Глава 25

В течение следующих двенадцати лет О'Мара свыкся с аномальной, но считавшейся нормальной повседневной работой сотрудника Отделения Межвидовой Психологии. Проблемы, возникавшие в госпитале на первых порах, были решены. Медицинский персонал и технические работники, независимо от того, к какому виду они принадлежали, изучили повадки друг друга и стали относиться к ним терпимо и уживались по соседству, хотя порой соседство и бывало шумным. О'Мара работал под минимальным руководством Крейторна, а то и вовсе без оного, поскольку, как любил говаривать майор, для него спокойнее и безопаснее было указать О'Маре на проблему, а затем прочитать отчет о ее окончательном решении, чем хвататься за сердце, узнавая о тех неортодоксальных методах, с помощью которых О'Мара достигал цели. За эти годы О'Мара не раз уходил в отпуск – точно по графику, и отправлялся туда, куда мог его довезти ближайший рейсовый звездолет, но заканчивал отдых всегда на одной и той же планете. Шеф больше не спрашивал его о том, как прошел отпуск, – он полагал, что по благоприятным психологическим результатам это и так ясно без всяких слов. А вот О'Мара по возвращении из очередного отпуска обратил внимание на то, что майор немного не в себе, что было для того крайне нетипично.

– Садитесь, лейтенант, – проговорил Крейторн голосом человека, собравшегося начать издалека. – За время вашего отсутствия отделению удалось продержаться, но не стоит и говорить, как я рад, что вы вернулись.

– Сэр, – нахмурился О'Мара, – вы пытаетесь помягче сообщить мне какие-то неприятные новости?

– Напомните мне, чтобы я никогда не садился играть с вами в покер, лейтенант, – отозвался Крейторн с улыбкой. Улыбка получилась угрожающе сочувственная. – Новость и хорошая, и плохая, все зависит от того, как на нее посмотреть. Я ухожу из госпиталя.

О'Мара молчал и старался не думать до тех пор, пока не поймет, о чем, собственно, думать.

– Не сказал бы, что я горю желанием уволиться отсюда, но офицер Корпуса Мониторов отправляется туда, куда ему прикажут. Кроме того, для меня перевод чреват значительным повышением в должности: на меня ляжет полная ответственность за психологическое тестирование добровольцев со всего Десятого Сектора Галактики. Это означает, что через три года я смогу стать командором флота, пусть и по административной линии.

– Примите мои поздравления, – сказал О'Мара со всей искренностью, но в ожидании плохой новости.

– Спасибо, – ответил Крейторн и после секундной паузы продолжал:

– Мы оба понимаем, что вы с падре Кармоди с работой в отделении не справитесь, поэтому к вам присоединится новый психолог-землянин по фамилии Брейтвейт. Я просмотрел его психофайл и могу без малейших сомнений утвердить его в должности. Безусловно, в плане межвидовой психотерапии он новичок, но человек приятный – правда чуточку излишне серьезен. Он умен, гибок, к работе относится с энтузиазмом и, как я, – Крейторн улыбнулся, – хорошо воспитан и безупречен в одежде. Думаю, вы с ним уживетесь, сумеете ознакомить его с азами нашей деятельности и быстро введете в курс дела.

– Понятно, – натянуто проговорил О'Мара. Майор снова улыбнулся и спросил:

– Что именно вам понятно?

– Мне понятно, что мне придется менять подгузники пронырливому молодому карьеристу до тех пор, пока он не начнет отдавать мне и всем остальным приказы таким тоном, словно он знает, о чем говорит. Сэр.

– А вы будете себя чувствовать неловко, – заключил Крейторн, – в роли строгого, но заботливого отца? Честно говоря, О'Мара, и я бы в этой роли себя неловко чувствовал, но вам придется этим заняться. Но это не все, чего я хочу от вас.

Во-первых, – продолжал Крейторн, – штата из трех психологов – а я включаю в число сотрудников падре, поскольку он во многом дает нам фору как психолог-практик, – едва ли хватит для работы в госпитале. Но пока большего нам ожидать не приходится, а потому, помимо той работы, которой завален ваш стол в приемной, и вам, и падре нужно будет как можно скорее запустить на полные обороты нового сотрудника. Прежде, чем я покину госпиталь, мне бы хотелось, чтобы вы научились носить форму если не с гордостью, то хотя бы не так, словно вы ее нацепили по забывчивости. Пока вы этому будете учиться, постарайтесь заодно избавиться от привычки разговаривать с почти кельгианской откровенностью со старшим медперсоналом, поскольку я буду лишен возможности извиняться за вас и действовать в роли дипломатического буфера. Поэтому ради того, чтобы я не волновался за вас, когда отбуду в Десятый Сектор, скажите, вы сделаете это?

– Я постараюсь, сэр, – безо всякой уверенности ответил О'Мара.

– Хорошо, – кивнул Крейторн. – Последние три дня, оставшиеся до моего отъезда, я буду очень занят улаживанием административных вопросов и прощаниями с нашими коллегами, но постараюсь навещать пациентов и проводить по возможности больше времени в отделении. – Он неожиданно усмехнулся. – Мне хотелось бы, чтобы вы за это время перенесли сюда всю вашу бумажную работу и начали пользоваться моим столом. Чем скорее сотрудники привыкнут к мысли о том, что вы новый Главный психолог госпиталя, тем лучше. У вас рот открыт.

О'Мара молча закрыл рот. Он был слишком изумлен и доволен для того, чтобы сказать хоть слово.

Крейторн встал, наклонился через стол, крепко пожал руку О'Мары и сказал:

– Я знаю, вы терпеть не можете эти нелепые формальности, но, вероятно, у меня последняя возможность сказать вам именно то, что я о вас думаю. Примите мои самые теплые поздравления, О'Мара. Вы честно заслужили повышение в должности, и должен вам сообщить, что кандидатов на этот пост со стороны Корпуса Мониторов было несколько, но руководители госпиталя не пожелали и слышать ни о ком, кроме вас. – Крейторн обошел вокруг стола, не отпуская руки О'Мары. Отпустил он ее только для того, чтобы указать на освободившийся стул. – Садитесь, – сказал он, – пока он еще не остыл.

Самая большая сложность в течение первых нескольких недель после отъезда майора Крейторна и появления в отделении лейтенанта Брейтвейта для О'Мары заключалась как раз в том, чтобы не забывать: он должен больше сидеть на этом стуле, чем бегать по госпиталю и разговаривать с сотрудниками – кандидатами в пациенты отделения. Теперь никто не посылал лейтенанта О'Мару к ним. Если только дело не доходило до того, что разнервничавшиеся доктора не принимались кусать собственные хвосты или еще каким-то образом сбрасывать накопившееся напряжение прямо в палатах, они должны были испрашивать разрешения на прием у новоиспеченного майора О'Мары. Непросто О'Маре было и убедить себя в том, что теперь он – Главный психолог госпиталя, и играть эту роль, ведь он и за тысячу лет не смог бы научиться вести себя так, как вел себя его предшественник.

О'Мара очень старался. Он заставлял себя почаще улыбаться, и это упражнение было поистине мучительным для непривычных к нему лицевых мышц. Но даже если это и удавалось, то ему казалось, что всякий способен невооруженным глазом увидеть в его улыбке неискренность, попытку притворяться дипломатом, в то время как им и близко не был. Ему казалось, что другим видны его неуверенность в себе, недовольство взваленной на него ответственностью, а самое худшее – неспособность выполнять работу в новой должности. Это было не так. Работа была О'Маре по плечу, но при одном условии – он должен был делать ее по-своему.

Говорить одно, а думать другое ему никогда особо не удавалось, а при том, что разум его по-прежнему населяла Маррасарах, всякая дипломатия просто исключалась. Об этом следовало узнать всем сотрудникам госпиталя без исключения, независимо от того, к какому виду они принадлежали, и какие чувства питали к О'Маре. Вызвав своих подчиненных в кабинет, О'Мара порадовался тому, что теперь не обязан ни перед кем расписываться в своих намерениях лично.

Сдвинув брови, он смотрел на вошедших. Хрупкий, мягкохарактерный падре Кармоди и полный сил, розоволицый, подтянутый, одетый в форму с иголочки Брейтвейт, который все время напоминал О'Маре бывшего шефа, хотя у Брейтвейта волосы были гораздо темнее и пышнее. Видимо, совесть у них обоих была чиста, поскольку ни тот, ни другой не нервничали, а просто чего-то ожидали, хотя и не без опасения. В Отделении Межвидовой Психологии сотрудники привыкли на всякий случай ожидать худшего.

– Успокойтесь, – посоветовал подчиненным O'Mapa. – Я собираюсь всего лишь проинформировать вас кое о чем. Речь пойдет не об увеличении вашей рабочей нагрузки. Садиться не нужно. Вы не задержитесь здесь надолго, поэтому не стоит тратить энергию на усаживание и последующее вставание. – O'Mapa положил тяжелые, мозолистые руки на крышку стола, поднял глаза к подчиненным и продолжал:

– Мой предшественник, майор Крейторн, в госпитале был известен как человек добрый, мягкий и очень чуткий. У меня нет ни одного из вышеперечисленных качеств. В последние несколько недель после его отъезда я старался их имитировать, но судя по тому, как народ реагирует на этого нового – вежливого и тактичного О'Мару, имитация прошла безуспешно. Поэтому я решил прекратить все эксперименты такого рода.

Несомненно, – продолжал он, – я буду продолжать заниматься терапией пациентов – вернее говоря, сотрудников с расстройствами эмоциональной сферы с тем, чтобы они не превратились в настоящих пациентов. Как вам известно, это мне неплохо удается. Но я не буду, повторяю – не буду, разыгрывать добренького дядюшку ни с кем, независимо от вида и ранга, если не сочту, что состояние того или иного индивидуума оправдывает мягкий подход. Старый, мрачный O'Mapa вернулся. Это понятно?

Падре кивнул и сказал:

– Вот и славно.

Брейтвейт тоже кивнул, но не так уверенно. Будучи новичком, он еще не успел познакомиться с прежней ипостасью О'Мары и, естественно, беспокоился о том, что ему сулит будущее в этой связи.

– Поскольку я занимаю определенное положение, – продолжал O'Mapa, – просто грех не попытаться им злоупотребить. Мое отношение к пациентам будет варьировать в зависимости от их состояния. А вот с сотрудниками, друзьями, которых у меня немного, с коллегами по работе и всеми прочими, кого я считаю психически здоровыми или хотя бы квазинормальными, я имею полное право расслабляться и давать волю своему мрачному, саркастичному и вспыльчивому характеру.

Я отлично знаю, что работы у вас по горло, – добавил он, – и если вы будете здесь стоять и таращиться на меня, ее у вас не убавится.

O'Mapa успел расслышать, как перед выходом из кабинета падре негромко сказал Брейтвейту:

– Расслабьтесь, лейтенант, он считает нас квазинормальными. Неужели вы не поняли, что это – комплимент?

На комплименты такого рода в адрес своих подчиненных O'Mapa не скупился и впредь, а падре и Брейтвейт о своем новом шефе были вольны судачить сколько угодно, в том числе и с другими сотрудниками. Вскоре все, с кем О'Маре приходилось общаться, мало-помалу успокоились и даже стали находить некоторую прелесть в мрачности и саркастичности Главного психолога. Его подчиненные трудились на славу, убеждая всех и каждого в том, что то, что с психологической точки зрения кажется черным, на самом деле – белое. В кабинет О'Мары попадали только те, у кого действительно было что-то не в порядке с психикой, а те, у кого проблемы были полегче, предпочитали обращаться к добродушному и участливому падре или к Брейтвейту, если уж, подумав хорошенько, не решали разобраться со своими заморочками самостоятельно. Это как нельзя лучше устраивало О'Мару – он всегда придерживался той точки зрения, что нет лучшей помощи, чем самопомощь.

Недели и месяцы складывались в годы. O'Mapa постепенно привык к своему новому статусу. Привычка большей частью заключалась в том, что он этот статус просто-напросто игнорировал и относился к сотрудникам всех рангов совершенно одинаково Он откладывал свое повышенное жалованье и брал все отпуска, которые ему полагались в соответствии с новым чином, но порой возвращался печальным и сердитым, а не отдохнувшим. Однако, согласно слухам, страдания этого «Железного Человека» можно было уподобить разве что такому техническому термину, как «слабость металла», поэтому никому и в голову прийти не могло, что у Главного психолога могут быть какие-то эмоциональные проблемы. Если кто-нибудь из вежливого любопытства спрашивал О'Мару о том, где он побывал и понравилось ли ему там, он не отвечал ни слова, но делал это так, что больше его уже об этом не спрашивали.

Но бывали времена, когда О'Мара не мог вести себя невежливо даже с теми, кем восхищался, и кого считал почти друзьями. У Торннастора, назначенного Главным диагностом Отделения Патофизиологии и Патоморфологии, хотя тот и предпочитал иметь дело с живыми особями и консультировать врачей относительно их лечения, а не исследовать трупные ткани, накопилось много проблем. Проблемы эти были не его собственными, поскольку, невзирая на обладание одновременно шестью мнемограммами, Торннастор оставался самым просвещенным и эмоционально устойчивым существом в госпитале. Однако он нуждался в том, чтобы обсуждать с О'Марой эмоциональные проблемы своих сотрудников, конфликты между ними, возможные ксенофобические реакции, а порой просил о психиатрической помощи пациентам, к чьему состоянию примешивался психологический компонент. Был еще Старший преподаватель Мэннен (кстати, его ученики поговаривали о том, что у него симбиоз с его любимой собакой), который непрестанно переживал за психическую устойчивость и профессиональное будущее практикантов. Особую тревогу у Мэннена, как и у самого О'Мары, вызывали земляне, мужчина и женщина, образцовые стажеры, подающие блестящие надежды в плане работы в многовидовой медицине. И Мэннена, и О'Мару мало утешало то, что эти двое вряд ли будут сами виноваты, если на пути к вершинам медицинской иерархии натворят бед самим себе, своим коллегам и целой череде не столь гениальных начальников.

Мэннен не хотел, чтобы О'Мара что-то менял в психике двоих сильных, здоровых, талантливых людей, даже имея право на это. А когда О'Мара по настоянию Старшего преподавателя провел беседы с обоими практикантами, он понял, что ему этого вовсе не хочется. Некоторые личности только выигрывали от того, что оставались такими, какими были. Тем не менее сложившаяся ситуация диктовала необходимость тщательного наблюдения и опосредованного контроля.

О'Мара не испытывал никаких этических ограничений, решив распространить на эту парочку влияние, не имевшее ничего общего с психотерапией. Влияние это заключалось в пересмотре графика дежурств данных практикантов. В конце концов, делалось это только ради их же блага.

Из самых лучших побуждений – хотя О'Мара только себе самому признавался в том, что они оба ему очень нравятся и что он восхищается их работой, – он должен был позаботиться о том, чтобы практиканты Мерчисон и Конвей на какое-то время были разлучены.

Глава 26

Мерчисон создала прецедент и несказанно порадовала Старшего преподавателя Мэннена тем, что сразу после окончания стажировки ее назначили Старшей медсестрой тридцать девятой палаты, где поправлялись после операций мельфиане, кельгиане и нидиане. Приступив к выполнению обязанностей, Мерчисон просила палатных сестер только о том, чего не могла или не хотела делать сама, была с ними вежлива, тверда и справедлива. По рекомендации О'Мары, переданной через Мэннена, ей были поручены некоторые проблемные пациенты, лечение которых по ортодоксальным схемам шло без особого успеха. В итоге ее способность наблюдать, анализировать, синтезировать и ставить диагноз по минимуму сведений о пациенте привлекла к ее работе внимание Торннастора. Тралтан заявил, что Мерчисон занимается, по его мнению, более профессиональными делами, чем положено медсестре, и предложил ей применить ее таланты в возглавляемом им отделении в качестве младшего патофизиолога. Мерчисон, в полном соответствии с данными ее психофайла, обрадовалась переводу, обеспечивающему ей подъем вверх по служебной лестнице, поскольку всегда мечтала заниматься новаторскими научными исследованиями в области ксенобиологии.

Она не позволяла себе никаких отвлечений, потому что, как она мягко, но решительно объяснила Мэннену, времени на общение у нее попросту не было, тем более что общение было чревато увлечением каким-нибудь сотрудником-мужчиной. Такая беззаветная преданность работе очень радовала Старшего преподавателя, но жутко огорчала мужчин-землян, коллег Мерчисон. Они твердили всем и каждому, включая О'Мару, что Мерчисон – единственная женская особь в госпитале, на которую можно смотреть без желания поставить ей диагноз. Все мужчины испробовали себя в роли завоевателей и разработчиков этого самого желанного природного ресурса, но все они решительно отвергались – правда, Мерчисон даже отказывала мужчинам настолько непринужденно и с таким тонким юмором, что никто из соискателей ее сердца не затаивал на нее обиду.

А О'Мара знал по опыту, что безответная любовь редко грозит жизни или психическому здоровью.

Юный Конвей, насколько помнилось О'Маре, был единственным мужчиной в составе младшего медперсонала, который либо не выказывал, либо слишком умело скрывал свои чувства к Мерчисон во время первых профессиональных встреч с нею. Дело было не в том, что Конвей был антисоциальным типом – вовсе нет: просто он предпочитал заводить друзей, принадлежавших к любым видам, кроме своего собственного. Во время первой беседы с О'Марой он признался в том, что цель всей его жизни – работа в многовидовой больнице. Теперь, когда его мечта сбылась и он попал в самую и самую лучшую больницу в Галактике, Конвей полагал, что серьезные романтические отношения с кем-либо могут отвлечь его от занятий. В принципе землянин, предпочитавший общаться с тралтанами, мельфианами и другими, еще более экзотичными пациентами и сотрудниками, мог бы стать объектом тревоги психиатра, а вот в Главном Госпитале Сектора такая аномалия, наоборот, считалась плюсом.

О'Мара помнил о том, что психопрофили Мерчисон и Конвея в молодости были настолько схожи, что, по идее, согласно древней теории относительно притяжения противоположностей и отталкивания схожестей, этим двоим ни за что не суждено было полюбить друг друга.

Однако О'Мара испытывал поистине отеческий интерес к тому, как эти двое разрабатывают свой будущий потенциал, и потому совершенно бесстыдно вторгался – нет, не в их разум, ни в коем случае, а исключительно в их работу по отдельности, а потом – и вместе. Он был нарочито суров с ними обоими и вынуждал их к адаптации, принятию решений и взятию на себя ответственности, намного превышавших их номинальный статус. А то, чего не сделал для Конвея и Мерчисон О'Мара, сделала Этланская война и последовавшая за ней работа на корабле-неотложке «Ргабвар» – серия спасательных операций и процедур первого контакта. Эта работа стала для Конвея и Мерчисон настоящей проверкой на прочность, и в конце концов из них получились превосходные врачи – как порознь, так и вместе. О'Мара в общении с ними неизменно сохранял саркастичность и суровость, но порой задумывался о том, догадываются ли Конвей и Мерчисон о том, как они дороги ему, дороги по-человечески. Он гордился тем, что Мерчисон, которая и теперь была настолько хороша, что мужчины всегда оборачивались и смотрели ей вслед, стала заместительницей Торннастора в Отделении Патофизиологии и Патоморфологии, а талантливый молодой Конвей, который теперь был уже не так молод, стал Главным диагностом Отделения Межвидовой Хирургии. Знали ли эти двое о том, как рад О'Мара тому, что теперь они – супруги?

О'Мара хранил эти чувства в тайне ото всех, за исключением двоих существ, одно из которых никогда бы не появилось в госпитале лично, а второе ни с кем бы не стало об этом говорить.

Он раздраженно потряс головой, сердясь на себя за то, что все большую часть раздумий уделяет прошлому, посмотрел на часы и приготовился к тому, что сейчас все его чувства будут прочтены, как раскрытая книга.

Когда через несколько мгновений в кабинет влетел Старший врач Приликла, О'Мара любезно указал на предмет мебели, отдаленно напоминавший корзину для бумаг. В его кабинете цинрусскийский эмпат предпочитал усаживаться именно на это сооружение.

– Ну, маленький друг, – ворчливо произнес О'Мара, – как я себя чувствую?

Приликла издал мелодичную трель, которую транслятор переводить не стал, это был цинрусскийский эквивалент смеха, и ответил:

– Тебе, друг О'Мара, твои чувства известны точно так же, как мне, поэтому не стоит говорить о них вслух. Полагаю, вопрос частично риторический. Другая его часть может быть как-то связана с ощущением общего волнения вкупе с эмоциональным напряжением, характерным для того, кто собирается сделать предложение, которое может не понравиться. Помни: я эмпат, а не телепат.

– Порой мне в это слабо верится, – негромко проговорил О'Мара.

– Наблюдение и дедукция, – продолжал Приликла, – даже без способности читать эмоции, могут дать точно такой же результат – ты бы знал об этом, если бы умел играть в покер. Мне видны твои чувства, но не твои мысли, поэтому если ты заставляешь себя скрывать плохие новости, тебе придется рассказать мне, о чем ты думаешь.

О'Мара вздохнул.

– Помимо всего прочего, – сказал он, – ты еще и психиатр, способный расщелкать психиатра.

На миг хрупкое, насекомоподобное тельце цинрусскийца затрепетало от эмоционального излучения О'Мары, однако Приликла молчал – ждал, когда О'Мара начнет говорить. О'Мара держал паузу, он старался подобрать верные слова.

– Маленький друг, – сказал он наконец, – цель нашей встречи – обсуждение возможностей и просьба совета, а не желание поручить тебе дополнительную работу. Видимо, ты уже знаешь о том, что время моего пребывания в госпитале ограниченно и что я покину его, как только изберу и подготовлю своего преемника, который станет администратором госпиталя и Главным психологом одновременно. Выбор предстоит трудный.

Приликла расправил радужные крылышки, тряхнул ими и снова плотно прижал к тельцу. Он молчал.

О'Мара продолжал:

– Все, кто видятся мне в этой роли, как новичок со стороны, так и нынешние сотрудники, достойны этих должностей. Я мог бы уйти прямо сейчас, зная, что любой из них справится с работой. Но мне бы хотелось знать больше, чем мне подсказывают собственные интуиция и опыт, о потаенных чувствах достойных кандидатов. Честно говоря, я обуреваем ревностью. Долгое время психологическое здоровье госпиталя было моим чадом, моим единственным ребенком, и мне бы не хотелось препоручать его не слишком заботливому родителю. Вот почему мне представляется необходимым – если ты, конечно, согласишься, – чтобы ты наблюдал за чувствами всех кандидатов на мой пост и рассказывал мне о них, тем самым помогая мне сделать окончательный выбор.