Гипертонические, с лиловыми прожилками щеки Соломина вздрагивают. Они долго смотрят друг на друга - Соломин и Кармен.
      - Простите за банальность, - наконец подает голос мой шеф, - но у меня действительно такое ощущение, будто я вас где-то видел.
      - Вполне возможно, - в глазах Анны разгорается пьяный огонь. - Сегодня на брифинге, например.
      - Дело в том, Виктор Алексеевич, что Анна пишет прозу, - раскрываю я "секрет". - Она автор двух повестей, опубликованных в "Юности". Так что вполне может быть...
      - Кармен, Кармен, - задумывается Соломин. - Такая фамилия... Я бы запомнил. Но что-то... - он смотрит в грязный пол и качает головой.
      - Она печаталась под псевдонимом, - вдруг нахожу выход из создавшегося положения. - Анна Кох.
      - Кох? - переспрашивает Соломин и прячет руки в карманы темно-серых, всегда идеально отглаженных брюк. - Что-то знакомое...
      - Генерал Кох - комендант Кенигсбергского немецкого гарнизона в годы войны, - хохмит Анна и криво улыбается.
      Шеф не успевает отреагировать. Оттерев его от двери, в номер вваливается рыжий следователь.
      - Держи, - он бросает Анне пару красных перчаток и, молча кивнув Соломину, поворачивается ко мне: - Уборщица мусор не выбрасывала, в номере не убирала! - и стреляет в Анну свинцовым взглядом. - Я перерыл все. Пушки нигде нет!
      В комнате повисает жутковатая тишина. Я слышу гулкое биение своего сердца.
      - Сейчас на ваших глазах, - левитановским голосом произносит Олег, - я буду делать этой бабе шмон!
      - Что здесь происходит? - ошалев от ситуации, вопрошает Соломин.
      - Эта женщина - проститутка, - повернув к деду красное лицо, чеканит Прокуратор. - Сегодня ночью она украла мой пистолет. Я его собираюсь у нее забрать.
      У Соломина седые брови выползают выше золотого ободка очков и увеличиваются глаза.
      - Где куртка? - рявкает Олег и, не дожидаясь ответа, направляется в коридорчик к вешалке, оттолкнув меня по дороге.
      Красный пуховик виден всем. Сдерживая ярость, рыжий юрист ныряет рукой во все карманы... Ничего нет. Тогда он снимает куртку и ощупывает ее всю, мнет в сильных рябых лапах...
      Анна со злой улыбкой наблюдает эту сцену, сидя на подоконнике с сигаретой в руке.
      - Раздевайся, сучка! - кричит ей Олег, резко шагнув в комнату.
      - Только подойди, козел! - шипит Кармен, не меняя позы. - Я тебе нос откушу!
      Рыжий Прокуратор останавливается, как загипнотизированный. Соломин растерянно хлопает глазами. Я прислушиваюсь к своему дрожащему от напряжения телу.
      Боюсь, что вот-вот зазвенит в голове.
      - Хорошо. Я согласна на обыск. Но сделает это не рыжий кретин, а Андрей, - Кармен поочередно смотрит на нас - троих оцепеневших мужчин.
      Она гасит сигарету и выпрямляется во весь рост.
      - Иди сюда, Эндрю! - она протягивает ко мне ладонь. - Или, может быть, вы хотите меня ощупать, Виктор Алексеевич? - и бросает на деда иронический взгляд.
      Я делаю шаг к Анне, и тут Соломин неожиданно срывается на крик:
      - Что здесь, черт побери, происходит!? Немедленно прекратите этот балаган! - И трясущейся рукой достает из кармана платок.
      - А происходит здесь белая горячка, кураж пьяного дебила из прокуратуры! - теперь уже повышает голос Кармен. - Он несет тут ахинею, а вы уши развесили!.. Не брала я у него никакого пистолета! Сам где-то по пьяни посеял и теперь целый вечер покоя никому не дает.
      - Заткнись, курва!.. - взвиваете.я Олег, но не успевает развить атаку.
      - Товарищ майор! - четко и грозно произносит дед. - Я генерал-лейтенант Соломин, представитель федерального правительства на Северном Кавказе. Если Вы немедленно отсюда не уберетесь, я вызову комендатуру и ОМОН... Шагом марш отсюда! - и щеки старика наливаются багрянцем.
      У Олега стекленеют глаза и дергается скула. Он вот-вот прыгнет на Соломина.
      Но тут вваливается с веником Зульфия Тимуровна.
      - Вот, Виктор Алексеевич, - пыхтит она устало, - набедокурил тут ваш кадр, - и глядит на меня с укоризной.
      Дежурная со своим веником разряжает атмосферу. Взгляд рыжего юриста неожиданно проясняется. Дед переводит дух и вытирает платком взмокший лоб.
      - Уходите отсюда! - говорит он сдержанно и в упор смотрит на Олега. Не то я вас арестую.
      Прокуратор резко поворачивается и исчезает.
      - Этот тоже все никак не угомонится, - ворчит Зульфия Тимуровна, проводив взглядом Олега. И переключается на меня: - Андрей всегда тихий был, претензий никаких. А сегодня как с цепи сорвался...
      Дежурная смотрит на Соломина, дожидаясь его реакции.
      - Ну, не все ж ментам куролесить, - профессионально парирует Соломин упрек в адрес своих людей. - И наши ребята кое на что способны.
      - Это все пьянство да распущенность, - обиженно поджимает губы дежурная и с укором смотрит на невозмутимую Кармен.
      - Разберемся, - холодно говорит Соломин дежурной, давая понять, что разговор закончен.
      - Хорошо, хоть никого не убили и ничего не поломали, - ворчит женщина, аккуратно прикрывая за собой дверь.
      - Действительно хорошо, - соглашается дед, озирая "поле боя".
      Я беру веник, оставленный дежурной у стены и в нерешительности замираю посреди комнаты.
      - Ребята, вы здесь по-быстрому уберите и заходите ко мне, - почти приказным тоном приглашает Соломин и, обернувшись от двери, добавляет, уже с другими нотками в голосе: - И бутылочки какие-нибудь захвати с собой, Андрей. Не оскудели там твои запасы?
      VIII
      - Пойдем? - с улыбкой смотрю на Анну.
      - К этому старому филину, пропитому и чопорному? - губы Кармен образуют жесткую линию.
      - Ну что ты? Дед - потрясающий мужик! - восторженно говорю я. - Ходячий осколок империи. Настоящий, а не липовый дворянин. Действующий генераллейтенант. Хотя ему уже скоро семьдесят. Был военным цензором, а потом перешел в Главлит и стал там чуть ли не главным, курировал литературно-художественные журналы. Все писатели перед ним на полусогнутых ходили. Константин Симонов, например, тихонько постучав в дверь, просовывал в его кабинет седую голову и говорил: "Можно ма-а-аленькому советскому писателю пригласить большо-о-ого советского цензора на обед?"
      - Фу, гадость какая! - Кармен скрещивает руки на груди и начинает ходить взадвперед по комнате.
      - Ты неправильно поняла, - пугаюсь неожиданной ее реакции. - Симонов не заискивал. Он говорил это с искренним уважением и иронией. Они все его любили и уважали. Александр Твардовский - колосс, в то время редактор "Нового мира", - увидев на пороге своего кабинета Соломина, говорил: "А, Бенкендорф! Заходи!"
      - Почему Бенкендорф? - приостанавливается Анна.
      - Ну, знаменитый граф Бенкендорф - начальник Третьего жандармского отделения при Николае Первом. Душитель свободы слова, вы разве в школе не проходили?
      - Ясно. Короче говоря, - на ходу бросает Анна, - со вселенской любовью и уважением тень графа Бенкендорфа, то бишь Виктор Соломин, взял и придушил Твардовского вместе с его "Новым миром"...
      - Ты заблуждаешься, - я начинаю подметать осколки стекла и рассыпавшиеся окурки. - По долгу службы, как цензор, Соломин должен был "держать и не пущать".
      И кое-кто, наверное, из-за него пострадал...
      - Кое-кто!.. - хмыкает Кармен, и каблуки ее цокают по полу, мешая моему венику.
      - Парадокс в том, - поднимаю взгляд от пола, - что те, кого он якобы гнобил при коммунизме, после крушения Советского Союза сначала выгнали деда на пенсию, а буквально через несколько месяцев призвали на работу снова. Выдворенные в свое время из СССР диссиденты потащили Соломина с собой гасить резню на Северном Кавказе. Он почти год командовал управлением информации. Был в Карабахе, Баку, в Абхазии... Знаком со всей политической, журналистской и литературной элитой страны и даже зарубежья. Никто лучше деда не умеет общаться с пишущей братией.
      Я сам уже в этом убедился здесь.
      - Я тоже кое в чем убедилась, - резко останавливается Анна. - Так что не надо тут агитировать за советскую власть!
      - В чем ты убедилась? - распрямляюсь я во весь рост. - Что, дед зарубил твои повести? Наступил на горло твоей песне?
      Кармен молчит, потом машет рукой:
      - А, неважно.
      - Что значит неважно? Сказала "а", говори "б", - начинаю я заводиться.
      - Бэ, - вызывающе бросает Анна и гордо задирает свой нерусский нос.
      - Вообще-то, странный разговор получается у проститутки с клиентом, пытаюсь уколоть упрямую Кармен, чтоб отомстить за ее несправедливое отношение к Соломину.
      - Мы давно вышли за рамки чисто деловых отношений, - отбивается Анна и опять начинает ходить по комнате.
      - Я не знаю, что у тебя было с дедом, - опять принимаюсь подметать грязный пол. - Но Соломин лучше, чем ты думаешь... Взять того же Бориса Можаева. Он же почти откровенный антисоветчик был. Его все редакторы журналов печатать боялись.
      Юрия Любимова (главрежа театра на Таганке) драли в хвост и в гриву за то, что поставил пьесу Можаева. А Соломин помогал ему печататься. Несколько серьезных вещей на грани фола протолкнул в журналы. В конце концов они даже друзьями стали.
      - Ура советской цензуре! - мрачно провозглашает Анна и закуривает.
      - Ничего постыдного в цензуре нет, - отбиваюсь я. - Даже Достоевский, говорят, цензором был...
      - Ха! Достоевский никогда не был цензором, - пристукивает каблуком Кармен. - Достоевский был каторжанином... Он только говорил о необходимости цензуры.
      - Ты-то откуда знаешь? - вскипаю я.
      - А я что, пальцем деланная? Мы все учились понемногу... Я, например, на филологическом. Но заочно.
      - Представляю себе учебу заочно.
      - А с ребенком на руках много не научишься, - срезает меня Кармен.
      - У тебя есть ребенок? - и я распрямляюсь.
      - Да еще какой! Двенадцатый год пошел. Скоро девок за попки щипать будет; - Анна смотрит на меня с вызовом.
      - Сколько ж тебе Лет?
      - Галантный вопрос, ничего не скажешь, - фыркает Кармен.
      - Да ладно тебе, - я снова наклоняюсь к венику. - Могла бы принять за комплимент.
      - Спасибо! - с нажимом говорит Анна и, стряхнув пепел сигареты на грязный участок пола, опять начинает ходить туда-сюда, как маятник.
      - А где он сейчас, твой сын?
      - С матерью. Здесь, в городе.
      - А мужа, конечно, нет.
      - Конечно, нет.
      - Сбежал? - и хочу сказать колкость по поводу трудного характера Анны.
      - Погиб, - меняет мой настрой Кармен.
      - В какой-то кавказской разборке?
      - Погиб в боях на семейном фронте, - чеканит она.
      - Не понял.
      - Не понял, не понял, - кривляется Анна. - Убила я его, вот и все! - и останавливается в ожидании моей реакции.
      Веник выпадает из моей руки. Я распрямляюсь и долго смотрю в черные безмятежные глаза.
      - Давай еще раз. Я все-таки не понял.
      - Чего тут непонятного? - Анна бросает окурок на пол и давит его каблучком. - Я зарезала своего мужа. Кухонным ножом.
      - Почему? - во рту у меня пересыхает.
      - История старая, как мир, - Кармен отворачивается и подходит к окну. Мне было восемнадцать лет. В голове - туман, между ног - зуд. В общем, пришло время любить, как говорила моя бабушка. И тут он - красивый и галантный, в очах - огонь.
      Цветы, рестораны, машина к подъезду... А после свадьбы, как здесь принято, - "Женщина, ты должна знать свое место!" - Последнюю фразу Кармен произносит с кавказским акцентом. - Я принять этого, естественно, не могла, огрызалась. За что и получила по морде. Дважды. При гостях. - Анна поеживается и обхватывает руками свои плечи. - Ты же знаешь, как в некоторых мусульманских семьях: баба - это нечто среднее между человеком и домашним животным... Надеюсь, ты понял, какой у меня характер? Не выношу несправедливых обид и обмана. В общем, все у нас пошло наперекосяк. Началось с того, что я еще в загсе отказалась брать его фамилию. Я брыкалась, как дикая кобыла. Он в азарт вошел - ну чистый тебе ковбой - и давай усмирять. В очередной раз в драку полез - я ему нож под ребро и воткнула... И нет чтоб "скорую" вызвать, так я с перепугу ребенка на руки - и к матери. Он и кончился там, на кухне. Царство ему небесное...
      Я слушаю Кармен и не двигаюсь с места; смотрю туда же, куда и она - в чернильную ночь за окном, холодную и светлую от снега.
      - И что потом?
      - Потом? Ничего оригинального. Семь лет дали. Три с половиной отсидела - и на свободу с чистой совестью.
      И только теперь, глядя в заснеженное окно, я начинаю соединять обрывки нитей в запутанных клубках наших разговоров. Я прокручиваю в памяти ее речи о смерти и мне хочется полной ясности.
      - Ты говорила, что дважды видела предсмертное выражение лица человека...
      - Второй раз на зоне. Придушила одну стукачку. Лучшая моя подруга была. Я ей верила, душой приросла. А она предала меня. Господи, прости мою душу грешную!.. - Кармен вдруг резко поворачивается ко мне, и я шалею от выражения ее глаз.
      - Ты шутишь? - спрашиваю с надеждой. От волнения у меня пересохло во рту, и я говорю, еле ворочая языком.
      - Нет, майор, - Кармен кривит в улыбке чувственные губы. - Не шучу. Просто мне нравится, когда ты теряешься.
      - Ну, знаешь! - я обессилено сажусь на край кровати.
      - А знаю я вот что, - продолжает пулять в меня стрелами Анна. - Таким, как ты, нравятся яркие порочные женщины. И я совершенно не боюсь вызвать у тебя антипатию к своей персоне, а тем более отвращение. С нормальными домовитыми бабами вы скучаете. Как ты со своей женой маялся. Пока не найдете какую-нибудь прорву... И уж тогда - как бабочки на огонь.
      - Так ты, значит, хочешь мне понравиться? - я тянусь к сигаретной пачке.
      - Еще чего! - смеется Кармен. - У меня, дорогой, сегодня совершенно другие цели. Надеюсь, ты не выгонишь меня сию же минуту?
      - Конечно, не выгоню.
      - Ну, тогда не разводи перекуров, заканчивай свой санитарный час, и пойдем на штурм последнего бастиона империи.
      - Ты это про Соломина? - я кладу незажженную сигарету в пачку и поднимаюсь с койки.
      - А про кого же еще, - Кармен запускает руку в свою черную гриву. Так. Я должна привести себя в порядок. Враг не дремлет. Ванная у тебя там?
      Я утвердительно киваю и начинаю сгребать мусор на старую газету. Закончив уборку, возвращаю веник Зульфие Тимуровне и натыкаюсь в коридоре на Прокуратора. Он уже почти трезв, но руки дрожат.
      - Андрюха, что делать? Я не сомневаюсь, что пистолет у нее...
      - Если ты опять поднимешь шум, мой дед действительно тебя арестует и доложит Генеральному прокурору, - пугаю Олега на всякий случай. - Получишь по полной программе!
      - Да какой теперь шум! - безнадежно машет рукой Прокуратор. Я боюсь, что эта баба из ФСБ... Хотя, может быть, и "с той стороны"...
      - С какой "стороны"? - недоумеваю.
      - Наемница! Агент у бандюков! - розовые глаза Олега наливаются кровью.
      - Ты что, сдурел?! - я начинаю подозревать, что у Прокуратора и в самом деле крыша поехала от пьянства.
      - Андрюха, я не шучу: баба очень странная. Я таких не видел. Дерется профессионально, наглая, как танк... Что-то есть в ней бандитское...
      Я молчу, потому что внутренне согласен с Олегом. К тому же я теперь знаю, что за Анной два "мокрых" дела. И сам себе удивляюсь, что отношусь к этому почти спокойно. Больше того, эта женщина мне нравится. Я прошел четыре войны, и люди, убивавшие других людей, давно перестали вызывать во мне настороженность. "Это грех", - думаю я про себя и возвращаюсь в номер, оставив растерянного Прокуратора наедине с его проблемами.
      IX
      - Откуда у тебя столько бутылок? - удивляется Анна, наблюдая за тем, как я вынимаю из шкафа свои запасы. - Взятки?
      - Да разве это взятки? Так, сувениры, - я укладываю бутылки в полиэтиленовый пакет, готовясь к походу в номер шефа, и добавляю контраста в объяснение, чтобы, как говорит Тамаев, повысить свой рейтинг: - Есть в пресс-службе местного правительства одна гнида - вот он ничем не гнушается. На днях английской телевизионной группе аккредитацию организовал за пятьсот долларов... Впрочем, англичан не жалко.
      Они тут над Кавказом роятся, как мухи над говном. До всего им дело есть. Но французов за что обобрал на прошлой неделе?! Приличные были ребята. Русских любят. Баба у них в команде обаятельная.
      - Вот из-за бабы-то тебе французов и жалко, - язвит Кармен. Она уже стоит в дверях, причесанная и настроенная покорять мужчин. Пусть даже и старого Соломина.
      - Я вообще французов люблю. Литературу, кино. Увидеть Париж, и умереть!..
      Фанни Ардон, Софи Марсо... На коленях за ней ползти по Елисейским полям! Ох! - и краем глаза наблюдаю за Кармен.
      Анна скрещивает руки на груди и насмешливо щурится:
      - А я вот испанцев люблю. Вернее, культуру с испанскими корнями.
      - Это чувствуется. По умению обращаться с ножом, - подначиваю я. Чего, разумеется, не скажешь о корнях немецких.
      - Ой, немцев не переношу! Этот их каркающий язык! Единственный приличный писатель - Ремарк, и тот еврей.
      - Так-так, интересно, что ты скажешь про евреев? - я улыбаюсь про себя и сажусь, чтоб закурить.
      - Ничего. Это слишком безнадежная тема. Но испанцы! Я даже пыталась учить испанский язык. Но потом узнала, что в Испании на автодорогах повсеместно висят щиты с надписью "Курва проибида" (что означает "Опасный поворот") и занятия языком бросила, чтоб не разочаровываться. Чужой язык прекрасен, когда его не знаешь. Мне жаль полиглотов: они не могут наслаждаться музыкой неведомой и таинственной речи... А бой быков! Кровь и песок, восторг и ужас!.. Я коплю деньги на поездку в Испанию. Это у меня идея-фикс. Хочу вживую услышать испанскую музыку.
      Где-нибудь в Сарагосе, под блистающим небом... Когда я в первый раз услыхала по телеку гитариста Пако де Лусию и увидела, как он играет и плачет, роняя слезы на струны, - сама разрыдалась... Я в юности была чувствительной девочкой...
      - Да и теперь не каменная. Кармен верхом на рыжем Прокураторе с ножом в руке - тоже нехилая картинка. Русская коррида: баба, убивающая пьяного мужика...
      - Не сбивай меня с волны! - резко отмахивается Кармен. - Так вот, в детстве я даже занималась в студии бальных танцев.
      - Теперь, наверное, сына заставляешь учиться танцевать?
      - Ты за моего сына не переживай, - обрывает меня Кармен. - Он уже загружен.
      На самбо ходит. А мне с малолетства страшно нравились латиноамериканские штучки-дрючки. Порывистые движения, огонь страстей!
      - Господи, как красиво! Откуда у немки испанская грусть?! - иронизирую я. - Тебе бы стихи писать, а не унылую прозу о смерти.
      - Не волнуйся, в моей прозе есть и любовь, и гибель... - Анна неожиданно теряется. - Некоторые козлы этого не почувствовали.
      - И кто же они, эти козлы? - я невольно любуюсь искрящейся молодой женщиной и думаю: "Неужели она заныкала пистолет?.. Зачем?.."
      - Почему у тебя нет никакой музыки? - вдруг ни с того ни с сего спрашивает Анна. - Мне что-то захотелось танцевать. У твоего деда музыка есть?
      - Стоит "ящик" - аудиоцентр. Но есть ли диски или кассеты - не знаю.
      - Прошу тебя: сходи вниз. Там в вестибюле музыкальный киоск. Лучший в городе. Тут ведь все-таки интуристовская гостиница, хотя вы ее в связи с военной обстановкой упорно в казарму превращаете. Здесь раньше приличные люди бывали, классику покупали. Я сама кое-что брала. В том числе и какие-то испанские аудиокассеты. Сходи! Черные глаза Кармен смотрят на меня с мольбой.
      - Не хочется что-то. Удобно ли это будет - танцы устраивать в номере шефа.
      Мы с ним балов тут еще не закатывали.
      - Я догадываюсь, что вы тут закатывали, - машет рукой Кармен. - Глаза водкой залили, животы мясом набили, и давай рассуждать о тяжкой доле русского народа! Что, не так?
      - Может, и так, - нехотя соглашаюсь я и пускаюсь в откровения: - Ты знаешь, я раньше никогда не похмелялся водкой. Переберу иной раз, пива с утра выпью - и в порядке. А тут с дедом стал работать, он меня и сломал. Пьем же, как сапожники.
      Особенно Соломин. Его все время таскают по всяким баням, банкетам, гостям...
      Утром ходит по кабинету из угла в угол - мрачный, как сыч, щеки сиреневые... Я молча за пивом сгоняю, поставлю трехлитровую банку на стол и предлагаю: "Ваше превосходительство, может, пивка для рывка?" - "Можно", - говорит. А через полчаса, уже поправившись, начинает: "Знаете ли вы, господин майор, что пиво - не строевой напиток?" - "Виноват, - говорю, заблуждался я в своей короткой жизни.
      Исправлюсь". - "Сколько эта злодейка стоит?" - спрашивает и протягивает деньги.
      Я - опять в магазин. И так каждый день. У него уже здесь сердечный приступ был. В нашем военном госпитале капельницей из криза выводили...
      - Кошмар, - качает головой Анна.
      - Ну, я молодой. И то тяжело. А дед?! Прямо жалко его. Как он выдерживает?
      И ведь не скажешь, что алкоголик. Недавно после брифинга ему говорю: "Ох, как вы красиво поддели последний телерепортаж энтэвэшников! Да и вообще, хорошо выступили". А он мне: "Ты думаешь, Андрюша, я что-нибудь помню? На автопилоте с утра". Я обомлел. Шестьдесят девять лет мужику!
      - Какой он мужик? Старый, спившийся бюрократ, неспособный на взлеты и падения, уставший от страхов и от талантов. Ему уже не надо ни жены, ни любовницы, - встряхивает волосами Кармен. - Так, существо среднего пола.
      - Ну, при чем тут это? - обижаюсь я за Соломина. - По-твоему, мужик тот, кто бабу увидел и вперед - в штыковую атаку с членом наперевес?
      - Ой, ну конечно, нет! - смеется Анна. - Но, кроме чиновничьей суеты, фальшивых разговоров о судьбе Отечества и водки, что-то же еще должно быть. Какоето дело большое надо делать, талант в себе найти, развивать его - ну не знаю - вечный двигатель изобретать, дом строить, обои переклеить в конце концов. Я с детства страдаю из-за этой мужицкой лени, инертности душевной. Я, кстати, и с танцами рассталась из-за этого. Ни одного приличного партнера не было. Все какие-то вареные, руки вечно потные... Единственная задача - за задницу лапнуть. Тьфу!
      - Вот какие мы все гады, - подыгрываю я. - Мужик нынче сволочь пошел:
      мелкий, потный и похотливый...
      - А что, не так? - останавливается Анна. - Один ты вот почему-то еще не облапал. Даже когда я предлагала меня обыскать... Странно. Хотя начинал резво. На улице гарцевал, как молодой жеребец на выгоне. "Девушка, давайте споем дуэтом!" - передразнивает меня Анна. - А теперь вот отчего-то скис. Испугался женщиныубийцы?
      - Не надо об этом, не порти вечер, - искренне прошу я, внутренне содрогнувшись от слова "убийца".
      Дурные мысли возвращаются. Мне хочется избавиться от них, и я спрашиваю:
      - Почему ты не расскажешь мне правду про пистолет?
      - А не хочу, - с вызовом говорит Анна. - Пусть этот рыжий идиот помучается.
      В следующий раз будет головой думать, а не головкой.
      - Он и так уже мучается. Мало того, что боится доклада наверх от Соломина, так еще подозревает, что ты - из ФСБ.
      Анна останавливается посреди комнаты и громко смеется, закрыв лицо руками.
      - Ты что, тоже так думаешь? - спрашивает, отсмеявшись.
      - Я уже не знаю, что и думать, - безнадежно машу рукой.
      - Нет, подожди, - вскидывает плечи Кармен. - Куртку он мою обшарил, я вся - вот, на виду. У меня что - такое вымя, что пистолет может затеряться? - и Анна прижимает ладони к своей груди. - Где я еще могу спрятать оружие?.. Я сказала ясно и четко: пистолет в мусорном ведре. Если его там нет, то это не мои проблемы!
      - И не мои.
      - Ладно, проехали, - спускает пар Анна и устало садится рядом, окатив меня волной своих резковатых духов.
      Мы долго молчим. Кармен курит, уставившись в голую стену, и думает о своем.
      Я подхожу к окну и прячу руки в карманы. Они налились зудом и готовы схватить Анну в охапку...
      - Чего сидим? - устало роняет Кармен - Пошли к твоему замшелому камню истории - разбередим его усталое сердце и добавим свежей крови.
      - Пошли, - соглашаюсь я и вздыхаю, чуя скандал.
      X
      Негромко стучу в дверь и слышу неспешные шаги старого человека. Замок щелкает, и перед нами возникает одутловатое лицо Виктора Алексеевича с лиловыми щеками. Он при полном параде: в костюме-тройке и свежей рубашке.
      - Ребята, вы что, смерти моей хотите? Больше часа прошло. У меня сейчас сердце остановится, - и Соломин отступает в сторону. - Прошу к нашему шалашу!
      Анна входит первой, щекоча старые ноздри шефа ароматом своих духов.
      - Хотя я понимаю: дело молодое, - еле заметно улыбается дед, среагировав на запах и парад-алле Кармен в черно-красных тонах. - Спасибо, что уважили старика и до утра не задержались!
      - Ваше превосходительство, - картинно кланяюсь я и в пакете звякают бутылки, - задержались в связи с разгоревшейся дискуссией о путях спасения отечественной литературы.
      - Боже, какие благородные помыслы и высокие страсти вас обуревают! закрывая дверь, ворчит Соломин. - Вот кто, оказывается, бережет Родину и ее нетленный дух.
      - Да, - подыгрываю я, - нам, молодым, предстоит продолжить дело отцов и дедов: возродить Россию, поднять ее с колен.
      - Кто-то поднимает Россию с колен, а кто-то пристраивается к ней сзади...
      Пардон, мадам! Невзначай вырвалось, - виновато зыркает шеф на Анну и идет к холодильнику. - Ребята, не стесняйтесь, берите здесь все: курицу, салат... Грузите на стол. А я присяду, с вашего позволения. Что-то мотор барахлит.
      Кармен с независимым видом оглядывает большую комнату, останавливая взгляд на широком диване черной кожи, глубоких креслах, низком стеклянном столе, темно-сером паласе, вертикальных белых жалюзи, разглядывает деревянную раздвижную стену-гармошку, отделяющую спальню... Внимательно все осмотрев, она с поразившей меня проворностью бросается к холодильнику. Пока я расставляю бутылки, она сервирует стол и искоса поглядывает на Соломина.
      - Виктор Алексеевич, вы бы хоть пиджак сняли и галстук ослабили, наконец говорит она вкрадчиво. - У вас здесь накурено, дышать нечем. Тут и молодому да здоровому дурно станет.
      - Анечка, деточка, все равно когда-нибудь помирать, - задыхаясь, отвечает дед. - Так лучше уж при полном параде, чем в домашнем халате и шлепанцах. Тем более - дама в гостях.
      - Вот они, люди сталинского закала! - хоть и с иронией, но искренне произношу я за столом. - Старая школа!
      - А это правда, что вы потомственный дворянин? - препарирует деда Кармен. - Мне Андрей сказал.
      - Вот болтун, - улыбается Соломин. - Правда, Аня, правда.
      - И как это вас советская власть до генерала довела и на державный Олимп пустила при таком сомнительном происхождении? - продолжает резвиться Кармен.
      - А советская власть, деточка, была не такая дура, как о ней в последнее время судачат, - и Соломин поворачивается ко мне. - Дай-ка мне, голубчик, сигаретку...
      Нет, у меня свои, ты же знаешь... На телевизоре вон лежат... Спасибо!
      - Тут я могу с вами поспорить. У этой власти были серьезные помутнения ума, - не сдается Анна.
      - Это не помутнения, - спокойно отбивается Соломин, окутываясь дымом. Это просто издержки переходного возраста. У государства, как и у человека, есть свое детство, отрочество, зрелость, старость...
      - И смерть, - радостно ставит точку Кармен, сияя глазами в мою сторону.
      - К сожалению, - соглашается Соломин.
      - Ну что это за разговоры за столом, - встреваю, боясь развития темы, и наполняю рюмки и стаканы. - Прошу! Ваш тост, Виктор Алексеевич.
      - Что ж, друзья, - тяжело встает мой шеф, - стол наш хоть и не богат яствами, не в этом его достоинство. Я за свою долгую жизнь за разными столами сиживал и множество блюд и напитков вкусил. И знаете, абсолютное большинство этих застолий не помню. Что ели, что пили, и даже что говорили...
      Анна под столом бьет меня по коленке, и я понимаю, о чем она подумала. Ей хочется вставить: "Не помните, потому что, видимо, нажирались вусмерть".
      - И не потому не помню, что сознание терял от возлияний, - наносит превентивный удар дед, - я раньше крепок был. Это теперь ослабел, на старости лет. Дело в том, что застолья наши удивительно однообразны и похожи... до неузнаваемости...
      Теперь уже я толкаю коленкой ногу Анны: оцени, мол, парадокс! Но Кармен даже бровью не ведет.
      - ...Будь то пикник на природе или банкет в ресторане. Я уж про ночные бдения на кухнях не говорю... А вот один юбилей почему-то не забывается. Сам не знаю, почему, - Соломин кашляет, и в груди его хрипит. - Так вот, Константин Симонов праздновал какую-то годовщину. Помню, сервировка стола была любопытная. Из напитков - только водка и сухое вино. А из закусок жареная индейка и овощи а-ля натюрель, ножом почти не тронутые, даже зеленый лук целиком. Вот и все убранство...
      - Может, поскупился? - вставляет шпильку Анна.
      - Ну, что вы, деточка, - спокойно реагирует старик, сверкнув стеклами очков. - Есть случаи, когда даже Плюшкины раскошеливаются. Да Костя и не был жмотом. Он войну прошел, в окопах жил. Грех его в этом подозревать... И люди, кстати, на банкете были приличные: офицеры-фронтовики, писатели с даром Божьим. Не было дам экзальтированных, прочей публики окололитературной. Разговор хороший никто не портил... Впрочем, что-то я увлекся. Мемуары прямо. Так вот, друзья, давайте выпьем за то, чтобы наше позднее застолье...
      Я смотрю на часы: половина второго ночи!
      - ...осталось у нас в памяти надолго как светлая страничка нашей жизни. Дай Бог, - дед тянется с рюмкой через стол, сверкнув запонкой. Мы с Анной вскакиваем с дивана.
      - Между первой и второй - чтоб даже пуля не пролетела, - тороплюсь я наливать стаканы и поворачиваюсь к Анне. - Ты не хочешь вина?
      - Раз уж водку пить начала, то смешивать не буду, - резко говорит Кармен, и я вспоминаю, что она еще после драки с рыжим Олегом хлопнула грамм сто пятьдесят.
      - Знаете, Аннушка, вы как-то не сочетаетесь с водкой, - роняет из кресла Соломин. - Вам красное вино к лицу.
      - Наверное. Мне многое к лицу, как всякому подлецу, - красное вино, красная кровь, серебряный стилет и черный крест в изголовье, - глаза Кармен лихорадочно блестят.