- Ты что это моего племянника объезжаешь? - спросил у набычившегося джигита; тот смотрел исподлобья, молча сопел. - В честь чего ты его катаешь? - обратился ко второму.
      "Племянник" вытер рукавом глаза, виновато посмотрел на неожиданного родственника-заступника и пожаловался:
      - Он отнял у меня цветные карандаши и не отдает, пока не покатаю...
      Толстяк попытался было улизнуть, но Ванько ухватил его за рубашку:
      - Нехорошо обижать соседей, не по-товарищески!..
      - Вовсе он мне не сосед и не товарищ... И не с нашей улицы даже, пояснил пострадавший.
      - Ах, даже так! Тогда, брат, тебе придется не только карандаши вернуть, но и должок - покатать ихнего хозяина. Так, что ли, Сеня?
      - Меня звать Серега.
      - То есть Сережа, - поправился Ванько. - Ну-ка, садись теперь ты на него. Да держись покрепче за уши, чтоб не сбросил!
      Серега артачиться не стал. Не без злорадства оседлав мучителя, обхватил ногами объемистый его живот, уцепился за уши и стал погонять тем же манером:
      - Н-но-о, кляча пузатая! Давай, давай, с припрыжкой!
      Проехав до угла, соскочил, довольный. Вспотевший, сердитый, толстяк попытался удрать и тут, но снова не успел.
      - Тебя как звать? - снял с него ремень Ванько.
      - Никак! Я вот скажу братану, он тебе как надает, так ты еще пожалеешь!
      - Вот что, Никак: жалуйся, сколько влезет, а карандаши Сереже верни. Иначе своего красивого ремня ты больше не получишь. Они где?
      - Спрятал!
      Ванько сложил кожаный, с якорем на бляхе, ремень пополам и, хлопнув им себя по ладони, скомандовал:
      - Бегом за карандашами!
      Тот припустился со всех ног.
      - Ты и вправду наш родич? - спросил Серега.
      - Нет, конешно. Это я так, чтоб заступиться за тебя. Небось, некому заступаться?
      - Не-е... - покрутил головой малец.
      - Нет ни брата, ни сестры?
      - Только мама да бабушка... И друзей тоже нет... которые чтоб настоящие. А ты, наверно, далеко живешь?
      По глазам, мимике, по самой интонации заданного вопроса нетрудно было угадать, почему это его интересует.
      - Ты хотел бы со мной дружить?
      - А то нет!
      - Держи лапу, и будем считать, что мы подружились: ты мне тоже нравишься. Меня зовут Иван.
      Сережа охотно, но с достоинством шлепнул ладошкой по увесистой "лапе" неожиданно приобретенного друга.
      - Можно, я буду звать тебя дядя Ваня, ты ведь старше, - предложил он. Ой, бежим, а то нас отдубасят!
      Из проулка вынырнул Никак и с ним двое постарше, скорым шагом направились в их сторону.
      - Кто, вон те? - кивнул Ванько, усмехнувшись.
      - Ага, он знаешь, какой задира! Его тут все боятся...
      Речь, видимо, шла о "братане". Ровесник Ваньку, тот, как и братец, выглядел излишне упитанным, широколиц, рыж и веснущат. Уже на подходе поднял с земли голыш, что не оставляло сомнений в агрессивных намерениях обоих. Второй, тоже сверстник, шел несколько сзади. Сережа попятился, готовый задать стрекача. Ванько его придержал:
      - Ты че, испугался? Не боись: мы с тобой им запросто надаем по ушам.
      - Ты, х-аря! По-ошто мово брательника о-обидел? - заикаясь, с вызовом выдохнул братан; шагах в трех остановился, поджидая дружка.
      - Карандаши принес? - не обращая на него внимания, шагнул к Никаку Ванько.
      - А вот мы те по-окажем карандаши! - Оба изготовились к нападению.
      - Сережа, подержи-ка ремень...
      И братан, и его дружок замахнулись одновременно, но промазали, так как противник успел присесть. Более того, помощник нечаянно заехал в скулу своему же приятелю, а тот чуть не звезданул его булыжником. Ванько, изловчившись, схватил обоих за руки пониже кистей и сделал несколько раз "ладушки", пока булыжник не вывалился. Попытки вырваться ни к чему не привели, и братан сдался:
      - Ла-адно, - выдохнул он, - твоя взяла... Га-аврюха, отдай ка-аранда-ши.
      Гаврюха достал из-за пазухи коробку, взамен получил ремень.
      - Посоветуй своему Гаврику, пусть больше моего племянника не забижает. - Ванько отпустил запястья неудавшихся драчунов. - И до свидания.
      Посрамленная троица не замедлила удалиться.
      - Ну вот и обошлось. А ты боялся.
      Мальчуган был настолько удивлен и вместе с тем восхищен происшедшим, что не находил слов.
      - Ну-ка, покажь, - взял у него коробок, открыл. Набор карандашей был большой, цветов на двенадцать. - Ты что ж, и рисовать умеешь?
      - Еще только учусь.
      - Занимаешься всурьез или так, от нечего делать? - Он обратил внимание, что карандаши разной длины - значит, пользуются ими часто.
      - Всерьез.
      - И как, получается?
      Говорили на ходу, при этом Ванько вел счет подворьям, оставшимся за спиной; по расчетам, спиваковское должно было находиться где-то рядом.
      - Так себе, - скромно пожал плечами Сережа. - Но некоторые мои рисунки хвалят.
      - "Некоторые" - ты имеешь в виду людей?
      - Рисунки. Идем, покажу, если хочешь.
      Экскурсии в план не входили; и так, кажись, задержался, подумал он.
      - Я, Сережа, очень спешу. Может, как-нибудь в другой раз. Ты далеко живешь отсюда?
      - Близко! Вон наша хата, - показал в направлении, где, предположительно, должен находиться и нужный ему двор.
      - Постой... ты, случайно, Тамару Спивакову не знаешь?
      - Так мы ж соседи! И я с нею дружу, - сообщил он с подъемом, но добавил с сожалением: - Токо ее ведь нет...
      - Как это?
      - Их с дядей Гришей еще позавчера полицаи забрали.
      - Что ты говоришь!.. А я ведь иду к ним...
      - А тетю Клаву и Валерку - седни ночью... Мама утром пошла проведать, а их уже нет. И ночью возле них машина гуркотела.
      "Ну вот, как в воду смотрел!.. " - подумал Ванько.
      Хоть и был готов ко всему, но все ж до последнего момента теплилась надежда, что, оставшись один в незапертой камере, отец одумается, сбежит, поспешит домой обезопасить ребенка и больную жену. Этого, видать, не случилось... Но, возможно, он все-таки решился? И "тетя Лена", о которой упоминала Тамара, помогла ему спрятать жену у себя в подвале?
      - А твоя мама щас дома? Ее как звать? - спросил в надежде, что зовут ее не Елена.
      - Маму звать Елена Сергеевна, они с бабушкой дома. - Сережа, все еще не сводивший глаз с друга, заметив на его лице тень разочарования, истолковал это по-своему и поспешно добавил: - Да ты их не бойся! Ругаться не будут, они у меня хорошие!
      Наличие двух теть Лен-соседок маловероятно, и теплившаяся надежда угасла окончательно... Как скажет он об этом Тамаре, с замиранием сердца дожидающейся их возвращения? Какой страшный удар судьбы предстоит ей вынести!..
      Меж тем Сережа, решив, что друг почему-то либо боится, либо стесняется его родителей, тянул за руку:
      - Идем! Все равно тебе теперь спешить некуда... Мы в комнату заходить не будем, если хочешь! - Ему, похоже, очень хотелось показать свои работы и, возможно, услышать похвалу от человека, чье мнение для него дорого.
      - Постой минутку здесь, я - щас приду. - Ванько прошел за угол - на улицу, где остались его телохранители. Те оказались на месте: Федя вышагнул из куста сирени, Миша - спрыгнул с ореха у забора на противоположной стороне улицы. Для них его появление означало: пока все нормально. А знак рукой что он зайдет во двор Спиваковых. -У тебя много рисунков? - поинтересовался, вернувшись к Сереже.
      - Два альбома акварелью и еще половина карандашом.
      - У, да ты и вправду художник! - потрепал он его по шелковистым, с завитушками, вихрам. - Очень бы интересно посмотреть! Но у меня времени - в образ. Ты вот что: принеси что-нибудь сам, на твое усмотрение. А я все-таки зайду к Спиваковым, посмотрю: может, тетю Клаву вовсе и не забрали, и она спрятамшись с Валерой где-нибудь на чердаке или в сарае.
      - Навряд, чтоб... Она ж совсем-совсем больная!..
      - А вдруг? Договорились? Туда и принесешь.
      - Ладно. А хочешь, я подарю тебе на память Тамару? - предложил художник и пояснил: - Акварельную.
      - Конешно, хочу! Она ведь моя школьная подруга.
      Юный художник вприпрыжку помчался домой, а Ванько через прореху в заборе нырнул в спиваковский огород.
      Вчера в темноте и спешке он не разглядел внутреннего обустройства и сейчас поражен был запущенностью хозяйства. Вдоль забора лопухи да чертополох - выше головы. Садик, довольно большой, запущен донельзя; огород наполовину под бурьяном. Сарай - с прохудившейся крышей. Держали корову, а корму с гулькин нос - только то, что успел насбивать отец по двору. Он мало что успел сделать (возможно, из-за боязни днем попадаться людям на глаза): свалил несколько старых акаций, подкатил их поближе к сараю (на дрова порубил только ветки). Часть территории перед сараем занята квадратиками подсыхающего кизяка - тоже топливо на зиму.
      Впрочем, глазеть по сторонам было недосуг, он зашел сюда ради мишиной просьбы - забрать лимонки. Они оказались там, где и говорила Тамара, - в сарае, в углу под куриным насестом. Сунул их в карманы, остальное аккуратно замаскировал.
      Из сарая направился было заглянуть в хату. Побеленная известкой, с цветничком под окнами на улицу, она имела опрятный вид. Прилегающий дворик с летней печкой и качелями для малыша - подметен и ухожен. Хотел зайти в брошенные настежь двери, но тут на тропинке, проложенной напрямик по огороду, показался Сережа, и Ванько повернул к нему.
      - Вот, принес... - протянул он листок чуть меньше тетрадного разворота. - Посмотри, похожа?
      На Ванька с легкой беззаботной улыбкой смотрела девчонка, определенно напоминающая Тамару: крупные голубые глаза, короткая прическа, нос, губы все схвачено довольно похоже.
      - Ух ты, как живая! - несколько завысил он оценку. - У тебя, старина, неплохо получается... Молоток! Изобразишь как-нибудь и меня?
      - Я бы хоть сейчас, но краски кончились. А карандаш - не то...
      - Да мне щас и некогда. Спасибо тебе за подарочек! - Он свернул листок в трубочку и сунул за пазуху. - Мне надо уходить. Провожать не надо. Держи питушка, - подал на прощанье руку. - Мы с тобой еще обязательно встренемся!
      Приветливая улыбка на его лице сменилась далеко не веселым, если не сказать мрачным, выражением. Выходя через распахнутые дощатые ворота, заметил следы протектора автомобильных колес. "Ночью, а машину нашли, гады! " - подумал про себя.
      На улице достал из-за пазухи портрет, сложил вчетверо и перепрятал в нагрудный карман.
      Друзья поджидали его с тревожным нетерпением. Догадывались: удача на этот раз была не с ними... Прикончили на месте? Забрали, несмотря что больная? Федя пытался прочесть ответ на непроницаемом лице уж очень медленно приближающегося товарища. Миша держал глаз на оттопыренных карманах, но без видимой радости.
      - Зря, братцы, спешили... Ее забрали. Ночью. Приезжали на машине...
      Троица молча направилась в конец улицы. За пару дворов до околицы свернули в нечто вроде проезда, заросшее высокой бузиной. В холодке присели.
      -Не хочется и домой возвращаться... - вздохнул Ванько устало.
      - Да-а, - согласился Федя, - положение - не позавидуешь...
      Разговор долго не возобновлялся. Миша меж тем извлек выглядывавшую из кармана соседа зеленую ребристую "штуковину". Подбросил на ладони. Ни Ванько, ни Федя даже не взглянули. Отвинтил коричневую эбонитовую "пробочку", опрокинул лимонку, встряхнул - выпало и повисло на короткой белой нитке кольцо.
      - Точь-в-точь как та, которую я видел, - попытался привлечь внимание товарищей. - Вот за это кольцо: дерганул - и кидай. - Те посмотрели без особого интереса. Уложил все обратно, завинтил колпачок, опять сунул Ваньку в карман. - Пистолет пусть будет у меня?
      - Пусть у тебя, - отозвался тот.
      - Вань, а что это за пацан был с тобой?
      - Какой пац... А-а... Соседский. Это от него я узнал, что забрали еще ночью...
      - Он не видел, где ты брал лимонки?
      - Не видел. - Ванько думал о чем-то своем, отвечая машинально.
      - А ты хорошо замаскировал место?
      - Да вроде... А че?
      - Не уволок бы он патроны...
      - Ну, Мишка! - упрекнул его Федя. - Как ты можешь думать об этом сейчас?! Вот уж действительно: кому что, а курице просо...
      - Думаешь, я не переживаю? - обиделся тот. - Что ж теперь, ни о чем другом и думать нельзя? Ведь если подсумки полные, то это, самое мало, полтора десятка обойм. Это ж сколько патронов!
      - Да на кой они тебе, столько, без винтовки?
      - Ты, Хветь, даешь, воще! Во-первых - порох: сыпнул щепотку - сразу тебе и пламя, не нужно полчаса дуть-раздувать. А потом, мы не знаем, какая винтовка была у томкиного бати: может, иранская. Я, к примеру, слыхал, что иранцы помогают нам винтовками. А патроны к ним такие же, как к немецким.
      - У тебя что, уже имеется немецкая винтовка?
      - Нет, так будет! Вань, давай на обратном пути зайдем - ты найдешь то место, где поцапался вчера ночью с полицаем?
      - Она же, Мишок, без приклада.
      - Ну и что? Сделаем обрез. Очень удобная штука! Фрицы - они, может, еще долго продержатся. Вот и будет, чем отклацываться, если что.
      Ванько посмотрел на него долгим взглядом, усмехнулся:
      - Ты и вправду рассуждаешь, как взрослый... Ладно уж, зайдем. Все одно спешить домой не с чем. Да и ближе, если напрямик.
      - В этот раз, может, и не унесем, но хоть перепрячем понадежней! обрадовался "взрослый".
      Солнце подбиралось к полудню, когда, решив возвращаться станицей, наши герои отправились в обратный путь.
      Живший продолжительное время у тети и неплохо знающий серединную часть станицы, Ванько мысленно восстанавливал в памяти, начиная с конца, свой вчерашний маршрут по ее ночным закоулкам. Правда, дальше "стадиона" неогороженного пустыря, что в нескольких кварталах от стансовета - куда частенько бегал после школы погонять в футбол, ему бывать не доводилось, не было такой надобности. Поэтому, ведомый вчера Тамарой, он смутно представлял, куда они идут. От ее хаты они тогда направились к югу, несколько раз забирая вправо, то есть ближе к центру. Этим же примерно путем шли они и сегодня.
      Припекало вовсю (сентябрь на Кубани - месяц жаркий), и кроме мелкой детворы, иногда - козы на веревке да изредка нескольких кур в холодке под забором, на полупустынных улицах им почти никто не попадался. Лишь на подступах к центру замечено было людское оживление: толпа из женщин с детьми, старух и, реже, стариков беспорядочно двигалась в одном направлении. Заинтересовавшись, ребята свернули в проулок, приблизились. Выяснилось: по дворам шастали вооруженные "фрицевские прихвостни" (их научились распознавать по специальной униформе) и выгоняли жителей из домов.
      Хотели вернуться, да поздно кинулись: конный полицай, едва не смяв лошадью, преградил дорогу:
      - Куд-дой драпаш, а ну назад! - замахнулся плеткой на Мишу, оказавшегося ближе других.
      - Че - назад? - увернувшись, огрызнулся тот. - Мы там и не были!
      - Усех касается! Быстро назад!
      Поскольку не успели отойти на достаточное расстояние и противиться стало небезопасно, пришлось вернуться и смешаться с толпой. Здесь узнали: всех гонят на стадион. Там-де состоится сход граждан, организуемый германскими властями.
      Цель "схода" прояснилась на месте: с верхней штанги футбольных ворот свисало четыре коротких веревочных петли. Под ними уже стояла наготове длинная скамья, какими обычно оборудовали клубные помещения.
      Согнанных с окрестных улиц станичников, числом не менее трехсот, двое конных и с десяток пеших полицаев, покрикивая, выстраивали полукругом метрах в двадцати от импровизированной виселицы. Поняв, что отсюда удрать и вовсе невозможно, ребята пробрались ближе к переднему краю.
      - Догадываешься, для кого все это приготовлено? - Федя кивнул в сторону футбольных ворот; они с Михаилом стояли впереди Ванька. - Надо ж было нам сюда вляпаться!..
      - Я уже и сам не рад, что подбил зайти за этой винтовкой, воще!.. Две петли - для спиваков, а для кого ж остальные? - Миша глянул на Ванька, неопределенно пожавшего плечом.
      - Может, которых я вчера оглушил, решили повесить? Да вон уже, кажись, везут.
      Со стороны комендатуры на небольшой скорости к стадиону подкатили легковая и следом крытая брезентом грузовая автомашины. Лимузин с четырьмя военными, недоезжая, отвалил в сторону, грузовик подвернул к воротам. Со ступенек кабины спрыгнуло двое гитлеровцев с автоматами, а еще двое, но уже полицаев, - с кузова. Откинув задний борт, с помощью еще одного ссадили на землю приговоренных - двух мужчин и женщину. Последняя была низенького роста, худа, в темной юбке поверх ночной сорочки, с распущенными серыми волосами; у нее руки связаны не были.
      - Который из них томкин батя? - обернулся Миша к Ваньку.
      - Разговаривай потише, - предупредил тот, покосившись на стоявшего поблизости полицая. - Который справа. А другой смахивает на одного из вчерашних, дежуривших ночью у кутузки. Перед уходом я советовал отцу врать, будто они сами отпустили нас на все четыре стороны. Он, видать, так и поступил. Но почему тогда сошло с рук старшому - непонятно...
      - Хоть одного повесят - и то гадом меньше станет! - заметил Федя.
      Из легковой вылезло трое офицеров - в фуражках с высокой тульей, в щеголеватой форме с нашивками, начищенных до блеска хромовых сапогах, словно готовились на парад. У самого длинного на глазу черная повязка. Он и еще один, пониже, остались стоять, переговариваясь. Третий, едва автоматчики заняли места перед притихшим "сходом", пружинистой походкой направился в середину полукруга. Окинув холодным взглядом разновозрастную, застывшую в напряженном молчании аудиторию, начал речь на высокой визгливой ноте:
      - Феликий Германий... тавайт вам свапот! - с паузами, трудно подбирая русские слова и уродуя их до неузнаваемости, выкрикивал он. - Шеланни свапот от польшевицки тираний! Абер... атнака ми есть песпощатни к люпой, кто не виполняйт унзере ноеоднунг, то ес нови немецки поряток! Ме прика-саль вас... сопирай на каснь партисански пантит, котори...
      Что-то еще в этом роде "тявкал" он (по мишиному выражению) некоторое время, но наши ребята не слушали. Обмениваясь короткими замечаниями, наблюдали за тем, что происходило у виселицы.
      А там начиналось такое, от чего у многих забегали по спине мурашки, сжималось сердце и глаза отказывались смотреть. Матери пятились с малышами в глубь толпы, щадя их неискушенные души да и сами избегая поднимать глаза. Те же, у кого хватало нервов смотреть, наверняка запомнили тот кошмар на всю оставшуюся жизнь...
      Подошел одноглазый и, похоже, распорядился начинать. Сейчас же один из полицаев ухватился за край скамейки - держать, чтобы не опрокинулась раньше времени. Еще двое прислужников подвели и подняли на нее сперва полицая, затем тамариного отца. Первый, пока его вели, дергался, норовил пасть на колени и что-то канючил; второй - не противился, последние шаги навстречу смерти сделал самостоятельно, словно все, что с ним происходит, его нисколько не волнует. И только скорбный взгляд в сторону жены говорил об обратном.
      Женщина тоже не просилась, не противилась; возможно, у больной для этого уже не было сил. Спустив с кузова, ее прислонили было к боковой штанге ворот, но она тут же осела и повалилась набок. Когда подошла очередь, к скамье тащили, ухватя под локти. Поставив, пытались набросить петлю, но та оказалась коротка. Тогда один из полицаев расширил отверстие (отчего веревка еще более укоротилась), а другой - в нем ребята давно узнали Пантелея попытался сунуть головой. Сделать этого ему не удалось: женщина мучительно раскашлялась, ртом хлынула кровь, обагрив рубашку спереди...
      Сход отреагировал возмущенным гулом, а муж, забыв, где находится, рванулся к умирающей. От рывка скамья опрокинулась, и оба повисших задергались в предсмертных конвульсиях. Горе-вешатели неуклюже растянулись, придавив безжизненное тело несчастной... Толпа, застонав, колыхнулась, послышались негодующие возгласы. Стоявшая поблизости от ребят пожилая женщина, отирая слезы, ворчала гневно:
      - Ублюдки! Повесить по-человечески не могут, каты проклятые... Чтоб вас самих так!..
      - Идемте отсюда, - не выдержал Федя, потрясенный зрелищем. - Чокнуться можно...
      - Шандарахни одну лимонку в эту шакалью шайку! - прошипел Миша.
      - Нельзя. - Ванько тоже стоял бледный, но не терял самообладания. Могут пострадать невиновные. Да и она еще, может, живая.
      - Ее ведь все одно повесят. Видишь, скоко спешат на помощь!
      К виселице устремилось несколько полицаев из числа следивших за порядком. Даже автоматчики повернулись к толпе спиной и сделали по нескольку шагов вперед.
      - Смываемся, -показал Ванько на конных, тоже подъехавших сюда. - Может, оцепления уже нет.
      Протискиваясь, услышали сзади возню и истеричные выкрики: "Убивцы! Душегубы прокляти! Пустить!"
      - Вы идите, - сказал Ванько, - а я щас... гляну, что там произошло.
      А произошло то, что одна из присутствующих, крупного телосложения тетка, у которой наверняка сдали нервы, вырвалась вперед и, потрясая кулаками, выкрикивая ругательства, тащила в сторону виселицы двух других, помоложе и послабей, пытавшихся удержать ее от необдуманных действий. К "дебоширке" уже спешили полицаи.
      Смекнув, что и ей не миновать петли, оставшейся незадействованной, Ванько кинулся к ним и едва успел втолкнуть бунтовщицу в расступившуюся и тут же сомкнувшуюся толчею. Но и сам схлопотал прикладом между лопаток.
      Тем временем общими усилиями карателям удалось-таки сунуть Клавдию, уже, пожалуй, мертвую, головой в петлю. Шайка, как выразился о них Миша, отошла в сторону - возможно, чтобы согнанным на "сход" лучше было видно казненных; одноглазый, руководивший казнью, все еще находился с ними.
      Обычно не терявший самоконтроля, Ванько в этот раз не сдержался (чему, возможно, поспособствовала и боль от удара прикладом): не думая о последствиях, он свинтил с лимонки колпачок, выдернул кольцо и с силой швырнул гранату в сторону шайки. Проталкиваясь на выход, услышал взрыв и одновременно вопли раненых там, у виселицы. Толпа после этого шарахнулась врассыпную. Оцепление, если оно еще и оставалось, было наверняка смято. По крайней мере, никто не пытался его задерживать. Федя с Мишей уже поджидали в проулке. Заметив, что он возвращается, скрылись за углом, где и дождались товарища.
      - Все-таки дал им по мозгам! - одобрением встретил его Миша.
      - И станичаны, кажись, отделались только легким испугом, - заметил Федя. - Осколки навряд, чтоб достали, а автомата слышно не было.
      - Глянуть бы хоть одним глазком, скольких укокошил.
      - Попал, вроде, в самую гущу, - пояснил Ванько. - Слыхал, как взвыли. Если и не укокошил никого, то раненые есть точно.
      К великому мишиному огорчению, винтовки на месте не оказалось...
      Т у м а н возвращение хозяина приветствовал радостным повизгиванием и вставанием на задние лапы. Днем он бывал на привязи, и Ванько, проходя мимо, никогда не упускал случая приласкать верного, преданного друга. Вот и в этот раз: присев на корточки, первым делом почесал у него за ушами, огладил и отвязал - пусть сбегает до ветру. Но если даже и подпирала нужда, пес терпел: кто ж не любит ласки?
      - Псина ты моя красивая... соскучился? - выдирая застрявший в шерсти "репьях", ласково беседовал с ним хозяин. - Дай-ка лапу. Хорошо, молодец. Теперь другую. Умница! Голос! Дай голос. - Пес трижды громко тявкнул.
      - Не шумите, малыш уснул! - Мать вышла с глиняным горшком в руке, послужившим, видимо, Валерику в качестве ночного.
      - Мам, Тамара уже пришла? - с тревогой спросил Ванько.
      - А она разве не с вами?
      - Мы ее оставляли у Веры. Теть Лиза ушла в Майкоп, так она согласилась помогать ей по хозяйству.
      - Ушла, значит?.. Дорога ой, какая долгая да опасная!..
      Больше всего хотелось ей поскорей узнать, что с матерью Тамары, но спрашивать об этом не решалась; оттягивал с вестями и сын. Она прошла до сортира, а он снова привязал собаку. Вернувшись, мать подсела к нему на скамейку под алычой, посмотрела вопросительно в глаза.
      - Полицаи опередили... Забрали еще ночью.
      - Где ж вы пропадали до самого вечера?
      - Случайно оказались еще и свидетелями казни. Повесили, гады, обоих - и отца, и больную мать.
      - Ой, господи! - всплеснула руками, ужаснулась Никитична. - И ее не пощадили!.. А вы-то как там оказались?
      - Возвращались домой, смотрим - люди на улицах. Полстаницы прошли - ни души не встретилось, а тут вдруг толпа: и взрослые, и дети. Зашли узнать, в чем дело, видим - полицаи из хат выгоняют всех на улицу. Ну, и сами тоже влипли... А это их сгоняли на стадион, что неподалеку от стансовета. Подходим, смотрим, а там приготовлено четыре виселицы...
      - Ради бога, сынок! - остановила рассказ мать. - Мне и так кошмары всякие снятся... - Помолчав, вздохнула. - А мы с Мотей так надеялись: может, хоть больную-то не тронут, пощадят. Ведь ни в чем же не виноватая! Бедные сиротки!.. Жить еще не жили - и такое горе. Как же теперь-то?
      - Мы тоже об этом думали... Поживет у Веры, пока теть Лиза вернется, а к тому времени что-то придумаем.
      - Я, сынок, не о том. Как ей-то сказать об этом?
      - Вот этого и я боюсь. Слез будет!.. А я их не переношу.
      - Может, не след сказывать всю правду? Дома, мол, не оказалось, а куда подевалась - неизвестно. Не у соседей ли, мол...
      - Нет... лучше сразу сказать правду. И ребята за это: так честней.
      - Ну, смотрите сами... А насчет остального, так тут и думать нечего: приютим, прокормим, с голоду не помрем. Жалко, барахлишка вы вчерась не прихватили. У обоих-то только то, что на них. Да и платьице на ней сам видел, какое. Нынче ведь ни купить, ни пошить.
      - Тут я, мам, сглупил дважды, - запоздало пожалел Ванько. - Надо было зайти в хату хотя бы седни, что-нибудь из барахла наверняка ведь осталось! А я совсем выпустил из виду.
      - Ничего, сынок, как-нито выкрутимся.
      - Мам, я вам не говорил? Мы ведь парашют нашли. Летчик, видать, бросил - помните, случай был в начале августа. Громадный такой лоскутище настоящего белого шелка. Он сгодится на платье?
      - Посмотреть нужно, может, и пройдет. А он где?
      - Спрятан в надежном месте. Только его нужно бы обязательно перекрасить. Для безопасности.
      - Можно и покрасить, дело нехитрое.
      - А где щас краски найдешь?
      - Краски, сынок, сколь угодно. Из ореховой кожуры - это тебе коричневая. Прокипятить в луковой шелухе - цвет будет золотистый. А можно и в темный, ягод глухой бузины до зимы полно.
      - Так это ж замечательно! Завтра же мы вам его доставим.
      - У Лизы и машинка швейная есть. Зингеровская.
      - Значит, с платьями из затруднения выйдем. Там хватит не только Тамаре, но и Вере со всеми ее брательниками и еще останется.
      - Ты бы поел, цельный день ведь голодный, - спохватилась мать. - Я каши молошной сварила - принести?
      - Меня ведь ждут - не дождутся... Ладно, неси, я по-быстрому.
      Ванько еще подкреплялся, когда пришел Борис. Поздоровался с матерью.
      - Ты, Боря, уже третий раз здороваешься. Садись с нами ужинать, пригласила она.
      - Спасибо, я не голодный, токо из дому, - отказался.
      - А как там, все нормально?
      - В общем, да. Хотя, конешно...
      - Рассказывай при маме, - разрешил Ванько.
      - Порывалась несколько раз туда. Пригрозил было связать.
      - Ты результат уже знаешь?
      - Виделся с Мишкой.
      - Не представляю, как я ей скажу... Может, ты? Не в службу, а в дружбу.
      - Я целый день убеждал, что все будет нормально, а теперь - с какими глазами?.. - заупирался Борис.
      - А я бы севодни все-таки не стала бы говорить правду, - вмешалась в разговор мать.
      - Оттяжка, мам, - не выход из положения.
      Помолчали. Ванько перестал есть, задумчиво, невидяще уставясь в какую-то точку в стене хаты.
      - Ну, раз такое дело, ничего ей сами не говорите. У меня это мягче получится, - предложила Агафья Никитична.
      - Вот спасибо! Вы нас просто спасаете! - поблагодарил Борис.
      У Шапориных в хате уже горела керосиновая лампа, также укрепленная на стене. Трое мальцов сидело на стульчиках-чурках вокруг лохани с водой - Вера мыла им ноги перед сном. Старший, Володька, готовил постель.
      - Колек, не хлюпай воду, а то будет лужа и заведется гадюка, - сделала она замечание самому меньшему из братьев.
      - Какая, балсая? - поинтересовался тот.
      - Вот укусит, тогда узнаешь!
      - А я ее лозиной ка-ак тлесну!
      - Это кто тут старших не слушается? - с порога спросил Борис. - Сичас посажу в мешок и отнесу цыганам!
      Тамара кинулась к Ваньку, с тревогой и надеждой глядя ему в глаза: Как там? Почему так поздно? Я с ума схожу!..
      - Валерку мама принесла сюда. Он как раз уснул, когда я пришел...
      - Я не про него. У нас были?
      - А куда ж мы, по-твоему, ходили? Правда, задержались... Идем, проведу, мама тебе все и расскажет. А то у нас с Борькой очень срочное дело.
      - Ты, Вань, проводи, да недолго! - поддакнул Борис. - А то не успеем.
      Никогда ничего не боявшийся, он сейчас трусил разговора с Тамарой. На ее попытки узнать хоть что-нибудь отвечал уклончиво: дескать, не волнуйся раньше времени, скоро все узнаешь. И облегченно вздохнул, когда та бегом оставалось два подворья - заспешила по укутываемой вечерними сумерками улице. Подождав, пока свернула в калитку, вернулся в хату, где Вера все еще воевала с детворой: уложила всех на просторном топчане, где они продолжали вертухаться, хихикать и пищать.
      - Сичас буду гасить лампу, - предупредила, набрасывая поверх них накидку, - Колек, хватит баловаться, а то украдет хока!
      Боязнь быть украденным "хокой" у малыша появилась лишь после того, как сестра, постучав в дверь, спросила: "Это кто там стучится с мешком? Уходи, хока, мы уже позакрывали глазки и спим".
      - А куда это Борис задевался? - поинтересовался Ванько.
      - Послала наносить в кадушку воды. - Управившись, подошла к нему: 3начит, тамарины дела плохи?
      - Хуже некуда!..
      - Она, бедная, как сердцем чуяла. Места себе не находила...