Наступившую паузу нарушил лейтенант Бреннер.

– Простите, – сказал он. – Я что-то совсем запутался. Это заболевание или злокачественный опухолевой процесс… Нам что-то конкретное известно о нем?

Мерчисон приступила к объяснениям. На ее взгляд, главными внешними признаками заболевания являлись чешуеподобные разрастания, которыми кожа пациента была покрыта наподобие кольчуги. Можно было спорить о том, представляли ли собой чешуйки поверхностное кожное заболевание в виде укоренившихся чешуек или, наоборот, подкожную патологию, сопровождавшуюся чешуеподобной сыпью. Как бы то ни было, от каждой чешуи в глубь кожи уходили тонкие корешки. Корешки пронизывали не только эпидермис и нижележащие мышцы, но практически все жизненно важные органы и центральную нервную систему. Эти корешки имели явные признаки истощения. Судя по состоянию ткани непосредственно под чешуйками, данное заболевание было изнурительным для пациента и зашло слишком далеко.

– Похоже, – вздохнул Бреннер, – мне следовало обратиться к вам раньше. А пациента, судя по всему, «закупорили» как раз перед тем, как он должен был умереть.

Конвей кивнул.

– Но все не так безнадежно, – сказал он. – Некоторые из наших медиков-инопланетян сильны в микрохирургии, и это позволит им удалить из организма пациента корешки – даже те из них, что сплелись с пучками нервных волокон. Процедура эта, однако, медленная, и есть опасность того, что, как только мы оживим нашего пациента, и сама болезнь тоже оживится и процесс ее возобновления сможет обогнать микрохирургов. Думаю, ответ в том, чтобы прежде, чем что-либо предпринимать, мы как можно больше узнали о самой болезни.

Когда врачи вернулись к пациенту, оказалось, что для Конвея есть сообщение от О'Мары. В сообщении говорилось о том, что «Торранс» только что стартовал и его капитан обещал прислать предварительные отчеты об обследовании двух звездных систем, расположенных неподалеку от места обнаружения пациента, в течение трех дней. За это время Конвей надеялся разработать процедуры, которые позволили бы удалить чешуйки и черное вещество, покрывавшие пациента, остановить процесс болезни и приступить к лечебной хирургии. Сведения о родной планете пациента, как он полагал, его могли интересовать только с точки зрения обустройства помещения с адекватными атмосферными параметрами.

Однако за три дня медики особого прогресса не достигли.

Черное вещество, которым были покрыты и чешуйки, и кожа между ними, можно было удалить только путем сверления и откалывания. Процесс этот оказался чрезвычайно долгим и трудоемким. Так можно было бы пытаться ощипать дичь, стараясь при этом не сделать ей больно. А эта «дичь» была пятидесяти футов в длину, с размахом крыльев (если их развернуть) до восьмидесяти футов. Когда Конвей стал настаивать на том, чтобы в отделении патофизиологии разработали более быстрый метод «раздевания» пациента, ему ответили, что покрытие представляет собой сложный органический комплекс и что растворить его можно было бы с помощью особого вещества, которое уже в принципе подобрано. Однако, как утверждали патофизиологи, при химической реакции между этим веществом и покровным слоем должны будут выделиться токсические газы, вредные не только для пациента, но и для лечащих врачей. Кроме того, согласно расчетам патофизиологов, при воздействии химиката чешуйки должны были раствориться полностью и мгновенно, что должно было пагубно сказаться на состоянии кожных покровов пациента и нижележащих тканей. В итоге было продолжено сверление и откалывание куска за куском.

Мерчисон, постоянно бравшая пробы тканей с участков кожи, пронизанных корешками, снабжала Конвея результатами своих наблюдений. Увы, толку от этого было немного.

– Я вовсе не предлагаю вам отказаться от этого пациента, – сочувственно проговорила она. – Но советую вам хорошенько задуматься. Помимо колоссальной потери тканей, имеет место структурное повреждение мускулатуры крыльев, и, на мой взгляд, это повреждение пациент мог нанести себе самостоятельно. Кроме того, у меня есть сильное подозрение, что у пациента имел место инфаркт. А это означает, что потребуются крупномасштабные хирургические вмешательства и…

– Насчет этого повреждения мышц и сердца, – резко прервал ее Конвей. – Не могли ли они быть вызваны попыткой пациента вырваться из оболочки?

– Это возможно, но маловероятно, – ответила Мерчисон таким тоном, что Конвей тут же вспомнил, что разговаривает не с младшим интерном и что их теперешние взаимоотношения могут закончиться в любое мгновение. – Оболочка прочна, но при том довольно-таки тонка. К тому же угол подъема крыльев пациента достаточно значителен. Я бы рискнула предположить, что и повреждение крыльев, и разрыв сердечной мышцы у пациента произошли до того, как образовалась оболочка.

– Прошу прощения, если… – начал было Конвей.

– Кроме того, есть еще тот факт, – холодно продолжала Мерчисон, – что чешуйки наиболее плотно покрывают голову пациента и позвоночник. Даже если мы используем самую совершенную методику регенерации мышечных и нервных тканей и с технической точки зрения оживим пациента, он вряд ли сумеет думать и двигаться.

– Я и не предполагал, – мрачно произнес Конвей, – что все настолько серьезно. Но все-таки должно быть что-то такое, что мы могли бы сделать… – он вымученно улыбнулся, – хотя бы ради того, чтобы Бреннер сохранил мнение о том, что в Главном Госпитале Сектора трудятся волшебники.

Бреннер смотрел то на Конвея, то на Мерчисон и гадал, видимо, что означает этот разговор – то ли беседу двоих профессионалов, то ли начало своеобразной семейной сцены. Но лейтенант был не только наблюдателен. Он был тактичен. И потому он сказал:

– Что до меня, то я бы уже давным-давно сдался.

Никто не успел ему ответить, поскольку послышался сигнал коммуникатора и на экране появилось изображение шефа Отделения Патофизиологии Торннастора.

– Мое отделение, – сообщил тралтан, – потратило немало усилий на разработку метода удаления оболочки с вашего пациента химическим путем. Однако эти усилия оказались тщетны. Между тем вещество неплохо разлагается под воздействием высокой температуры. Поверхность вещества при тепловой обработке трескается. Затем зольный остаток можно сдувать и вновь обрабатывать поверхность нагревом. Этот процесс можно безболезненно продолжать до тех пор, пока покровный слой не станет совсем тонким, после чего его можно будет снимать большими кусками без вреда для пациента.

Конвей выяснил у Торннастора оптимальные параметры температуры и толщины обрабатываемой поверхности, после чего связался по коммуникатору с эксплуатационным отделом и попросил прислать техников с паяльными лампами. Он не забыл о предупреждениях Мерчисон, о ее сомнениях относительно целесообразности лечения пациента, но считал, что попытаться обязан. Он решил не думать о том, что эта гигантская птица может превратиться в крылатый овощ – не думать до тех пор, пока не будет сделано все возможное для ее лечения.

В целях предосторожности тепловую обработку начали с хвоста, где жизненно важные органы залегали глубже и где целостность оболочки уже была нарушена – вероятно, постарались другие медики.

Только после получасовой непрерывной обработки хвоста птицы наконец забрезжила надежда на удачу. Медики обнаружили чешуйку, которая была погружена в тело пациента «вверх тормашками». Снизу торчал пучок корешков, тянувшихся к другим чешуйкам, но некоторые корешки перевалились через край и впились в тело птицы. Поверхностная сеть корешков была отчетливо видна. Пламя паяльной лампы превратило ее в тонкую, безжизненную паутину. Один из корешков, прежде чем окончательно сгореть и отвалиться, указал на более крупную чешуйку несколько иной формы.

Врачи терпеливо следили за тем, как техники обрабатывают обе чешуйки и их непосредственное окружение паяльными лампами и слой за слоем снимают черное покрытие. Наконец на коже остался слой покрытия не толще вафли. Техники и врачи аккуратно расслоили черное покрытие, осторожно сняли его вместе с двумя превосходными образцами чешуек.

– Они мертвы? – спросил Конвей. – Они не просто дремлют?

– Они мертвы, – подтвердил Приликла.

– А пациент?

– Жизнь еще теплится в нем, друг Конвей, но излучение очень слабое и разрозненное.

Конвей внимательно осмотрел участки, образовавшиеся после удаления двух чешуек. Под первой имелась небольшая, но глубокая вмятина, по очертаниям соответствующая перевернутой чешуйке. Нижележащие ткани были сильно сдавлены, немногочисленные корешки были слишком слабы и тонки, чтобы с такой силой прижать чешуйку к телу пациента. Кто-то явно с большим старанием сделал это извне.

Вторая чешуйка оказалась совсем иной. Ее, судя по всему, держал на коже пациента только слой покрытия, и корешков у нее не имелось. Но зато… у нее имелись крылья, сложенные вдоль длинных углублений в панцире. При ближайшем рассмотрении крылья были обнаружены и у первой чешуйки.

Приликла запорхал рядом со странными находками, беспорядочно подрагивая. Его состояние говорило о сильном волнении.

– Ты можешь заметить, – проговорил Приликла, – друг Конвей, что перед нами – два совершенно разных существа. Оба представляют собой крупных крылатых насекомых такого типа, который мог образоваться только на планете с высокой силой притяжения и плотной атмосферой – то есть примерно в той среде, что характерна для Цинрусса. Вероятно, насекомое первого типа является хищным паразитом, а второе – естественным врагом этого паразита, внедренным в тело пациента в целях его излечения.

Конвей кивнул:

– Этим может объясняться тот факт, почему насекомое первого типа перевернулось на спину, когда к нему приблизилось насекомое второго типа.

– Надеюсь, – вмешалась в разговор Мерчисон, – что ваша гипотеза отличается достаточной гибкостью для того, чтобы вместить и другие сведения. – Она старательно царапала участок покрытия, прилипшего к еще одной, более узкой щели в чешуйке. – Вещество покрытия не нанесено кем-то третьим. Это природные выделения насекомых первого типа.

И если вы не возражаете, – добавила она, – я заберу обеих этих зверюг в Отделение Патофизиологии, где мы за ними хорошенько понаблюдаем.

Еще несколько минут после того, как Мерчисон ушла, в доке царило безмолвие. Приликла снова задрожал. Судя по выражению лица Бреннера, дрожь эмпата отражала эмоции лейтенанта. Он и нарушил образовавшуюся паузу.

– Если покрытие создано паразитами, – кривясь, проговорил Бреннер, – следовательно, ни о каких предыдущих попытках лечить пациента не может быть и речи. Вероятно, на нашего пациента напали эти летающие «чешуи», запустили в его тело корни, парализовали его мышцы и нервную систему и заключили его в… в плотную оболочку, в которой начали развиваться личинки… а в это время птица еще была жива…

– Постарайтесь рассуждать более абстрактно, лейтенант, – поспешно проговорил Конвей. – Вы огорчаете Приликлу. Что-то подобное действительно могло произойти, и все же кое-какие упрямые факты в эту картину не укладываются. Мне, к примеру, не дает покоя вмятина под перевернутой чешуйкой.

– Да, может быть, птица просто-напросто села и придавила одного из этих паразитов, – сердито отозвался Бреннер. Чувство отвращения возобладало в нем над тактичностью. – Теперь я понимаю, почему птицу выбросили. С ней уже ничего нельзя было поделать. – Он растерялся и чуть погодя добавил: – Простите меня, доктор. А вы-то можете сделать хоть что-то?

– Кое-что, – угрюмо отозвался Конвей, – можно попробовать.

Судя по заверениям Приликлы, пациент был жив. Едва-едва, но все же жив. Теперь, когда стало ясно, что чешуйки – это панцири паразитирующих животных, а не просто поверхностные дефекты кожи, следовало приступить к их скорейшему удалению. Уничтожение корешков могло потребовать более тонкой и длительной работы, а поверхность тела пациента можно было обработать теплом. Оставалась надежда на то, что после удаления паразитов с поверхности тела пациент мог оправиться настолько, что поучаствовал бы в собственном спасении. Сотрудники Отделения Патофизиологии уже предложили ряд методов для реанимации пациента.

Конвею требовалось не менее пятидесяти паяльных ламп, которые работали бы одновременно с мощными пылесосами. Процесс выжигания паразитов было решено начать с головы, затем перейти к шее, груди и крыльям, дабы освободить от паразитарной инфекции головной мозг, сердце и легкие пациента. Если бы сердце пациента оказалось действительно мертво, потребовалось бы шунтирование. Мерчисон уже составила схему артериально-венозной сети в области сердца. Врачи облачились в тяжелые скафандры на тот случай, если бы пациент, придя в себя, принялся дергаться или бить крыльями.

Но более всех в защите нуждался Приликла, который должен был следить за эмоциональным излучением пациента в ходе операции. Пациента планировалось обездвижить с помощью фиксирующих гравилучей. Если бы потребовалось немедленное хирургическое вмешательство, пришлось бы срочно снимать скафандры. Коммуникатор решили перевезти в соседнее помещение во избежание его повреждения. На соседних уровнях была объявлена боевая готовность.

Отдавая соответствующие распоряжения, Конвей передвигался стремительно, но неторопливо, а разговаривал спокойно и уверенно. Но все время его не покидало навязчивое ощущение. Ему казалось, что он все говорит, делает и, самое главное, думает неправильно.

О'Мара не одобрил предложенный Конвеем план лечения, но, осведомившись только раз о том, каковы, собственно, намерения хирурга – поджарить пациента или вылечить, более не вмешивался. Лишь сказал, что сообщений с «Торранса» пока не поступало.

Наконец все было готово. Техники с паяльными лампами и пылесосами выстроились по кругу около пациента в области головы, шеи и крыльев. За этой «линией оцепления» ожидали своей очереди лаборанты и медики-инженеры с канистрами стимуляторов, аппаратом искусственного дыхания и кровообращения и целым арсеналом блестящих стерильных инструментов. Люки, ведущие в соседние помещения, были приоткрыты – на тот случай, если бы пациент пришел в себя слишком резко и всем пришлось бы спасаться бегством. Больше ждать причин не было.

Конвей дал знак приступать к работе, а буквально в следующую секунду зазвенел его личный коммуникатор и на экране появилось лицо Мерчисон. Она была растрепана и ужасно сердита.

– Тут кое-что произошло. Был взрыв, – сообщила она. – Наш драгоценный образец второго типа пролетел по лаборатории, сломал кое-какое лабораторное оборудование и до смерти напугал…

– Но он же был мертв! – возразил Конвей. – Приликла утверждал, что обе эти твари мертвы!

– Они и есть мертвы, – сказала Мерчисон. – Я не совсем правильно выразилась. Он не в прямом смысле летал – он отлетел от нас. Какова механика этого процесса, я пока точно сказать не могу, но скорее всего эта зверушка производит в своем пищеварительном тракте газы, которые затем реагируют друг с другом и производят взрыв и толкают это насекомое вперед. Пользуясь этим вкупе с крыльями, оно, вероятно, способно спасаться от быстро передвигающихся естественных врагов типа паразитов первого типа. Вероятно, в тот момент, когда я приступила к работе, газы еще имелись в кишечнике у насекомого.

Существует подобное насекомое, намного меньше этого, – продолжала Мерчисон, – которое обитает на Земле. Во время подготовки к курсу физиологии инопланетных форм жизни мы изучали наиболее экзотических представителей земной фауны. Так вот, эти насекомые называются жуками-бомбардирами, и они…

– Доктор Конвей!!!

Конвей отвернулся от экрана и вбежал в помещение дока. Не надо было становиться эмпатом для того, чтобы понять, что здесь что-то очень и очень не так.

Руководитель бригады эксплуатационников отчаянно размахивал руками. Приликла, заключенный в прозрачный защитный шарик, к которому был присоединен антигравитационный аппарат, порхал над головой бригадира и сильно дрожал.

– Сознание возвращается, друг Конвей, – сообщил эмпат. – Имеют место чувство страха и смятения.

«Смятение, – подумал Конвей, – отчасти принадлежит мне».

Но бригадир эксплуатационщиков только молча указывал на пациента.

По полу медленно растекались маслянистые лужи. Прямо на глазах у Конвея черная жижа потекла из-под одной из чешуек, а сама чешуйка задергалась и развернула крылья. Крылья задвигались – поначалу медленно, затем быстрее… и насекомое начало отделяться от пациента. Вот из мышц выдернулись длинные корешки, и огромное насекомое взмыло в воздух.

– Выключить паяльные лампы, – поспешно распорядился Конвей. – Охлаждайте пациента воздухом из шлангов. Постарайтесь добиться того, чтобы эта черная гадость затвердела.

Но густая черная жидкость затвердевать не желала. Процесс ее разжижения, начавшийся под действием тепла, оказался необратимым. Шея гигантской птицы, которую более не поддерживало плотное покрытие, безжизненно повисла и легла на пол. Обмякли и поникли крылья. Черная лужа вокруг пациента растекалась все шире. Все новые и новые насекомые обретали свободу и разлетались по доку, размахивая широкими крыльями и волоча за собой пучки белых корешков, напоминавших плюмажи.

– Всем назад! В укрытие! Скорее!

Пациент лежал неподвижно. Судя по всему, теперь он уж точно был почти мертв, но Конвей ничего не мог поделать. А техники из эксплуатационного отдела были беззащитны против зловредных корешков, как и лаборанты и прочие медики. Только Приликле ничто не грозило, поскольку он находился внутри непроницаемого пластикового пузыря. В воздухе мельтешило уже не менее сотни крылатых тварей. Конвей понимал: по идее ему следует проникнуться жутким сочувствием к пациенту, но он почему-то никак не проникался. Что же это с ним такое творилось? Запоздалая реакция? Или у всего происходящего была какая-то иная причина?

– Друг Конвей, – проговорил Приликла, осторожно прикоснувшись к плечу Конвея краем своей защитной оболочки, – я бы рекомендовал тебе последовать собственному совету.

Мысль о том, как тоненькие щупальца летающего паразита охватывают его одежду, пробираются к коже, проникают в мышцы, парализуют их и крадутся к мозгу, заставила Конвея опрометью броситься в соседнее помещение. За ним поспешили Бреннер и Приликла. Лейтенант проворно задраил люк.

Увы, сюда же успело залететь гигантское насекомое.

На долю секунды разум Конвея. заработал наподобие камеры. Он регистрировал все и всех, что в эти мгновения находилось в доке: лицо О'Мары на экране коммуникатора, по обыкновению непроницаемое, – лишь во взгляде тревога, Приликлу, безумно дрожащего внутри защитной оболочки, насекомое, порхающее под потолком, и его развевающиеся во все стороны белые щупальца, Бреннера, старательно прищуривающегося и целящегося в насекомое из пистолета, стреляющего разрывными пулями.

Что-то было не так.

– Не стреляйте, – сказал Конвей негромко, но решительно и тут же спросил: – Вам страшно, лейтенант?

– Вообще-то я этой штуковиной ни разу не пользовался, – озадаченно признался Бреннер, – но знаю, как это делать. Нет, мне не страшно.

– А мне не страшно, потому что у вас есть эта штуковина, – сказал Конвей. – Приликла защищен, ему бояться нечего. Так кому же здесь… – он указал на бешено дрожащие лапки эмпата, – страшно?

– Ему, друг Конвей, – ответил Приликла и указал на насекомое. – Ему страшно, оно смущено, им владеет сильное любопытство.

Конвей кивнул и заметил, что испытанное им облегчение положительно сказалось на самочувствии Приликлы. Он распорядился:

– Выгони-ка его наружу, Приликла, как только лейтенант откроет люк, – так, на всякий случай. Но тактично.

Как только насекомое было выдворено, с экрана коммуникатора послышался грозный голос О'Мары:

– Что вы там, проклятие, творите?

Конвей попытался найти простой ответ на этот, с виду простой вопрос. Он сказал:

– Пожалуй, можно было бы сказать, что я чуть преждевременно инициировал процедуру репатриации…

Сообщение с борта «Торранса» поступило как раз перед тем, как Конвей переступил порог кабинета О'Мары. В отчете говорилось о том, что в одной из двух звездных систем обнаружена планета с невысокой силой притяжения. Она оказалась обитаема, но признаков наличия высокоразвитой цивилизации на ней обнаружено не было. В другой же звездной системе имелась крупная планета, отличавшаяся высокой скоростью вращения вокруг собственной оси. За счет этого планета стала настолько уплощенной с полюсов, что по форме напоминала две поставленные друг на друга краями суповые миски. На этой планете атмосфера была плотная, и слой ее был велик. Сила притяжения колебалась от трех g на полюсах до одной четвертой g в области экватора. Металлов на поверхности этой планеты не обнаруживалось. Не так давно – по астрономическим понятиям – планета, двигаясь по спирали, подлетела слишком близко к тамошнему солнцу, и ее атмосфера стала непрозрачной за счет вспыхнувшей вулканической активности и образования паров. Наблюдатели с «Торранса» сильно сомневались в том. что там есть жизнь.

– Это подтверждает мою гипотезу, – взволнованно проговорил Конвей, когда О'Мара показал ему отчет. – Птица и оба типа насекомых родом с одной и той же планеты. Первые насекомые – паразиты, и каждое из них по отдельности не слишком разумно, но, объединяясь, эти насекомые приобретают коллективный разум. Вероятно, эти насекомые узнали о том, что их планете грозит гибель, и решили бежать. Но вы только представьте себе, что это значит: обрести возможность совершить космический полет при полном отсутствии металлов…

Каким-то образом эти насекомые научились ловить гигантских птиц, обитавших вблизи полюсов, и сумели подчинить их себе, парализуя птиц своими щупальцами. Сами по себе насекомые были слабы, и их надежда на спасение была только в том, чтобы подчинять себе неразумных животных. Конвей теперь точно знал, что гигантские птицы неразумны, так же как и другие жуки – без щупальцев. Итак, разумные насекомые завладели птицами и заставили их взлететь высоко над экватором, набрать нужную высоту и скорость, чтобы затем произошла последняя стадия разгона – с помощью жуков. Жуками также управляли разумные насекомые – их, пожалуй, приходилось штук по пятьдесят на каждого паразита, и они были размещены за крыльями птицы в виде гигантского узкого конуса.

Птица затем была парализована, и ей была искусственно придана форма сверхзвукового лайнера. Когти были удалены в целях достижения лучших аэродинамических показателей. В тело птицы были впрыснуты вещества, препятствующие процессу разложения. Затем команда «запечаталась» и погрузилась в анабиоз вплоть до окончания перелета. Жизнеобеспечение поддерживалось за счет поедания тканей тела птицы.

На определенной высоте реактивный конус, составленный из миллионов насекомых, среди которых находились сотни тысяч разумных паразитов, начал выстреливать – осторожно, дабы не разрушить верхушку конуса в том месте, где он крепился к телу птицы. Жуков можно было заставить производить эквивалент работы реактивного двигателя независимо от того, живы они были или мертвы. Те же паразиты, что управляли «двигателями», вскоре погибли, несмотря на то что спрятались под плотной оболочкой. Но, погибнув, они помогли органическому кораблю, несущему несколько сотен их сородичей, набрать скорость убегания и покинуть обреченную планету и ее солнце.

– Не могу понять, каким образом они собирались использовать птицу для посадки на другой планете, – не скрывая восхищения, проговорил Конвей, – но, видимо, в процессе трения при прохождении через атмосферу должен был начаться процесс таяния оболочки, после чего жуки-паразиты могли отделиться от птицы и долететь до поверхности планеты самостоятельно. В попытке поскорее избавить птицу от покрытия, я применил тепловую обработку на большом участке, тем самым стимулировал начало процедуры высадки…

– Да, да, – язвительно проговорил О'Мара. – Мастерское упражнение в медицинской дедукции и чистое везение, чтоб вам было пусто! Ну а теперь, я так понимаю, вы попросите меня прибрать после вас, покуда вы будете разрабатывать метод общения с этими зверюгами и организовывать их переправку к первоначальному месту назначения. Или, быть может, у вас что-то еще на уме?

Конвей кивнул:

– Бреннер сказал мне, что флотилия поисковых кораблей, в которую входит «Торранс», могла бы провести крупномасштабную разведку на участке Галактики от родной планеты насекомых до предполагаемой цели их следования. Вероятно, есть еще такие же птицы. Их могут быть сотни…

О'Мара раскрыл рот. Казалось, сейчас он успешно выступит в роли жука-бомбардира. Конвей поспешно добавил:

– Я вовсе не хочу, чтобы их доставляли сюда, сэр. Мониторы могут доставлять их туда, куда они сами хотели попасть, а затем производить процесс разогрева на поверхности. Это позволило бы избежать жертв при прохождении через атмосферу. А потом можно было бы объяснить насекомым ситуацию.

Они ведь, если на то пошло, колонисты, – добавил Конвей, – а не пациенты.