул из сумки сканер. Он медленно провел инструментом вдоль руки, поднял к голове, опустил к груди, потом к животу, одновременно самым безличным, лекторским тоном объясняя функции органов, рассказывая о строении костей и прилегающих к ним мышц, появлявшихся на дисплее сканера.

– Прибор выдаёт все эти сведения, – добавил Конвей, – без необходимости прикасаться им к телу пациента, если это нежелательно.

Коун решилась подойти немного поближе во время демонстрации работы сканера и развернулась к прибору так, чтобы лучше видеть тем глазом, который накрывала корректирующая линза. Конвей повернул сканер так, чтобы Коун смогла увидеть свои собственные внутренние органы, но чтобы при этом он их не видел. Однако он включил прибор на запись, дабы потом изучить полученные данные.

Конвей следил за гоглесканкой. Её иголки покачивались, разноцветная шерсть то вставала дыбом, то плотно прилегала к телу – по несколько раз за минуту. Некоторые шерстинки лежали под прямым углом к другим. Дыхательные отверстия целительницы издавали взволнованные свистящие звуки, но Коун не отходила от сканера и мало-помалу успокоилась.

– Достаточно, – произнесла она наконец и, как ни странно, пристально посмотрела на Конвея глазом, накрытым линзой. Последовала долгая пауза, в течение которой гоглесканка явно принимала некое решение.

– На этой планете, – изрекла она наконец, – искусство целительства является уникальным, и, наверное, оно таково и на других планетах. При лечении больного целитель может исследовать интимные участки организма и тонкие состояния разума, проникать в органы, касание которых для пациента неприятно и даже стыдно, и неизбежно такое обследование носит сугубо личный характер. Такое поведение опасно и в принципе запрещено, но позволяется целителю только потому, что он никогда никому не рассказывает о том, что узнал при обследовании, – разве что другому целителю, с которым консультируется в интересах больного…

«Гиппократ, – подумал Конвей, – не сказал бы лучше».

– …И возможно, – продолжала Коун, – также обсудить подобные вопросы с инопланетным целителем. Однако следует понять, что предмет беседы может быть предназначен только для ушей другого целителя.

– А поскольку я в медицине дилетант, – улыбнулся Вейнрайт, – мне следует удалиться. Я подожду в вездеходе.

Конвей опустился на одно колено, чтобы сравняться ростом с гоглесканкой. Он решил, что так будет легче разговаривать с ней на равных, чем если бы он смотрел на неё сверху вниз, а он заметил, что шерсть и иглы Коун снова пришли в волнение. Теперь их отделяли друг от друга метра два. Конвей решил взять инициативу на себя.