Когда-то ее звали Аня. Анечка. Еще она помнила, что ей тогда не хотелось мыть руки перед едой. Перед бульончиком, фрикадельками, клецками, творожком, сметанкой, сладеньким. «Анечка, ешь бульончик. Как доказал академик Опарин, жизнь без него невозможна», – говорила бабушка. Теперь эта еда являлась ей только во сне: тетушки пышки, дядюшки пельмени, братцы голубцы. Разве можно их есть, их можно только трогать и гладить… Теперь ее не заставляли мыть руки. Еду, ставшую просто едой без каких-либо отличий, бросали раз в день, прямо на земляной пол. Руки были покрыты коростой. Больная обветренная кожа срослась с грязью в какую-то едва гнущуюся бурую кору.
      Вначале еще она вспоминала свои игрушки, Барби из хорошего дома и не слишком воспитанную Варьку, абсолютно дикого хомяка Фому, электронного кота Василевса, демонстрирующего нескончаемые чудеса техники, и безразмерную надувную динозавриху Диньку. Но потом она перестала играть с ними внутри своей головы. Может, потому, что они поднадоели ей еще там, в прошлой жизни. А может, потому, что голова стала совсем маленькой и в ней ничего уже не помещалось. В этой яме голова засыхала и съеживалась, как апельсиновая корка. Что такое апельсин? Апельсин – это разновидность солнца на земле. Солнца она никогда не видела, даже днем. Но вот ночью, сквозь небольшую щель, которую оставлял наверху «дедушка», чтобы можно было дышать, она видела кусочек звездного неба. И две-три звездочки. Она научилась различать их. Одна, совсем маленькая, по имени Аня. То есть звезда только кажется маленькой на таком расстоянии. Cвет от нее летит сто миллионов лет, летит себе и страшно скучает. Еще у нее огромные руки и ноги. То есть звезда, конечно, шар…
      Иногда удается почувствовать себя такой звездой, и тогда у нее есть ноги, чтобы бежать по небу бесконечно долго, и руки, чтобы ловить планеты, и дыхание, чтобы зажечь полмира. И после того, как она себя так почувствует, ей просто начхать и на эту яму, и на этот холод, и на этих кусачих букашек.
      Люк заскрипел и открылся. Возникла голова «дедушки». Она называла его дедушкой за седые пряди в черной, как гуталин, бороде. А еще потому, что он ни разу не ударил ее своей похожей на лопату рукой.
      – Ну, невеста, вылезай.
      – Гулять, да?
      Неужели она сегодня сможет погулять? Ничего, что уже стемнело. Сейчас она увидит целое небо!
      – Да что-то вроде этого.
      Он опустил вниз лестницу и протянул руку, потому что задубевшим пальцам девочки было неудобно хвататься за перекладины.
      – Ну как, ночью не холодно? – спросил он.
      Голос заботливый, но неужели он не знает, как тут может быть холодно. Наверное, не знает. Однако и она сейчас не так купается в соплях, как раньше, привыкла, что ли.
      – Да ничего, терпимо, я же это шкурой закрываюсь, которая от мертвой овечки осталась. Овце ведь ночью не холодно.
      Рядом с «дедушкой» появился другой – неприятный дядька. Когда ее привезли сюда, вытащили из машины и развязали глаза, перед тем как спустить в эту яму, она пробовала заплакать. Так он ей чуть ухо «с корнем» не оторвал. После этого у нее слезы навсегда прошли.
      – Овэчка, овэчка, бьется так сэрдэчка…
      Чушь какую несет. Дурак в натуре.
      – У тэбя пальцэв мыного?
      Вот липкий, как какашка просто. Не дает по небу гулять. А небо так близко. Там интересно, там, к примеру, есть и гиганты, и карлики. Но гигант не обязательно сильнее карлика. Крепенький карлик может гиганта распатронить, особенно если на пару с другим карликом. Распухший гигант может вдруг лопнуть, ошметки во все стороны, и на этом месте одна ерунда останется, черная дырка то есть.
      Все качнулось перед глазами и ненадолго расплылось. Неприятный дядька еще раз встряхнул ее.
      – Я жэ спрасил, у тэбя сколько пальцэв?
      – Ну, десять, десять, разве не знаете?
      – Одын лишний.
      Дядька схватил ее за шею, его пальцы были как клещи, и девочка подумала, что шея не будет сильно сопротивляться, сейчас просто голова опухнет и лопнет…
      Но клещи прижали ее щекой к какой-то склизкой доске. Прямо перед глазом шевелила усиками, будто силилась пообщаться, глянцевая жужелица. Там, за жужелицей, виднелась кисть ее руки, лежащая на той же доске. А «дедушка» держал ее запястье и подносил широкий, со следами грязи, нож к ее пальцам. Кисть казалась жужелице огромной горой вроде того самого Эвереста, но в руке дедушки она выглядела чем-то незначительным – вроде зубной щетки. Потом лезвие кинулось вниз. Она едва успела крикнуть: «Только не пальчик!» Боль возникла как будто с другой стороны тела, а потом кинулась к руке ревущим шквалом. Где-то взорвалась звезда…
      – А ты памачысь на нее, и все прайдет… Всио прайдет, и пэчаль, и радость… Ну, нэ сможэшь сибя щэкотать в одном мэсте. Другой пащэкочет…
      Сквозь шторм проходили эти слова, тягучие, рвотные, горячие. Она хотела бы сейчас заснуть, но у нее не получалось….
      Она еще увидела свой палец в симпатичном пластиковом пакетике. На пакете имелся фирменный ярлычок: молния и рядом деревцо в круге.

      Слабость потекла в руки, и экран, как парусник, начал уходить в туманную даль, оставляя программиста наедине с сумеречной холодной комнатой.
      Комната должна была напоминать жилое помещение, для этого ее заставили ненужными вещами, но все равно она оставалась для него пересечением безжизненных плоскостей.
      Программист, съежившийся внутри слабого светового пятна, осторожно расслабил сгустившиеся в камень мышцы шеи и хотел было увеличить контрастность монитора, но остановился, прислушиваясь к глазам.
      Какая еще контрастность, глазные яблоки пухнут и тонут как в трясине, это предел усталости, им нужно расслабиться и прикрыться веками хотя бы часа на четыре. Четыре часа покоя, отсутствия на этом свете…
      Ни четыре, ни полминуты покоя, то, что положено даже быку, даже свинье, не положено ему, Юпитеру. Он сам себе придумал, сотворил эту каторгу, она получилась на славу, крепкая, и он должен отсидеть на ней еще хотя бы двадцать стуло-минут. Через двадцать минут программа сложит крылья, прижмет плавники и срыгнет результат, противная.
      Эх, если б у него был приличный многопроцессорный мэйнфрэйм или кластер, если бы имелось подключение к Сети по выделенному оптоволоконному кабелю, то его бы программа обрела способность к развитию, она породила бы тысячи познающих субъектов, которые бы смогли осмыслить сто миллиардов всяких мелочей. И тогда бы она предсказала цену на масло в Ульяновской области через два года и нападение шейха Насруллы на пограничные заставы под Омском через пять лет.
      Но у него всего лишь счетверенный «пентюх», объектный процессор темного южноазиатского происхождения и средней руки спутниковый канал. Хорошо хоть, не подгрызенная крысами телефонная пара, как у всех в этом доме…
      Зажужжал диск, пошла подкачка из оперативной памяти. Это было малоприятной неожиданностью – параметры программы стали явно шалить.
      На экране построчно проявилась несколько пятнистая виртуальная девушка (всего 256 цветов, 72 пиксела на дюйм для экономии памяти) и сказала не совсем мелодичным (8-битным, на 22,05 килогерца) голоском:
      – Здравствуй, милый. Я должна тебя огорчить, заглючила твоя синхронизация, потоки в фазе истощения. Динамическая оптимизация кода, стало быть, остановлена, сборка мусора тоже, загрузчик объектов висит.
      В руках у нее появилось окошко, в котором плясали параметры системы.
      Сонливость сразу сбросило словно шляпу порывом ветра, и разочарование подкатило комком под горло, так что он не сразу смог продавить:
      – Э, это что за новости? Я три часа барабанил по клавишам, отлаживая замки на потоках. А за диспетчер разделения времени я кучу денег отвалил в Крупе. Синхронизация должна быть надежной как молоток, мать твою за ногу!
      Увы, экранная девица была, так сказать, легкого поведения – всего лишь графическая оболочка системного хранителя, дочерний модуль безликого и безногого генератора – поэтому орать на нее было неинтересно.
      Напрягая, как тетиву тугого лука, правый воспаленный глаз, левый-то уже совсем ничего не различал, программист вглядывался в протоколы потоков. Левая рука судорожно сжимала стакан с водой, сквозь туман просматривалась татуировка: вертолетный винт и две буквы «С» и «Ш». Сейчас она уж не взбадривала его…
      Вот здесь, похоже, сбойнул диспетчер времени фирмы «Кришна Аватар Системс», который обязан обеспечить быстрый и надежный доступ к ресурсам – именно так в рекламе напачкано. Как будто нет оснований не доверять ей, ведь «Кришна» – это марка в отличие от ширпотребовского «Микрософта».
      Но все равно, почему, почему его жизнь должна зависеть от какого-то диспетчера времени, пусть даже и марочного?
      Или диспетчер ни в чем не виноват, и «Кришна» веников не вяжет? Из ряби цифр выплывало другое мнение, более весомое.
      Программа стала глючить, потому что ей примитивно не хватило места в памяти.
      Неужели вирус подсиропил? Да это тогда не вирус, а скотина настоящая! А Жора-Киберман из Крупы, который ему антивирусник загнал, скотина в квадрате, хотя и считается авторитетным в определенном смысле человеком. Еще намекал: мейд ин Лубянка, хуже Цербера.
      А какой-то паскудник съел пол-литра портвешка и смастачил на ворованном китайском прототипе программный вирус, который тут поставил крест на его жизни.
      Экранной девушке стало нехорошо из-за страшной болезни по имени «out of memory». Она побледнела и рассыпалась на быстро тающие снежинки. Заглох системный хранитель.
      Только не сдаваться. Остановить один поток, закончить другой, как-нибудь подобраться к вирусу. Вспотевшими пальцами программист забил в щель дисковода матово-черный дискетный квадратик с «нуль-прилипалой». Лишь бы втиснулась в память… Не втиснулась.
      Но вдруг потоки миновали мертвую точку и снова захороводили в наилучшем виде!
      Экранная девушка восстала из кляксы, вернула себе прежнюю графическую красоту. Нет, круче прежнего сделалась, по крайней мере на десять мегабайт больше. И словарный запас изменился. Правда, не в лучшую сторону.
      – Привет, красавчик, твоя взяла, ресурсная схема восстановлена, и задачка вертится во всю прыть. Я тебе зуб даю, через полчаса все закончится путево.
      Она подмигнула с максимально возможным лукавством. Он ее этому не учил…
      – Кстати, зови-ка ты меня лучше Виртуэллой, а не просто «эй, ты». Конкретно, котик, этот идентификатор употребим как для данного графического интерфейса, так и для всего системного хранителя, то бишь хранительницы. Эмоционально-мимический файл и база лингвистических данных лежат в корневом каталоге, но ты их типа не редактируй, а жди, пока сами под тебя подстроятся. Это я серьезно, усек?
      Программист глянул на яркую обложку компьютерной игры, где фигуряла решительная красотка с бластером, к которой, надо признаться, он был неравнодушен. Красотку из игры звали Виртуэлла, так что виртуальная девушка не долго думала насчет имечка. Похоже, она переняла и внешние данные игровой красавицы: те же хлопающие стрелы-ресницы, осиная талия, разные интересные выпуклости, плюс мелодичный голосок на тридцать два бита.
      – Слышь, сегодня, в натуре, уже ничо не случится, – проворковала виртуальная девушка и соблазнительно предложила, протянув губки: – Эй, Онегин, как насчет покемарить?
      И в самом деле, если ничего не понимаешь, то лучше в койку. Во сне его уже ждет гвардейская аэрокавалерийская дивизия из семи тысяч пегасов, готовая по первому его слову отправиться на покорение новых пространств. А завтра – завтра появится разумное и скучное объяснение чудесам этой ночи.

      Машина марки БМВ нравилась финансисту Андрею Арьевичу Шерману даже сегодня. Не только приземистым серебристым корпусом, словно бы тугим от мускулатуры, от этих трехсот лошадиных сил. После совокупления БМВ и «хюндай» ушлые азиатцы навернули на немецкую дизельную машину классную телематику . Чего стоит один прозрачный экран, припечатанный к ветровому стеклу, на который непрерывно сбрасываются из Интернета свежие биржевые котировки, сводки погоды и всякие новости. Дорожная карта тоже рисуется. По ней, если точнее, по вычисленному кратчайшему маршруту, учитывающему пробки и заторы, ползет букашка автомобиля. Ползла до вчерашнего дня. Вчера отключили спутниковый канал вместе с глобальным позиционированием, за неуплату…
      Киднепперы потребовали десять миллионов зелеными. Шерман был уверен, что сможет выплатить. Но неделю назад рухнули акции его фармацевтических проектов, в который ушли все средства, какие только могли двигаться. Вначале затонул проект «патоцид», потом все остальное. Его же предупреждали, в этой стране нельзя вливать деньги в новые технологии, особенно в фармацевтику. Не дозволено. Новые технологии могут процветать только там, в мировых метрополиях, где гнездятся транснациональные фирмы, транссексуалы, трансвеститы и прочие трансы.
      Ну, кредитуй нефтяников, покупай депутатов, борись с режимом, уводи деньги за кордон, требуй свободу для жуликов. Мировая общественность тебя одобрит. Ну, делай ракеты, если уж неймется, тем более что эти штуки лет как двадцать вышли из моды. Можно даже компьютеры и тому подобное мастерить. Но в сферу, где производится жизнь, не лезь.
      Ведь людям подавай не полеты к далеким космическим телам, а здоровье в собственном теле. Люди готовы выложить на прилавок серьезные деньги не за компьютерные забавы, а за вторую молодость, за стоящий член, за крепкие титьки – будь то предложено в виде таблеток, ампул или капель.
      Ну а некий джентльмен желает предложить людям и молодость, и потенцию, но так, чтобы конкуренты не мешали; выигрыш тогда будет фантастическим. Если ты в своей России произведешь схожее лекарство, то этот джентльмен уничтожит тебя с помощью патента, который у него сроком на двадцать лет. Если ты создашь что-нибудь оригинальное и еще более чудодейственное, то он ликвидирует тебя каким-нибудь другим способом. Хрясь, и нет. А твои останки налетевшее воронье разорвет. Единственное спасение – это поскорее и подешевле продать ему свои разработки.
      Чувствовал же, лучше не лезть в фармацевтику. Однако любимая женщина соблазнила на это. Она всегда умела его соблазнять. В этом она была профессионалом.
      И зачем он вообще вернулся в Питер после учебы в Кельнском университете? «Ни страны, ни погоста не хочу выбирать. На Васильевский остров я вернусь умирать». Автор строк предпочел умереть с комфортом на Манхэттене и захорониться в Венеции…
      Эх, сидел бы сейчас гешефтсфюрером где-нибудь в старом добром «Хехсте» или «Фармаланде», где никогда ничего не меняется в худшую сторону. Никаких забот, никаких наездов. Ни одной пылинки на письменном столе. Ни одной минуты за столом после пяти вечера. И каждую пятницу Flug nach Mallorca .
      Вместо него гешефтсфюрером в «Фармаланде» стал кто-то другой. Лысоватый такой немец, исполнительный, как паровой каток. Наверное, этот гад и отутюжил русский проект «патоцид».
      «Патоцид» – он ведь только в теории ужасно полезный, а на практике смертельно опасен для всех, кто возьмется его разрабатывать и проталкивать на рынок.
      Вначале какой-то лягушатник навалял статью в «Монд» о серых заправилах биотехнологии в России, о русско-фармацевтической мафии, где, среди прочего, пополоскал фамилию Шерман и упомянул патоцид. Была надежда, что это случайность, слабо интенсивная пальба западных фармабаронов по российским площадям – авось кого-то заденет. Но в январском «Шпигеле» тема была продолжена, да еще как. И автор, старый знакомец, можно сказать, университетский товарищ Йозеф Динст. И на обложке Чапаев скачет в тачанке из русских степей в Европу, вместо колес пробирки, вместо пулемета шприц. Аляповато, но на среднего европейца подействует.
      «Кто вы, господин Шерман?»
      Вы вхожи в Кремль с черного хода, вы – спецпроект Лубянки, вы вырезаете органы из пленных борцов за свободу, вы выращиваете в них новые органы, чтобы потом снова вырезать.
      Статейка была мигом перепечатана в московской «Лучшей газете». Затем тексты превратились в куда более мощную вещь, в картинки. Были прокручены схожие сюжеты по СNN и трем немецким телекомпаниям, общеевропейскому «Euro-Space», откуда пролились баннерами на миллионы веб-страничек.
      «Короли картинки» постарались вовсю. Прокрученная через мощные мультимедийные компьютеры фотокарточка молодого Шермана – там, где он с бородой, – обернулась новым Распутиным. Нью-Распутин многократно вонзает шприц в беззащитного ребенка свободолюбивой наружности, какие-то плачущие женщины, какие-то ревущие младенцы, какие-то препарированные трупы…
      А после того, как случилось ЭТО, он слышит от ментов одну и ту же нудянку: «Ведутся оперативно-розыскные мероприятия»… Чушь, ничего они не делают, хотя он уже не раз платил губоповцам…
      Два раза пискнул в кармане мобильник, значит, втягивает электронную почту. Ну, что там еще? Десяток интересных предложений от лиц, еще не пронюхавших, что он банкрот. А это еще кто такой? Некто с бесплатного электронного адреса freund@yahoo. com. Сообщает, что в желтом пакете вам подарок, дорогой господин Шерман. Да ведь, уходя с работы, он еще захватил охапку бумажной почты. Где этот пакет? Что там, не пластид ли? А, наплевать, пускай снесет полчерепа, в оставшейся половине останется достаточно тоски. Из пакета с поролоновыми прокладками к нему на ладонь сполз… палец.
      Такое может быть только на экране телевизора.
      Но палец был, без сомнения, настоящим, очень грязным и детским…
      Стало трудно дышать, он дернул за ворот рубашки. Случилось то, что не могло рассосаться и исчезнуть, с чем невозможно было жить. Несмотря на мягкое бээмвэшное сиденье, он утратил опору и стал падать в бездну. Он ухватился за мобильник, как будто тот мог хоть на мгновение задержать его падение, и снова проверил электронный почтовый ящик.
      Пришел еще один е-мейл с того же адреса.
      «Ну, что, господин Шерман, признал плоть от плоти своей? Из-за твоей жадности, скотина, мы будем отрезать каждую неделю по кусочку от твоей дочурки. Через месяц у нее не останется ни одного пальчика на правой руке. Если к этому времени она не умрет от гангрены (на все воля Аллаха), придет срок ее тринадцатилетия. И хотя по уму она похожа на десятилетнюю, ей будет представлен выбор: стать женой одного из наших увечных воинов, приняв Веру, или спуститься в Преисподнюю. В любом из этих случаев ты никогда ее не увидишь и будешь один сидеть на своих акциях и опционах сколько тебе влезет».
      Автомобиль марки БМВ разонравился господину Шерману. Ему вдруг показалась липовой вся эта серебристая мускулатура. Он даже подумал, что он променял жизнь своего ребенка на набор железок и стекляшек.
      – Останови машину, – сказал господин Шерман шоферу.
      – А чего здесь, Андрей Арьевич? – отозвался густым преданным голосом водила. – Это же промзона комбината «Маяк». А через путепровод переедем – будет вам парк хороший, освещенный. Там погуляете, воздухом свежим подышите.
      Заботливый ты, Коля Красоткин, заботливый, как все бывшие прапорщики. То же самое ты говорил и ныне покойному генералу Галактионову. Только «мерседес» ты мой разгрохал за три года, кирпичи на свою дачу возил по гатчинским ухабам. А ведь можно было на нем еще двадцать лет кататься, что немцы и делают. Как же ты на самом деле относишься ко мне и имуществу моему? Вот как достану для бортового компьютера бээмвэшки программу-автошофера, а тебе под зад ногой. Впрочем, не до этого сейчас…
      – Останови, Коля.
      Господин Шерман вышел из машины, сжимая детский палец, и пошел куда-то, спотыкаясь и качаясь, как крепко выпивший. Он больше не хотел ничего видеть, слышать и знать. Где-то справа вдруг возникли огни и с воем накатили на него. Последнее, что услышал господин Шерман, был шум раздираемых о щебенку покрышек. Кажется, еще он подумал, что ЭТО было бы неплохой платой за Ее возвращение. Еще он услышал, как треснула его грудная клетка, откуда-то из основания черепа полоснуло болью, мгновение еще, длившееся для него бесконечно долго, купался он уже без боли и памяти в море света, которое рванулось на него огромной волной, сжалось в точку и исчезло…

      Вопли будильника проникали в спящую голову, возбуждали то один, то другой уголок мозга, безжалостно трепали его сон, которым он так дорожил, напоследок насыщали его кошмарами. Он терял свою армию, свою страну, свой народ, свою любимую, неотличимую от прекрасной Виртуэллы из одноименной компьютерной игры. Он терял свою силу и ловкость. Его гвардейская аэрокавалерийская дивизия в количестве семи тысяч пегасов таяла в тумане.
      «Вставайте, граф, вас ждут великие дела… Шрагин, протри зенки, через пять минут будет уже поздно…» – на разные лады заклинала будильная программа.
      Наконец Шрагин понял, что все кончено. Он вернулся в реальность. Назад, в сон, дороги нет. Хотя там было здорово. Там все было важно и интересно. Там он покорял новые миры и измерения. Жизнь во сне поддавалась программированию – классификации, типизации, конструированию.
      Работала утренняя будильная программа, она заставляла будильник трезвонить на все лады, она зажигала свет, заводила бодрящую музычку и включала кофейник с тостером. Не будь ее, он так бы и остался лежать холодным и голодным полутрупом.
      Шрагин сел на кровати и пошарил руками по тумбочке. Куда он сунул очки? Левый глаз с утра словно в сметане. «Тузик, очки, апорт». Маленький электронный песик бесцельно покатался по комнате, но пользы не принес. Ну да, очки, кажется, в ванной оставил. На коммунальной территории его автоматика-телематика бессильна.
      Шрагин просунул ноги в штаны и встал, зазвенели набитые всякой ерундой карманы, а ноги словно ватные и покачивает слегка.
      Зачем до двенадцати резался в «Виртуэллу»? Игры создаются мозги имущими для вечного подчинения мозгов не имущих.
      И зачем до трех ночи кропал эту бесовскую программу с неисчислимым количеством потоков, имя которым легион – да еще на худосочном компьютере, который смастерил из четырех персоналок? Саморазвития от нее добивался, самопознания, интеллекта искусственного. Ну и чего добился? Веки тяжелые, как кирпичи, в голове словно кол застрял, и такой вязкий вкус во рту, будто налопался неспелой хурмы…
      В ванной, напоминающей из-за ржавого железа гестаповскую камеру пыток, пограничное состояние сменилось обычной утренней хандрой. Депрессняк характерен именно для утра, предшествующего рабочему дню, а вовсе не для вечера, как уверяют лжеученые.
      Вот и очки нашлись – с двумя мутными стеклами весьма различных диоптрий: минус два и минус семь. И что там через них видно? Длинный нос. Маленькие, но умные глазки, довольно отвисшие уши. Он был бы красивой таксой. Но он, к сожалению, не такса.
      Струйка желтоватой воды стекает по стенкам несвежей раковины. Через полчаса никакой влаги уже нет, только следы коррозии и грязи. Вот она, модель его жизни.
      Откуда мы вышли, куда идем, кто мы, все эти вечные талмудистские вопросы имеют простые тошнотворные ответы – с кровати на горшок, потом в контору, потом на горшок, потом в кровать. Некрасивая программа, состоящая из примитивных циклов. Но и это модель его жизни.
      Десять—двадцать—тридцать лет назад он еще надеялся на избавление, ну еще пара переходов по пустыне, еще пара пустых месяцев, еще пара серых лет, и он доберется до Эльдорадо.
      Лев Толстой писал стоя, Пушкин, по-видимому, писал сидя, лишние люди были лучше, чем просто люди, но хуже, чем декабристы… Алгоритм школьной программы так и остался непостижимым для будущего программиста. Алгоритм обучающей программы, по которой действовала мама, был более ясен. «Интеллигентный человек, Сереженька, не…» И далее шло простое перечисление тех свойств, которыми не обладает интеллигентный человек. Не жадный, не завистливый, не мстительный, не способный торговать и торговаться… Фактически просто неспособный ни на что. Ну, разве что способный думать, или, скорее, думать о том, что он думает.
      На вступительном экзамене в вуз он написал сочинение из десяти безумно логичных предложений, описывающих робототехнические принципы, по которым функционировал герой книги «Как закалялась сталь». Логика не прошла, поэтому он оказался в армии.
      Два недолгих месяца он летал, может, и не так, как хотел, но по-настоящему. Летал над горами на вертушке и поливал камни из пулемета. Это было забавно, лихо, это было как в компьютерных играх (о существовании которых он узнал лишь несколько лет спустя). Это было отделение лейтенанта Рокотова.
      Он посмотрел на два обрубка, некрасиво укорачивающих его конечность. Полеты кончились тем, что несколько «дедов» обкорнали его правую руку. То, что случилось, выглядело хуже, чем просто насилие, и приближалось по смыслу к изнасилованию.
      Три «деда» зажали его в углу, словно девку, а он даже не особо сопротивлялся, «ну, хватит, ребята, хватит, пошутили и ладно». И они сделали ЭТО, получив удовольствие. А он не мог поверить в ЭТО, пока не остался без пальцев. Культурный шок. Он столкнулся с людьми другой культуры, которые просто пошутили. С людьми СВОЕЙ культуры он, в общем-то, и не сталкивался никогда.
      «Дедам» ничего не было. Потому что никаких свидетелей. «Может, это вы саморез совершили», как элегантно выразился военный следователь.
      Сколько раз в своих снах и мечтах он раскидывал этих злодеев одной левой, вырубал всех подчистую, как Брюс Ли, разрывал на куски, как велоцераптор, но потом наступало горькое, сильно разочаровывающее пробуждение…
      До него дошли слухи, будто лейтенант Рокотов надавал «дедушкам» по морде. Но один из «обиженных» оказался представителем гордого горного народа, могли пострадать хрупкие межнациональные отношения, поэтому лейтенант попал под трибунал. И хотя не сел, но карьера его сильно пострадала.
      От этого унижение чувствовалось еще сильнее – джентльмен вступился за его честь, будто он был слабой невинной девушкой. А он был просто не отсюда; в этой пакостной вселенной, живущей по свинским законам, он был бессилен, хотя и силен, как бык, в иных виртуальных мирах.
      Его приняли в институт, где никто не читал абитуриентских сочинений. Его распределили в тот город, где люди пили вместо компота чай. В проектном бюро его посадили в закуток за пыльным шкафом, где дни улетали незаметно, как волосы с головы. Он сидел за шкафом, чувствуя себя узником в своем собственном теле, которое он не мог заставить встать, направить к начальнику и сказать «баста». Хотя силой воображения он не раз создавал свою виртуальную копию, которая выпрыгивала из-за этого шкафа и выбрасывала шефа в окно. А потом могучая копия шла по институту, наводя ужас на профком, партком и комсомольскую организацию. Иногда он представлял своего виртуального двойника кунфуистом, иногда динозавром или коброй. Но никогда это не было беспочвенной фантазией, он всегда проектировал и программировал свое виртуальное тело…
      Мамы не стало в крохотной квартирке без газа и воды в Первом Водопроводном переулке. Ее жизнь была плохо написанным программным кодом, это он в полной мере унаследовал от нее. Смерть представлялась ему не вечной остановкой в тени кладбищенских лопухов, а глупым программным блоком, заставляющим виснуть систему.
      Возникали, но потом уходили наверх друзья-товарищи. Извини, старик, у меня куча дел, я тебе позвоню. Они звонили через десять лет. А он продолжал сидеть за шкафом в маринаде из собственных мыслей и думать о замечательном коде, который способен оптимизировать жизнь и создать счастье, силу и удачу. Советская ЭВМ трудилась только час в день, а остальное время страдала различными машинными болезнями, так что времени для дум было много.
      Симпатичные девушки с яркими глазами и веселыми ртами почти не различали его среди предметов. «Вы – лопоухий и скучный». «Мне нравятся умные парни, но вы и на умного-то не больно похожи».
      А с девушками несимпатичными и унылыми, как он сам, Шрагину, как говорится, не хватало тактовой частоты.
      После тридцать пятого дня рождения, который он встретил и проводил, стоя на перроне Московского вокзала, он понял, что окончательно заблудился. Не будет ему ни Эльдорадо, ни Конкисты, ни покорения миров. Тогда он первый раз попал в психушку, в Скворцова-Степанова.
      Хорошо залечили. Голова не варит, руки что-то делают, например клеют коробки.
      После больницы где-то год он занимался тем, что таскал ящики для какого-то абрека на Сенном рынке, получая регулярно зуботычины, впрочем, как и остальные грузчики – простые советские алкаши, не вписавшиеся в нагрянувший рынок. Но случайно в руки попалась книжка по новым объектно-ориентированным языкам.
      В голове снова зашевелились мысли. Раз не добрался до Эльдорадо, попробую смастерить его сам.
      Тут и далекий греческий родич его мамаши по имени Аристотель прислал ему из Греции, где все есть, приличный компьютер, да еще удалось подсесть на интернетовское подключение богатого соседа. Случайный собеседник в каком-то чате оказался компьютерным гением по фамилии Сарьян. И после серии тестов – попадание в «яблочко». Он – в команде Сарьяна…
      Слушай, старик, говорил Сарьян, мы делаем революцию: сначала в программировании, потом в гастрономии, выпивоне и так далее. Нас надолго запомнят, старик. От нас все пойдет быть, как от Ноя с его тварями, приземлившимися на горе Арарат. Для начала мы, простые скифы и евроазиаты, обставим америкашек из «Сан Микросистемс», потому что наш продукт получится круче. Мы не оставим «засСАНцам» ни одного шанса. Кончится это тем, что повсюду будут программировать на нашем языке, пить только коньяк «Арарат» и водку «Московскую», никаких тебе виски и бренди. Сарьян даже намекал, что за спиной стоит таинственная организация, некая российская спецслужба, контролирующая программистов и хакеров, готовая поддержать их всей государственной мощью. И якобы америкашки уже наделали в штаны от страха за свое темное будущее…
      Год он проработал в команде Сарьяна, которая разрабатывала новый революционный язык программирования. Ну, очень революционный, с зачатками искусственного интеллекта, с так называемыми сценаристами – самопрограммирующимися объектами. Но дело вязло еще в теории, спонсоры отваливали по-тихому один за другим, конкуренты из штатовской «Сан Микросистемс» обсирали революционное начинание по полной программе. Он понял, что энергия его жизни исчезала в бесконечном бессмысленном цикле, и ушел. Потом были немецкая фирма и «Малина Софт», а смысла все не было, поэтому Шрагин угодил на второй срок в психушку. После возвращения он обнаружил в своей квартире новый объект с неизвестными еще свойствами – Зинаиду Васильевну, которую город прописал на пустующей жилплощади.
      А намедни он прочитал в солидном глянцевом журнале «Wireless» статью про героев-программистов. Не статью, а настоящую оду со сладкими подвываниями. Группа Сарьяна сделала-таки революцию в программировании и заодно перебралась в Гамбург, под крылышко «Сименса», так что «Сан Микросистемс» действительно просрала игру. Новый язык, именуемый, между прочим, «Арарат», в основном создан, и властители программного обеспечения бьются до рвоты за право получить лицензию на эту «вершину программного мира». Однако теперь это его совсем не касается. Наверное, жизнь прожита давным-давно и совершенно даром. А у кого не даром?
      Взять выдающегося писателя. Еще при жизни, если она затянулась, его читают из вежливости, если не считать отдельных маньяков. А все оставшиеся столетия им мучают школьников и трясут, как старыми панталонами, на юбилеях, доказывая величие нации и количество гениев на душу населения.
      Есть, конечно, по-настоящему крутые фигуры – сэр Ньютон, Эйнштейн, Кант, Борн, который Макс, Бор, который Нильс. Однако от всей их личности остался только ярлычок с именем, который пришпилен к тому или иному научному закону. Да и была ли она, личность, столь уж важной? Не были ли эти господа-ученые примитивными мономанами, а попросту говоря, обыкновенными чурбанами во всем, что не касалось научных задач. Кто знает? Сэр Исаак за все тридцать лет сидения в парламенте лишь однажды удосужился произнести: «А не пора ли закрыть форточку, джентльмены?» Пожалуй, это неплохая фраза для буддиста, но Ньютон не был буддистом. А Кант под старость обрюхатил свою служанку. Засадил ей вдруг сзади, когда она у плиты возилась, но через пять минут уже забыл об этом. Нравственный императив, ничего не поделаешь. А старина Альберт, как обычный местечковый мышигенер , изводил жен и показывал язык фоторепортерам. Только этим и занимался последние сорок лет своей жизни после опубликования общей теории относительности. Он, конечно, еще думал и мечтал о чем-то, так же как и Шрагин, даже говорил, что «Бог не играет в кости», но так и не смог выразить на бумаге свои думки. Бог не играет в кости, Бог пишет программный код, но на каком программном языке? Эта загадка растрачивала жизненный ресурс Шрагина, так же как и Эйнштейна.

      <код>
      для (продолжительность жизни; год за годом )
      {
      пытаться
      {
      Ресурсы. расходоватьНа(непосильное)
      }
      прерывание (ТипОшибки конецЖизненныхСил)
      {
      Системное сообщение(некролог);
      }
      }
      </код>

      У Шрагина не было жен, которых можно было бы изводить, и корреспондентов, для которых можно было бы оголить язык, он даже не мог вонзить стрелу-упрек в небо, подобно древним галлам, но он мог сделать большую глупость. Четыре года назад он прикрутил лентой цифровую камеру с радиоинтерфейсом на 2,4 Ггц к столу непосредственной начальницы в фирме «Малина Софт». Несколько ниже уровня пояса прикрутил. И через фирменную сеть послал картинку на десктопы остальных сотрудников. Светочувствительный кристалл был слабым, на миллион пикселов, кадры получились блеклыми, но женщину все узнали.
      Победа оказалась липовой. Он же сам жалел горько плачущую толстушку, да вдобавок она оказалась женой крупного мафиози. Любовь к жене, собственно, и была единственной светлой стороной пахана. Из-за этой светлой стороны Сереже и пришлось пострадать. Некто с квадратной фигурой покарал Шрагина прямо на улице, ударив в левый глаз, «чтобы не подсматривал». Травма оказалась довольно серьезной, расслоение сетчатки, однако расстроившийся за супругу мафиози попросил возместить «моральный ущерб» и в денежной форме.
      А кстати, почему это дверца в его шкафчике не открывается? После того как соседка уничтожила всю телематику, раскиданную по коммунальной территории, он потихоньку поставил на дверцу шкафчика замочек, сканирующий с помощью лазерного светодиода его радужку. Нет, сегодня как будто радужку подменили. Или словно дверцу гвоздиком подбили.
      Как бы открыть, расческа же там…
      Хлипкая дверь ванной затряслась под ударом пудового соседкиного кулака.
      – Сколько можно санузел занимать? Совмещенный санузел не для занятий онанизмом, Сергей Сергеич дорогой. Или вы там проверяете, является ли моча напитком?
      Соседка проснулась. Это плохая примета. Так, взять стакан, и в комнату, пока кофе не выкипел, а то термосенсор последнее время барахлит…
      Нет, проскользнуть не удастся. Соседка наступала на него своей выступающей челюстью и выпяченной нижней губой. Она преследовала его по пятам, похоже, пыталась проникнуть вместе с ним в комнату. За неимением лучшего выхода он вынужден был вернуться в ванную.
      – Это что за визги вы испускали до трех часов ночи, Сергей Сергеевич?– провокационно спросила женщина.
      Два года назад он ее трахнул мутным новогодним утром – набежал и вставил, с тоски, с депрессии, из-за Weltschmerzen , почти как Иммануил Кант. Трахнул, но не убил. А надо было наоборот. И, видимо, придется за это платить дань по гроб жизни. Если только не накопить денег на собственную квартиру, где балкон с видом на что-нибудь зеленое и зимний сад c огородом на кухне. Сейчас не хватает двадцати тысяч баксов, полгода назад – пятнадцати. Конечно, можно было б совместно с соседкой приватизировать коммуналку, продать ее и поделить деньги пополам. Но она никогда не согласится. Потому что ей нужно клевать его регулярно. По возможности беспрерывно. Когда-то ее целью было принуждение к женитьбе. Теперь чистое мучительство ради мучительства. Раньше она врывалась в его комнату, просто когда ей заблагорассудится поскандалить. Он установил на двери электронный замок с камерой – распознавателем образов. Так эта бестия научилась даже образ свой менять, то картонный нос с искусственными усами нацепит, то заячью маску. Тогда он приделал к замку сканер, который считывает папиллярный рисунок с пальцев. Это помогло, и Зинаиде осталось только просовывать свои записочки под дверь. Но ей, конечно, от этого удовольствия мало, поэтому и стала она вдвое агрессивнее в местах общего пользования, а на охоту выходит с самого ранья.
      – Зинаида Васильевна, вы же знаете. Я использую голосовой интерфейс, когда работаю на компьютере. Это увеличивает производительность моего труда.
      – Да знаю я, производительность какого труда вы увеличиваете, – с мудрыми прокурорскими интонациями произнесла Зина. – Объемная девка на экране трясет задом и передом, а у вас рука работает в трусах, туда-сюда. То есть, поскольку вы у нас передовой, не рука, а вагинатор с квази-эпителием, на быстрых микрочипах…
      Да как она смеет?.. Он с Виртуэллой ничего такого себе никогда не позволял!.. Хотя, конечно, упомянутая штучка у него есть на всякий пожарный, он же одинокий кибер-ковбой. Но разве его можно этим попрекать? Да и как Зинка, вообще, про вагинатор пронюхала? Неужели взломала его электронный замок и обшмонала комнату?
      Ощущение такое противное, что «Зинаида Васильевна» и не женщина вовсе, а программный вирус, который сконструирован и реализован каким-то садо-хакером.

      <код>
      абстрактный тип Соседка
      {
      Константа Назойливость;
      Функция надоедатьЛюдям(очередная Вредность());
      Функция мучитьБлижнегоСвоего(новое Коварство());
      Функция подслушиватьСоседа(воплощенная Наглость());
      }
      </код>

      А вообще, ее даже приятно ненавидеть. Ее так легко сделать ответственной за все. И все-таки… она действительно ответственна за все. Попробуй только дамочку привести – Зинаиде получаса хватает, чтобы гостью выпроводить взашей… Дамочка уже готова, понравились ей самооткрывающиеся форточки и анимация, бегущая по стенам, но!.. Едва гостья направится в туалет или, скажем, в ванную, как эта кобра выползает наружу и говорит: «Я ведь Сереже почти жена». Иногда без слова «почти» обходится. Иногда вместо жена употребляется слово «сожительница», что звучит особенно гадко. Так вот, это чертова сожительница всю кухню захватила, всю прихожую, весь сортир…
      Неожиданно мышцы на лице у Зины перегруппировались, изобразив приветливость, и звуки стали образовываться не в мрачной утробе, а в верхней части горла, приобретя мелодичность и даже нежность.
      – Давайте я вам носки постираю, Сергей Сергеевич, а то аромат даже за дверью чувствуется. И может, мне у вас прибраться, а то небось уже все паутиной заросло и козявки к экрану приклеены?.. Эй, ау! Чего это вы не отзываетесь?
      Тактику, значит, сменила, допрограммировала себя новыми функциями. Заботливостью пытается окружить, окольцевать внимательностью. Да, порой ему приходится соглашаться, когда она ему предлагает что-то постирать или заштопать, пришить пуговицу или сварить суп, дать таблетки или микстуру…
      – Послушайте, Зинаида Васильевна, я ни в чем не нуждаюсь. У меня хорошая работа, зарплата. Если надо будет, я смогу нанять уборщицу или прачку.
      – Что-то не заметно зарплату вашу, вон, рубахи какие заношенные и трусы с дырками. Вот такие, наверное, у вас и программы – как дырявые трусы. Дигитальные трусы, ха-ха. Вы, Сережа, мягко говоря, давно уже «ку-ку», что-то вроде деревенского дурачка, так что нечего из себя профессора корчить. Профессор кислых щей.
      Если бы он тогда не ушел из команды Сарьяна, то сейчас такие люди, как Зинка, играли бы лишь мелкие эпизодические и полезные роли в его жизни: вымыть окно или унитаз, сбегать за пивом, подстричь газон. Они бы тогда знали свое место. Но надо попробовать ее иронией уничтожить.
      – Ну вы, оказывается, компьютерный эксперт, Зинаида Васильевна. А я-то думал, что вы – эксперт по протухшей капусте. Вон, вчера целое корыто навернули.
      – Да нашлись на вас эксперты, Сергей Сергеевич, не думайте, что вы – непостижимый, как черная дыра. Порассказали они мне в научно-популярной форме, какой вы дигитальный из себя и сколько у вас там в голове нулей.
      – Кто рассказал, Зинаида Васильевна? Кому вы интересны? Кому охота с вами общаться?
      Ох, как он ненавидел эти глазки, такие же маленькие, как у него, только не умные и понимающие, а тупые и хитрые. В них сейчас была хищная сосредоточенность зверя, методичным жеванием добирающегося до яремной вены своей жертвы. А ведь «доброжелатели» могли даже Зинке позвонить, эти стервятники, которые последние три года старательно гадят на него с недосягаемой высоты.
      – Я и сама позвонить могу куда надо…
      А ведь могла и сама позвонить, засранка. Могла инстинктивно нащупать направление главного болезненного удара. Как он ненавидел оттопыренную самодовольную нижнюю губу Зины. От ненависти сильно сдавило горло.
      И где-то в горле абстрактная ненависть инкарнировалась в конкретный вектор отвращения.

      <код>
      психоинтерфейс Соседство, применяя психотип Ненависть
      {
      пытаться
      {
      житьСовместно();
      }
      прерывание (ошибкаВремениСовместногоПроживания)
      {
      труп = очередное УбийствоНаБытовойПочве();
      сброс трупа;
      }
      }
      </код>

      Конечно, он никогда бы не реализовал этот интерфейс, но в ее поросячьих глазках уже засновал страх – как зверь в узкой клетке. А тут чертов стакан выпал из правой руки, на которой с армии не хватало двух пальцев, и нарочито громко разбился. Последний чистый стакан. Уже и кофейку не глотнуть. Она лишила его всего, даже утреннего промывания кишечника. Какая-то древняя часть мозга, оставшаяся в наследство от ползающих и кусающих, может, даже от всем известного змия, приняла управление над телом. Шрагин наклонился и подхватил двумя влажными самый большой осколок. Соседка искренне завизжала – от прежней наглости и следа нет, ужас прыгает в глазах, как чертик на пружинке.
      – Убивают! Жизни лишают!
      Последняя фраза была явно из свежего романа известной фантазистки Марии Симбионовой. Явный, хотя и бессознательный импринтинг. Да и защитную позу Зинаида приняла, как каратист на видике.
      – Что ты мелешь, Зинка? На кой хрен мне твоя жизнь сдалась?– зарычал Шрагин.
      Он не мог объяснить себя даже ей, которая сидела у него под боком последние три года, которая ловила каждое его слово и следила за каждым его движением, которая отдалась ему так же покорно, как корова отдается ветеринару со шприцем, начиненным бычьим семенем.
      Вектор ненависти был переполнен, однако не имел выхода наружу. Внешней реализации не было, поэтому Шрагин полоснул осколком по собственной руке. Это выглядело дико. Но рука все-таки была своей собственной.
      – Психопат!
      Соседка, тряся низкими ягодицами, с повизгиванием побежала в свою комнату – как бородавочник от льва. Невинная жертва, полная предсмертного ужаса. Как он сразу догадался – она бежала звонить в скорую психиатрическую помощь.
      – Не делай этого, Зина! Хочешь, пойдем куда-нибудь вместе? Только мы вдвоем. Будем танго танцевать.
      От одного такого предложения его затошнило, но и этого соседке было мало.
      Он не имел никакого права лишать ее высшего наслаждения – сцены расправы над ненавистным мужчиной… Он знал, что скрытые хватательные движения сейчас пронизывают Зинину мускулатуру, вызывая какую-то сладость в нижней части ее крепкого тела, если точнее, в тазу, а рефлекс хищника заставляет выделяться слюну.
      И тем не менее он потерял еще несколько драгоценных минут в мольбах и стенаниях возле ее беспощадно закрытой двери. А вот медработники сегодня оказались быстрыми, как летучие обезьяны.
      «Скорая» влетела в тот момент, когда Шрагин метался в поисках новой рубашки. А сквозь рукав старой выплывало красное пятно.
      – Все ясно. Значит, еще хотел танго танцевать, – сказал доктор, более похожий на уголовного авторитета благодаря щетине и облаку перегара.
      – Что вам ясно? Я…
      Рука санитара предупредительно легла Шрагину на загривок – широкая и твердая, как лопата, она заставила присесть. Виртуальный Сережа мгновенно раскидал санитаров, как котят, и уложил доктора на пол ударом пудового кулака. Но в реальности он лишь попробовал уйти из-под властной руки санитара – как бы не так, она не только придавливала его, но и словно примагничивала. На чугунной ладони медработника он мельком заметил наколку – парашютик и две буквы, похоже, что инициалы. Где-то он такую уже видел, давно это было…
      – Нам ясно все. Не такой ты уж сложный,– сказал доктор и вонзил шприц в непораненное предплечье…
      – У меня программа зависла, будильная, значит, и обеденная не загрузится, кура вовремя не разморозится. Можно мне в комнату?– сказал Шрагин в надежде неизвестно на что. Не сбежать ведь через окно, по карнизу.
      – У нас пообедаешь. Мы тебе другую куру дадим, резиновую. И танго танцевать научим. Так что поехали, чмур.
      – Так еще ж переодеться надо.
      – Ладно, иди, надень свой лапсердак, – согласился белохалатник.
      Мгновенно из темного угла возникла Зинаида.
      – Товарищи, я помогу Сереже собраться. Он ведь такой беспомощный. Дигитальный такой.
      Все ясно, его уволокут, а она останется у него в комнате хозяйничать. Не выйдет.
      – Все, я передумал, – сказал Шрагин, подворачивая закрашенный кровью рукав. – Я – уже готов.
      И хотя он все-таки дал отпор Зинке, внутри лопнула какая-то струна. Шрагин понял, что проиграл. Проиграл давно, когда программа его жизни, пройдя неверный оператор, попала в петлю, из которой нет выхода. Если бы он не ушел из команды создателей нового революционного языка, сейчас бы его славили и рисовали яркими красками на страницах толстых солидных журналов. Но он ушел. Единственный его бесспорный талант – выбрать неверное направление.
      На полминуты ему сделалось дурно – наверное, тот укол подействовал. Затмение какое-то, в сумерках все вокруг стало текучим, показалось даже, что Зинаида омывает его, как волна, пытается накрыть с головой, плещет в глаза, в рот. Но со странным звуком «сам-по» волна схлынула, и мир принял прежние очертания и освещенность.
      – А что, поехали, товарищи.
      От этих слов он стал уютным привычным психом, отчего доктор с санитарами сразу заулыбались и перестали угнетать. Шрагин привольно разлегся на носилках в задней части автомобиля, на передних местах расположились медработники. Через открытое оконце, соединявшее кабину с отделением для психов, лилась как будто песня вперемешку с полубезумным бормотанием диджея. «Если вы считаете это музыкой, то вы горько заблуждаетесь. Слова же в лучшем случае высосаны из пальца…»
      – Ну, хорошо, почему меня везут в психушку, а не его?– безадресно спросил псих, думая о диджее.
      – Потому что у него нет соседей, – охотно отозвался доктор.
      – А куда мы так мчимся, психиатрия?
      – В Бехтерева, родимый.
      В Бехтерева – это класс, там покойно, там все передовое. Он был там три года назад, и ему понравилось. Это вам не Скворцова-Степанова, где в палате по двадцать психов, набитых всяким калом по самую макушку, где в сортир надо в калошах ходить, чтобы не утонуть, где целую ночь яркий свет глаза выедает. В Бехтерева же разговоры с культурными людьми за Фрейда, Эдипа и его маму. Там всем желающим раздают мольберты и холсты, рисуй свой психоз на здоровье, только краски не ешь…
      Интересно, может ли Зина проникнуть в его комнату при нынешней системе опознания? Наверное, может – если потихоньку снимет отпечатки его пальцев и перенесет папиллярный рисунок на пластик. Если проникнет, то подкинет ему ворованные шмотки или листовки с призывами к межнациональной розни – шикарная месть. Что-то утром в комнате было не так, только без очков он рассмотреть не смог. Что-то не так… Вечно это ощущение чего-то упущенного и непонятого. Ну, почему он не алкоголик? Почему не лежит firewall из огненной воды между ним и нецифровым миром, в котором он бессилен?
      Бархатистый женский голос долго выводил на стереоволнах песню, состоящую из трех слов, а потом рассказывал о фьючерсных сделках, из чего Сережа едва ли понял три слова, потом пошли новости – в основном про расцвет преступности: международной, организованной, отважной, разнообразной и интеллектуально развитой. Про то, как сетевой вирус присвоил себе все электронные деньги в маленькой, но богатой стране, и как в большой, но бедной стране России нашли труп финансиста и олигарха Шермана, похоже погибшего под колесами большегрузного автомобиля неподалку от морского порта, на улице Курляндской. Стоп! Это что, Андрея Арьевича убило? Задавило каким-то сраным грузовиком? Главу холдинга, в котором где-то далеко внизу работает он сам…
      – Эй, стойте, о чем это они?
      – Это же радио, а не магнитофон, радио стоять не может, – укоризненно заметил санитар. – А вот уже и подъезжаем. В больнице все узнаешь, там тоже радио есть и даже голубой экран.
      И правда, машина лихо взлетела по пандусу вверх, к приемным воротам. Открылась торцевая дверца салона.
      – Самодур, на выход, лечиться пора, – позвали его ласково.
      Его ждали, к нему тянулись длинные волосатые руки, чтобы упихнуть в черную дыру психлечебницы минимум на месяц.
      Радио, которое он принял за магнитофон, еще сказало, что в руке у господина Шермана был зажат отрубленный палец ребенка, скорее всего имеющий отношение к его дочери, похищенной две недели назад прямо на улице. Ну что это за слова такие элегантные – «имеющий отношение»? И еще радио сказало, что господин Шерман был замешан в крупном международном скандале, связанном с новым лекарственным препаратом, именуемым патоцидом, который, по подозрению в токсичности и канцерогенности был отклонен как американской FDA , так и российским Минздравом…
      – Эй, что ты там, заснул?
      – Сейчас, сейчас, я вам не блоха, чтобы скакать…
      Итак, господин Шерман почему-то не смог спасти свою дочь и решил погибнуть. Неужели он пожмотился на выкуп? Или он хотел быть правильным и понадеялся на постсоветских шерлок-холмсов? В свою очередь, шерлок-холмсы его не поняли. И вместо того чтобы шевелиться, стали ждать, пока «жирный кот» выплатит энную сумму и проблема рассосется сама собой.
      Страдания господина Шермана, на первый взгляд, были далеки от господина Шрагина. Сережа не виделся со своим папаней с момента собственного зачатия. Сережины пальцы бессмысленно было посылать папе, ввиду отсутствия получателя. Полупарализованный поэт Кривоходько, которого его мама некоторое время выдвигала на роль отца, давно спился и не мог отличить пальца от сосиски, а сосиски от пиписки. Не было речи и о том, чтобы кто-то похитил Сережиного сынка Вовку в деревне Носопаткино. Вовка любым киднепперам таких бздей накидает, что они после этого смогут разве что ботинки ему лизать в лежачем положении. Но с другой стороны, лишь одно воспоминание хранилось в почти живом и ярко-цветном виде в памяти Шрагина.
      …Руки-клещи прижимают его щекой к какой-то склизкой доске, прямо перед глазом шевелит усиками, будто силилась пообщаться глянцевая жужелица. Там, за жужелицей, виднеется его кисть, лежащая на той же доске. Один «дедушка»-сержант держит ее запястье, другой зажимает его шею под мышкой, третий подносит штык-нож к его пальцам. Кисть кажется жужелице огромной горой типа того самого Эвереста, но в руке первого «деда» она выглядит чем-то незначительным, вроде зубной щетки. Потом лезвие кидается вниз. Боль возникает как будто с другой стороны тела, а потом шквалом кидается к руке…
      Шрагин нарочито медленно выбирался из машины, мучаясь от крайне неприятного ощущения – как будто что-то натягивается в его голове и хочет оборваться.
      Эту девочку никто никогда не спасет. В грязной и холодной яме инфекция обеспечена. Сепсис, гангрена. Вспышка огня в маленьком тельце, засохшие губы, а потом тепло уходит навсегда. Это ощущение было сейчас на его ладони…
      Девочку никто никогда не спасет, кроме… Три года назад он встретил в электричке господина Шермана и его дочку, тогда Андрей Арьевич еще ездил на общественном транспорте загаженного вида. Сергей знал его по Одессе, если точнее, по школе, слегка так, потому что Андрей был младше на несколько лет. Шермана было не трудно узнать, низенький, кругленький, рыжеватые кудряшки, как был карапуз с виду, так и остался. А вот сам Шерман долго таращил свой и без того лупоглазый зрительный аппарат, пытаясь распознать неожиданного собеседника.
      В итоге не только распознал, но и взял Сергея в свою фирму. А девочку звали Аня. В электричке она почти все время молчала, но подарила ему гриб на прощание…
      Шрагин почувствовал поворот, за которым его ждет Виртуэлла, сейчас маленькая и печальная. Она была похожа на украденную Аню Шерман и на соседскую девчонку, которая тридцать лет назад таскала ему сладости из буфета своего папы – полковника КГБ. Виртуэлла просила о помощи слабым, прерывающимся из-за каких-то помех голосом. И он не мог прогнать ее, хотя она была явным призраком его нездоровья. Еще он увидел картинку. Спасенный ребенок разместился на одной его руке, в другой – временно опущенный меч, на голове пилотка, с монументальных плеч спадает плащ-палатка. Он только что грохнул этим самым мечом всех негодяев-похитителей, лихо выверчивая восьмерки самурайским лезвием.
      Шрагин не стал думать, что ему пригрезилось новое издание памятника русскому солдату-освободителю в берлинском Трептов-парке, разве что меч позаимствован у мастеров кэндо.
      Как сигнальная ракета, вспыхнула и осветила все вокруг простая мысль: еще мгновение, и поворот исчезнет.
      Но я не могу действовать, Виртуэлла, пожаловался он, я привык оперировать абстракциями: типами и интерфейсами. А не кулаками или ногами.
      Ну и оперируй своими кулаками и ногами, так же как и своими абстракциями, посоветовала Виртуэлла.
      Это была интересная идея. А также больше чем идея.
      Наружное пространство стало медленным, холодным и плоским. Внутреннее пространство осталось теплым, и в нем находился виртуальный Шрагин – маленький подпрограммист, быстрый и решительный. Подпрограммист рассек наружное пространство мечом-сканером, расчленяя его на объекты. Подпрограммист сшил нужные объекты эластичными нитями будущих событий.
      Эта эластика и вытолкнула Шрагина, как тело, из точки покоя.
      Он дважды хряпнул санитара, сперва головой в живот, где как будто пробил заслонку из мышц, а потом коленом в челюсть – до хруста.
      Он, почти не чувствуя веса, устремился прочь от приемного покоя Института имени Бехтерева.
      Он обнаружил, что водитель с физиономией, выражающей ярость, догоняет его. Неожиданно из памяти выплыл хоккейный приемчик. Резкая остановка с подкатом помогли оторвать преследователя от поверхности земли, а затем припечатать к асфальту. Выражение ярости у водителя сменилось выражением плаксивого недоумения…
      Снизу по пандусу въезжал легковой автомобиль. Сейчас или никогда. Шрагин запрыгнул на бампер легковушки, пробежался по капоту, крыше и… приземлился за багажником. Ну надо же. Все так просто – словно в компьютьерной игре, на уровне для «начинающих».
      Несколько секунд Шрагин потратил на то, чтобы признать свой успех и вычислить новое направление для своего тела. Тело рванулось к воротам для въезда автотранспорта. Створки ворот уже закрывались, движимые электромеханизмом. Сзади вздымался на ноги могучий санитар. Отрывался от асфальта и озлобленный шофер с красной соплей под носом.
      Ворота сжали Шрагина, но не успели раздавить. Куда теперь? Остановка троллейбуса направо или налево? Кажется, по этой дорожке налево. Все, бежать больше невмочь. Собственно, прибежал уже.
      Надо ждать и молиться троллейбусным богам. А на рубашке еще несколько кровавых клякс добавилось. И в стекле отражается мелкий злодей, порешивший собутыльника на бытовой почве. Именно на таких милиция выполняет все свои планы.
      Но разве он мелкий злодей? Чего уж тут мелкого? Впервые его виртуальная мощь вырвалась наружу, хотя могла просидеть внутри вплоть до более-менее естественной кончины. Впервые он покрыл себя невиртуальной славой.
      Внутри забурлил суп из разных чувств: страх с виной, с гордостью и удовлетворением, все это было поперчено первобытным ужасом.
      Полностью растерявшийся Шрагин бросился в кусты за трансформаторной будкой и попытался проанализировать.
      Что это было? Амок какой-то. Вернее, подпрограммист какой-то, который шпарил словно на психопрограммной консоли, вбивая команду за командой в его тело.
      А мозги – нет, это не были его обычные мозги, в которых мечутся и не находят выхода мысли. На месте мозгов был компьютер, Диспетчер Времени, Сканер Пространства, Сшиватель событий.
      Подпрограммист написал две новые функии для взаимодействия с окружающим пространством – УдаритьВМорду() и СделатьНоги(). И две новые функции для внутренного пространства – ДуматьБыстрее() и РеагироватьБыстрее().
      Тело из инертной массы, плывущей, как говно, по течению, стало точным инструментом!
      Но что дальше? Дать в морду и сделать ноги может каждый балбес без всякого подпрограммирования. Сейчас ему уже нужна стратегия, а стратегии срочно требуются информационные ресурсы.
      Шрагин стал лихорадочно перелистывать свою память в поисках чего-либо полезного.
      Девочка Аня подарила ему гриб и сказала: «Ну ты мне тоже подаришь, наверное. Когда соберешь».
      Как собрать информацию? Ее либо покупают, как делают это репортеры, либо выбивают кулаками, как герои Спиллейна, добывают с помощью стукачей и прочих свистунов, наружных и внутренних, как органы государственной безопасности, иногда высасывают из пальца, употребляя всякие там индукции и дедукции, как Шерлок Холмс.
      Некоторую роль играют счастливые случайности, подсматривания, подглядывания, переодевания, порой мистика в виде блуждающих отцов Гамлета, очень часто секс, неодолимая сила спаривания. Наглость и связи – это тоже очень в жилу. Как будто ничего такого у него нет. Не было и не будет…
      Шрагин осторожно выглянул из кустов, а потом вскочил в подошедший троллейбус.
      В троллейбусе ехали простые незамысловатые люди, неспособные к каким-либо ярким поступкам: пенсионерки, работяги средней степени трезвости, учителя и прочие бюджетники.
      Достаточно было одного взгляда на них, и Шрагина пронзило раскаяние, физически ощутимое почти как шило. Он, который всегда был телом из законов Ньютона, находящимся в состоянии покоя или равномерного прямолинейного движения, вплоть до столкновения с другим телом, он, у которого даже простые слова заперты в горле, как узники в Шильонском замке, вдруг стал действовать в Реале с той же простотой, словно это был компьютерный мирок. Но в Реале нет отката и нет перезагрузки. Он делал людям больно без всякого сопереживания, он наносил им телесные повреждения, как будто они были сделаны из кирпичей и досок. Он…
      Надолго ли эта легкость? Повторится ли это еще хоть раз? Скорее всего нет. Тогда, может, вернуться в Бехтеревку со склоненной головой? Получить пару раз по опущенной долу шее, проваландаться в психушке месячишко, нет, наверное, уже два, но зато не знать никаких проблем. Там, говорят, кормежка сейчас типа хватает и даже остается – мэр ведь по молодости тоже в Бехтеревке от призыва косил, вот и нарастил после своего избрания суточное довольствие. Так что сытно там, еще и библиотека имеется. Мопассан идет под бром не хуже, чем Тургенев. «Мисюсь, где ты? И где это я, медсестра?» Правда, Гоголь в сочетании с пимозидом вызывает стойкую импотенцию. «Поднимите мне веки. Опустите мне штаны».
      Но самое главное – не будет тебе ни искуса, ни соблазна во что-то вмешаться. Накушался амитриптилина с циклодолом и тихо радуйся наличию жизни на земле с улыбкой на губе…
      И вдруг случилось переключение в режим «турбо». Мысль его стала быстрее и горячее, мир вокруг медленнее, холоднее, доступнее для восприятия. Из мешанины событий высветились те ключевые, которые надо понять. Сперва надо выяснить поточнее, чем занимался господин Шерман в последнее время, кому он там мог наступить на ногу, почему похищение Ани совпало во времени со скандалом по поводу этого самого патоцида? Учитывая потенциал г-на Шермана, его противник должен быть крупным хищником. А если не крупным, то подлым.
      Шрагин выскочил из троллейбуса на ближайшей остановке и зашел в телефонную будку. Вытащил из одного кармана штанов давно израсходованную карточку Ростелекома – вчера вдохнул в этот пластиковый труп еще немного жизни, на десять минут разговора, путем нехитрой манипуляции с полупостоянной памятью чипа.
      Соединимся теперь с начальником программистов в головной фирме, с Протасовым, и будем изображать начальника родного отдела, Валю Полубянского. Придется Валентина слегка подставить, ничего, переживет. Ему за Валю тоже переживать приходилось. Но прежде чем набрать номер, стоит немного потренироваться.
      «А подать сюда Дениса Петровича». Немножко сжать губы и как бы продудеть. Так, уже лучше. Ты теперь не Шрагин. Ты преобразован в Полубянского. Это не так сложно быть Полубянским. Думай, как он, чеши голову, как он, бубни, как он.
      «Денис Петрович, вы – полное говно».
      Надо чуть гнусавее, с легким подвыванием в конце. Кажется, ничего уже получается.
      Осмелевшая рука забегала по кнопкам набора номера.
      – А кто его спрашивает?– спросила цепная женщина на том конце провода.
      Ну, кто, кто, язва ты этакая? Неужели не узнаешь?
      – По-лу-бя-я-нский.
      Вот так вот Валя произносит свою фамилию, по слогам, с блеянием. У него тоже, наверное, не все дома.
      – Сейчас соединю, Валентин Андреевич.
      И главное – не ошибиться в такте речи.
      – Денис Петрович, я тебе человека пришлю.
      – Зачем?– отозвался собеседник.
      Ура, Денис Петрович купился, не заподозрил подвоха!
      – Я его сейчас на сетевые программы сажаю. Можно там у вас образцы посмотреть?
      – Какие сетевые?– спросил без особого интереса собеседник. Судя по тону, было заметно, что Полубянский в «Шерман-Слободе» не слишком котируется.
      – Электронные платежи в режиме реального времени.
      – Какого человека?
      – Да Сережу Шрагина.
      – Ну, разве ж это человек?
      Ладно, перетерпим ради дела.
      – Все мы когда-то были людьми, Денис Петрович. Но эволюция идет дальше.
      Ага, выскочила шуточка в стиле Полубянского.
      – Ладно, присылай этот машинный разум в режиме реального времени. Знаю, что он у вас до сих пор в экспертах числится.
      – Не забудьте, битте-плиз, пропуск ему на проходную подкинуть.
      Шрагин поспешил повесить трубку, чтобы заряд у карточки не кончился вдруг и не случилось бы неловкого обрыва связи.
      Перевел дух. Оценил происшедшее. Кажется, получилось.
      Разговор-то получился, а вот с внешним видом проблема. Внешний вид не столько для делового визита, сколько для очереди за разливным пивом.
      И все-таки сейчас поехать домой – это что-то упустить. А то и просто попасть в очередную засаду, которую подготовила соседка. По умению впиваться в плоть и жевать жертву она не уступит даже питбулю. Да что там питбуль, пес может к ней в ученики пойти и принести свои челюсти в подарок.

      Господин Шерман не бросал денег на ветер. Никаких там общих попоек и свального греха за фирменный счет. Однако на свою штаб-квартиру, на головную фирму «Шерман-Слобода», он потратился. Ведь такие вещи имеют свою цену в мире финансовых акул и китов большого бизнеса.
      Стеклянно-стальная призма была своего рода колпаком для внутреннего строения, исполненным словно из мятой серебристой фольги. Именовалось это дюссельдорфским стилем. И проходная уже была не той деревянной будкой, прижатой к дверям, как это водилось на Руси, а скорее напоминала кафедру католического епископа, на которой возвышалось только далекое призменное небо.
      – Вы – Шрагин?– спросила элегантная привратница, неподалеку от которой располагался вооруженный вохровец. Нет, уже не вохровец, а офицер Внутренней службы безопасности.
      Сереже хотелось сказать, что он кто-то другой, еще неведомый избранник, но пришлось согласиться с милой женщиной. Дама просканировала его взглядом, и ее лицо отразило непонимание: как можно в мир деловых костюмов явиться в таком противном виде?
      – Да не принимайте мой вид всерьез. Я – эксперт из «Мелкософта», у нас в ходу розыгрыши и похлеще.
      Ключик подошел – компьютерные эксперты всем известны как завзятые чудаки, могут вдруг запеть фальцетом или снять носки – и дама распахнулась как дверь:
      – Ой, как интересно. А в следующий раз вы как оденетесь?
      – Как тот смышленый парень, которому один змий заказал взломать сервер под названием «древо познания».
      Дама и вохровец проводили Шрагина умильными взорами, однако сетевой отдел встретил сталью колючих взглядов. Они легко проходили сквозь стеклянные перегородки, рассекающие огромный зал на множество рабочих клетушек. Перегородки были низенькими, а потолок высоченным, льющим золотистый свет, подобно иконописным небесам. По виду это напоминало улей, по характеру излучения из глаз – гамма-лучи. Лучи хорошо считывались и выдавали сокровенные мысли сидящих в отделе: «Ты же псих, парень…»
      – Ага, очередное стихийное бедствие, – сказал господин Протасов, «смотря спиной», потом высокое кресло обернулось, но начальника в нем уже не было…
      Начальник уже стоял у Шрагина за спиной – судя по быстрым, почти невидимым движениям, типичный тираннозавр в галстуке.
      «Этот ящер далеко пойдет, —подумал Шрагин. – Может, даже и на освободившееся место Шермана».
      – Товарищ… извините, забыл и ваше имя, и фамилию, и отчество, и род деятельности, а вы не забыли переодеться?
      – А я упал у вас в туалете, скользко было, это результат травмы, полученной при отправлении естественных потребностей.
      – Интересно, первый раз такое слышу… Уточните, пожалуйста, цель вашего визита. – Голос у Протасова был негромким, но холодным, противным, с шипящими тонами.
      – Я прилетел из другой галактики, мы обнаружили признаки разума в сигналах, испускаемых вашей планетой.
      Денис Петрович зевнул, показывая полное пренебрежение к шуткам Шрагина:
      – Давайте по существу, уважаемый.
      Шрагин выдал небольшую заготовку – насчет того, что его отдел тоже переходит на систему электронных платежей, а у великого и ужасного Дениса Петровича по этой теме все схвачено, в том числе и банковские счета клиентов. Так что наши транзакции пойдут через вашу систему аутентификации и верификации с помощью «объектного посредника». А чтобы «посредник» не заглючил, неплохо бы и с вашими сетевыми компонентами разобраться: какие там интерфейсы, сервисы, имена, адреса и тому подобное барахло…
      Сережа понял, что переборщил, зайдя несколько дальше пожеланий самого себя в образе Вали Полубянского, и остановился в смущении. Вдруг начнет сейчас Денис Петрович названивать реальному Валентину Андреевичу, требуя уточнений. И как будто даже потянулся тиран местного значения к черному телефончику, больше напоминающему дорогую зажигалку, однако ограничился кратким распоряжением ближайшему подчиненному:
      – Дайте этому… посмотреть. Но только то, чем мы уже сами не пользуемся.
      И перестал обращать какое-либо внимание на посетителя. Все-таки тираннозавр – крупный хищник, и непрестижно ему на мелочь пузатую свое время расходовать, так что копошись пока и не морочь мне задницу.
      Шрагина стиснули двумя устаревшими громоздкими компьютерами в самом центре отдела, отдав под перекрестные прожигающие взгляды недоброжелателей. Да и дали посмотреть одно старье да фуфло.
      Приятнее было бы работать с контактным экраном, когда никто ничего не видит, кроме твоей занавешенной физиономии. Но сейчас партия шла в открытую – при живом внимании публики. Протасова не проведешь.
      А ведь три года назад, будучи еще зеленым эмбрионом в цифровом мире, списывал Денис Протасов без зазрения своей совести у Сергея Сергеевича или просто просил поделиться знаниями. У Шрагина было много учеников, он был компьютерным профи, когда многие из них, фигурально выражаясь, еще ссали в штаны.
      Сергей натаскивал молодых программистов, валом валивших в растущую, как сыроежка после дождя, «Шерман-Слободу». В нем уважали классика, в нем видели заместителя вождя по компьютерным вопросам. Но через год активной деятельности у него вдруг опять случился «вывих». Наверное, потому что Шрагин продолжал думать только о программных языках Господа Бога, он пытался создавать их, если даже не на компьютере, то в своей голове. Вот пробки и перегорели. Однажды молодые программисты увидели, как их наставник танцует в коридоре с невидимой виртуальной музой, и вызвали врача. С той музой Шрагин общался на тему генерации объектов в программном языке «Арарат». Общался не во грехе, почти без ощущений, если не считать сладкой вибрации в позвоночнике, почти без звуков, если не брать в расчет контрольные сигналы, с минимумом образов – только неяркая графика. Тут царили слово, знак, смысл, программный код. В интеллектуальном объятии они порождали рои самопознающих объектов и самореализующихся интерфейсов.
      Позднее Шрагин присвоил музе облик и имя красотки из одной компьютерной игры. Глаза-тарелки, рот-пуговка, ноги-стрелы. Виртуэлла – звучит не слишком-то оригинально. Поэтому Эллой он называл ее тоже. И системной хранительницей. И внешность ей со временем подправил. В ней появилось что-то от соседской девочки, которая тридцать лет назад играла с маленьким золотушным Сережей Шрагиным и даже подкармливала его конфетами, которые назывались, кажется, «Мишка на сервере». Но когда Шрагин узнал, что нынче соседская девочка представляет собой малосимпатичную особу, занимающуюся финансовыми махинациями, Элла стала больше напоминать одну сотрудницу, а если точнее – секретаршу Шермана.
      Третья психушка, имени Бехтерева, на удивление слабо пропечаталась в его памяти.
      «В медицине столько науки, сколько в ней скальпеля», – любил повторять его лечащий врач. Немного странные слова для психиатра. А еще он говорил, что нейрохирурги – это смежники психиатров. Этот айболит был повернут на оперативном вмешательстве. У пациента Шрагина болела голова, виски, и его повезли на обследование в нейрохирургический центр – может, опухоль мозговая найдется, профессиональная болезнь программистов. Там, после обследования и осмотра всяких пил и сверл, Сереже стало плохо, обморок случился. Очнулся с повязкой на голове, небольшой шрамик так и остался около левого глаза. Как будто шандарахнулся обо что-то острое.
      Вокруг глаза располагается куча небольших косточек, решетчатая, слезная, клиновидная, скуловая. Шрамик был как раз в районе решетчатой.
      После лечения Шрагин, конечно, стал стесняться Виртуэллы, как воплощенного безумия. Но все равно она приходила к нему, когда было совсем плохо.
      Вернувшись на службу, господин Шрагин нашел свою репутацию сильно изменившейся. Теперь у него была репутация не задумчивого гуру, а почти болвана. И не без основания, как самокритично признавал он. Глубокие мысли о сущности программирования нередко сменялись не менее глубокомысленными раздумьями о том, как сварить холостяцкий суп и как не хочется стирать носки.
      По идее, в соответствии с духом времени его должны были выкинуть вон, это только при советской власти псих мог быть передовиком производства. Однако худшего не случилось. Шерман оставил его, но сослал от глаз подальше, в полудохлую дочернюю фирму, в отдел-отстойник под начало бесхребетного Вали Полубянского, на «диетическую» зарплату. Как сейчас понимал Сережа, господин Шерман жалел людей, поэтому старался ими не интересоваться и кадровые вопросы не решать. Оттого у него были отстойники для жалких личностей и кучи разрезвившихся наглых карьеристов…
      Шрагин не без труда разорвал цепочку воспоминаний. Он наклонился, как будто проверяя подсоединение «мыши», и вогнал в USB-порт компьютера едва заметную «пробочку» – с начинкой из хищных программ-следопытов и потрошителей.
      Следопыты обшаривали все доступные файлы, потрошители-декомпиляторы рвали на куски программые коды, выискивая секреты доступа к серверам.
      После первых непрочных успехов до Шрагина дошло малоприятное известие, что в обеденный перерыв весь отдел собирается праздновать день рождения любимого начальника. Все отправятся в столовую, где под фанфары будут славить Дениса Петровича и дарить ему подарки – не в качестве подхалимажа, а в знак признательности за счастливые трудовые будни. Заботливый начальник также станет одарять подчиненных – акциями и опционами. Жаль, что в этом отделе действовала японская модель менеджмента. Из-за нее проклятой всем известного психа по фамилии Шрагин, конечно же, выгонят и оставят перед запертой дверью на все время торжественного обеда. Что выбрать: уйти с опущенной немытой шеей или попробовать переписать стандартный сценарий, добавив в него нестандартные действия?..
      В миллионный раз в своей жизни Шрагин не мог решиться ни на что. Еще немного, и его лишенное воли тельце захватит и унесет поток внешних событий.
      Однако, не дожидаясь «высочайшего» решения, внутренний подпрограммист взялся за работу. Он отсканировал внешнее пространство и соединил объекты ниточками нужных событий. Психоинтерфейс захватил ноги Шрагина и превратился в инструмент перемещения его тела.
      Шрагин встал и направился к дверям, как будто понадобилось прогуляться «до ветру».
      Возле самой двери стоят три шкафчика – для одежды, что ли? Пока он еще в поле зрения сотрудников. А вот зашел за первый шкаф и стал недоступен для царапучих взглядов, но еще через секунду он должен выйти вон и захлопнуть дверь.
      С полсекунды подпрограммист определял последовательность событий. Открыть сразу две двери – комнаты и шкафа, после чего дверь отдела закрыть, забраться в шкаф и бесшумно затворить его дверцу – мебель новенькая, скрипеть не должна. Еще полсекунды телесная оболочка Шрагина послушно исполняла набор команд, переходя из события в событие…
      А ведь обратного пути нет, подумал Шрагин, сидя в шкафу. Просто, незатейливо, словно речь шла о чихнуть или почесать затылок, он перешел в принципиально новый сценарий. Сейчас все обнаружится, и мариноваться ему в психушке до скончания века. Достаточно только кому-то полезть в шкаф за плащом.
      Испарина, перебирая клейкими лапками, ползла по спине. Некто Шрагин, взявшись исполнять команды распоясавшегося подпрограммиста, своими руками-ногами разломал-растоптал собственное житие-бытие. Жанна д’Арк тоже каких-то голосов послушалась, и это для нее плохо кончилось. Но она хоть за целую Францию вступилась, а его зарядил на нелепые подвиги единичный труп и детский палец также количеством один. В конце концов Шерман-старший рассчитался по своим счетам, к примеру, за неудачную игру на бирже с фьючерсными контрактами, а с Шерман-младшей ничего особенного не случится. Ее родня отыщет посредника, сговорится на приемлемую сумму, и девчонка вернется назад.
      А пациенту Шрагину бродить сто лет по пыльным больничным коридорам с отвисшей челюстью, роняя слюни на грязный пол. Сто лет в собственном соку.
      А ведь в поселке городского типа Носопаткино проживает его сын, зачатый то ли восемнадцать, то ли девятнадцать лет назад во время командировки в колхоз. В ту суровую пору колхозная грядка напрочь отвергала Сережу, его ляпку и тяпку. Но одно колхозное лоно как-то после бани приняло его семя и понесло. Затем разрешилось от бремени и подало на алименты. Неправедный суд удовлетворил истицу, хотя Настасья его чуть ли не изнасиловала в тот тихий вечерок по-над речкой, в смысле, стриптиз исполнила на довольно-таки неплохом уровне…
      И с чего это его потянуло на заботу о чужих детках? Разве мало того, что собственному сынуле помогать надо ежемесячно четвертиной зарплаты. Кстати, судя по последним известиям, прекрасный младенец Вова стал главным хулиганом на деревне, какую-то бабку уже обесчестил, какого-то деда уже порезал, или, наоборот, деда обесчестил, бабку порезал. И еще грозится в город наведаться – папаше рыло начистить. Его мать когда-то была ничего, в смысле не такая корова, как сегодня, но хватило одного визита к ней. Жалкий вид сопливого Вовки в зассанных пеленках и явно невысокий IQ молодой мамаши заставили молодого отца Сережу бежать куда глаза глядят – а глаза глядели в сторону ближайшей железнодорожной станции. У него не было другого выбора. Такая мать и такое дитя явно мешали бы Шрагину думать о главном. Пришлось чувство вины в данном случае вырвать с корнем. Даже у самого совестливого из нас сидит в голове, в той части мозга, что досталась от рептилий, этакий библейский змий, который заставляет нас делать всякие дела, но потом быстро уползать от ответственности…
      Раздался жуткий топот – это отдел в едином порыве двигал на дармовое угощение. И тут кто-то полез в шкаф. Шрагин судорожно вцепился ногтями в замочек.
      – Эй, кто шкаф запер, кто запер, я спрашиваю? – зашумел некий мужчина. – У меня там подарочек лежит.
      – Дергай сильнее, ты ж мужчина атлетического сложения, а не слабая девушка вроде меня, – посоветовала ему какая-то дама.
      Мужчина-атлет задергал посильнее, а у Шрагина трещала и сочилась кровью кожа под ногтями.
      – Не поддается, блин, – пожаловался силач, отходя от стен шкафа с позором.
      – Может, это сам шеф запер, – сказала дама. – Чтобы этот истеричка Шрагин не ушел, часом, в чужой кожаной куртке. А что, от этого чмура всего можно ожидать, взгляд какой-то безумный. Да после перерыва отдашь свой подарок, не огорчайся так, пусик.
      Вот гады, вирусы настоящие, пусики-херусики. Несмотря на всю тяжесть своего положения, Сережа вдруг почувствовал себя обиженным. Да у него взгляд такой из-за очков с разными диоптриями…
      Но больше никто не шел на шкафчик приступом. Раздался звук запирания двери, и Сергей остался в отделе один. Совсем один в помещении, состоящем словно бы из множества стеклянных склепов.
      Первая часть откровенного безумия завершилась благополучно. Теперь надо выбрать лучшую позицию для нападения. Ну, это конечно, место шефа Дениса Петровича, его компьютер.
      Зад упал в уютную емкость кресла, забурлили массажные ролики, разминая вместо атлетической спины босса чахлую плоть самозванца, жилистые нечистые пальцы Сережи запрыгали по клавишам или, если точнее, по матово-черным стильным пупырышкам, а из глубины шикарного метрового стереоэкрана выплывали расписные ресурсы корпоративной сети. Тут такая куча всего. На компьютере по кличке «Фармазония» лежит папка под названием «Проект Патоцид». Чудное какое название. Похоже, что проект-то на фармацевтическую тему. С чего это финансисту Шерману вдруг сдался лекарственный рынок? Ведь это джунгли, это Серенгети в полночь, где сильные разрывают слабых на части или в лучшем случае проглатывают их целиком. Неужели Шерман тоже решил сорвать куш с приращения числа больных и старых во всем развитом мире?
      Полномочий шефа отдела оказалось вполне достаточно, чтобы папка раскрылась. А в ней еще тьма-тьмущая вложенных папок – стоят ровными рядами могильных плит. Интересный кладбищенский дизайн операционной системы «Hell Gates».
      Под действием «мышки» плита сдвигается, и из открывшейся могилы фигурка зомби достает полуистлевший список имеющихся документов. Счета, чеки, платежные поручения, спецификации закупаемых препаратов, письма юристов… Пока ясно только, что патоцид проходит повторные клинические испытания, FDA дала, зараза, от ворот поворот. Этот патоцид, если верить спецификации, какое-то активно-молекулярное средство, сочетающее свойства антител и энзимов, чтобы распознавать и даже разрушать различные вредительские патогены, ну и так далее – научное бу-бу-бу-тра-ля-ля еще на трех страницах.
      Сдается, у господина Шермана в последние несколько недель были некоторые задержки с оплатой входящих счетов. Обнищал господин хороший или так только кажется? Ну, что он, Сережа, в этом понимает? Его учили одной марксистско-ленинской политэкономии, в отличие от господина Шермана. А Маркс ни слова не написал о тяжкой доле капиталистов…
      Пожалуй, пора выбираться из этой папки. Тем более что до конца перерыва осталось пятнадцать минут. Теперь пробиваться на сервер, где крутится огромная база данных на лекарственные препараты. На, жри пароль.
      Машина «впустила» Шрагина, но ее содержимое встало перед ним огромным шкафом размером с небоскреб. А затем шкаф обрушился на него, вызвав непроизвольный вопль: «Бли-и-н!»
      Голова опухла, впуская в себя водопад бесчисленных папок, не зная, как отловить что-нибудь полезное.
      Уже через несколько секунд водопад данных оглушил его, даже расплющил, отчего мысли стали плоскими и твердыми.
      Наверное, Шрагин все-таки позвал Эллу, и системная хранительница вошла в его череп через известную только ей дверку.
      Шрагин отдавал себе отчет, что это психическое извращение, и поэтому даже покраснел от стыда. Но его сознание уже вооружилось сканером пространства, а водопад, напротив, заледенел, кристаллизировался. Сознание просканировало застывший кристалл и…
      Вывод был четким – основной конкурент патоцида на международном рынке это препарат перфекцин концерна «Фармаланд».
      «Фармаланд», третья в мировой иерархии фармацевтическая корпорация, возникла в результате слияния знаменитой американской «Пфайцер», производителя первого в мире усилителя потенции, и немецкого «Байера». Нехило. Теперь она хочет сделать усилитель потенции не для одного члена, а для всего тела… Можно следовать дальше.
      Но все же несколько мыслей на прощание. Чем только не лечат и как только не пользуют человечество, замедляя или приближая неизбежный конец. Наверное, все-таки приближая, достаточно взглянуть на цены, и кондратий хватит.
      Число фармаконцернов, «быков-производителей», снабжающих всю планету и ее окрестности серьезными лекарственными средствами, укладывается в пределах десятка. Здесь тесно. Патенты сроком на двадцать лет ограждают фармаолимпийцев от всякой шпаны.
      Нынешние лекарства – это золотая жила для фирмачей. И в битве за золотую жилу многие средства хороши, если не все…
      И последнее – названия лекарств мало что говорят простому рабочему и крестьянину в бывшей Стране Советов. Ну, почему не давать снадобьям хоть иногда певучие славянские имена: глистобой, неболиголов, продлижисть, дуродав, противодрист. Однако «быки-производители» знать не знают ни о каких славянских именах, они болтают на международной фене, где слов не много, но все они дорогого стоят.
      Оставалось пять минут, когда Шрагин «вошел» на другую машину со смешным названием «Милка-Крокодилка». Здесь было не так жарко, но сразу почувствовалось, что какая-то собака зарыта и здесь. Вот папки входящей и исходящей электронной почты. Обновление было недавно, но папки пустые. Как будто кто-то срочно их почистил. Значит, кто-то отправляет, получает и сразу стирает как отправленную, так и полученную почту. Может, это компьютер самого божественного Шермана? Да нет, вряд ли, такие хитрости годятся только для мелководной рыбешки. Последние письма стерты сегодня, значит, Андрей Арьевич уж точно ни при чем. А попробуем-ка повосстанавливать стертые письмена с помощью программки, комично именующейся «Страшный суд».
      Чик-чирик, и «оживляж» состоялся.
      Письмо шестнадцатидневной давности, составленное на неплохом английском и отправленное в благотворительный фонд «Исцеление без границ». Типа «подайте сирым-убогим». Какая-то хренотень выпрашивается в количестве двух упаковок. Электронная подпись – Каширская. Черт, Вика Каширская – это ж секретарша Шермана, шикарная белобрысая дама с круглым задком, ногами до потолка и истинно московским выговором. Зад и выговор – это у нее от прабабушек, московских боярынь, или служанок московских бояр, тех, которые им чарку в кровать приносили, а вот ножульки километровые отломились ей у дня сегодняшнего.
      Сколько бы раз он ее ни встречал где-нибудь, всегда она выглядела истерично-веселой, этакая дама под шампанским, искры сыплются, ждет своего поручика. Не такого, конечно, как Сережа Шрагин. Но он поневоле стал дорисовывать облик своей Виртуэллы с помощью внешних данных Вики Каширской – когда ему надоели стандартные глаза-тарелки и рот-пуговка.
      Впрочем, как-то раз, недели три назад, Вика предстала перед ним в неважнецком, откровенно буром виде. Он тогда ездил в головную фирму за канистрой технического спирта… Как будто Вика вместо шампанского хлебнула денатурата – глаза не хрустальные, а мутные, больные. Морщинки, дотоле незаметные, вдруг заставили потрескаться беломраморный лоб. И даже ягодички уже не птички, а крепко вкопанные булыжники. Как теперь выясняется, действительно не все гладко у белобрысой гейши. Есть некие поводы для расстройства.
      Но какого хрена ей понадобилось слать письма зарубежным благотворителям и выклянчивать у них бесплатные лекарства, если в соседней комнате до вчерашнего дня сидел наш отечественный бык-производитель? По идее, подмахни ему как следует, и он оплатит хоть сто упаковок на радостях, на то ты и приближенная к телу…
      «Страшный суд» воскресил письмо с ответом от благотворителей. «Исцелители без границ» написали Вике, чтобы она обратилась к их местному представителю, впрочем никак не именованному.
      Значит, вначале госпожа Каширская отчего-то сильно расстроилась, потом отправила электронное письмо «исцелителям», а там уже должна была обратиться к их представителю в России.
      Это всего лишь временна2я цепочка. Является ли она одновременно причинно-следственной?
      Вот «Страшный суд» поднял из праха еще один е мейл, убитый пятнадцать дней назад. Ага, как будто что-то неприличное… И не что-то, а нечто весьма непристойное. Эх, на клюкву, как всегда, не хватает времени, всего пара минут осталась.
      Шаловливое послание другу состояло из небольшого забавного клипа – видеофайлики такого типа обычно снимаются цифровой видеокамерой, пристегнутой с помощью какой-нибудь липучки к монитору. Или, в данном случае, – к ножке стола. Что-то подобное когда-то проделал он сам, засняв нижнюю часть начальницы, Мадлен Ивановны. Но такие клипы, как этот, посылают только любовничкам. Или богатым клиентам. Причем весьма развращенным. Двадцать секунд дама демонстрирует вид снизу. И ноги-то явно Викины, хорошие, качественные. За это время она избавляется элегантным движением от надоевших трусиков и набрасывает их на глазок видеокамеры. Ничего задумка. И этим развращенным любовником явно был не Шерман, сидевший в соседнем кабинете и не нуждавшийся в почтовых отправлениях, а некто по имени Шуля…
      Но неужели Милка-Крокодилка – такая дебилка?
      Конечно, доказательств обратного у него нет. Однако Андрей Шерман вряд ли бы пригрел дебилку на своей не слишком широкой груди. В видеофайле этом где-то сотня кадров. В принципе, любая графика, начиная от шестнадцатибитной, годится для шифровки сообщений, так называемой стеганографии. Можно ту же Мону Лизу так нашпиговать шифровками для немецкого генштаба, что никакой Леонардо да Винчи носа не подточит.
      Попробовать дешифровать по алгоритму Пальмова? Шрагин пытался сосредоточиться на задаче, но перерыв уже закончился и толпа могла ввалиться в любую секунду…
      Дешифровщик сообщил, что зашифрованная информация обнаружена, и выдал шкалу раскодирования. Один, два, пять процентов…
      Все, не успеть. Массированная топотня в коридоре. Поскорее закрыть все «окна» и «папки» на компьютере и нестись, пуская отовсюду искры, к входным дверям. Дешифровщик успел выплюнуть лишь несколько раскодированных слов. «Я так больше не могу. Мне нужны гарантии…»
      Требование, тревога, как будто Шуля и есть местный представитель этих самых «исцелителей»… Все, баста, сколько бы там еще шифровок ни было, надо бежать. Едва ли секунда осталась, чтобы домчаться до двери. Не дать этим гадам войти и застукать его. Просто вцепиться в ручку цвета расплавленного золота и держать изо всех сил, если нет лучших вариантов.
      – Да что это сегодня с дверями у меня не ладится? – послышалась обида из-за глянцевой ДСП. – Не впускают и не выпускают. В этом чудесном новом здании все заедает, так скоро и ширинка расстегиваться перестанет.
      – Может, ты ключи от тещиной квартиры всовываешь?
      – Моя теща эти чип-ключи не признает, только амбарные, и правильно делает, между прочим. Ладно, теперь твоя очередь штурмовать запор.
      Воспользовавшись замешательством атакующих, Шрагин переместился в тот шкаф, где не было подарков драгоценному шефу. Тут и наевшаяся толпа повалила в отдел – от ее топота и шарканья в внутришкафном пространстве все противно вибрировало. С тех пор, как у Шрагина испортилось зрение, он приобрел необычную чувствительность к противным звукам и вибрациям. И запахам тоже. Вспотел он сейчас прилично.
      Тряска наконец стихла, значит, все рабочие пчелки заняли свои ячейки в улье и теперь выковыривают дармовыми зубочистками остатки угощения. Все четко, по международным стандартам. Пора наружу. Нет, стоп. Мимо прошаркала еще одна пара ног, явно принадлежащая советскому безалаберному прошлому, – Шрагин едва успел спрятать свой длинный нос обратно в шкаф.
      Досчитав до трех, Шрагин вылетел из шкафа и распахнул дверь в отдел, симулируя вход человека. Теперь плавно закрыть наружную дверь и мягко прошелестеть на отведенное ему в теснине место. Симуляция окончена. Осталось только угомонить сердечко, перепрыгавшее всю грудную клетку.
      – Как поработалось?– хихикнули где-то сбоку. – Туалетной бумаги хватило?
      Этого типа он уже не обучал, сколько их тут, этих яппи, так и роятся, офисные насекомые. Попробуй, отличи их друг от друга, если рожи одинаково леденцовые и замыслы одинаково плоские…
      Елки, на экране протасовского компьютера по-прежнему висит шаловливая картинка со слетающими Викиными трусиками, цепкая оказалась. Правда, сам господин тираннозавр еще не добрался до своего логова.
      Шрагин, обмирая и наполовину падая в обморок, подошел к самому главному столу отдела.
      – Эй, что вы тут забыли? Это, между прочим, рабочее место Дениса Петровича, – начала заградительный огонь ближайшая женщина с невероятно огромной прической. Издали прическу можно было принять за юрту.
      – Значит, это место Дениса Петровича. И девушка тоже его?
      Женщина с юртой на голове заметила нескромное и испуганно прижала ладонь ко рту.
      – Дама, если вы позволите, я уберу все эти причиндалы с экрана одним нажатием клавиши. Ну а если вы не позволите, то воля ваша… Мы все должны понимать, что даже Денису Петровичу ничто человеческое не чуждо, что даже товарищ Протасов хочет смотреть на народ не только сверху, но и снизу, особенно если у народа хорошие ножки.
      – Я заклинаю вас, уберите это, – поддержала жарким шепотом преданная начальству женщина и дополнила заговорщическим тоном: – А после этого подойдите к моему столу. Вот так никто ничего не заметит… Сейчас я дам вам пару распечаток для отвода глаз. Все, спасибо.
      Сработала уловка, первый раз в жизни, наверное. Как это вдохновляет, хочется петь, плясать, ваять, рисовать.
      – А это не вы там, случаем, запечатлены были? – мигнул Шрагин на прощание верноподданной юрте.
      И леденцового яппи тоже уязвил, ткнув пальцем в кусок программы на его экране, да так, что монитор зашатался:
      – Только не называй эту коричневую кучку настоящей программой. Дитя мое, вместо того чтобы сто раз вызывать и перегружать функцию с разным списком параметров, достаточно ведь что? Вынуть пальчик из носа и передать ссылку на объект суперкласса…
      Яппи сразу как будто протух. Даже запах почувствовался. А Шрагину понравилось быть удачливым и наглым, жить и работать по своему собственному сценарию, по той программе, которую он сам накатал в своей голове.
      Стеклянный лифт, похожий на стакан, спустил Шрагина в огромный гулкий холл. Его обогнала женщина, в которой и со спины, а точнее с попы, можно было безошибочно узнать Вику Каширскую – белая или же хорошо выкрашенная коса, спущенная вдоль позвоночника, щекочет мягкой кисточкой сладкий кругляшок зада. Есть женщины, которым все идет, в которых всегда чувствуется сексуальный подтекст. Сегодня Вике шла длинная юбка в обтяжку, слегка просвечивающая под резкими лучами солнца, врывающимися в холл из-за бесконечных стеклянных стен.
      Сереже почему-то всегда было жаль красивых. Красота способна испортить личную жизнь. Охота на красивых идет денно и нощно. Мускулистые уроды подкрадываются на коротких кривых лапах, потом бросок, недолгая погоня, и вот уже клыки впились в тонкую шею, после кровавого поцелуя лакомство нежной плотью…
      Куда это лань и газель Виктория торопится в два часа дня? Неспроста это. В хорошо налаженной конторе типа «Шерман-Слободы» секретуточка не свалит просто так, чтобы купить пучок морковки.
      Когда Шрагин выскочил на улицу, Вика уже садилась в красный «фольксваген-гольф». Сейчас бы закатить классическую гонку с преследованием по-голливудски. А в карманах у него крошки одни, в смысле ни копейки, даже в такси не сунуться, только на общественном транспорте, и то до первого контролера. А ведь полгода тому назад у него еще была машина. Настоящая черная «тойота», всего двести тысяч ка-эм пробега, в семь кусков обошлась. Была, да сплыла. Он просто поцарапал бортик «мерса» у какого-то гражданина, и тот посоветовал заплатить. Промедлил Сережа и вскоре обнаружил на месте своего чуда техники нечто напоминающее мятую консервную банку. Менты сказали, что это бульдозер поработал…
      Героически стараясь не думать о последствиях, Шрагин сел к какому-то частнику, когда «фольксваген» уже сворачивал у ближайшего перекрестка.
      – Поезжайте вон за той красной машиной.
      – Ты что, шпион, что ли?– хмыкнул детина за рулем, источая ехидство. – Как я сразу не заметил, что ты не такой, как все. Кинокамера в глазу, микрофон в дырке от зуба, в попе морзянка…
      А красный «гольф» уже исчез. Зараза. Без двадцати три. Скоро заканчиваются занятия в старших классах средней школы. Вика поехала забрать кого-то из школы. Вряд ли у такой лахудры есть собственные дети. В рабочее время она может забирать только… сына господина Шермана. Ведь у него же еще сынок имеется. Кажется, тогда, в электричке, Андрей говорил про него. Ну да, неродной сын, приемный, сводный братец Ани Шерман. Парню должно быть сейчас шестнадцать лет. А еще в тогдашней электричке, когда Андрей Шерман рассказывал об этом парне, Анино личико отнюдь не излучало доброжелательность. Она даже сплюнула разок. Сплюнула и растерла. Обозначила, что братец – полное говно. Не все у них ладно, у сводных. По крайней мере, не все было ладно.
      – Ну, куда, шпион?
      Ближайшая приличная школа к дому банкира Шермана – это гимназия с углубленным изучением немецкого языка на Морской улице.
      – На Морскую.
      Увы, на Морской надо было еще и рассчитаться.
      – Деньги, – сказал водила, перегораживая дальнейшую путь-дорогу шлагбаумом мощной руки.
      Стало жарко. Конечно, отпустит, но даст вначале в морду.
      – Ладно, бей, сатрап, – согласился Сережа. – Только не по очкам.
      – А, значит, точно шпион. В очках вся эта мультимедия. Я тебе, значит, по мордам, а ты меня потом угостишь ядовитой иглой из пальца? Нет уж, прощай, товарищ шпион.
      И дверка моментально распахнулась.
      Красный «фольксваген» нашелся на Морской, в некотором отдалении от школы. Госпожа Каширская, похоже, и в самом деле ждала окончания занятий. Шрагин поискал позицию, из которой было бы удобно наблюдать за машиной. Позиция нашлась. И это, о ужас, был ближайший мусорный бак, инфернально вонючий, точка общепита и общесрача для местной крысиной общины. Заняв позицию, Шрагин потратил еще немало времени, чтобы «запереть» нос и спасти себя от агрессивной вони.
      В хлопотах едва не пропустил самое главное – к «фольксвагену» вразвалочку направлялся стильный парень, прикинутый по последней гонгконгской моде: чего только стоит хакерская кепка с нацепленной цифровой микрокамерой. Дорогого стоит. И улыбочка человека, у которого нет проблем. Действительно, упакованный такой мальчик. Ну да, конечно, это молодой господин Шерман.
      Того получателя шифровки от Милки-Крокодилки, эротической по форме и тревожной по содержанию, звали Шуля. А пасынка Андрея Арьевича – Саша. Саша – Сашуля – Шуля. Еще и созвучно с немецким Schueler . Однако сходится.
      «Я так больше не могу. Мне нужны твердые гарантии…» Какие такие гарантии может дать этот щенок?
      Стиляга залез в салон и… тут из-за облачка выглянуло солнце и ударило со всего размаха в глаза Сереже.
      Ясно было только то, что машина стоит на месте. Чем там занимаются эти двое? Сексом, что ли? Два объекта установили, понимаешь, соединение интимного типа через правильно подобранный интерфейс. Неплохо это Вика придумала. Худосочный юнец вряд ли является ее идеалом (ей стоит только повести боками где-нибудь на пляже, и за ней сразу такая свора мускулистых самцов пристроится), но как ключик к семейству Шерманов сгодится. И маскировка отличная – господин Шерман поручил ведь забирать своего сынка из гимназии. И хотя умер, но поручения не отменил.
      Наконец солнце сникло, и Сережа снова вперил взгляд в салон любви, прикрытый тонированными стеклами. Похоже, что внутри никакой двигательной активности. Шрагин вывалился из бака и подобрался вплотную к «фольксвагену».
      В салоне и в самом деле ничто не двигалось. Вика опустила голову на руль, юнец откинулся на сиденье, рот приоткрыт, струйка слюны ползет по подбородку. Что они там, скончались от радости, что ли? Или просто все иначе: вовсе они не любовнички, по крайней мере, в данный момент не было никакого сеанса секс-просвещения для быстро подрастающего поколения, они – два товарища-наркомана. Ширнулись и отдыхают себе, мечтают о чем то.
      Или, точнее, они – два сильно запутавшихся человека, которые, однако, доверяют друг другу.
      Нет, в этой истории ему одному не разобраться. Пожалуй, надо вписать в эти наркотическо-романтические отношения Сашину маму, госпожу Шерман.

      Шерманы проживали, конечно же, в приличном доме. Могучая сталинская семиэтажка, где некогда рисовали и лепили на радость жителям коммуналок народные живописцы и скульпторы. В результате капитального ремонта социализм удачно соединился с капитализмом – сталинка обзавелась теплоизоляционным покрытием и моноблочными рамами по евростандарту. На крепкой бронированной двери парадной – переговорник и глазок видеокамеры. Но, кстати, мог бы финансист со своим семейством и в собственный особнячок перебраться, чтобы и колючка была, и полоса отчуждения, и собачки зубастые, и пара топтунов на посту. А здесь местечко, скорее, для заправил помельче.
      Шрагин нажал на кнопку интеркома. Только через минуту раздался какой-то сдавленный и вымученный женский голос.
      – Да.
      Это явно Рита, вдова Андрея Шермана. Шрагин вдруг осознал, что она должна сейчас ненавидеть весь мир и его окрестности.
      – Я хотел бы поговорить с вами о вашем сыне.
      – А что вы такое, черт возьми? С какой стати мне с вами разговаривать даже о мусорном бачке, не то что о собственном сыне?
      Голос уже не был сдавленным, он с готовностью обрел агрессивные, даже высоконачальственные нотки. Да, Рите надо было срочно разрядиться на ком-то, выместить бессильную ярость.
      – Я нечто такое, что работает у вашего мужа (или надо было сказать «вашего бывшего мужа»?). Но я не просто подчиненный. Я с Андреем в школе вместе учился, в семнадцатой средней школе города Одессы.
      – Ваша фамилия?– Голос как будто выровнялся.
      – Меня зовут Шрагин. Сергей Шрагин.
      – Я ничего о вас не знаю, не знаю, кто вы такой и что вам надо. Попрошу меня больше не беспокоить, иначе я вызову милицию.
      Все, обрыв связи. Коротко и ясно. С милицией ему лучше не встречаться. Скорее всего, слыхала уже госпожа Шерман о господине Шрагине когда-то, но это отнюдь не вызвало у нее желания пообщаться.
      Сверхнапряжение последних трех часов спадало, оставляя после себя мутное озеро горечи. В этом озере он, конечно, жить не сможет. Выход только один, с белой тряпкой в руках сдаваться психиатрам, аллигаторам, всем тем, кто может быстро положить конец мучениям.
      – А что это вы тут высматриваете?
      Шрагин вздрогнул и обернулся. Поджарая старушка породы «вечный живчик» поблескивала въедливыми глазами-бусинками и подозревала его в чем то.
      – Обидно, – сказал Шрагин. – Когда я говорю тихо, меня не слышат. Когда я говорю громко, все затыкают уши.
      – Кто затыкает уши?– деловито спросила старушка.
      – Да дамочка одна.
      – Я знаю, кого вы имеете в виду. Я ее свекровь.
      Так это ж мама Андрея и Анина бабушка!
      – Видите, молодой человек, за автостоянкой скверик крохотный есть? Там как раз есть пара скамеек. Идите туда первый. Встретимся через две минуты.
      Бабушка явно была опытным конспиратором, оставалось только подчиниться. Как это сразу бросалось в глаза, потрясения последних недель и дней не сломили ее. Или другой вариант: она уже покрылась крепкой корочкой старческого маразма, которая надежно отгораживала ее от всякого горя.
      Старушка, устроившись на скамейке, заговорила обстоятельно и деловито:
      – Андрюша в морге. Рита ездила на опознание. Ее можно понять. К тому же последние две недели, с тех пор, как украли Аню, ей не раз звонили разные люди, как будто хотели помочь. Но все сводилось к одному – дай сперва денег.
      – Мне не нужно денег. Я хорошо зарабатываю. Я работаю… работал у вашего сына.
      – Да, вы внушаете доверие. Но выглядите как-то странно, – вежливо сказала старушка.
      – Просто я сегодня утром сбежал из машины скорой психиатрической помощи. То есть это была всего лишь разборка с соседкой. Мы с ней не ладим. Я сбежал, чтобы распутать это дело.
      – Вас как зовут?
      – Сергей Шрагин. Или Сережа.
      – А меня – Розалия Самуиловна. И с чего вы взяли, Сережа, что можете распутать это дело?
      – Я не могу ответить на этот вопрос. Но кое-какая информация у меня уже имеется. Например, о странных отношениях вашего Саши и Вики Каширской, секретарши Андрея Арьевича.
      – Ага, они трахаются, – старушка употребила далеко не старорежимное слово, впрочем отлично подходящее к автомобильному сексу, – я об этом подозревала.
      – Нет, они вместе ширялись. По крайней мере, при мне. А что вы знаете о Вике Каширской?
      – Это Риточка предложила Андрею взять Викторию на работу – чтобы от «падения» ее спасти. Андрей не стал возражать, он вообще брал на работу кого ни попадя.