1

На самой окраине галактики, где свет редких звездных скоплений едва различим в кромешной космической тьме, располагался Главный госпиталь Двенадцатого сектора. На его трехсот восьмидесяти четырех уровнях были в точности воспроизведены природные условия всех тех планет, что входили в состав Галактической Федерации. Формы жизни на этих планетах были чрезвычайно разнообразными: от созданий, дышавших метаном, через тех, кто дышал кислородом или хлором, и до весьма экзотических существ, которые получали жизненную энергию за счет поглощения и преобразования жесткого излучения. С приближающихся к нему звездолетов госпиталь выглядел этакой громадой, цилиндрической новогодней елкой, ибо тысячи его иллюминаторов сверкали в вечной ночи подобно лампочкам необычайной гирлянды.

Он являлся чудом инженерного мастерства и психологии. За его обеспечение всем необходимым отвечал Корпус Мониторов – если можно так выразиться, дающая и руководящая длань федерального законодательства; администрация госпиталя состояла также из мониторов, однако никаких недоразумений между военными и гражданскими, в отличие от общепринятого мнения, не возникало, как не случалось и серьезных разногласий среди десятитысячного с хвостиком медицинского персонала, объединявшего шестьдесят с лишним форм жизни, причем у всех у них были свои особые повадки, запахи и взгляды на бытие. Пожалуй, единственным общим для всех врачей, вне зависимости от их размера, облика и количества ног, было стремление исцелить больных.

Иными словами, штат госпиталя составляли преданные делу, однако порой довольно-таки легкомысленные существа, проявлявшие поистине фанатическую терпимость ко всем формам разумной жизни, – впрочем, иначе они вряд ли оказались бы в стенах этого почтенного медицинского учреждения. Они гордились тем, что для них не бывало слишком сложных, незначительных или безнадежных случаев. Совета и помощи врачей госпиталя добивались медики всей галактики. Будучи по натуре пацифистами, они, тем не менее, вели непрерывную войну со страданиями и болезнями отдельных индивидуумов или даже целых планет.

Но время от времени лечение больной межзвездной культуры, которое предусматривало хирургическое вмешательство для удаления пустивших глубокие корни предрассудков и извращенных этических ценностей, как правило, без согласия или при противодействии пациента, приводило, несмотря на тот самый пацифизм, к столкновениям и сражениям в исконном, так сказать, боевом смысле этих слов.

Пациент, которого привезли в приемное отделение, представлял собой достаточно крупный образец – весом, прикинул на глаз Конвей, около тысячи фунтов – и сильно напоминал гигантскую, поставленную торчком грушу. От узкой головы отходили пять толстых, похожих на щупальца отростков, могучие мускулы шеи свидетельствовали о змеином, причем вовсе не обязательно медленном, способе передвижения. По состоянию кожи можно было заключить, что кто-то пытался жесткой щеткой содрать с существа его шкуру.

Однако Конвей не удивился и не испугался, шесть лет, проведенных на борту Главного госпиталя, приучили его ко всякому. Он принялся осматривать пациента. Монитор в чине лейтенанта, который сопровождал тележку, доставившую того в приемное отделение, тоже сделал шаг вперед. Стараясь не обращать внимания на то, что ему дышат в спину, Конвей продолжил осмотр.

Под каждым из пяти щупалец существа помещался большой рот. Четыре рта изобиловали зубами, в пятом же находился голосовой аппарат. Сами щупальца демонстрировали высокую степень специализации: три выполняли хватательные движения, на четвертом располагались глаза, а последнее заканчивалось увесистым кулаком с длинным костяным шипом посредине. Голова пациента, начисто лишенная лица как такового, служила, по всей видимости, исключительно вместилищем мозга.

Таковы были результаты наружного осмотра. Конвей повернулся, чтобы взять зонд, и наступил на ногу монитору.

– Скажите, лейтенант, – буркнул он, – вам никогда не говорили, что медицина – не игрушки?

Лейтенант покраснел. Румянец, выступивший на его скулах, резко контрастировал с темно-зеленым цветом мундира.

– Этот пациент – преступник, – отчеканил он. – Мы подозреваем, что он убил и съел своего товарища по экипажу. Хотя он в бессознательном состоянии, мне приказано никуда от него не отлучаться. Постараюсь больше не мешать вам, доктор.

Конвей сглотнул, перевел взгляд на внушительный, окровавленный кулак, при помощи которого неведомое существо и его сородичи пробивали, должно быть, себе путь на верхушку древа эволюции, и сказал сухо:

– Смотрите, лейтенант, не переусердствуйте.

Используя собственные глаза и портативный рентгеноскоп, Конвей осмотрел пациента снаружи и изнутри, взял несколько образцов, в том числе – кусочки поврежденной кожи, и отослал их в патологию, присовокупив три листка со своими замечаниями, потом выпрямился и почесал в затылке.

Существо было теплокровным, дышало кислородом и обитало в условиях практически стандартных силы тяжести и давления, что, учитывая форму и размеры, определяло его в класс ЭПЛХ. Судя по всему, оно страдало прогрессирующей эпителиомой. Симптомы были настолько очевидны, что, пожалуй, следовало приступать к лечению, не дожидаясь заключения из лаборатории. Однако обычно раковые заболевания кожи обмороками не сопровождаются.

Значит, возможны какие-то осложнения психического характера, а тогда не обойтись без посторонней помощи. Лучше всего подошел бы кто-либо из телепатов, но им крайне редко удается устанавливать контакт с представителем не своей расы. И вообще, телепатия, как выяснилось, крайне ограниченная форма общения. Остается эмпат-ГЛНО, доктор Приликла…

Размышления Конвея прервал вежливый кашель лейтенанта.

– Когда вы закончите, доктор, с вами хотел бы побеседовать О'Мара.

Конвей кивнул.

– Вот только решу, кому поручить приглядывать за пациентом, – ухмыльнулся он, – чтобы не спускал с него глаз, как вы с меня.

Выйдя из приемного отделения, Конвей отыскал медсестру с Земли, очень симпатичную медсестру, – и проинструктировал её. Сначала он собирался приставить к больному тралтана-ФГЛИ, мясистую тушу с шестью ногами, рядом с которым земной слон показался бы хрупким сильфом, но затем подумал, что должен хоть как-то подбодрить обруганного им лейтенанта.

Двадцать минут спустя, сменив три защитных костюма и миновав хлорный отсек, заполненную водой палату АУГЛ и холодильные камеры метановых форм жизни, Конвей предстал перед майором О'Марой.

Как главный психолог Космического госпиталя, зависшего в черном пространстве на окраине галактики, майор отвечал за душевное здоровье десятитысячного персонала, в который входили разумные существа восьмидесяти семи рас. О'Мара был одним из основных винтиков административной системы, а вдобавок, по его собственным уверениям, самым доступным руководителем госпиталя. Он частенько провозглашал, что ему безразлично, кто и когда хочет его видеть, но если у тех, кто донимает его своими пустяковыми проблемами, нет к тому веских оснований, пускай они не рассчитывают, что сумеют легко отделаться. К врачам майор относился как к пациентам, и, по общему мнению, именно страх, который О'Мара наводил на порой весьма обидчивых инопланетян, удерживал их от размолвок и ссор с коллегами. Однако сегодня майор пребывал в почти благодушном настроении.

– В пять минут мы не уложимся, так что садитесь, доктор, – проговорил он, глядя на стоящего у стола Конвея. – Я догадываюсь, вы уже познакомились с нашим каннибалом?

Конвей утвердительно кивнул и сел. Он кратко изложил свои выводы относительно ЭПЛХ, упомянув и о подозрении насчет осложнений психического характера.

– У вас есть о нём какие-нибудь сведения, кроме, разумеется, каннибализма? – справился он.

– С гулькин нос, – отозвался О'Мара. – Его обнаружил патрульный корабль мониторов, он находился на звездолете, который не имел внешних признаков повреждений, но передавал сигналы бедствия. Наверно, нашему приятелю стало плохо, и он понял, что не может сладить с управлением. Больше на борту никого не было, однако, поскольку ЭПЛХ для вас совершенно новый вид, спасательная команда облазила весь звездолет и установила, что на нем имелся ещё один член экипажа. Об этом свидетельствовали записи в дневнике ЭПЛХ, показания индикаторов в шлюзе и прочие подробности, которые нас сейчас не интересуют. Итак, если на борту звездолета было двое существ, если верить дневнику, то жизнь второго оборвали лапы и зубы вашего пациента.

О'Мара сделал паузу, чтобы перелистать лежавшие у него на коленях бумаги. Конвей пригляделся: похоже, копия судового журнала. По тексту выходило, что жертвой ЭПЛХ стал корабельный врач. Прочитать дальше Конвей не успел – О'Мара возобновил рассказ.

– Нам ничего не известно о его родной планете, мы знаем лишь то, что она находится в другой галактике. То есть, ввиду того, что мы и свою изучили всего на четверть, шансы найти дом ЭПЛХ ничтожны.

– А что иане? – спросил Конвей, – Они нам не помогут?

Иане принадлежали к цивилизации, которая развилась в соседней галактике, но основала колонию в том же секторе пространства, что приютил госпиталь. Их классификация была ГКНМ: в юности они проходили через стадию куколки и превращались из десятиногих гусениц в очаровательных крылатых существ. Три месяца назад один ианин был у Конвея на излечении. Он давно уже отправился восвояси, но двое врачей ГКНМ, помогавших Конвею в исцелении их сородича, остались в госпитале – подучиться и поучить.

– Не уверен, – в голосе майора не слышалось и намека на энтузиазм. – Попробуйте, поговорите с ними. А что касается пациента, то настоящие трудности начнутся после того, как вы его вылечите. Понимаете, доктор, все указывает на то, что он совершил деяние, которое любыми известными нам разумными созданиями считается преступным. А потому мониторы, будучи федеральным полицейским формированием, обязаны принять меры. Они обязаны допросить и на основании полученной информации покарать или объявить невиновным. Но как нам быть с этим типом, если мы ничего о нем не знаем?

Отпустить его мы, естественно, не имеем права…

– А почему? – осведомился Конвей. – Почему бы не отослать его в том направлении, откуда он явился, и дать на прощанье, фигурально выражаясь, хороший пинок?

– Проще будет позволить ему умереть, – усмехнулся О'Мара. – Так мы разом избавимся от всех неприятностей.

Конвей промолчал. Собеседник прибегнул к нечестному доводу, сознавая, что поступает недозволенным образом. Однако и Конвей и О'Мара понимали, что никому не удастся убедить мониторов, будто существует определенное различие между исцелением больного и наказанием злоумышленника.

– Мне от вас нужно вот что, – подытожил майор. – Разузнайте все, что возможно, о вашем пациенте. Ваше мягкосердечие, вернее – простодушие, сделалось в госпитале притчей во языцех, а потому я не сомневаюсь, что вы с ним столкуетесь и произведете себя в его адвокаты. Это ваши заботы, я ничуть не возражаю, если только вы сумеете выяснить что-либо полезное для нас. Вопросы?

Конвей отрицательно мотнул головой.

Выждав равно три секунды, О'Мара произнес:

– Надеюсь, вы не собираетесь весь день проторчать в кресле…

Покинув кабинет главного психолога, Конвей незамедлительно связался с отделением патологии и попросил прислать до обеда отчёт об исследовании образцов кожи, потом пригласил пообедать вместе двух ГКНМ и договорился с Приликлой насчет консультации, после чего отправился в обход по своим палатам.

В следующие два часа думать о новоприбывшем пациенте ему было попросту некогда, поскольку помимо пятидесяти трех больных под его началом состояли шестеро врачей самой разной квалификации и множество медсестер; к тому же в этой пестрой компании насчитывалось одиннадцать непохожих друг на друга физиологических типов. Для осмотра инопланетян применялись специальные приборы и инструменты, а когда Конвея сопровождал стажер, чьи физические параметры не соответствовали установленным в той или иной палате давлению и силе тяжести, процедура весьма ощутимо усложнялась.

Но Конвей не пренебрег ни единым пациентом и добросовестно осмотрел даже тех, кто явно выздоравливал, и тех, чье лечение можно было бы доверить стажеру. Он вполне отдавал себе отчёт в том, что подобная практика только загружает его ненужной работой, но здесь, видимо, сказывалось то, что его совсем недавно назначили старшим врачом и он не успел ещё отвыкнуть от привычки справляться с любым делом собственными силами.

Закончив обход, Конвей направился в учебный класс, где ему предстояло прочесть лекцию по введению в акушерство группе медсестер ДБЛФ. Мохнатые многоножки, напоминавшие внешне гусениц-переростков, ДБЛФ обитали на планете Келгия, атмосфера которой ничем не отличалась от земной. Значит, скафандр не понадобится, что само по себе просто замечательно; а потом, объяснение столь элементарных вещей келгианкам, которые рожают лишь раз в жизни четверых близнецов, по два того и другого пола, – не требовало от него умственных усилий и позволяло сосредоточиться мыслями на каннибале, что ожидал в приемном отделении.

2

Полчаса спустя Конвей сидел вместе с двумя ианами в главной столовой госпиталя – той, которая обслуживала тралтанов, келгиан, землян и прочих теплокровных кислорододышащих, – и поедал неизменный салат. Чересчур уж сильного отвращения к зелени он не испытывал, поскольку ему приходилось употреблять в пищу и куда менее аппетитно выглядевшие кушанья, но вот ветер, который поднимали за обедом его коллеги, действовал ему на нервы.

ГКНМ, обитатели планеты Иа, были крупными крылатыми существами и отдаленно походили на стрекоз. Стержневидные, однако гибкие тела, четыре лапки, манипуляторы, обычные органы чувств и три пары громадных крыльев.

Их поведение за столом нельзя было назвать несообразным, если не считать того, что они не сидели, а парили в воздухе. Должно быть, помимо того, что являлось условным рефлексом, поглощение пищи на лету способствовало её усвоению.

Конвей положил на стол лабораторный отчёт и, чтобы не сдуло его, придавил сахарницей.

– Из прочитанного мной, – сказал он, – вы можете заключить, что случай крайне прост, даже слишком прост. У пациента не обнаружено и следа болезнетворных бактерий. Симптомы указывают на эпителиому, но откуда тогда бессознательное состояние? Впрочем, быть может, положение прояснится, когда мы узнаем побольше о нем самом и о его планете. Вот почему я котел побеседовать с вами. Нам известно, что он прибыл сюда из вашей галактики. Можете ли вы рассказать мне о нем хотя бы что-нибудь?

ГКНМ, что парил справа от Конвея, отлетел на несколько дюймов от стола и проговорил в транслятор:

– Боюсь, что я не до конца освоился с вашей системой классификации, доктор. На что он похож?

– Прошу прощения, – извинился Конвей и пустился было в описание ЭПЛХ, но быстро остановился и принялся рисовать на обратной стороне лабораторного отчёта. Через пару минут он смог показать ианам своё творение.

Обе стрекозы грохнулись на пол.

Конвей, который никогда не видел, чтобы ГКНМ перестал есть или летать во время еды, был потрясен.

– Выходит, вы знаете их? – спросил он.

ГКНМ, что находился справа, издал невнятный звук, который транслятор Конвея воспроизвел в виде отрывистого лая – инопланетного эквивалента заикания, а потом выдавил:

– Да, мы знаем о них, но ни разу не встречали, не имеем представления, где находится их планета, и до сегодняшнего дня сомневались в их существовании. Они… Они боги, доктор.

«Чокнулся», – обреченно подумал Конвей. Ему приходилось сталкиваться со спятившими пациентами, и всегда лечение давалось с немалым трудом.

– Мой коллега слегка преувеличивает, – подал голос второй ианин.

Обычно Конвей не замечал между ними никакой разницы, однако сейчас ему показалось, что в движениях второй стрекозы сквозит этакий цинизм от утомления мирской суетой.

– Наверно, мне лучше поведать вам то немногое, что нам известно, чем распространяться о досужих домыслах…

По словам ианина, раса, к которой принадлежал новый пациент, была сравнительно малочисленной, однако полностью подчинила соседнюю галактику своему влиянию. её представители были весьма сведущи в социальных и психологических науках и как отдельные личности обладали невероятно развитым интеллектом. По каким-то причинам они предпочитали одиночество, и не было такого, чтобы на какой-либо планете в один и тот же промежуток времени квартировали двое или больше ЭПЛХ.

Они правили теми мирами, в которых появились, применяя метод то пряника, то кнута, – впрочем, последний по истечении столетия или около того оказывался тем же пряником, но в ином обличьи. Они использовали разумных существ, населения целых планет и даже межзвездные культуры для достижения целей, которые ставили сами. Едва цель достигалась, они улетали. По крайней мере такое впечатление о них сложилось у не совсем беспристрастных наблюдателей.

Доносившийся из транслятора голос ианина был ровным и лишенным всяких эмоций.

– Легенды утверждают, что их в путешествиях сопровождают товарищи, которые относятся к совершенно другому виду. Прилетев на планету, они постепенно преодолевают недоверие местных жителей и начинают приобретать богатство и власть. Переход к их единоличному правлению осуществляется медленно, но им спешить некуда, поскольку они, разумеется, бессмертны.

Вилка Конвея упала на пол. Прошло несколько минут, прежде чем он сумел унять дрожь в руках и справиться с сумятицей в мыслях.

Среди образовавших Федерацию миров имелись такие, обитатели которых жили достаточно долго, а большинство продвинутых в медицинском отношении культур, включая земную, научилось продлевать срок жизни посредством процедур омоложения. Однако о бессмертии речи и не шло, и до сих пор никто и слыхом не слыхивал о существах, наделенных таким даром. А теперь Конвею подсунули пациента, о котором нужно заботиться, которого следует вылечить и, прежде всего, дотошно расспросить. Правда… Но ГКНМ – врач, а если врач рассуждает о бессмертии, значит, он разумеет не долгожительство.

– Вы уверены? – прохрипел Конвей.

Ответ ианина растянулся во времени, ибо охватывал множество фактов, теорий и легенд о существах, которые соглашаются править не меньше чем планетами. Хотя однозначного подтверждения Конвей не услышал, он всё же вынужден был признать возможность бессмертия ЭПЛХ.

– Быть может, мне не стоит спрашивать, – проговорил он с запинкой, но скажите, по-вашему, способны ли эти существа на убийства и каннибализм?

– Нет, – решительно заявил один ианин.

– Ни в коем случае, – поддержал его второй.

Конечно, их голоса из транслятора прозвучали по-механически сухо, но так громко, что все, кто обедал в столовой, подняли головы.

Вскоре Конвей остался в одиночестве. Иане попросили разрешения взглянуть на легендарного ЭПЛХ и умчались, преисполненные восторга и благоговейного трепета.

«Неплохие они ребята, – подумал Конвей, – вот только салатом чересчур увлекаются». Он отодвинул от себя тарелку с «лакомством для кроликов» и заказал бифштекс с двойным гарниром.

Похоже, денек будет напряженный.

Когда Конвей возвратился в приемное отделение, ГКНМ там уже не было, а пациент пребывал все в том же состоянии. Лейтенант, настойчиво охранявший дежурную медсестру, при появлении Конвея почему-то зарделся.

Конвей кивнул ему, отпустил сестру и принялся было перечитывать лабораторный отчёт, но ему помешал приход доктора Приликлы.

Приликла был паукообразным существом класса ГЛНО, которому приходилось постоянно носить на себе устройства ликвидации силы тяжести, поскольку гравитация, привычная для многих других, была для него смертельной. Он снискал всеобщую любовь своей компетентностью в медицинских вопросах и тем, что, будучи эмпатом, просто не мог ни с кем ссориться. Кроме того, он, хотя и обладал парой больших переливчатых крыльев, во время еды сидел за столом, пользовался вилкой и не брезговал спагетти. Короче, Конвею Приликла пришелся весьма и весьма по душе…

Конвей кратко описал состояние ЭПЛХ и поделился с Приликлой сведениями, которые почерпнул из рассказа ГКНМ.

– Я знаю, – закончил он, – вам трудно работать, когда больной без сознания, но я надеюсь…

– Мне кажется, доктор, тут какое-то недоразумение, – прервал его эмпат, употребив фразу, смысл которой состоял в том, что Конвей ошибается.

– Пациент в сознании…

– Назад!

Предупрежденный излучением мыслей Конвея о том, что может сделать с хрупким тельцем Приликлы увесистый кулак на щупальце пациента, и громким окриком, ГЛНО поспешно отскочил. Лейтенант придвинулся ближе. Несколько секунд никто не шевелился. Наконец Конвей взглянул на Приликлу. Открывать рот ему не пришлось.

– Я уловил эмоциональный фон, который исходит лишь от бодрствующего сознания, – сообщил Приликла. – Мыслительные процессы представляются мне замедленными и, учитывая размеры больного, ослабленными. Он излучает чувства страха, беспомощности и смятения, а ещё у него есть какая-то основополагающая цель.

Конвей вздохнул.

– Выходит, придуривается, – пробормотал себе под нос лейтенант.

Тот факт, что пациент притворяется, обеспокоил Конвея куда меньше, чем монитора. В распоряжении врача имелось многочисленное диагностическое оборудование, но он придерживался того мнения, что самый надежный помощник – разговорчивый и желающий помочь пациент. Однако как прикажете заводить разговор то ли с божеством, то ли с чем-то близким к этому?..

– Мы… мы хотим вылечить вас, – проговорил Конвей. – Вы понимаете меня?

Пациент по-прежнему оставался недвижим.

– Он никак не отреагировал на ваши слова, доктор, – сказал Приликла.

– Но если он в сознании… – Конвей оборвал себя и пожал плечами.

Вооружившись инструментами, он вновь, теперь при содействии Приликлы, осмотрел ЭПЛХ, обращая особое внимание на органы зрения и слуха. Но, несмотря на мигающие огни и немилосердные уколы и щипки, какая-либо реакция, будь то физическая или эмоциональная, отсутствовала. Органы восприятия были, по всей видимости, в полном порядке, однако пациент продолжал игнорировать все внешние стимулы. Физически он был без сознания, не чувствовал ни единого раздражителя, а вот психически – здесь Конвей вынужден был полагаться на утверждения Приликлы.

«Что за сумасшедший полубог, – подумал он. – Вечно О'Мара подсовывает ему всяких психопатов!»

– Единственное объяснение, какое я могу предложить, – сказал он вслух, – состоит в том, что мозг больного утратил контакт с органами чувств. Причина этого кроется, на мой взгляд, в психическом расстройстве. Мне кажется, пациент нуждается в срочной психиатрической помощи. Однако, – добавил он, – «психам» будет гораздо легче общаться с физически здоровым существом, поэтому нам следует сперва очистить его кожу…

Против той формы эпителиомы, которой страдал пациент, в госпитале было разработано лекарство, и в лабораторном отчёте давалось «добро» на его применение: оно соответствовало метаболизму ЭПЛХ и не должно было вызвать никаких побочных эффектов. Конвей быстро отмерил дозу и ввел её пациенту подкожно. Приликла встал у операционного стола, чтобы воочию узреть одно из чудес медицины: лекарство начинало действовать через считанные секунды после попадания в организм.

Прошло десять минут – ничего не случилось.

– Крепкий орешек, – пробормотал Конвей, вводя максимально допустимую дозу.

Почти сразу кожа вокруг места укола потемнела, трещинки на ней исчезли. Темное пятно увеличивалось на глазах, одно из щупалец слабо дернулось.

– О чем он думает? – поинтересовался Конвей.

– В общем, о том же самом, – отозвался Приликла, – но последний укол его обеспокоил. Я чувствую, как он принимает… принимает решение…

Приликла задрожал с головы до ног – верный признак того, что эмоциональное излучение пациента усилилось. Конвей хотел было спросить ещё о чем-то, но не успел. Послышался треск. ЭПЛХ ворочался под ремнями, которые удерживали его на столе. Два ремня лопнули. Существу удалось высвободить щупальце – то, которое заканчивалось кулаком…

Конвей сумел увернуться. Кулак просвистел в доле дюйма от его виска.

А лейтенанту не повезло: уже на излете кулак врезался ему в плечо. Удар был такой силы, что монитора отшвырнуло к противоположной стене. Приликла, для которого трусость была необходимым условием выживания, не тратил времени даром. Он висел на потолке, надежно вцепившись в него присосками шести своих ног.

Лежа на полу, Конвей услышал, как лопнули другие ремни. ЭПЛХ размахивал теперь тремя щупальцами. Вскоре он вырвется на волю – и что тогда? Конвей встал на четвереньки, потом собрался и прыгнул на буйствующего пациента. Обхватив руками его тело у оснований щупалец, он постарался закрепиться в таком положении и едва не оглох от рева, раздавшегося изо рта по соседству с его ухом. Транслятор перевел этот рев как: «Помогите! Помогите!» Одновременно щупальце с кулаком на конце обрушилось вниз, и в полу, на том месте, где Конвей находился несколько мгновений назад, появилась трехдюймовая вмятина.

Стороннему наблюдателю могло показаться, что вести себя подобным образом – чистой воды безумие, но Конвей знал, что делает. Прильнув к телу ЭПЛХ, он очутился вне досягаемости яростно дергающихся щупалец.

И тут он увидел лейтенанта.

Тот полулежал-полусидел у дальней стены. Одна его рука была вывернута под неестественным углом, а другая стискивала рукоятку зажатого между коленями пистолета: прищуренный левый глаз словно подмаргивал Конвею, а правый был устремлен на мушку. Конвей закричал, но его крик потонул в реве, который издавал пациент. Конвей со страхом ожидал, что могучее тело под ним вот-вот содрогнется от вонзившихся в него пуль. Парализованный ужасом, он не мог пошевелиться.

И вдруг все кончилось. Пациент перевернулся на бок, обмяк и замолчал.

Лейтенант сунул пистолет в кобуру и кое-как поднялся, а Приликла спустился с потолка. Конвей разжал объятия.

– Уф, – произнес он, – неужели бы вы стали стрелять? Вы бы прикончили меня.

Лейтенант покачал головой.

– Я хороший стрелок, доктор. Вам можно было не волноваться. А этот… Он как заладил своё «Помогите!» Тут у кого угодно рука дрогнет…

3

Минут через двадцать или около того – лейтенант по настоянию Приликлы отправился на перевязку, а Конвей с ГЛНО занялись заменой ремней у операционного стола на более крепкие, – они заметили, что темное пятно на коже пациента пропало. Состояние больного как две капли воды напоминало то, в котором он находился до укола. Судя по всему, максимальная доза лекарства оказала лишь временное воздействие – надо признать, весьма своеобразное. Раньше такого не случалось.

С того момента, как к нему присоединился Приликла, Конвей был убежден, что корни заболевания ЭПЛХ – психического характера. Он знал, что расстроенный мозг способен причинить немалый вред телу, в котором помещается. Но этот вред во всех предыдущих случаях является чисто физическим, равно как и исправление его по методе, одобренной и постоянно совершенствуемой отделением патологии. Никакой мозг, вне зависимости от его мощи и серьезности повреждения, не может полностью игнорировать, пренебрегать физическими явлениями. Иначе нарушаются законы мироздания.

У Конвея было два объяснения всему происшедшему. Либо существо на операционном столе было на деле божеством и потому не обращало внимания на его потуги, либо кто-то кого-то пытается одурачить. В глубине души он был сторонником второй теории, ибо первая шла вразрез с его воззрениями на природу вещей. Ему отчаянно хотелось, чтобы его пациент оставался пациентом с маленькой буквы…

Тем не менее по выходе из приемного покоя Конвей заглянул к капитану Брайсону, капеллану корпуса мониторов, и довольно долго беседовал с ним, не задавая, впрочем, конкретных вопросов. Потом он встретился с полковником Скемптоном, ответственным за материально-техническое обеспечение госпиталя и связь. Конвей попросил у полковника полную копию судового журнала ЭПЛХ – до сих пор ему удалось прочесть только то, что напрямую было связано с предполагаемым убийством. Скемптон любезно согласился переслать копию в каюту Конвея. Далее Конвей побывал в театре АУГЛ, где продемонстрировал некоторые приемы, полезные при оперировании водных форм жизни, после чего провел два часа в отделении патологии и выяснил интересные подробности относительно бессмертия своего больного.

Вернувшись в каюту, он обнаружил на письменном столе кипу документов толщиной чуть ли не в два дюйма. Подумав о положенном ему по расписанию шестичасовом отдыхе и о том, как он его использует, Конвей застонал.

Внезапно ему отчётливо представилось, как бы он желал использовать эти шесть часов – посвятить их все толковой и потрясающе красивой медсестре Мэрчисон, за которой он в последнее время ухаживал. Но Мэрчисон была на дежурстве в родильной палате ФГЛИ, а совпадения периодов отдыха ранее, чем через две недели, не ожидалось.

Быть может при сложившихся обстоятельствах оно и к лучшему, решил Конвей и принялся за чтение.

Мониторы, которые обследовали звездолет ЭПЛХ,, предпочли, похоже, не ломать головы над переводом временных единиц пациента в земные и ограничились тем, что установили следующее: многие записи были сделаны несколько столетий назад, а некоторые были занесены в журнал за два с лишним тысячелетия до сегодняшнего дня. Конвей начал с наиболее древних.

Он довольно быстро понял, что журнал представляет собой не столько дневник – замечания личного свойства попадались в нем сравнительно редко, сколько перечень заумных технических сведений. Куски, в которых говорилось об убийстве, он оставил напоследок. Они поражали своей драматичностью.

«Мой врач изводит меня, – гласил заключительный отрывок, – он убивает меня. Нужно что-то предпринять. Он никудышный врач, раз позволил мне заболеть. Я должен как-то от него избавиться…»