— Джеееееееек! — она звала его. Он зацепился, сам не зная за что, и снова пополз, дюйм за дюймом.

— Джоан, я иду, Джоан, — повторял он пересохшими губами, — я сейчас, Джоан.

Золо занес руку над моей головой, выбирая место, куда лучше ударить. Красным обрубком он прижал меня к стене. Все, мелькнуло у меня в голове, прощай, Джек. Какое счастье, что я встретила тебя. Хотя бы перед смертью…

«Я увезу тебя на яхте, и мы совершим кругосветное путешествие».

О, господи!

Да какого черта! Я хочу жить! Жить! Разве я жила раньше? Она слишком поздно пришла ко мне, чтобы подарить ее этому ублюдку! Мою жизнь… Она нужна Джеку! Джеку! Джеку!

Я ткнула в красную культю, и этот мерзавец, эта скотина, этот вампир… (Прекрасное определение, нужно запомнить) заорал, как сто тысяч паровозных гудков, корчась от боли. Я отбежала от него на приличное расстояние.

Джееееееек! — это имя давало мне силы, и я повторяла его все чаще и чаще, как заклинание. Правда, для заклинания я произносила его чересчур громко.

— Аааааааааа!!! — взвыл Золо от боли, и глаза его выкатились из орбит.

Ах ты дрянь! Дерьмо траханое! Я не просто убью тебя. Я вытащу из брюха твои сучьи потроха и скормлю крокодилам или заткну в твою поганую.., глотку.., и ты.., будешь жевать их сама.

Он с ревом носился за Джоан, не видя ничего, кроме девушки. Все остальное перестало существовать. Все. Не было прошлого, настоящего, будущего. Только светлое пятно, которое пыталось ускользнуть от возмездия.

Я зацепилась за какую-то решетку и упала. Он рухнул на меня сверху, и мы покатились, сцепившись в объятиях ненависти.

Как мы боролись! Этот зверь был, конечно, сильнее, но на его стороне была только ненависть, на моей — ненависть и любовь.

Навалившись на меня своим мерзким телом, прижав пахнущей кровью культей, этот ВАМПИР пытался нанести смертельный удар стилетом, который совсем недавно был у меня. Я отталкивала его руку и пыталась дотянуться до деревяшки, валявшейся почти рядом.

Мать-Земля, взмолилась я, надеясь получить у нее силы, как Антей note 18.

РА-А-А! — взревела «мать-земля».Огромные зубастые твари всей Колумбии собрались сюда, привлеченные запахом культи негодяя, под решетку, на которой мы лежали. Я вздрогнула, представив себе, что будет, если она нас не выдержит, и чуть не упустила его.

Но нет, я не имею права погибнуть. Я еще нужна людям, в отличие от этого негодяя!

Он все ниже и ниже пригибал мою руку, попыхивая своей скотской сигаретой.

Вот она-то точно придавала ему силы.

Я не знаю, как это случилось. Наверное, не было другого выхода.

Когда я почувствовала, что совсем теряю силы, меня захлестнула волна такой ненависти, какой я не испытывала никогда и ни к кому.

Надо мной размытое пятно, сверкающее безумными глазами и красным огоньком сигары. Отжимая нож от своего горла, я вырвала сигару из его клыков и ткнула тлеющим огоньком в ненавистную рожу.

Раздалось жуткое шипение и резко запахло горелым мясом. Он отпрянул, зарычал и схватился за глаз, а я, наконец-то, дотянулась до доски и… Изо всех сил треснула его по окровавленному обрубку.

Господи! Его рычание напомнило рев водопада. Он ревел, как стадо американских буйволов, африканских слонов и колумбийских крокодилов, вместе взятых. Правда, как ревут буйволы и слоны, я сама не знала, но, говорят, о-о-о-чень страшно.

Бандит откатился от меня сразу футов на шесть.

Я вскочила на ноги. Он тоже. Но оступился и упал на «летучую мышь», которая освещала верхнюю площадку. Фонарь разбился. Огонь пополз по камням, а когда бандит, шатаясь, поднялся, он казался живым факелом.

И снова пошел на меня, изрыгая проклятия. Только теперь Золо ревел, как два водопада.

Сейчас, от боли и дикой ненависти, он ничего не видел, кроме ее головы. Золо шел, широко ступая, вытянув руки вперед, ведомый одним желанием — вцепиться зубами в глотку этой.., он даже не нашел подходящего слова, как назвать ее… И сейчас он был по-настоящему страшен. Джоан попятилась. Она стояла у края решетки, под которой, задрав морды кверху, лежали крокодилы. Золо бросился на девушку всей тяжестью своей ненависти, и тело его весило сейчас десятки тонн.

Джоан успела отскочить.

…Он не смог удержаться. Это было просто невозможно. Золо знал, что их ожидает, но ему было плевать на себя. Он даже к этому был готов. Лишь бы убить ее.

Он прыгнул на меня. Не знаю, КАК я успела отскочить. Наверное, мне показалось в эту минуту, что меня позвал Джек. Нет, я совершенно точно услышала его голос: «Джоан», — и бросилась к нему.

За моей спиной раздался страшный треск. Я оглянулась… Над решеткой мелькнул только окровавленный шарф…

Конец, достойный прожитой жизни…

Джоан, согнувшись, стояла у ямы, не в силах отойти. Оттуда доносилось громкое чавканье, и ей казалось, что если она попытается сделать хоть шаг, то этим тварям пищи прибавится ровно на вес ее тела.

Голова кружилась, ноги онемели, она едва держалась…

— Джоан! — тихо позвал ее ОН. Она оглянулась.

ОН стоял уже здесь, на площадке, едва перебравшись через широкую кладку стены.

— Джек! — у нее не осталось сил на выражение радости. Она просто пошла к нему на негнущихся, широко расставленных ногах, не в состоянии думать об элегантности походки.

Он сжал ее в объятиях, и Джоан, ткнувшись ему в плечо, зарыдала громко, даже не пытаясь сдерживать слезы, — все равно это было бесполезно.

Он нежно гладил ее плечи, волосы дрожащей рукой и тихо приговаривал:

— Ну-ну, все в порядке. Все в порядке.

Ральф бегал по набережной, несчастный, покинутый, обманутый. Шхуна уходила все дальше.

— Айро! Айро! Вернись! — кричал он, размахивая рукой и понимая, что тот не вернется. — Ты же мой брат, Айро! Ты разве забыл? Твоя мать, моя мать…

У-у, мать твою, урод проклятый! Первая половина гребаная!

Вдруг глаза его расширились. Ральфу показалось, что на него дохнул ледяной ветер: прямо сюда, к их крепости, мчался полицейский катер!

Кипящий гнев его сменился холодной яростью.

— Туда! Туда! — заорал он во всю глотку, тыча уцелевшей рукой в сторону ощерившейся пушками шхуны.

Катер, не меняя направления, приближался.

— Он же уходит! Вот он! — Ральф отбежал на несколько футов влево, куда удалялся брат и его «ребята». — Вон он!!!

Господи, ну какой же я кретин! Разве они будут гнаться за Айро? Этим говнюкам проще взять бедного Ральфа и получить награду, чем лезть под пушки.

Все еще продолжая материться, он опустился на камень, проклиная и Айро, и полицию, и вообще всех и вся.

А напротив, на том берегу, откуда отчалил катер, продолжала веселиться толпа, даже не догадываясь о проклятиях, которые сыпались на их головы.

Праздник…

Элейн приоткрыла глаза.

Размытое пятно наконец сфокусировалось, и она увидела голубые глаза Джоан, которая низко склонилась над ней, бережно приподняв за плечи. Рядом с ней был человек, бывший владелец «Эль-Корозона», так небрежно швырнувший драгоценный камень черноглазому злодею.

Он что-то быстро говорил сестре, но Элейн еще не в состоянии была понять, что именно.

Кажется, нас осталось только трое, уцелевших в этой кровавой бойне.

Над крепостью повисла тишина, особенно оглушительная после недавнего грохота.

Ее не нарушали ни выстрелы, ни топот сапог, ни брань, ни крики. И даже прожорливые твари захлопнули, наконец, свои пасти.

И вдруг это торжественное молчание разорвал резкий вой сирены полицейского катера. Он приближался, нарастал, заполняя темные ниши и мрачные переходы крепости, обагренные кровью уничтоживших друг друга людей.

Элейн, кажется, пришла в чувство. Ресницы ее задрожали, и она медленно приоткрыла глаза.

— Джоан, — окликнул меня Джек. Я совсем забыла о нем!

— Да? — я повернула голову, все еще поддерживая Элейн, — она была совсем слаба от всех потрясений, обрушившихся на это хрупкое создание.

Джек смотрел на меня тревожными глазами, которые мне очень хотелось поцеловать, и втолковывал, как маленькому ребенку:

— Слушай меня внимательно. Сейчас вы отправитесь в свое консульство и все им расскажете.

«Вы»? А он что, не с нами? Снова разлука? А как же Я?

— А ты куда?

Он очень спешил дать ей «инструкции» — полицейский катер был уже совсем близко.

— И главное… Не упоминайте моей фамилии. Ни за что… — и, увидев удивление в глазах женщин, объяснил. — У меня старые счеты с местной полицией.

Господи! Я выгляжу, наверное, как растрепа! Элейн трясущейся рукой поправила прическу, продолжая лежать на руках Джоан.

Джек понял, что сестра очнулась.

— Элейн, было очень приятно.. — он кивнул головой и бросился к амбразуре.

Отвесная стена с этой стороны вырастала прямо из воды, как будто ее основание возводили жители моря. Он приблизительно оценил расстояние, с которого придется прыгнуть.

Футов двадцать, не меньше. Нормально. Только бы не напороться на камень.

А на той стороне сверкала Картахена, купаясь в огнях праздничного наряда.

Но для него туда пока путь закрыт.

Он бросился к стене, и я поняла, что теряю его.

— Ты уходишь? — отчаянный крик вырвался из моей груди. Я вскочила, и Элейн вновь упала на камни. Но с ней я буду разбираться потом! А сейчас…

— Ты бросаешь меня? — я рванулась к нему, остро чувствуя, что, если Джек не остановится, я буду лежать рядом с сестрой и, может быть, уже не встану.

Сердце наполнила черная тоска. Она разрасталась, вытесняя все остальные чувства. В глазах потемнело…

— Ты бросаешь меня? — ее отчаянный крик ударил в спину, как выстрел. Во всяком случае, причиняя такую же боль.

Джек замер. Как ей могло прийти это в голову? И что значит «бросаешь»? Можно бросить то, что принадлежит тебе. А она ему не принадлежала. Это он принадлежит ей.

Он медленно повернулся и покачал головой.

Он повернулся и покачал головой. Глаза его светились такой любовью, что я немедленно вышвырнула из сердца черную косматую ведьму и наполнила его светлой радостью.

Джек подошел ко мне, нежно взял мое лицо в свои шершавые ладони, и губы наши встретились.

Мы стояли так вечность. И я поняла, что мы никогда не расстанемся. А эта разлука… Она временная… И если Джек уходит, значит так нужно. Но он вернется. Со мной оставался его «Эль-Корозон», который любимый подарил мне в тот вечер. НАШ вечер.

Сирена ревела уже совсем рядом. Джек оторвал от себя Джоан и, все еще сжимая ее лицо в ладонях, заглянул в глаза.

— С тобой все будет в порядке, Джоан Уайлдер, — четко сказал он и бросился к стене.

Джек вскочил на камень бойницы, оглянулся и, широко улыбаясь, крикнул:

— Да! С тобой всегда все в порядке! — оттолкнулся и бросился в море.

— С тобой всегда все в порядке! — крикнул он мою любимую фразу из романов и бросился в воду.

— Джек Коултон! — я подбежала к бойнице… Внизу раздался всплеск, как будто огромная рыба шлепнула хвостом по воде, и снова наступила тишина, если не считать вой сирены у причала и крики полицейских, рассыпавшихся по всей крепости.

— О, черт! — я сжала в ладони маленькое золотое сердце, которое осталось со мной.

Сеньор Антонио был вне себя. Дежурство его давно закончилось. Уже дважды звонила Карина, сообщая, что гости собрались и ждут только его, и, если он не соизволит пожаловать в течение получаса, они съедят его любимый «тамаль» сами, потому что «нельзя же кормить их одними разговорами о тяжелой работе ее дорогого муженька!»

Вот стерва…

А из крепости никаких известий! Да что они там, сражаются что ли? Война у них? Затеяли подонки игры в праздник, мать их.

Он ходил из угла в угол, как разъяренный тигр.

И тут загудела рация.

— Слушаю! — рявкнул сеньор Антонио. — Да. Я. Да-да, сеньор комиссар.

И какого черта спрашивают! Как будто здесь может находиться кто-то другой!

— Сеньор комиссар. Докладывает офицер полиции Родриго Полонис.

— Ну что там? — комиссар присел на краешек стола.

— Сеньор комиссар, на острове почти никого нет. Мы взяли только помешанного толстяка с разбитой в лепешку физиономией и всего искалеченного, как будто на нем плясало стадо бешеных буйволов. Это Ральф Смит. Американец. Он все время твердит о какой-то первой половине… Я ничего не понимаю.

— Доставьте его сюда. Да поживее. Разберемся. И это все?

— Нет. На верхней площадке были две сеньоры. Одна без сознания, некая Элейн Халмет, а другая…

— Что, тоже из Штатов?

— Да, сеньор комиссар. А другая.., вы сидите, сеньор комиссар? Это хорошо… Другая — та самая Джоан Уайлдер.

— Кто? — сеньор Антонио встал.

— Джоан Уайлдер. Писательница… Ну, которая пишет об Анжелине… Вы меня слышите, сеньор комиссар?

О, черт! Этого еще не хватало! Теперь неприятностей не оберешься.

— А какого хрена она там делает, эта Джоан Уайлдер?

— Говорит, что были захвачены бандитами в качестве заложниц. И требует отправить их в консульство.

— Так отправляйте скорее, черт вас возьми!

— Уже отправил, сеньор комиссар. На лодке. И дал взвод охраны. Сеньор Антонио опустил на минутку трубку, достал клетчатый платок и вытер пот, бисером выступивший на лбу.

— Хорошо, — ему стало немного легче. — И это все?

— Все, сеньор комиссар.

— А кто стрелял? Кто открыл пальбу? Что, эти две сеньоры, когда были в обмороке, или твой полоумный? — заорал он, уже не сдерживая гнева.

— Простите, но вы меня не поняли, сеньор комиссар. Я сказал, что нет живых. Крепость завалена трупами. Это люди из банды «Эстета», другие — в форме полиции. Но ни у кого не нашли ни одного документа. Думаю, сеньор комиссар, что это не наши. Во всяком случае, мои парни их не знают. Они перестреляли друг друга. Наверное, опять что-нибудь не поделили, уроды.

— Ну, а теперь все?

— Да, сеньор комиссар. Только еще одно. Вся крепость кишит крокодилами. Полный ров! И наверху, в специальном террариуме, тоже. Я как глянул в яму с проломанной решеткой, так чуть не грохнулся туда. Хорошо, что никто из парней не оступился. И хоронить было бы нечего. Одна тварь даже валялась на средней площадке. Как он туда забрался, ума не приложу. А…

— Ну хватит болтать! Американца ко мне, остальным все хорошенько осмотреть, и за работу. Да, не забудьте отдать распоряжение, чтобы трупы убрали… А вы тоже ко мне. Напишите отчет и доложите о деталях. Все.

Сеньор Антонио бросил трубку… Испортили праздник, сволочи. И убивают, убивают друг друга. Все им мало… Господи, теперь дома будет опять скандал, подумал он с тоской и подсел к столу. Выдвинул верхний ящик и достал книгу, которую ему сунула Карина. Как будто у него было время читать! На глянцевой обложке красовалась белокурая девица с «винчестером» в руках. «Приключения Анжелины», — прочитал он заглавие, перевернул книгу и задумался.

Гладко причесанная женщина с ямочками на щеках и скромной улыбкой пристально смотрела на него, как будто выражала сочувствие.

«Джоан Уайлдер, — гласила надпись под портретом. — Лучший романист года». Хм. Так вот она какая, любимая писательница Карины. Нет, такая приличная женщина не может быть авантюристкой!

В авантюристах сеньор Антонио знал толк.

Джоан застыла у амбразуры, сжимая в ладони маленькое сердце, которое подарил ей Джек в ТОТ вечер.

Слева громоздилась крепостная стена, а прямо перед ней сверкала огнями Картахена.

Элейн все еще лежала без сознания.

И вдруг Джоан услышала, как Элейн плачет. Громко. Почти навзрыд.

Огни перестали сверкать, крепость исчезла, она повернулась к Элейн…

За огромным письменным столом, с распухшим от слез носом, мокрыми глазами, сидела ее издатель Глория и громко сморкалась в необъятный мужской платок. Она смотрела на Джоан с восторгом и любопытством, как будто видела впервые.

Глория захлопнула рукопись и с любопытством уставилась на Джоан. Эта женщина была ей незнакома. Просветленное лицо с умело наложенной косметикой, делавшей ее глаза огромными голубыми озерами; тонко очерченный рот, с нежной улыбкой на розовых губах; золотая грива откинутых назад волос, тяжелой волной лежавшая на плечах и спине.

Она была точно такой, как в последнем ее романе — девушка, которую полюбил Джек. Модное бежевое платье подчеркивало стройность фигуры и закрывало стройные ноги ровно настолько, чтобы можно было любоваться их красотой, но не оставляло пищи для фантазии ценителей. А как она держалась! Королева!

Куда подевалась та робкая мышка, как называла себя сама Джоан! В каких джунглях Колумбии осталась ее серая шкурка? Сейчас здесь сидела львица, уверенная в себе, прекрасная.

Господи, промелькнуло в голове Глории, да она же красавица!

— Ну знаешь! — воскликнула она, сама не понимая, к чему относится ее восторженное восклицание — то ли к переменам во внешности Джоан, то ли к ее новому роману. Скорее всего, и к тому, и к другому.

Джоан, улыбаясь, смотрела на подругу, все еще пребывая там, в ИХ с Джеком Колумбии, на ИХ лугу, в ИХ пещере, в ИХ комнате.

— Это намного лучше, чем ты писала раньше. И как ты сумела так быстро написать все это. — Глория подняла толстую кипу листов, отметив про себя

— «фунтов пять, не меньше». — Вот чего не могу понять!

— Тебе понравилось? — Джоан подошла к столу и присела на угол.

Когда это она усаживалась на стол издателя?

— Понравилось? — переспросила Глория, закончив сморкаться. — Да ты посмотри на меня!

Вид у нее, действительно, был неважный. Я вся рыдаю!

От волнения Глория, так строго следившая за точным построением фраз, допустила неточность, и это было высшей похвалой для Джоан.

— Мне очень понравился конец. Ну там, где он прыгает с этой стены, тонет в море, а потом встречает ее в аэропорту. Это такая находка! И дальше они вместе отправляются в кругосветное путешествие. Джоан, это гениально!

— Ну, — Джоан улыбнулась своим воспоминаниям. — У меня был очень хороший источник вдохновения.

Глория встала.

— Джоанни, теперь ты самый последний безнадежный романтик этого мира,

— торжественно сказала она.

— Ты ошибаешься, Глория. Не безнадежный. Наоборот. Полный НАДЕЖД.

Я люблю тебя, Джоан… Ты должна мне верить… Я приеду за тобой и увезу… Я люблю тебя, Джоан… Ты должна мне верить всегда… Я люблю тебя, Джоан.

Спасибо, Джек. Я тебя тоже очень люблю, Вот и поговорили.

Джоан грустно улыбнулась и вышла на улицу.

Как странно.., неужели она раньше не любила выходить из дома, предпочитая каменный мешок этому водовороту человеческих лиц?

Солнце висело высоко, правда, здесь его не было видно из-за домов. Но оно было… И Джоан знала, что оранжевый огромный апельсин висит в безоблачном синем небе. «Совсем как у нас в Колумбии», — подумала она и рассмеялась. У нас.., в Колумбии…

Толпа уличных торговцев окружила красивую женщину, которая шла по самому центру тротуара с охапкой ярко-желтых цветов в руках.

— Нет, нет, нет. Благодарю. Нет.

И никто не обижался. Они расступались перед ней, обезоруженные ее красотой и приветливой открытой улыбкой.

Говорят, что желтый цвет — цвет разлуки. Это неправда. Желтый цвет — цвет солнца, цвет надежды, цвет его волос.

Где ты, Джек Т. Коултон? Ау-у? По каким морям и океанам носит тебя судьба? Или снова проблемы с полицией?

Отзовись, Джек Т. Коултон.

Высокие каблуки итальянских туфель, точно таких, из которых он когда-то сделал удобные тапочки, четко выстукивали по асфальту: Джек — Т

— Коул — тон, Джек — Т — Коул — тон…

Господи, это наваждение какое-то…

Господи, это наваждение какое-то!

Прямо передо мной, на перекрестке, почти в центре Нью-Йорка, на Пятой авеню, выросла яхта. Его яхта! Я не могла ошибиться! Джек столько рассказывал мне о ней. Я знала ее в лицо, как человека. Два белых паруса, как огромные крылья неведомой птицы, хлопали по ветру. Белоснежный корпус отражал косые лучи и, казалось, светился. Маленькие окна иллюминаторов смотрели на меня ЕГО глазами!

Другой бы человек, конечно, воскликнул: «Не может быть!» Но только не я. Я знала точно, что это его яхта. ЕГО МЕЧТА, приехавшая за мной даже и в центр Нью-Йорка.

А почему бы и нет?

— Эй! — крикнула я, подняв голову.

И вот из рубки вышел ОН. Джек Т. Коултон. Ну, не совсем тот Джек, но этот был еще лучше.

В брезентовой матросской робе, свитере, какой-то возмужавший, уверенный, независимый.

И только глаза его совсем не изменились. Синими огоньками звали они в дорогу, как на станции, где проходят поезда.

Он ничего не сказал. Молча подошел к борту и толкнул ногой веревочный трап.

Эй! — услышал Джек и вышел из рубки.

Внизу на тротуаре стояла ОНА с охапкой желтых цветов, и лицо ее светилось, как тогда, на лугу. ОНА была так прекрасна, что у Джека перехватило дыхание. Джоан казалась главным цветком в букете, который держала в руках.

Другой бы подумал, что у него начался бред, но не он.

Джек точно знал, что разыщет ее, хоть на краю вселенной. И вот она стоит здесь и кричит ему «Эй!», а он даже не может ответить, боясь открыть рот.

Джоан Уайлдер. Как же ты прекрасна. Но я же говорил, что у тебя все будет в порядке.

Он подошел к борту и столкнул на землю трап, чтобы королева могла подняться.

Ух ты! Вот это да! Что-то до боли знакомое было в ботинке, которым он удерживал трап. Что-то родное, полосатое.

— Мне нравятся твои сапоги, — сказала я вместо приветствия, глядя ему в глаза.

Джек втащил меня на палубу и обнял, глядя в лицо, как будто давно не видел. Я, лично, видела его каждую минуту перед собой, с тех пор как мы расстались.

— Да, это бедный зубастый. У него случилось несварение желудка. Он умер в моих объятиях, — Джек не отводил глаз, словно искал в моем лице ответ на свой вопрос.

— Я его понимаю. Я больше нигде не хотела бы умереть.

Он облегченно вздохнул. И тихо сказал, будто никогда в жизни не говорил таких слов:

— Я все время думал только о тебе. Даже прочел все твои книги.

Конечно, это был великий подвиг, и я не могла оставить его без вознаграждения.

— И значит, ты знаешь, чем они кончаются?

— Да.

«ЕГО ГУБЫ НАШЛИ МОИ ГУБЫ, И Я ПОНЯЛА, ЧТО МЫ НИКОГДА БОЛЬШЕ НЕ РАССТАНЕМСЯ!» Прохожие с удивлением смотрели на новое чудо. По Нью-Йорку, на длинной платформе, проплывала яхта, на палубе которой, обнявшись, застыли парень и девушка. Они были прекрасны, как боги. Белый корабль уносил их все дальше и дальше от будней, от злобы, от ненависти.

Они уходили в безбрежный океан неизведанного. На белой корме четко выделялась надпись:

«АНЖЕЛИНА В КОЛУМБИИ».