Майор кивнул.

– Если вам не придет в голову какая-нибудь гениальная идея, – мрачно продолжал Конвей, – а мне бы очень хотелось, чтобы она пришла, я пока еще поразмышляю, не стирая цинрусскийскую мнемограмму. Пока толку от нее было мало, но мне хотелось бы подумать без напряжения, без необходимости играть в психологические игры с самим собой, дабы не слишком сильно повредить пациенту своими эмоциями. Что-то в этой болезни очень странное. Что-то такое, чего я никак не могу уловить.

Поэтому я погуляю, – неожиданно заявил он. – Далеко не уйду. Просто отойду подальше, чтобы Приликла не улавливал моих эмоций.

О'Мара снова кивнул и, не сказав ни слова, удалился.

Конвей облачился в легкий защитный костюм и поднялся на три уровня вверх – туда, где обитали хлородышащие илленсиане, ПВСЖ – членистые многоножки. По людским меркам, илленсиан нельзя было назвать общительными существами, и Конвей надеялся, что пройдет через их наполненные желтоватым хлорным туманом коридоры, не останавливаясь и не отвлекаясь от раздумий. Но так не получилось.

Старший врач Гильвеш, который несколько месяцев назад вместе с Конвеем делал операцию дверланину-ДБПК, проявил небывалую общительность и обратился к Старшему врачу с предложением поговорить о работе. Они столкнулись в узком коридорчике неподалеку от аптеки, и Конвею просто деваться было некуда.

У Гильвеша возникли сложности. Медик-илленсианин пожаловался Конвею на то, что у него выдался сумасшедший денек: поголовно все больные требовали к себе не только внимания, но и одолели его просьбами дать им лекарств – в большинстве своем абсолютно ненужных. Он просто замотался, поскольку обязан был лично наблюдать за тем, как больные оные лекарства принимают. Соответственно измучились и младшие медики, и медсестры, и потому все успели переругаться. Поэтому Гильвеш извинился перед Конвеем за то, что не может оказать такому важному гостю подобающего гостеприимства, но сказал, что есть несколько больных, которые могут Конвея заинтересовать.

Как и все прочие медики, работавшие в госпитале, Конвей в свое время прошел курс многовидовой медицины и отлично знал основы физиологии, обмена веществ и самые распространенные заболевания большинства существ, чьи родные планеты входили в состав Галактической Федерации. Однако для того, чтобы квалифицированно проконсультировать пациентов-илленсиан, ему потребовалась бы илленсианская мнемограмма. Гильвеш это помнил не хуже самого Конвея. И все же Старшего врача настолько волновало нынешнее состояние его пациентов, что он был бы рад и тому, чтобы Конвей на них хотя бы одним глазком глянул и высказал свое мнение.

Конвей, одолеваемый тревогой за Приликлу и нагруженный цинрусскийской мнемограммой, был мало на что способен – он только издавал не слишком вразумительные ободряющие словечки, но Гильвеш, ни на миг не закрывая ротового отверстия, рассказывал ему о заболеваниях пищеварительного тракта и тяжелой грибковой инфекции, поражавшей все восемь, напоминавших маленькие лопаточки, конечностей илленсиан, и о множестве других болячек, которыми страдали его пациенты.

Да, действительно, пациенты были серьезно больны, однако ни у кого из них состояние не было критическим. Обезболивающие, которые им по их настоятельным просьбам вкатывал в высоченных дозах Гильвеш, мало-помалу начинали действовать. Конвей походил с ним по палатам, но при первой возможности сослался на занятость и поспешно перебрался на более спокойные уровни, где лечили МСВК и ЛСВО.

Для этого ему снова пришлось пройти по сто шестьдесят третьему уровню, где он задержался и наведался в операционную, чтобы справиться о состоянии ЭГКЛ. Мерчисон без стеснения зевнула и сообщила, что операция идет благополучно и что Приликла доволен эмоциональным излучением пациента. К Приликле Конвей заходить не стал.

Спустившись ниже, Конвей убедился в том, что и там выдался горячий денек, и его снова попросили проконсультировать больных. Таких просьб избежать было трудно – ведь он был Конвеем, Старшим врачом, который на весь госпиталь славился способностью порой прибегать к самым неортодоксальным идеям и методам диагностики и лечения. Здесь Конвею удалось дать ряд полезных, пусть и ортодоксальных советов – потому что он стал носителем цинрусскийской мнемограммы, а цинрусскийцы, пожалуй, ближе всего напоминали по характеру налладжимцев ЛСВО и эврилиан МСВК – хрупких птицеподобных существ, которые ужасно робели перед более крупными созданиями. Увы, пока он не мог найти никакого ответа – ни ортодоксального, ни необычного, на ту проблему, которую отчаянно пытался разрешить.

Проблему Приликлы.

Конвей подумал, не уйти ли к себе, где он мог бы в тишине и покое поразмышлять, но до его комнаты в другом конце госпиталя ему добираться надо было больше часа, а он не хотел уходить далеко от Приликлы. Как знать, вдруг его состояние могло внезапно ухудшиться? Поэтому Конвей терпеливо выслушивал пациентов-налладжимцев, излагавших ему свои жалобы, и ощущал странную грусть, потому что цинрусскийская часть его сознания знала, что пациенты испытывают целую гамму страданий и чувств, но его человеческий мозг не был способен уловить их эмоционального излучения. Конвея словно отделяла от больных стеклянная стенка, через которую он только видел и слышал их.

И все же сквозь эту стенку проникало что-то еще… Он явно почувствовал (до какой-то степени) боль и страдания пациентов-илленсиан, а теперь ощущал (очень слабо) те боли, которые испытывали налладжимцы и эврилиане вокруг него. А может быть, это просто с ним шутила шутки мнемограмма ГНЛО? Может быть, из-за нее Конвей возомнил себя эмпатом?

«Стеклянная стенка», – вдруг подумал он, и в дальнем уголке его сознания искоркой вспыхнула идея. Он постарался раздуть из этой искорки огонек… Стекло… Что-то такое, связанное со стеклом… быть может, со свойствами стекла?

– Прошу прощения, Китили, – сказал Конвей медику-налладжимцу, который рассказывал ему о нетипично плохом самочувствии пациента, вылечить которого по идее можно было очень легко. – Мне нужно срочно повидаться с О'Марой.

Мнемограмму ГНЛО стер Каррингтон, поскольку Главного психолога зачем-то срочно вызвали на илленсианский уровень, откуда совсем недавно ушел Конвей. Каррингтон, старший ассистент О'Мары, и сам был высококвалифицированным психологом. Он внимательно посмотрел на Конвея и спросил, не нужна ли ему помощь.

Конвей покачал головой и вымученно улыбнулся.

– Я хотел кое о чем спросить майора. Но он бы наверняка мне сказал «нет». Могу я воспользоваться коммуникатором?

Через несколько секунд на экране коммуникатора появилось лицо капитана Флетчера.

– «Ргабвар», отсек управления, – коротко проговорил капитан.

– Капитан, – сказал Конвей, – я хочу попросить вас об одолжении. Если вы согласитесь, хочу заверить вас в том, что вам не грозят никакие дисциплинарные меры. Дело чисто медицинское, и действовать вы будете по моему приказу.

Я придумал, как помочь Приликле, – продолжал он, а затем поведал капитану, что именно он придумал.

Флетчер, выслушав его, невесело проговорил:

– Я знаю, как себя чувствует Приликла, доктор. Нэйдрад бегает туда и обратно так часто, что у нас, похоже, скоро отвалится переходная труба. Она нам все время докладывает о самочувствии эмпата. Нет нужды затрагивать вопрос об ответственности. Вам явно нужен корабль для совершения несанкционированного вылета, и вы не сообщаете мне подробностей, чтобы на мне было меньше вины. Вы снова сглаживаете острые углы, доктор, но в данном случае я на вашей стороне и готов выполнить любые ваши инструкции.

Флетчер умолк. Впервые за время знакомства Конвея с этим человеком его холодное, бесстрастное, всегда почти неподвижное лицо вдруг смягчилось, а голос напрочь утратил обычный раздраженно-педантичный тон.

– Но как я догадываюсь, – скорбно проговорил капитан, – вы прикажете мне вести «Ргабвар» к Цинруссу, где бы наш маленький друг мог умереть среди себе подобных.

Не дав Конвею ответить, Флетчер переключил коммуникатор на связь с медицинской палубой «Ргабвара», где находилась Нэйдрад.

А еще через полчаса Старшая сестра Нэйдрад и Конвей перекладывали Приликлу, который уже был в полубессознательном состоянии, на автономные носилки. В коридоре, ведущем к девятому шлюзу, мало кто подумал поинтересоваться, куда это они везут Приликлу, но вместо того чтобы отвечать тем, кто все-таки проявлял к этому интерес, Конвей многозначительно постукивал по коробочке своего транслятора – дескать, не работает. Но когда они поравнялись с операционной, оттуда вышла Мерчисон и проворно загородила им дорогу.

– Куда это вы везете Приликлу? – требовательно вопросила она. Вид у нее был усталый и нехарактерно сердитый. Маленький эмпат даже задрожал сильнее.

– На «Ргабвар», – ответил Конвей, насколько мог спокойно. – А как там ЭГКЛ?

Мерчисон посмотрела на эмпата и, всеми силами сдерживая охватившие ее чувства, ответила:

– Очень хорошо, если учесть все обстоятельства. Его состояние стабильно. Рядом с ним постоянно дежурит Старшая сестра. Эдальнет отдыхает в соседнем помещении. Если что-то случится, он через несколько секунд будет рядом с пациентом, но мы не ожидаем никаких серьезных проблем. На самом деле, по нашему прогнозу, ЭГКЛ вот-вот придет в сознание. А Торннастор вернулся в Отделение Патофизиологии, чтобы изучить результаты тестов, которым мы подвергли Приликлу. И поэтому вам нельзя его увозить отсюда…

– Торннастор не сумеет вылечить Приликлу, – решительно оборвал ее Конвей, опустил глаза и добавил: – А вот мне вы могли бы помочь. Как думаете, вы сумеете продержаться на ногах еще пару часов? Пожалуйста, у нас очень мало времени.

Через пару секунд после того, как носилки были водворены на медицинской палубе «Ргабвара», Конвей связался по интеркому с Флетчером.

– Капитан, стартуйте как можно скорее. И подготовьте спускаемый аппарат.

– Спускаемый?.. – недоуменно проговорил Флетчер. – Мы ведь еще не отстыковались, не говоря уже о том, чтобы отлететь от госпиталя на такое расстояние, чтобы совершить прыжок в гиперпространство, а вас уже волнует посадка на Цинруссе! Вы уверены, что знаете, что…

– Я ни в чем не уверен, капитан, – прервал его Конвей. – Стартуйте и будьте готовы затормозить по моему приказу. Никакой прыжок нам, может быть, и не понадобится.

Флетчер, не сказав ни слова, прервал связь, а через несколько секунд в иллюминаторе стала видна удаляющаяся глыба космического госпиталя. Корабль набрал максимальную скорость, какая была дозволена на близком расстоянии от госпиталя, и летел так до тех пор, пока не удалился на километр… потом еще на километр. Но вид за иллюминатором никого не интересовал. Конвей не спускал глаз с Приликлы, а Мерчисон и Нэйдрад во все глаза смотрели на Конвея.

– В госпитале, – неожиданно проговорила патофизиолог, – вы сказали, что Торннастор не сможет вылечить Приликлу. Почему вы так сказали?

– Потому что Приликла не был болен, – ответил Конвей. Мерчисон совсем не по-дамски раскрыла рот, у Нэйдрад шерсть заходила ходуном, а Конвей спросил у эмпата: – Верно, маленький друг?

– Думаю, да, друг Конвей, – отозвался Приликла. Это было первое, что он сказал с того момента, как его перенесли на борт неотложки. – Во всяком случае, сейчас со мной все в полном порядке. Однако я обескуражен.

– Не только ты! – воскликнула Мерчисон, но тут же умолкла, потому что Конвей снова вышел на связь с Флетчером.

– Капитан, – сказал он, – немедленно возвращайтесь к девятому шлюзу, чтобы мы могли забрать еще одного пациента. Включайте все наружные огни и плюйте на регулировку движения. И пожалуйста, соедините меня со сто шестьдесят третьим уровнем, с послеоперационной палатой, где лежит ЭГКЛ. Срочно.

– Хорошо, – холодно отозвался капитан. – Но мне хотелось бы получить объяснения.

– Вы их получите… – начал было Конвей, но не договорил. На экране возникло внутреннее убранство послеоперационной палаты и мордашка дежурной сестры, кельгианки. Она коротко и ясно сообщила Конвею о самочувствии прооперированного ЭГКЛ, и сообщение это для Конвея прозвучало пугающе.

Он прервал контакт и снова связался с капитаном:

– Времени мало, поэтому я просил бы вас послушать, пока я буду объяснять сложившееся положение дел – вернее, то, что я считаю сложившимся положением дел, остальным медикам. Согласно моему первоначальному плану, спускаемый аппарат должен был быть оборудован роботехнической аппаратурой с дистанционным управлением и использован в качестве изолятора-бокса, но теперь на это нет времени. ЭГКЛ приходит в себя, и в любое мгновение госпиталь может превратиться в преисподнюю.

Он торопливо изложил свои соображения и завершил изложение объяснением чудесного выздоровления Приликлы.

– Единственное, что меня смущает, – сказал он, – так это то, что Приликлу нам снова придется подвергнуть эмоциональной пытке.

При воспоминании о пережитых страданиях лапки эмпата снова задрожали, но он сказал:

– Я переживу, друг Конвей. Ведь теперь я знаю, что это временное состояние.

Однако вывезти из госпиталя ЭГКЛ оказалось совсем не так просто, как Приликлу. Дежурная сестра, кельгианка, стала возражать, и потребовались объединенные усилия Нэйдрад, Мерчисон и Конвея для того, чтобы заставить ее подчиниться. А покуда они пререкались, Конвей отлично видел, как гуляла бешеными волнами шерсть обеих медсестер, какие малосимпатичные гримасы появлялись на лице Мерчисон. Все вели себя вспыльчиво и раздраженно, хотя он заранее предупредил: что бы ни случилось – держать себя в руках. О таком жутком шуме в послеоперационной палате скоро могло стать известно. Конвей этого совсем не хотел.

Пациент приходил в себя. Не было времени действовать по обычной схеме, оповещать начальство, пускаться в долгие объяснения. Не было. Но пришлось найти время, поскольку в палате неожиданно появились Эдальнет и О'Мара. Первым подал голос Главный психолог:

– Конвей!!! Что вы делаете с пациентом?

– Похищаю его! – с сарказмом отозвался Конвей и поспешно продолжал: – Простите, сэр, мы все немного не в себе. Мы ничего не можем с собой поделать, но хоть вы постарайтесь сдержаться. Эдальнет, будьте добры, помогите мне переключить систему жизнеобеспечения ЭГКЛ к аппаратуре, установленной на носилках. Времени осталось мало, поэтому объяснять я буду по ходу дела.

Старший врач мельфианин немного помедлил, постучал по полу шестью крабьими лапами и сказал:

– Хорошо, Конвей. Но если мне не понравится ваше объяснение, пациент останется здесь.

– Справедливо, – кивнул Конвей и взглянул на О'Мару, у которого, судя по выражению его лица, резко подскочило давление. – У вас, – сказал он, – в самом начале мелькнула верная идея, но все были слишком заняты, чтобы к вам прислушаться. Я бы и сам мог до этого додуматься, но мне помешала мнемограмма ГНЛО и тревога за Приликлу.

– Бросьте льстить и извиняться, Конвей, – оборвал его О'Мара. – Ближе к делу.

Конвей помог Мерчисон и Нэйдрад поднять ЭГКЛ и переложить на носилки. Эдальнет и дежурная сестра занялись переключением системы жизнеобеспечения. Не глядя на О'Мару, Конвей продолжал:

– Всегда, когда мы обнаруживаем новый разумный вид, первое, о чем нам следует себя спросить, это то, каким образом этот вид стал разумным. Только доминирующая на планете форма жизни обладает способностью достичь стадии цивилизованности, которая позволяет осуществлять межзвездные перелеты.

Поначалу Конвей не мог понять, каким образом сородичи ЭГКЛ могли стать на своей планете доминирующим видом, как они пробились к вершине древа эволюции. Эти существа не обладали никаким природным оружием, а двигательная мышца не позволяла им быстро спастись бегством при нападении врагов. Кое-каким средством защиты была раковина – в том смысле, что она покрывала внутренние органы, но хищнику вполне достаточно было бы перевернуть эту здоровенную улитку вверх тормашками. Манипуляторные выросты у ЭГКЛ были гибкими и ловкими, но при этом – слишком короткими и слабыми для того, чтобы служить хотя бы для обороны. На своей родной планете ЭГКЛ должны были играть роль неудачников. Должны были бы – но этого не произошло, и у этого должна была быть причина.

Об этой причине, по словам Конвея, он догадался не сразу. Идея пришла ему в голову во время странствия по уровням, где лечили илленсиан, налладжимцев и эврилиан. В каждой палате он видел пациентов, заболевания которых были медикам отлично известны, точно диагностированы, но при этом больные жаловались на необычные симптомы, вследствие чего им требовалось назначение необычайно высоких доз обезболивающих средств. Заболевания, которые по идее должны были сопровождаться легким недомоганием, вызывали у пациентов сильнейшие боли. Эти боли до какой-то степени ощутил даже сам Конвей, но приписал это игре воображения и воздействию цинрусскийской мнемограммы.

Сначала он предположил, что имеет место чистой воды психосоматика, но отказался от этой мысли: уж слишком широко распространенным было нетипичное состояние пациентов.

На обратном пути с места катастрофы все на борту «Ргабвара» пребывали в унынии, что вполне можно было понять и объяснить неудачей спасательной операции и плохим самочувствием Приликлы. Но при ретроспективном рассмотрении можно было утверждать, что в реакциях медиков и членов экипажа было что-то неправильное, непрофессиональное. До известной степени все они пережили нечто подобное той гиперчувствительности, которая сразила Приликлу и которая сказалась на состоянии пациентов на тех уровнях, что располагались непосредственно над сто шестьдесят третьим. Конвей ощутил это на себе: слабая боль в желудке, неприятные ощущения в пальцах и кистях рук, необычное волнение в самых привычных обстоятельствах. Однако все эти явления проходили с увеличением расстояния: при посещении кабинета О'Мары и при стирании мнемограммы ГНЛО он чувствовал себя совершенно нормально – ну разве что только сильно переживал за Приликлу.

Об ЭГКЛ он не слишком беспокоился, потому что тот был вверен заботам Торннастора и Эдальнета.

– Но потом я стал думать о его травмах, – продолжал Конвей, – и о том, как я себя чувствовал на корабле и на тех уровнях, что расположены над сто шестьдесят третьим, где оперировали ЭГКЛ. В госпитале, покуда я был носителем мнемограммы ГНЛО, я был, если можно так выразиться, эмпатом, не владевшим эмпатией. И все же, похоже, я что-то ощущал – эмоции, боль, состояния, мне не принадлежавшие. Я решил, что все эти ощущения носят симпатический характер и связаны с усталостью и волнением. Потом мне пришла в голову такая формула… Если степень страданий ЭГКЛ вычесть из симптомов, описываемых медиками и пациентами на вышерасположенных уровнях, то все должно прийти в норму. А это, как мне показалось, указывает на…

– На то, что ЭГКЛ – эмпат! – воскликнул О'Мара. – Как Приликла.

– Нет, не как Приликла, – решительно покачал головой Конвей. – Хотя очень вероятно то, что эмпатический орган доисторических предков ЭГКЛ и цинрусскийцев был аналогичным.

Конвей продолжал рассказ. На его взгляд, доисторическая жизнь на родной планете ЭГКЛ была намного опаснее, чем на Цинруссе. Во всяком случае, ЭГКЛ не были способны, как цинрусскийцы, вспорхнуть и улететь от хищников. При обитании в такой враждебной среде обладание эмпатической способностью особых радостей не сулило – она служила в лучшем случае средством раннего оповещения об опасности. Поэтому способность воспринимать чужие эмоции была утрачена. Вполне вероятно, что ЭГКЛ утратили даже способность улавливать эмоции друг друга.

Они стали органическими передатчиками, отражателями, фокусировщиками и усилителями собственных чувств и чувств окружающих их существ. Не исключалась вероятность того, что эмпатический орган эволюционировал до такой степени, что ЭГКЛ утратили возможность сознательно контролировать его деятельность.

– Представьте себе, какое это мощное оборонительное оружие, – сказал Конвей. ЭГКЛ разместили на носилках, все биодатчики переключили в автономный режим. Можно было трогаться. – Если на него хочет напасть хищник, вся злоба хищника, голод, желание сожрать жертву в сочетании с собственными страхом и болью, если ЭГКЛ ранен, – все это будет усилено во много раз, отскочит и даст, фигурально выражаясь, хищнику по морде. О том, до какой степени все эти эмоции усиливаются, я могу только гадать. Однако воздействие такого усиления на хищника, в особенности если поблизости есть другие его сородичи, чьи эмоции также окажутся усилены, будет, мягко говоря, обескураживающим. Вполне вероятно, хищники могут наброситься друг на дружку.

Мы уже знаем, как влияет присутствие ЭГКЛ, пребывающего в бессознательном состоянии, на пациентов и сотрудников, располагающихся на три уровня выше и ниже этого уровня, – мрачно проговорил Конвей. – Теперь он того и гляди придет в себя, и я не знаю, что может случится, какова будет степень воздействия. Нам нужно как можно скорее удалить его из госпиталя, пока его боль после операции, усиленная во много раз, не передалась пациентам, а их врачи не ударились в панику – ведь на них тоже скажется отраженная боль, и тогда… – Он не договорил, постарался сдержать страх, который все сильнее овладевал им, и закончил: – Короче говоря, нужно как можно скорее убрать ЭГКЛ отсюда.

За то время, пока Конвей вел свой рассказ, лицо О'Мары мало-помалу из гневно-багрового стало землисто-серым.

– Не тратьте времени на разговоры, доктор. Я пойду с вами. Никаких отсрочек и дебатов больше не будет.

К тому времени как они добрались до медицинской палубы «Ргабвара», ЭГКЛ еще не успел окончательно очнуться, а Приликла снова занемог из-за эмоционального излучения пациента. Однако по мере удаления от госпиталя Приликла сообщил, что и сам стал чувствовать себя лучше и что пробуждающийся пациент излучает лишь не слишком сильные чувства боли после операции. Собственно, всего этого Приликла мог бы и не сообщать. Все сами это чувствовали.

– Я думал о том, как же можно наладить общение с представителями этого вида, – задумчиво проговорил О'Мара. – Если все они являются мощными передатчиками и отражателями эмоционального излучения, они могут не ведать, что творят. Для них это всего лишь автоматическая, бессознательная защита от всего и всех, кто желает им вреда. Установление контакта с ними будет нелегким делом, на это уйдет немало времени, если только наши первоначальные выводы не ошибочны, и мы…

– Сначала, – вмешался Конвей, – я подумал о том, что хорошо бы поместить ЭГКЛ в спускаемый аппарат, оборудованный медицинскими роботами с дистанционным управлением. Но потом я подумал, что лучше было бы отправить с пациентом одного врача-добровольца…

– Даже не буду спрашивать, кого именно, – сухо проговорил О'Мара и улыбнулся, поскольку смущение Конвея отскочило от ЭГКЛ и ударило по ним обоим.

– …Потому что если и был в истории медицины пациент, который нуждался бы в изоляции, так это наш ЭГКЛ, – закончил Конвей.

Главный психолог кивнул.

– Но я собирался сказать, что мы, вероятно, ошибаемся. Конечно, нам нечего и думать о том, чтобы лечить ЭГКЛ в госпитале, где рядом с ним окажутся пациенты, испытывающие хотя бы малейшую боль. Но ситуация здесь, на борту «Ргабвара», не такая уж плохая. Я действительно ощущаю легкую боль примерно в тех местах, где ее чувствует ЭГКЛ, но это вполне терпимо. Все остальные полны сочувствия к пациенту, а сочувствие даже в усиленном варианте не несет в себе ничего дурного. Пожалуй, если никто не станет относиться к ЭГКЛ плохо, то и он ни к кому ничего плохого не ощутит. Это неудивительно. Лично я всегда испытываю нечто подобное при общении с самыми разными существами.

– Но он приходит в сознание, – возразил Конвей. – Наверняка произойдет усиление…

– Но никакого усиления не происходит, – оборвал его О'Мара. – Это совершенно очевидно, Конвей. Не в том ли причина, что пациент приходит в сознание? Подумайте. Да-да, доктор, мы все ощущаем то же самое, что и вы. «Эврика!»

– Конечно! – воскликнул Конвей и замолчал. Его радость и волнение от того, что появился верный ответ, были незамедлительно усилены ЭГКЛ и передались Приликле. Эмпат медленно зашевелил крылышками, а это у цинрусскийцев отражало наилучшее расположение духа. А еще Конвей перестал ощущать боль. Он подумал: «Какие невероятные приключения предстоят специалистам по установлению контакта с ЭГКЛ!»

Вслух он сказал:

– Процесс отражения и усиления чувств, как враждебных, так и дружелюбных, излучаемых окружающими ЭГКЛ существами, является защитным механизмом, который, естественно, наиболее эффективен в то время, когда эти существа беспомощны, ранимы и пребывают без сознания. При возвращении в сознание этот эффект, судя по всему, уменьшается, но эмпатическое отражение остается сильным. В результате все окружающие ЭГКЛ становятся до некоторой степени эмпатами, подобно Приликле, но к эмоциональному излучению друг друга ЭГКЛ глухи, так как они – всего лишь передатчики.

Быть подобным Приликле, – продолжал Конвей, – это сомнительное удовольствие. И все же в хорошей компании присутствие ЭГКЛ было бы нелишним.

– Говорит отсек управления, – послышался голос капитана Флетчера. – Я получил сведения о том виде, к которому принадлежит ваш пациент. Архив Федерации переслал их в госпиталь. Оказывается, с дувезами – так они сами себя называют – имел короткий контакт исследовательский корабль худлариан еще до создания Галактической Федерации. Тогда было собрано достаточно сведений о главном языке дувезов, чтобы составить программу компьютерного перевода. Однако контакт был осложнен серьезными психологическими проблемами среди членов экипажа. Нам советуют проявить осторожность.

– Пациент, – сообщил Приликла, – очнулся.

Конвей подошел поближе к ЭГКЛ и постарался думать о нем только хорошо и тепло. Он с облегчением отметил, что биодатчики и мониторы показывают, что пациент еще слаб, но состояние его стабильно. Раненое легкое работало вполне удовлетворительно, повязки на двух пришитых конечностях держались хорошо. Швы на двигательной мышце были наложены по высшему разряду – только так их и могли наложить настоящие ювелиры своего дела, Торннастор и Эдальнет. На том месте, где была проломлена раковина, блестели аккуратные ряды скобок. Конечно, после такой мощной операции ЭГКЛ не мог не ощущать боли. И все же боль была не главным чувством, которое он излучал, а страха или враждебности он не излучал вовсе.

Два из трех сохранившихся глаз дувеза развернулись к медикам, а третьим он уставился в иллюминатор, за которым драгоценным камешком на фоне межзвездной черноты мерцал и переливался космический госпиталь, от которого «Ргабвар» успел отлететь уже на восемь километров. Всех присутствующих обдало волной любопытства и изумления. Люди ахнули, кельгианка взволнованно зашевелила шерстью.

– Я в отличие от вас не специалист по органической механике, – проворчал О'Мара, – но я бы сказал, что прогноз в отношении этого пациента весьма благоприятен.