Александр ТЮРИН
      ТРИНАДЦАТЬ УКОЛОВ
      (психоделический детектив)
      1
      Стояла ледяная осень 19.. года, года интересного тем, что никто не знал, чем он кончится. И кончится ли вообще. Как обычно толпа вдыхала, раздувая ноздри, запах жестокости. Как обычно худосочная интеллигенция маялась от своего невежества.
      Некоторые граждане, которые соскучились по мужской ласке вождей, скапливались на главной площади города и, широко разинув рот, требовали их воскрешения. Но литератор Боря Лямин рот раскрывал только, чтобы влить в себя популярную жидкость, ублаготворяющую сознание. Веяние времени заключалось в том, что он нередко пытался проехаться за счет собутыльников. Те в долгу не оставались. Поскольку такие дела не клеились, друзья вели себя злобно. И как-то раз, когда наступил черед всяких подначек, один вредный собутыльник подпустил Боре:
      - Мы все устали от твоей талантливой прозы. Нас всех от нее тошнит, поэтому больше не жди похвал. Заставьте меня пялиться на "Мону Лизу" сорок восемь часов в сутки и кончится это тем, что я разорву шедевр и использую его не по прямому назначению. Хватит тебе, Борис, быть глистом, пора на простор. Ты понимаешь, о чем я лопочу?
      - Понимаю. О чем? - послушно отозвался Боря.
      - Издай ты книжку, лопух. Связи, блат, блют, партийность, народность - ничего этого на нынешний день не требуется. Завтра все может изменится, а сегодня - деньги на бочку и вперед.
      - Издать? Это как? - Лямин чувствовал, что у него не дрогнула ни одна извилина в мозгу.
      - Сядь да покак, Борис. Едва четыре тысячи баксов облагородят твой пыльный карман, сможешь ты стать солнцем русской литературы, могучей кучкой. Если, конечно, тебя удовлетворит умеренный тираж и ты не собираешься как лампочка Ильича проникать в каждую избу. Совет я тебе дал бесплатно, пользуйся. Постарайся вытянуть из колоды трех-четырех "тузов" я про жирные кошельки. Соображаешь?
      Свет понимания по-прежнему отсутствовал в тусклых глазах Бориса, поэтому советчик продолжил.
      - Пошарь в записных книжках - могут пригодиться какие-нибудь дорожные попутчики с большими чемоданами, одноклассники, которые продавали тебе жвачку за рубль, ребята с твоего курса, что круто взвивались по комсомольской или партийной линии. Почти все они сейчас обросли финансовыми жирами. Попробуй поверить: люди, близкие тебе не более, чем зулус Мандела, могут быть связаны с тобой кредитной ниточкой. Попаси их. Или я тебя не уважаю. Или мы все тебя не уважаем.
      Слова запали, вернее провалились в душу Бори, недаром же она напоминала то ли погреб, то ли колодец. Полумолодой полухудой полулысый литератор Лямин давно уже отставил мечты о вхождении на книжные полки районных читален и пробавлялся тем, что сочинял предисловия, междусловия и послесловия к книгам более весомых товарищей по писательской партии. Или переписывал на удобоваримый манер невнятные переводы-подстрочники забугорных эпопей-опупей про мужиков с большими мечами и баб с большими сисями. Но если попробовать?..
      Альфред Мамедович Гасан-Мамедов запросто мог отвалить полторы тысячи "зеленых" и не моргнуть ни одним своим глазом-черносливом. Знакомство с ним состоялось лет пять назад в сухумском самолете, когда джигиты еще не брались за базуки и фаустпатроны, а приторговывали на базаре хурмой по три рубля. Во время авиарейса Боря с Альфредом то и дело устраивали социалистическое соревнование. Пытались обставить друг дружку в стихотворчестве на тему толстых южных ляжек и низких попок своих попутчиц. Тогда и обменялись телефонами - не поймешь зачем, учитывая, что Альфред являлся инструктором комсомольского райкома, Боря же - вольным тунеядцем.
      А нынче железная дорога, отняв последние деньги, доставила Лямина на станцию Репино. Дальше, по правой крайней тропке, он двинулся сам. (Налево когда-то находился спортлагерь пароходства, где в палатках визжали из-за половых извращений моряцкие девки - страдали за чемоданы с "монтаной". Туда Бориса пускал пожить приятель - мастер спорта, но приходилось отрабатывать гостеприимство, безуспешно сдавая нормы ГТО.)
      Хозяин для затравки похвалился домом-виллой. Экскурсия началась с андерграунда, то есть подвала, где располагались пинг-понг, сауна и электрогитара с усилителем фирмы "Фендер".
      И дальше с выпендрежем и чувством самоудовлетворения демонстрировались первоэтажные охотничьи трофеи (рога, спиленные у невезучих лосей и невеселые головы, отнятые у мишек), второэтажная электроника (утробно урчащая, жалобно попискивающая, заманивающая в душещипательные компьютерные миры), третьеэтажные сортиры с ароматными унитазами в голубой горошек и музыкальными бачками. После экскурсии уважаемый хозяин завел возможно уважаемого гостя в гостиную. И там, у камина, заслоненного решеткой, свистнутой со старинной могилы, стал выведывать творческие планы. Затем на пару и даже несколько соревнуясь, хозяин и гость распатронили некоммерческую и коммерческую литературу всех времен и народов за поверхностность, жалкие претензии на глубокомыслие, убогий список сюжетов и дешевую игру на эмоциях. Затем Альфред взял рукопись Лямина и наугад заглянул в нее.
      "Холмс-младший [сын знаменитого сыщика от миссис Хадсон, тоже сыщик А.Т.] отложил в сторону виолончель, бросил в рот горсть ассамской цветочной пыльцы и запил ее "скотчем" (на два пальца) с содовой.
      - Vutson (Ватсон), - обратился он к своему собеседнику, расположившемуся в соседнем типично викторианском кресле.
      - Watson (Уотсон), sir, - отозвался тот.
      - Правильно, Уотсон. Я придал своему голосу русский акцент.
      - А я очень люблю русскую литературу. Помните, "то как зверь она завоет, то подарит три рубля..."
      - Dear friend, мы все ее очень любим, но что вы еще заметили необычного?
      Уотсон-младший [сын того самого Ватсона, тоже доктор - А.Т.] сделал затяжку из турецкого чубука и подумал: "Где иллюзия, где явь? Более правдиво то, что я чувствую, вдохнув обычный воздух или втянув ноздрями пряный дым малайского табака? В одном случае в моем мозгу выделяются эти вещества, в другом те. И по какую сторону истина?..
      - Ничего необычного я не заметил, Холмс. Ровным счетом.
      - Я бы не сказал, что такой ответ меня порадовал, - Холмс пожевал бетеля и, извинившись, сплюнул длинной красной слюной на ковер. - Сегодня утром, когда я зашел в кабинет - через пять минут после вас - в воздухе был запах хорошо смазанных сапог.
      - Но в Англии никто не носит смазанных сапог.
      - Вот именно. Следовательно запах оставил здесь "товарищ" из СССР.
      - Towarizsch (Тоуварижч)? - переспросил Уотсон, - русский?
      - То-ва-рищ. Советский. Это слово происходит от тюркского "товар", что значит, по-нашему, по-английски, скот.
      - Но чем этот "владелец скота" здесь интересовался?
      - Может быть папкой с материалами об убийстве начальника водонапорной станции в Ист-Энде.
      - Холмс, я не понимаю. Какое отношение советский может иметь к лондонскому водопроводу?
      - Нынче советский в Англии скорее всего агент ГПУ. Не забывайте, на дворе - 1926 год.
      - Хорошо, old fellow, больше не забуду.
      - А водопровод, Уотсон, в принципе - оружие массового поражения, ОМП.
      - В самом деле, что вы говорите! - ошеломленный джентльмен втянул слишком большое облако дыма и, испытав приступ кашля, задумался о газовых атаках времен первой мировой.
      - Не такие уж крупные дозы химических веществ, введенные в воду, могут серьезно изменить миллионы лондонцев. Их поведение, темперамент. Эти химикалии сродни по воздействию недавно открытым ферментам, что выделяются железами внутренней секреции и управляют человеческим организмом.
      - Но зачем? - Уотсон чисто английским движением поднял брови домиком.
      - Вы знакомы с историей последней русской смуты? Люди легко поддавались внушению, теряли контроль над собой, кричали, ругались, впадали в истерику. Совсем как наши футбольные фанаты. Русские точно так же хотели отправить судей, то есть власть имущих, на мыло, точно так же требовали изменить счет игры, то есть переделить собственность...
      Уотсон покрутил кончики усов, что было у него признаком сомнения.
      - Вы считаете, что руководящие "товарищи" спаивали какой-то химией толпы пролетариев? Не было ли достаточно убеждения, демагогии? А желание поверить красивым "около-райским" лозунгам не объясняется ли тремя годами неудачной, всем осточертевшей войны.
      - Вовсе я так не считаю, дружище Уотсон. Тогда блокировка умственной активности включалась иначе. Да, действительно, Англия двадцать шестого года отнюдь не Россия семнадцатого. Но механизм блокировки существует. И его можно задействовать химическим способом.
      - Вы полагаете, Советы синтезировали какие-нибудь вещества, которые способны переиначить британские умы?
      Холмс ответил не сразу, потому что скручивал сигарету с марихуаной.
      - Не обязательно синтезировать. Можно просто найти. Уотсон, вас же видели во Внешней Монголии и внутренних районах Бразилии. Колдуны и шаманы применяют различные средства для укрепления своей психической силы и ослабления сопротивляемости у благодарной, так сказать, публики. Взять, например, сок мухоморов или водяного растения аяухаски. Конечно, и мне странно, что все необходимое для возбуждения-торможения психики можно найти на лоне природы. Но надо честно признать, что в этой самой природе произрастает система ключей и замков к нам, горделивым двуногим. И, пожалуй, первобытные дикари разбираются в ней получше британцев, хоть и не носят подштанников.
      - Я где-то слышал, Холмс - может на улице - что химическая сигнальная система самая древняя. Вдруг, тот или иной большевистские лидер существо, что способно выделять ферменты страха и возбуждения? Когда человек толпы ловит их своими носовыми рецепторами, то у него затемняются некоторые зоны мозга, предположительно левополушарные, ответственные за позитивное логическое мышление. Так что, получается, товарищи вожди происходят по прямой линии от муравьев и термитов.
      - Не будем углубляться. Тем более, что с Советами у нас дипломатические отношения... Ага, миссис Хадсон, то есть мама, принесла свежие газеты... Значит, пора обедать... А ведь произошло кое-что действительно интересненькое, Уотсон.
      - Что именно? Королева свалилась с горшка и сломала корону в трех местах?
      - Сегодня, то есть 4 мая 1926 года от Рождества Христова в Англии началась всеобщая забастовка. Из незанятых полезным трудом формируются полчища тех, кто ищет социальной справедливости. Вот, пожалуйста, газета "Таймс" принесла ужасное известие: толпа возбужденных профсоюзников ворвалась в кондитерскую и выдернула кофе со сливками из-под носа пожилой дамы.
      Тут Уотсон впервые побледнел. А Холмс, как обычно, не переменив спокойного выражения лица, продолжил:
      - Я заинтригован, неужели существует формула социальной справедливости? Форд эксплуатирует рабочих. А они его нет? Ведь пришли на готовенькое; идея, организация, техника - все его."
      Альфред посидел с полминуты, подбирая нужные слова.
      - Ладно, сойдет, хотя зачем этот 26 или там 17 год? Кому они сейчас нужны? - наконец произнес вилловладелец уверенным голосом издателя, принимающего текст у робкого, бледного, влажного автора. - Надо бы что-нибудь попроще. Про то, как Петя изменил с Машей, Наташа с Васей, Петя с Наташей, Маша с Васей и, наконец, Петя с Васей и Маша с Наташей. Или про то, что рэкетиру Пете стало скучно и он принялся бить кооператора Васю, однако работать в одиночку было неинтересно и Петя позвал на помощь рэкетира Колю. Вася же, сговорившись с Колей, взял да угрохал Петю... Ну и так далее.
      Потом хозяин все-таки вынул из сейфа кулек туго набитый жеванными отечественными купюрами, эквивалентными полутора тысячам баксов.
      - Как придать силу рублю? - задумался он.
      - Отдай его мне, - подсказал Боря чудодейственный рецепт.
      - Ну, пользуйся, - вилловладельцу хватило всего лишь записки с Бориным обязательством - вернуть через три месяца с 30% "наростом".
      - А если я потеряюсь? - пошутил Боря.
      - Я тебя поймаю, - тоже пошутил Альфред. - Как предпочитаешь, на живца или блесну?
      И должник понял, что его обязательно найдут, поэтому волноваться за кредитора не стоит. Как колобок прокатился Альфред сквозь все исторические передряги и просто увеличил свой вес, сменив прежний пронзительный облик молодежного заводилы на мудрый вид тихого воротилы. И это естественно Боря решил не завистничать - просто прежняя верхушка поменяла перья власти на шерсть богатства. Могло быть и хуже. К тому же стал Альфред цивилизованнее. Раньше от него пользы было как от таракана, а теперь Гасан-Мамедов поддерживает прогресс в Борином лице.
      В довольно приподнятом настроении Лямин побродил с прихлебываниями пива по загородной местности. А когда вернулся домой, чтоб еще увеличить дозу счастья, позвонил художнику Васе Тряпичкину - занудливому алкашу с бельмом в глазу, которому природой было скупо выделено лишь одно положительное свойство. Зато какое! Из его пальцев - отростков деревянного цвета, пропитанных беломорным духом - выходили такие сочные картинки, такие кости, черепа, мускулы, сухожилия и режущие предметы, что жизненная правда бледнела перед ними, а по телу зрителя пробегали зуд и щекотка. Этот неприятный тип, бывший мясник, бывший работник морга, мог сделать вашу книжку приобретаемой народом на "ура", даже если б состояла она из одних тягучих соплей.
      Боря набрал номер и услышал громкий алкогольный бред. Бред продолжался пять минут, касался разных тем и не собирался затыкаться. Первый вывод, который напрашивался - "бабки" на пьянку у Василия нашлись. Наконец, Тряпичкин немного охрип, успокоился и доложил, что навестил его некий Гасан-Мамедов. Предложил срочную работу, кинул на стол аванс. Который в два раза больше, чем весь гонорар от Бори. Серьезный заработок светил Тряпичкину. И бредил он оттого, что колымить на Гасан-Мамедова не хотелось и что пришлось так по-жлобски Бориса-собутыльника наколоть. Однако, отказаться от весомых монет - совесть не подымалась. Ведь питие требует жертв. А без пития вся жизнь покажется одной огромной, невесть зачем приносимой жертвой.
      Тут настал черед Борису выдавить нутряной беспомощный стон и шмякнуть трубой телефонной об стену. Без Тряпичкина книга теряла втрое. Получится ли вернуть "нарост" Гасан-Мамедову? А сам долг?
      Стоп, движок. А если Гасан-Мамедов сам устроил так, чтоб Боря не сумел отдать тяжкий долг? От кого этот сраный Альфред узнал о Тряпичкине? Да от самого Бориса. Гасан-Мамедов выудил из него все, что может затем сыграть. После чего подлец-миллионщик как-нибудь догадался, что тряпка-Тряпичкин самое важное звено в издательской цепочке. Зная эту дурацкую фамилию, выяснить место проживания для ушлого Гасан-Мамедова было делом детсадовским.
      Да, сошлись концы с концами и очень фиговый узел образовался. Гасан-Мамедов сделал все необходимое, чтобы Боре вовек с ним не рассчитаться. Долговые проценты будут расти как бамбук в мокрую погоду, а гнусавый голос по телефону станет периодически угрожать расправами, переломами и сотрясениями.
      Значит, Гасан-Мамедов хочет ввергнуть свободолюбивого Борю Лямина в зависимость, обратить в холопское звание, приковать к веслу на галере. И это в лучшем случае. В худшем - прикажет накрутить из Бори фарш. Лямин еще добросовестно понапрягал свои лобные доли. А выходило только одно: Гасан-Мамедов - гад и в том вся суть.
      Боря Лямин был невротик. Он был ранен в нервную систему при обороне своей "суверенной территории" еще во времена владычества "товарищей". Беспокойство сейчас распространилось по всему телу, залезло, пользуясь давно подогнанными ключами, в каждую клеточку. Боря заметался по комнате как зверь по узкой клетке в провинциальном зоопарке, забросал стульями, вулканически задымил сигаретами, захлебал водку и воду, замедитировал. Однако, не легчало. Да как могло полегчать, если на личность, сроду не ходившую под седлом, набросил уздечку какой-то прохвост! Прохвост захомутал Борю, воспользовавшись одной единственной его слабостью - тягой к печатанью.
      Средства, даже самые транквилизаторские, не успокаивали. Тогда Боря, метнувшись, схватил газету, уже отправленную в санузел. Судорожными движениями выдернул страницу, полную рекламных воплей, и в ней выискал беспокойным своим взором телефон близлежащего врача-психиатра, предлагающего услуги в наведении здоровья на мозги.
      Врач явился через полчаса, вежливый, внимательный, поинтересовался событиями из далекого детства, включая занятия онанизмом и ковыряния в носу, после чего определил способ снятия напряженки. Десять шприц-ампул японского препарата сцеволин (имечко, надо полагать, в честь римского джигита Сцеволы, который спокойно, без выкриков поджарил свою руку вместо шашлыка, чтобы показать врагам, какие они суки). Колись таким снадобьем через день, также при оказии, и за пару недель превратишься из визгливого невротика в нечто похожее на утес. А все вокруг станет тучками на твоей груди. Причем сцеволин не наркотик, к нему нет привыкания, после него никакой ломки. Эта штука, напротив, высвобождает страхи с фобиями, отчего ты делаешься не более закомплексованный, чем свежевылупившийся цыпленок.
      Лямин отслюнявил гонорар и врач не без удовольствия на лице вышел за дверь. Боря тут же потянулся к ампулам и обнаружил, что тех не десяток, а вся чертова дюжина. Ошибся, докторишка-лопух. Ладно, через пару недель может и получит излишек назад.
      Лямин укололся и наступило успокоение... Впрочем, наступило оно не сразу. Тело сперва сделалось горячим как чайник, казалось, даже пар повалил из ушей и носа. Грипп, тиф или какая-другая лихоманка? Боря тоскливо перебирал сведения медицинского характера - судя по газетам, сейчас разных хворей больше чем мух на потолке.
      Болезнь быстро усугублялась - жар, напоминающий вязкую тягучую жижу, собрался где-то в районе темечка. Голова так накалилась, что мысли принялись с треском лопаться. Потом в ней словно разошлись полюса источники напряжения - отчего, как прибредилось Борису, посыпались разряды и высветился некий конус. Конус не только сиял, но и вроде был вставлен из ниоткуда в обычное пространство. И вот под действием разрядов, садящих из башки, как из неисправного трансформатора, во "вставке" закрутился вихрь, который чуть погодя сгустился в волокна, а те уже сплелись в смутную фигуру.
      Нежданно-негаданно образовался мужик в плаще! (Развевающиеся полы отчасти напоминали черные крылья). И тут Борис, хочешь не хочешь, стал перетекать в новоявленное привидение - словно сам был током, а переключатель направил его из одного проводника в другой. Потекли зрение, слух, нюх, уцелевшие мысли. Когда ток закончился, Боря почувствовал себя стоящим. А собственное лежащее тело осталось лишь зыбким пятном.
      Лямин не слишком удивлялся чрезвычайному происшествию, потому что был захвачен одним стремлением. Его воля кипела и пыталась пробиться через затычку на своем пути. Не нужен этот Альфред!
      Опустилось какое-то затемнение, похожее на большой бархатный занавес, а когда он поднялся, то Борис обнаружил себя на платформе станции Репино. Причем, теперь он оказался не ниже, а выше других граждан, да и плечам требовался больший простор. Однако это обстоятельство было столь мало интересным, как и выборы короля в солнечном Лесото.
      Уже смеркалось, но Борис знал куда идти - по правой крайней дорожке до... Он подождал, когда сгустится смутный облачный вечер и кинул псу, стерегущему виллу, пожевать мясца. Мясца, насыщенного крутой дозой димедрола. Потом перебрался через забор, вырезал стекло и протиснулся в притопленное оконце подвала. Аккуратно обогнул пинг-понговый стол и усилитель "Фендер", вскарабкался по приставной лесенке, через люк, на первый этаж. Спустил со стенного гвоздя двустволку десятого калибра, из ящика красивого резного столика позаимствовал несколько патронов "на медведя". Зарядил стволы, снял с предохранителя, положил пальцы на спусковые крючки.
      Хозяин обнаружился на втором этаже - отдыхал в кресле лицом от двери. Пиликал и помигивал телевизор, отдыхающий гражданин, скорее всего, дремал, его прилизанная макушка чуть-чуть склонилась набок. Лямин поднес ствол к спинке кресла, пытаясь определить, в каком направлении находится комок деятельных мышц под названием "сердце".
      Палец дожимает спусковой крючок до упора. Вместе с громом хозяин катапультируется на пол, зато все брызги тонут в обивке кресла. На пиджаке у вылетевшего неаккуратная дыра, пускающая легкий дымок, внизу что-то журчит. Лямин выдергивает вилку телевизора и гасит свет. Спокойной ночи, Альфред Мамедович. Двустволка с аккуратно протертыми прикладом, цевьем и спусковыми крючками отправляется на стенной гвоздь - украшать ковер, неизрасходованные патроны ложатся отдыхать в ящик. И вот уже Лямина встречает ночными запахами сад. Надо торопится на последнюю электричку...
      Боря открыл глаза, пошевелил слабеньким членами. На часах пять утра, где-то коровы мумуканьем приветствуют начало нового дня, волки же с довольным урчанием сытых утроб отходят ко сну.
      Тело было разжиженным, но нигде не болело, не свербило и никаких напряжений. В голове - чисто и свежо. На такое состояние Боре не хотелось жаловаться, ведь явно полегчало. Как-нибудь все образуется. Работает-таки сцеволин. Да поджарьте Боре сейчас задницу на сковородке, и то он будет радоваться, что до золотой свадьбы заживет. Все, как давно уже не бывало, доставляло удовлетворение: и дополнительный храп, и дурацкая книжка про колдунов и "дураконов", и соплевидный фильм про бестолковую коротышку из Мексики. А что приснилась-привиделась чушь про мокруху на даче - разве кому-то от этого стало хуже или грустнее?
      Вскоре после несытного, но приятного обеда, раздался стук в дверь. Через десять секунд в прихожей толпились приземистые милиционеры в формах или кургузых кожаных плащах. Недолго потолпившись, визитеры стали быстро расползаться по тщедушным комнаткам хрущобы, так что и не уследишь. Наконец, выделился главный из них, маленький белесый живчик.
      - Догадываешься, Лямин, что у нас в Афгане с такими как ты делали?
      "Лишь бы не контуженный", - взмолился про себя Боря. Его собственный дядька, контуженный на войне, сильно выпроставшись из окна, плевал в праздничные дни на гуляющую внизу публику. Но однажды, увлекшись этим делом, отправился вслед за своим плевком.
      - Догадываюсь, товарищ лейтенант. Случайно попадали им пулей в затылок. Умную голову легче подстрелить - она большая.
      - В этом твой ум проявляется? - непримиримо проявил себя милиционер, швырнув на стол долговую расписку, оставленную Борей у кредитора.
      - Одалживать даже Карл Маркс не запрещал. А если Гасан-Мамедов нарисовал свои денежки каким-нибудь неправильным образом, то это ваши внутренние дела.
      Малыш-следователь аж взвился.
      - А ты красиво его кокнул? Значит, любишь должки, которые отдавать не надо. - Ввиду слабой реакции Бориса лейтенант переключился "на публику". Знал ведь гад, что долговая расписка не документ.
      "Ну и ну, сон в руку оказался, сразу ясновидение и ясночувствование у меня прорезались". Боря не обрадовался ни своему экстрасенству, ни безвозвратной ссуде - хотя полжизни мечтал о подобных вещах. Или, возможно, легкая подсознательная радость и проскочила мышкой, но быстро скрылась, сменившись тревогой. Впрочем, сцеволин еще действовал размягчающим образом.
      - Есть вещи поважнее денег, сударь, - торжественно заявил Боря и уточнил. - Разве это слова "гада"?.
      - Не думай, Лямин, что я уважаю придурков. Ладно, двинулись.
      - Нажмите на тормоза. Санкция на арест - где?
      - Ты задержан по подозрению в убийстве Альфреда Мамедовича Гасан-Мамедова. Я - следователь Фалалеев.
      2
      После весьма насыщенной ночи и утомительного дня я покинул мрачную обитель, дав подписку о невыезде. Все это время работал конвейер, допрос за допросом. Я не взбесился, потому лишь, наверное, что доза сцеволина меня еще кое-как утешала.
      Конечно, я мог произнести все нужные ментам признания - если бы со мной поработали "добровольные помощники" следствия из числа сокамерников. Однако молодой специалист Фалалеев играл все-таки по правилам.
      Я ему всю правду рассказал, конечно же, исключая видение - не стоит разлагать ядовитыми оккультными словами нежный милицейский ум. Алиби, слава Богу, железными оказалось. В то время, когда Гасан-Мамедову раскурочили грудную клетку (точь-в-точь мой сон), я все-таки валялся дома под балдой. И старушки, высаженные на скамейке у подъезда, стали мне союзницами, подтвердив мою неподвижность. Тоже и сосед по площадке, который весь вечер пилил на лестнице какие-то колобашки. Кроме того, около виллы Гасан-Мамедова обнаружились следы башмаков, куда более здоровых, чем мои аккуратные тапочки. В общем, белобрысый следователь Илья Фалалеев и мог бы помариновать меня, но от афганских боев у него мозги, как выяснилось, не вылетели. В общем, он пораскинул ими и выставил меня на улицу.
      Сто пятьдесят тысяч. Мои и не мои. Счастье или горе? Не в силах ответствовать на сей вопрос, направил стопы к второму своему филантропу Михаилу Петровичу Сухорукову. В отличие от скороспелки Гасан-Мамедова, этот товарищ с давних пор отдавал всего себя (и брал взамен у других) на высоких, хотя и закулисных постах. За что получал от довольной им советской родины благодарности в письменном виде, вымпелы, бюсты вождей, именные часы и шашки (те, что для кромсания врага и те, что для отдыха с друзьями). Все это наглядно присутствовало в его большой сталинской квартире дома стиля "ампир-вампир". Присутствовали и те подарки, которые он делал сам себе, умело пользуясь служебным положением: иконы, фарфор, серебро-Фаберже и такое прочее. Товарищ Сухоруков, отбарабанив свое на передовых рубежах, сохранил красивый революционный хохолок на голове, стал пенсионером и преподавателем капээсэсной истории в том самом вузе, где мне удалось поучиться.
      В моей голове даже сохранилась такая картинка - на экзамене, где я обречен на муки и пытки, личность нездешней наружности лопочет на советско-вьетнамском диалекте: "това-рися Ле-нин и това-рися Круп-ски вдва-ем меч-тали о проли-тарски лево-рюци", а товарищ Сухоруков только сладостно кивает и приговаривает: "Правильно, товарищ Фан Вам". Конечно же, преподавателю льстило, что слушать его лекции, оторвавшись от своих бананов и АКМов, явился из далеких джунглей даже Фан Вам. А я оторвался всего лишь от яичницы-глазуньи, поэтому товарищ Сухоруков ел меня поедом за какой-то седьмой съезд КПСС, который в моем мозгу скрестился с восьмым.
      Страничку из моей рукописи пенсионер-съездовед тоже прочитал. Кажется, эту:
      - Мне удалось засечь след "товарища", Уотсон.
      - Неужели, Холмс. Я не верю своим ушам.
      - Его видели в пивной, в Тилбери, в компании с местным профсоюзником. Он был опознан, потому что добавлял пиво в водку для получения так называемого "ерша".
      - Worsh (уорш)? Какое странное название и странные вкусы! Однако, если мы поторопимся, то успеем на четырехчасовой поезд.
      - Уотсон, Уотсон. В доброй старой Англии всеобщая стачка, первая, может быть, со времен Уильяма Нормандского. Ах да, чуть не забыл, тогда не было профсоюзов. Однако, мы сдвинемся с места. На автомобиле шведской фирмы "Вольво". Четыре цилиндра, двадцать четыре лошадиные силы, то есть примерно шесть носорожьих, скорость огибания пространства-времени до 60 миль в час.
      Холмс и Уотсон вышли на Бейкер-стрит, где мрачный забастовщик в кепке спросил их:
      - Почему я работаю, но ничего не имею?
      - Потому что вы, наверное, работаете над собой, - отразил Холмс.
      - Труд должен быть первейшей потребностью, - кинул прохожий.
      - Советую это проверить на себе.
      Тогда угрюмый тип прошелся по начищенным штиблетам джентльменов.
      - Если вы меня не извините за это, я погуляю по вашим котелкам, предупредил он. Уотсон хотел вытащить перчатку и отхлестать обидчика по щекам, но Холмс остановил: "Это бедное дитя не ведает, что творит, простим его." После чего изящным приемом джиу-джитсу отправил "бедное дитя" головой в урну. "Прощение не исключает воспитания".
      Через полтора часа два джентльмена, покинув кабину модели "Якоб" вступили на территорию дважды краснознаменной пивной "Струя вождя".
      - Где мы можем найти мистера Ривса, любезный? - спросил Уотсон у красноносого человека за стойкой.
      - На бороде, - неучтиво ответил русской прибауткой трактирщик. - Ну а вам-то какое дело?
      Красноносый сплюнул, глянув на джентльменистую наружность спросившего, и отвернулся.
      - Послушайте, синьор помидор, не соблаговолите ли... - иронически выступил Уотсон, но трактирщик, не оборачиваясь, отрезал.
      - Товарищ помидор. Он тоже красный. А теперь советую оказаться по ту сторону двери.
      - Но может хоть кружечку пивка принесете?
      - Тебе надо, ты и неси, - не оставил никаких надежд мужчина.
      - Почему такой пролетарский голос и манеры ирландского каторжника? встрял Холмс. - Вы же частный собственник и вам есть что терять.
      - Эту стойку сраную?! Fuck you, shed. Я стану начальником госпивной и не надо будет заботиться о том, чтоб купить подешевле да продать подороже. План будет. Понял ты, временный. А теперь чеши отсюда.
      - Дай нос, - неожиданным образом отозвался Холмс. Хозяйчик пивнушки от изумления выпучился и икнул. А джентльмен вдел свои пальцы в ноздри мужчины и, потянув на себя, трахнул своим высоким лбом в его приземистый приемом, распространенным у сицилийских разбойников. Пивнушник опрокинулся назад и, ударив стену, ненадолго обмяк. А когда снова ожил, то взгляд его из орлиного стал воробьиным.
      - Считайте, что вы сделались начальником госпивной, - выдержав паузу, произнес Холмс, - а я начальником треста госпивных. И вы не выполнили план... Ну, где же Ривс и его новый приятель по имени товарищ Пантелей?
      - Час тому, как они уехали в киношку "Лучший мир", так ее теперь кличут. Это налево, с полмили топать. Там Ривс выступает перед рабочими-транспортниками.
      - Ну, прощай, начальник струи. Прости меня, нос. Или, Уотсон, съедим еще тут по бифштексику?
      - Вы же знаете, я вегетарианец. Мне мясо жалко.
      - А ему нас? Это му-му рогатое нас бы пожалело? - и Холмс пронзительно взглянул на трактирщика.
      - Зачем вы так, Холмс? - обратился Уотсон с попрекающим словом, правда уже на улице.