— Ты меньше дерьма пей, тогда век дольше окажется, — бросила ему на прощание шулма.
      Василий слышал, как хлопают двери, как дядя Егор разворачивает свою лошадку, поругивая ее за неторопливость. Потом послышались его понукания, и колеса заскрипели, унося телегу в цивилизованную даль.
      Василий подумал, не лечь ли ему на лавку, но тут шулма его остановила.
      — Сиди как сидишь. Я тебя слушаю.
      Кажется, она что-то варила в котелке. Спиной она, что ли, слушает?
      Неожиданно шулма встала. Была она в каком-то длинном стеганом халате, плотная, крепко сбитая, как все тюркские женщины. Этакий чемодан.
      В руках у нее действительно дымился котелок. Угостить, что ли, собралась своим супом? Она стала совсем рядом, пред ним, он подумал, что расшитые чуни на ее ногах достойны даже гамбургского музея этнографии. Совершенно неожиданно она схватила Василия за чуб и ткнула его физиономией прямо в дымящуюся гущу. Жар, вонь ударили в лицо несчастного. Пискнув «ай, бля», он пробовал сопротивляться, но шулма держала его крепко своей чугунной рукой. А сам он как будто ослабел и раскис.
      Но как утопающий бьется с непреодолимой силой стихии до самого последнего, так и Василий сопротивлялся долго и безнадежно. Он мучился, казалось, целую вечность, бился, задыхался, кашлял, чихал, испытывал рвотные и дефекационные позывы.
      Она его отпустила, когда он почти лишился всяческих чувств. Глаза Василия стали закатываться, однако он увидел, что крыша у избы сейчас отсутствует. Пола, впрочем, тоже не было. Сразу стало ясно, что съехала крыша и у гражданина Рютина.
      Снизу был океан, и сверху тоже он. Океан напоминали варево, кипящее во котле вселенского размера, только не суп там булькал, а носились огромные пространственные глыбы. Сразу захотелось вопить от страха. Сам Василий был как плевок, стиснутой могучими массами. Да что там он, вся планета Земля, весь известный мир был просто пенкой в этой бездне.
      Он наблюдал за своими отражениями, а может просто рассматривал себя со стороны. Как будто даже в вертикальной проекции. И смахивал этот образ прямо-таки на распластанную препарированную рептилию. На оси — пятно головы, в стороны отходят ноги, руки, позвонки, кишки, ягодицы, пенис и прочие органы, образованные сплетением множества жизненных нитей. А внутри этой гадины виднеется еще одна, такая яркая, пульсирующая, подвижная ящерка с хвостиком, запущенным в бесконечность.
      Как мокрота Василий поплыл по этому бесконечному отростку, не замечая свирепых океанских масс. И отросток сплетался с другими, такими же, пока не превратился в настоящий стебель.
      Стебель гнулся и дрожал в стервозном космическом котле, но в конце концов завершился цветком. И был тот красив словно пышная роза на снегу. Имел форму сердца, как-то сложно вибрировал, сжимался и разжимался, втягивая и выталкивая густое сияние. Но при более внимательном рассмотрении стало заметно, что цветок состоит из семнадцати слипшихся ярких Пузырей.
      — Кое-что вижу на другом конце провода… похоже, что въевшаяся в меня ящерка, является чем-то вроде ручного зверя у этого подозрительного цветуечка. — радировал Василий незнамо кому, может быть, абаканской ведьме.
      Помимо этой тривиальной мысли было еще много других, гораздо более сложных и серьезных, особенно касающихся взаимоотношений между самими Пузырями, а также между ними и вживленной в него ящерицей. Казалось, она была у них какой-то тягловой силой, более способной, чем они, на движение и пронизывание пространства. Однако все думки думные быстро выветрились из Василия, потому что его сознание резко заскользило вниз, напоминая спущенную в унитазе воду.
      Когда все утряслось, Василий снова обнаружил себя в избушке шулмы, и это было чрезвычайно приятно. Затем отодвинулся подальше от котелка с «фирменным» таежным варевом и утер физиономию рукавом.
      — Пуповина соединяет тебя со второй небесной долиной, которой правит Эсэгэ-Малан, творящий судьбу девяти земель. Эта пуповина питает в тебе постороннюю душу. — сообщила ведьма голосом заправского бюрократа. Примерно в том же духе вас извещают, что «в получении дополнительной жилплощади отказано».
      — Ну так обрежь эту пуповину хренову. — быстро предложил клиент.
      — Она состоит из девяноста девяти нитей, — важно произнесла шулма.Я могу отрезать все, кроме одной.
      — Это еще почему, Умай?
      — Посторонняя душа слишком глубоко сидит в тебе. Она так въелась в твою плоть, что с ее смертью погибнешь и ты.
      — Это не в кайф, конечно…— в течение разговора у Василия чувство величайшей надежды моментально сменялось чувством полной безнадеги, и обратно. Он объяснял такой колебательный процесс своим полным отупением.А если останется одна ниточка?
      — Ну ты бестолочь. Тогда посторонняя душа останется в тебе.
      — И все напрасно, Умай?
      — Не напрасно. Она усохнет до размеров пшеничного зерна.
      — Пшеничное зерно. Это терпимо, как мне кажется. — Его рот наконец осклабился. — Ну, давай, начинай. Я думаю, что мы с тобой… ну в общем ты в накладе не останешься, купишь себе стереомузыку и телек на батарейках, не так тоскливо будет в лесу ошиваться.
      Шулма завозилась у печки минут на десять, никак не откликаясь. Потом сказала:
      — Походи за мной недельку. Тогда обрежу… А может и нет.
      — Ну и ну. Ничего себе: ходи-броди, а потом — от ворот поворот. Иначе-то никак нельзя?
      — Иначе в магазине можно. — неожиданно пошутила ведьма.
      — Я с собой и запасов съестных не прихватил. А у меня по части жратвы — всегда «полный вперед» и никакой инвалидности.
      — Запасы по дороге будут… Да что мне тебя уговаривать. Можешь проваливать. Иди к елу на закуску.
      Василий сразу понял, что «ел» — это совсем отрицательный представитель мира духов.
      С того дня пришлось Василию таскаться по тайге и наблюдать широкую спину Умай перед собой, а также составлять публику на ее сеансах общения с духами. Контачила она в основном с демонами эе — хозяевами урочищ, и с самим тагэзи — хозяином тайги, а елы и прочая паразитическая нечисть, застрявшая между мирами, всячески мешала ей. У шулмы была своя карта и свой маршрут, проходивший не столько по реальной территории, сколько в стране духов, и она двигалась по нему с четкостью швейцарской железной дороги.
      Собственно, Василий едва выудил даже эту информацию. Умай была мало разговорчивой. Родилась она в семье первобытных охотников, которые вдруг стали советскими звероводами. Поскольку к братьям меньшим, то есть хакасам, особые требования, в отличие от русских крестьян, не предъявлялись, то и сохранилось благополучно камланье в ее роду. Разве что проделывалось оно втихаря. (В отличие от опиума для народа, то бишь религии, шаманизм считался проявлением стихийного материализма).
      Первые несколько дней скитание по стране духов вызывало у Василия активную неприязнь. Собственно, и согласился он на это дело, потому что деваться было некуда — не возвращаться же домой, к семье, с гнусной ящеркой внутри, с окончательным признанием того, что жизнь пошла прахом, коту под яйца. Бомжевать по вокзалам — вот какая единственная альтернатива ему виделась.
      Вначале он забивал тоскливые мысли, пытливо наблюдая за Умай и размышляя по ее поводу. Бимоны Василия и в самом деле фиксировали, что к колдунье по каналам, проложенным ниоткуда, подплывали хвостатые пятна с повышенной температурой. Иногда он как будто воспринимал их голоса, хотя и не мог перевести речи духов на русский язык. Он даже чувствовал их запахи, слабые, но острые — чем-то напоминающие аромат сыра рокфор. Возможно это были демоны эе, которых Умай упомянула пару раз. Иногда к ней привязывались холодные косматые кляксы, разраставшиеся из неприметной точки. То, наверное, хладнокровно вампирили зловредные елы и еки. Иногда теплые языки словно облизывали весь лес и неторопливо тянулись к причитающей Умай — таков был, скорее всего, крутой тагэзи.
      Пребывание в густом лесу, где не было и нет социализма, капитализма, даже феодализма, технократии и охлократии, где творение остановилось на пятом дне, помаленьку сняло у Василия ужас перед инфекционной структурой, засевшей в нем. Да и экстраморфин, который он пару раз заглатывал тайком, тоже ласкал психику.
      Вокруг никто ни о чем не переживал, сознание тут еще дремало в природных зародышах, для леса все было правильно, все хорошо — но, само собой, пока не явились мужики с бензопилами. Ни у кого в этой чащобе не имелось ни малейшего повода страдать, обвинять и жаловаться в высшие инстанции. Соответственно, и взбаламученный ум-разум Василия угомонился. Сам он стал как зверь, внутри которого сидел с неясными намерениями еще один звереныш.
      Впрочем, не все просто было с озверением Василия. Ему казалось порой, что он не бредет по зыбкой мшине вслед за Умай, чавкая сапогами, а тащится как ящер на панцирном брюхе по оранжевой грязи под лиловым небом, переставляя шесть расширяющихся книзу лап.
      Там, в глубине созревают мощные горячие потоки, которые готовы вспучить поверхность здоровенным холмом, а потом подняться ввысь огромным желтым фонтаном, окруженным сеткой из разрядов. А еще ему хочется запустить челюсти в спину Умай и сделать из нее кормушку для родных, дорогих и близких личинок-лярв.
      Василий не знал, подозревает ли шулма о его желаниях; во всяком случае она не подавала виду, пока он преодолевал свои «оранжевые» мысли.
      А он боролся с ящерным мышлением с помощью возвышенных теологических дум. Он понимал, что религиозная отсталость Умай не вызывает в нем отвращения, хотя лично себя не мог упрекнуть в идолопоклонстве. Он считал себя монотеистом, который так погряз в общем обмене веществ и прочей суете, что о нем несколько подзабыл Господь Бог. Его личная вера включала такой важный пункт: едва он совершит нечто необычайное, выделится из общей массы человеческого вещества, как Око Небесное заметит его и возвысит. Сейчас Василий частенько чувствовал ширму, которая отделяет его от неизъяснимых глубин космоса, где могло существовать всякое, и в общем радовался, что она стоит. А с бездной пусть общается Умай — пока эта ширма не рухнет и для него тоже.
      Впрочем, шулме все давалось не слишком тяжело. Она видимо не претендовала на спасение своей души, рассчитывая после смерти превратиться в какую-нибудь белку или куст орешника. Ее сильное, но неяркое сознание вливалось в ту глубину, которая прикрывалось лесом, чтобы в конце концов раствориться в ней. Этот процесс, видимо, казался Умай достаточно приятным и безболезненным, так что она не особенно даже испугалась, когда провалилась в очередную западно-сибирскую трясину. Очевидно в том ей поспособствовал какой-то лесной чертенок, чей злорадный писк Василий сумел уловить.
      — Василий, — первый раз обратилась она к нему по имени, — что-то тянет меня, пособи.
      Рютин выглянул из-за скособоченной ивы и заметил только голову Умай, торчащую из зеленоватой тины. Все, что он видел сейчас, казалось лишенным объема, просто нарисованным на какой-то зыбкой и тонкой поверхности. И Умай была нарисованной, и трясина тоже. И тут же он ощутил, что за этим рисунком скрывается что-то иное, настоящее пространство и настоящая колдунья, которая и в самом деле попалась в ловушку.
      Ему первым делом захотелось не помогать, а оторвать эту голову, чтобы потом подруга отложила в получившийся мясной кокон свое яйцо, набухающее лярвами. Интересно, как она выглядит, эта подруга?
      Он втянул воздух и прислушался. На свое удивление он заметил, что почти не чувствует флюидов страха Умай, и это несколько охладило его охотничий пыл. А потом он взял себя в руки. В человеческие руки.
      Он сломал верхушку у ивы и протянул ее ведьме. Та сумела выпростать руку из грязи и уцепиться. Но борьба с трясиной закончилась только пять минут спустя. Шулма была женщиной довольно солидной комплекции, кроме того, несколько раз ему хотелось, чтобы она ушла с головушкой вниз и перестала им руководить.
      Когда Умай выбралась наконец, — а это было похоже на то, что распахнулась дверь, ведущая наружу, — малоаппетитная женщина представляла собой что-то вроде большого комка грязи.
      — Собери-ка хворосту, — распорядилась она.
      Тут зверь-в-Рютине заставил его пожалеть, что он вытащил ведьму — не успела жизнь кое-как спасти, а уже распоряжается.
      Когда он вернулся с полной охапкой, шулма сидела в одном только оренбургском пуховом платке, который доселе приходилось ему таскать в своем вещевом мешке.
      Хотя хворост был сырой, огонь на удивление занялся быстро и весело.
      — Давай-ка водкой разотрем, — из вежливости предложил Василий.
      На удивление, ведьма быстро согласилась.
      Кожа у шулмы оказалась гладкая, конечно же, маслянистая, как будто даже лакированная немного. Когда его рука продвинулась от плечей пониже, он неожиданно почувствовал натяжение своих трусов.
      «Неужели ты позарился на эту медведицу? Это будет называться скотоложество.»— предупредил он сам себя.
      Однако медведистость Умай сейчас не казалась отрицательным свойством. Сейчас она сидела, по-женски точно прикрыв платком свои мясистые бока, но почти открыв тугие дыни грудей и налитые половинки зада.
      Василий увидел в шулме определенную соразмерность, верную подобранность округлых деталей и даже определенное изящество в подбородке, ушах, щиколотках.
      А зверю-в-Рютине была симпатична и мясистость, и маслянистость…
      Ладонь Василия двинулась от круглых коленей дальше, вглубь. Рука скользила как змея, туда, откуда разносилось пение ведьминского естества. Ее пальцы ухватились за «ствол молодого бойца» и попытались сбить прицел. Но те красные каналы, которые бороздили его тело, сейчас уходили дальше, пронзая пространство и любую плоть. Ящер, который гнездился в Рютине, неумолимо надвинулся на бедную ведьму, разложил ее вдоль мягкого пружинящего грунта и внедрился внутрь. Василий сам с удивлением наблюдал, что вытворяет находящийся в нем зверь с бедной женщиной. Сейчас он отчетливо ощущал напряжение и раскручивание сидящей в нем чужеродной структуры. В том числе и того канала, что тянулся прямо через член. Ящер явно пытался замучить Умай, получая именно от этого удовольствие и энергетическое подкрепление. И кстати, не только ящер, но и соединенный с ним цветок из семнадцати Пузырей.
      Зверь хотел как будто проткнуть ведьму и узнать, что там, за ней. Но не тут то было. Она быстро взяла себя под контроль. Василий почувствовал, что ладонь шулмы, оказавшаяся у него на спине, как бы ухватила его за крестец. В этот момент ящер-в-нем хотел впиться ей в глотку, но она успела рвануть какой-то корень.
      Корень этот относился к чужеродной структуре, но все равно стало очень больно. Василий, не успев огорчиться, увидел над собой стебель, уходящий в небо. Он мигом поднялся по нему вплоть до самого цветка, состоящего из семнадцати разнокалиберных Пузырей.
      И тотчас из-за сильного натяжения одна за другой стали рваться волокна и канальцы стебля. Он ощущал постоянное падение, и страшное головокружение, и тошноту. И одновременно что-то отчаянно сопротивлялось внутри Василия, доставляя все большую боль, которая не имела никакой привязки к телу, но вонзалась в центры ощущений. Из-за этого он закручинился, завыл, застонал, а взгляд его потемнел.
      Вскоре в темноте осталась лишь одна мерцающая ниточка, кроме нее он ничего не различал.
      Он двинулся по этой ниточке, становясь маленьким и незаметным. Боль закрасилась приятными, хотя и странными ощущениями. В конце концов он усох, стянулся в точку, он пришел туда, откуда когда-то явился, откуда пророс и выплыл, где не было ни времени, ни пространства, ни боли, ни мысли, ни привязанности, ни хорошего, ни плохого, ни «ты», ни "я"…
      Освободившись от мрака, он понял, что лежит на одеяле, постеленном поверх еловых лап, рядом с небольшим костерком.
      Боли не было, только сильная слабость. Над ним склонялось лицо Умай. Круглое и светлое как луна.
      — Посторонняя душа свернулась в тебе до размеров пшеничного зерна и соскользнула к отверстию тазовой кости. Если ты ее не разбудишь, она таковой и останется. Более того, через три года ее втянет и поглотит душа твоей плоти, которая там живет.
      Василий никогда не был любителем экзотики: африканок, вьетнамок, француженок… Ему всегда нравились тощие крашеные под блондинок девушки, что, конечно, было неоригинально и плоско. Но сейчас ему крепко пришлась по душе эта толстомясая азиатская ведьма.
 
       Зарубка 4. (лето-осень 2001 г., Западная Сибирь — Москва) «От каждого по способностям, каждому — по ушам»
      На следующий день после возвращения из тайги Василий снова отправился в медпункт. Сканер благополучно проработал всю неделю, пока пациент отсутствовал. То есть, проработал бы, кабы не сдох на неделю дизельгенератор.
      Когда Василий снова встал перед прибором и повернул к себе экран компьютерного монитора, он еще не знал, чем завершится процедура, и приготовился сильно расстроиться.
      Впрочем,перед зеркалом он уже убедился: красные прожилки исчезли с лица, спины, груди и живота. Вокруг самого Василия тоже было нормальное пространство, без всяких прожилок, каналов и незримых троп, а взамен симфонического пения окружающей среды вернулись прежние тоскливые звуки скрипящих дверей и лающих собак.
      Василий провел сканером вдоль всего организма, пристально глядя на экран компьютера: и никаких тебе следов той самой ящерной структуры. Лишь довольно бодрая окраска в районе желудка — ну да это гастрит.
      Василий увеличил разрешающую способность сканера — и опять ничего не засек. Подумал было о технической неисправности и прогнал тесты — сплошной окей. И только, когда запустил софт гиперсканирования, обнаружил небольшое зернышко между крестцом и отверстием тазовой кости — вот и все, что осталось от «ящерки».
      А следом подумалось, что это зернышко — возможно, вполне естественная врожденная деталь его тела, он же не доктор. И вообще, наверное, многое из того, что он «увидел» и «услышал», надо отнести на счет экстраморфина, водки, супчика из мухоморов и варева, которым угощала Умай. Дьявольское ведь получилось сочетание продуктов. Ну да, именно экстраморфин — исток всего это бреда, в котором теперь не разберешь, где правда, таинственное природное явление, а где наглый глюк. А красные прожилки — это просто дерматит, а всякие низкотемпературные структуры, сидящие внутри тела, — это просто неисправности сканера, или сбои программного обеспечения.
      Развенчав все недавние ужасы, Василий утопил остатки экстраморфина в первом же туалетном очке. А потом был недельный запой, далее охота, рыбалка, и снова все повторилось, то есть, запой, охота, рыбалка. Так пролетел месяц в чисто мужских радостях. В конце концов прилетели то ли геологи, то ли зоологи в голубом вертолете. Эти люди уходили в тайгу, а обратно аппарат летел порожняком и пилот был согласен взять попутчика, развлекающего его пустопорожними разговорами.
      И пришлось Василию вспомнить о том, что он хороший семьянин, и возвращаться домой, в Питер, где он ожидал получить большую взбучку от жены, сопровождаемую быстрым прикладыванием ладоней к его щекам. Но рукоприкладства не получилось. Жена, и папаша, и сынок, все отвалили по холодку за кордон на постоянное место жительства. Какая-то бумага, на которой Василий расписался, не глядя, где-то с полгода назад, оказалась документом об отсутствии имущественных претензий к супруге.
      Любимая семья укатила на Запад. Василий узнал об этом 25 июля 2001 года.
      А 5 августа начались беспорядки в Нью-Йорке. С Куинса заваруха перекинулась на Бронкс и Бруклин. Буйная толпа, состоящая из представителей низов и боков общества, чистила подряд магазины, поджигала лимузины и била на улицах любого, кто ей не нравился. Наркоманы курочили больницы, вытаскивая все, что годится для ширяния. Гомики трахали сплошняком то, что движется. Некрофилы — то, что не движется. Бомжи валялись в будуарах за миллион долларов с грошовыми раскосыми шлюшками и гадили по примеру всех революционеров в вазы севрского фарфора. В первые часы бунта полиция еще силилась навести порядок, а потом, потеряв от огня неизвестных снайперов с десяток человек, уже не совалась в опасные районы. Зато неизвестная дотоле группировка, назвавшая себя «Черные львы ислама», через своего лидера, доктора Джафара Акбара, заявила, что ситуация у нее под контролем, все схвачено, и, в самом деле, разбой на улицах прекратился. Но зато начались обыски с побоями и захват заложников в домах. А кроме того, снайперы стали просачиваться на Манхэттэн и бить в лоб, кого ни попадя.
      7 августа «Черные львы ислама» заняли одну из башен Международного центра торговли, и заодно растеклись по всем улицам восточнее Бродвея. Только после этого полиция признала, что не вполне владеет обстановкой. На момент такого стыдливого признания уже более трехсот человек переехало в морг за счет огнестрельной или ножевой дырки, а боевики-исламисты при помощи захваченных в плен финансистов уже пустили на свои нужды около десяти миллиардов долларов. В город были введены подразделения национальной гвардии — днем, чуть ли не торжественным маршем; оттого-то, наверное, и попали под плотный огонь снайперов с гранатометчиками, оказались отрезаны и почти полностью полегли. Брошенные на прорыв части морской пехоты и 101-й аэромобильной дивизии не смогли преодолеть под обстрелом минные заграждения и надолго завязли. Уже тогда отмечено было, что боевики пускают в ход чрезвычайно эффективное для городской войны оружие — преследующие кибермины «тараканы», вакуумно-вихревые боезаряды, «умные» ракеты и игольчатые пули. А также налегают на пропагандистскую работу. Редкая газета не писала о том, что правительство уничтожает собственный город, что с вооруженной оппозицией, представляющей обездоленные социальные слои и нацменьшинства, надо вести мирные переговоры.
      К тому времени разразился мировой финансовый кризис — банкиры и фирмачи, попавшие в лапы «Черных львов ислама», пытались перевести на новые счета и обналичить огромные суммы, по их указаниям проводились авантюрные валютные спекуляции и перепродажи акций.
      Первая попытка вызволить заложников в МЦТ обошлась дорого. Боевиков сбрасывали клерков, погибших под перекрестным огнем, к подножию небоскреба и вскоре там образовалось сплошное кровавое болото. Почти все политики, вся пресса требовали прекратить штурмовые операции и пойти на условия, выдвинутые «Черными львами» — в том числе снять арест со счетов тех воротил, которые были захвачены исламистами. Но президент Соломон Перлман понимал, что это приведет к мировому экономическому краху, и дал директиву на наступательные действия. Международный центр торговли заняла совместная американо-израильская антитеррористическая группа, которая предварительно залила небоскреб быстро твердеющим металлопластиком с помощью стратегических бомбардировщиков. Город Нью-Йорк был очищен от боевиков в результате месячных боев.
      Погибло около 2000 военнослужащих и полицейских, а также 27 тысяч мирных жителей, в том числе, конечно, и участников бунта. Потери собственно боевиков — «Черных львов» никто так и не узнал. В ряде районов, где исламисты применили отравляющие вещества и патогенную микрофлору, были проведены успешные дегазации и дезинфекции. Тем не менее, президент Перлман заработал прозвище «нью-йоркский мясник».
      Особенно вменялись ему действия проправительственных казачьих сотен, сформированных на Брайтон-Бич — в самом деле, казаки вешали да пороли бомжей и мусульман без особого разбора.
      В ряде американских городов начались еврейские погромы, которые были пресечены с помощью израильских добровольцев, переодетых в индейские костюмы. Из-за этого слова «индеец» и «иудей» стали практически синонимами.
      За «войну в Нью-Йорке» и вовлечение во внутренние дела США иностранных военнослужащих президент Перлман подвергся импичменту. Все прогрессивные газеты и ньюс-серверы в один голос взвизгнули: «Мы наконец уделали этого мясника!» Однако в течении года, вплоть до отложения Южной Калифорнии, в Америке ничего особенного не случилось и даже в немалой степени были устранены последствия финансового кризиса.
      Следующая вспышка насильственных действий случилась в Европе, в крупном финансовом муравейнике, Франкфурт-на-Майне, уже в августе.
      А в сентябре Василий доел последние припасы, хранившиеся на кухне. Его вес увеличился на три килограмма, однако впереди маячил призрак голода. Не на одну приличную работу его не брали: по черному телеграфу прежний наниматель шепнул, что В.С. Рютин кинул его в самый ответственный момент. В какую-нибудь свежеиспеченную фирмешку Василий тоже не мог всунуться — там яростно пахали старшеклассники-хаккеры, начиненные под самую макушку стимуляторами-амфетаминами. Детишки колымили не за бабки, а ради того, чтобы ночью соединить все доступные компьютеры в нейронную сеть и сотворить какое-нибудь кибервиртуальное чудовище. Но тут из Москвы неожиданно пожаловала далекая родственница матери, вернее даже бабушкиименуемая Асия Раисовна.
      Поскольку Василий прочно сидел без денег, ему нечем было угостить строгую немолодую женщину, прикрывающую седеющие волосы мусульманским белым платком. Но она сама угостила его и даже пригласила поработать в одной московской фирме — хоть и не слишком известной, но быстрой на расплату-зарплату. Работенка опять-таки из области динамического программирования, причем всего на месяц — но в конце пять тысяч баксов на бочку. Пожить можно было у Асии Раисовны, так что никаких квартирных расходов. Муж ее давно погиб в какой-то горячей точке, сражаясь то ли за правое, то ли за неправое дело, а дети лет пять как осели в Турции.
      Василий подумал и согласился, хотя точно не знал, кем приходится ему Асия Раисовна — двоюродной тетей или троюродной сестрой, а спросить было неудобно.
      С понедельника, как и принято, он вышел на работу. Директор фирмы, прозываемый Виталий Мухамедович, поставил задачу. А был это представительный мужчина в бороде, в каждом жесте которого сквозила нешуточная значительность. Казалось, он должен потратить на тебя, максимум, движение левой брови или правого мизинца.
      Помощник директора сбросил готовые программные модули и объекты на предоставленный «транспьютиум», мощный компьютер с параллельными процессорами и фотомолекулярной памятью, конечно же первосортного китайского производства. На китайских предприятиях вся крутая техника изготавливалась работницами, чья воля была подчинена психомотивационной программе «муравейник», а центры ощущений подвергались каждые двадцать четыре часа искусственному мультиоргазму за счет нейропептидных инъекций. Аппаратура изготовлялась сплошь по американским лицензиям, так что прибыли делили промеж собой пекинские красные правители и калифорнийские кибербароны, тоже, кстати, китайцы.
      Поставленная задача решалась лишь методами оптимизационного динамического моделирования. Однако Василий владел этим оружием, выкованным в подвалах «Майкрософта», так что из столкновений со всякими головоломками нередко выходил победителем. Поэтому он и сейчас смело кинулся на амбразуру, хотя далеко не расчухал, с чем, собственно, воюет. Как ему вскоре показалось, фирма балуется с не слишком легальными биотехнологическими делами. Ну, а ему, собственно, какое что.
      Когда Василий начал заниматься моделью, «силы ислама в Европе» вовсю развернули операции во Франкфурте. Полиция не выдержала мощной и быстрой атаки боевиков-моджахедов, так что, потеряв несколько бронемашин, покинула центральные районы города к западу от Ратхауса и Паульскирхе. В итоге немалое число банков вместе с толпой банкиров оказалось под исламистами и финансовая безопасность всего цивилизованного мира вновь стала стремительно таять. Но программист Рютин почти не смотрел телек и не въезжал в суть сообщений по радио.
      Единственное, что его заинтересовало в СМИ, так это сообщения о массовой операции по перемене пола в Индии и об искусственном ускорении умственного развития одного барана.
      К тому же, три дня спустя Василий осчастливился первой тысячей баксов, потратил значительную их часть на увеселения, именуемые сомнительными, поэтому страдал от амфетаминового будуна и его моральных сил хватало только на строчки программы.
      Задача, поставленная Виталием Мухамедовичем, была весьма странной. Некий объект, состоящий из неизвестных элементов, приходил в активное состояние, после чего начинал вести себя как тридцать тысяч независимых объектов. Однако все их параметры составляли, понимаешь, динамическое единство, да еще изменялись по совместным, то бишь интегральным функциям. А аргументами этих заковыристых функций выступали почти случайные воздействия, приходящие из хаотически бурной «внешней среды».
      В любом случае модель получалась громоздкой и сложной. Кроме того, начальство то и дело вносило дополнительные переменные в динамические функции и от этого становилось еще кислее.
      Почему-то к описываемому объекту приклеилось у Василия прозвище — ЯЙЦО. Уж больно он напоминал яйцо какого-то монстра, из которого проклевывается тьма мелких пронырливых гадов.
      Каждый день вел программист Рютин незримый другим людям бой, а помогала ему в этом Асия Раисовна.
      Тетя Ася проживала в небольшой квартирке на Университетском проспекте. Там Василий занимал каморку, где раньше, до своей кончины, жила большая сивая собака, оставившая свою шерсть на коврах и диване. (Пса, между прочим, расстреляли за удушение и пожирание пенсионера, который был занудой и соседом Асии Раисовны по лестничной площадке. Кстати, Василий однажды обнаружил за батареей разбитую ампулу от психопрограммирующего средства для зверей.) На работу приходилось ездить в метрошке до станции «Рижская». Московская подземка каждое утро встречала Василия омоновцами, которые выглядывали из-за бетонных глыб блок-поста и высовывали оттуда дульные части своего оружия. А в вестибюле стояли цепями транспортные милиционеры. Они были закованы в шлемы-горшки и бронежилеты-макси, а в руках сжимали детекторы ВВ и ОВ , похожие на палицы. В общем и целом силы правопорядка смахивали на пеших кнехтов, пришедших с утра пораньше на Чудское побоище. Милиционеры и омоновцы поводили стволами, детекторы искали металл и вынюхивали ароматы пластиковой взрывчатки. Иногда людям помогали здоровенные ротвейлеры, также облаченные в доспехи.
      Тем не менее взрывчатка рвалась, а яд травил, когда хотели. Когда того хотели неизвестные ангелы смерти.

      Смертникам закачивали жидкие взрывчатые вещества в закупоренные участки кровеносных сосудов или толстого кишечника, а кремнийорганические детонаторы вшивали под кожу.