Александр Тюрин
      Повесть о тихом ужасе
      (журнальный вариант)
      1. "МЫ - МАТЕРИАЛИСТЫ"
      Врач Петрова Антонина Федоровна работала на "скорой". Когда в 9:30 утра она приехала по вызову на Малую Албанскую, 15, 24 к Потыкину, на ней были новые туфли "Саламандра", которые жали, и плащ кооператива "Привередница", который был ей велик. Эти вещи занимали Антонину Федоровну почти целиком, на все другое оставался автопилот.
      - Где бальной? - спросил автопилот у вышедшей встречать женщины с густым слоем бигудей на голове.
      - Сейчас покажется, - ответила та и с нервным смешком добавила, - хотя он, наверное, уже и не болен. Помер"
      - Зачем он это сделал? - продолжал работать автопилот.
      - Вас не спросил, - буркнула женщина.
      Тут Антонина Федоровна поняла, в чем дело, и испугалась:
      - А я-то что могу?
      Тем временем распахнулась еще одна дверь, и перед глазами появился тот, из-за которого все неприятности. Окна были зашторены, и покойник пользовался этим вволю, хищно клюя натянутую на него простыню и жутко поигрывая тенями под неровным светом ветхого ночника. Врачиха старалась не смотреть и не подходить близко. Ей почему-то казалось, что кто-то может цапнуть ее за палец.
      - Когда умер? - собравшись с силами, спросила она.
      - А про "когда", верно, только он сам знает. Василий Егорович по бюллетеню сидел. Раньше не болел почти, а тут на глазах исчах. Еще пошучивал: "Выпили меня, как шкалик. Теперь пора туда, где за тучей белеет гора". Вечером у него товарищ был, в карты играли. А утром, часов в восемь, он вдруг в стенку как забарабанит. Муж-то у меня с ранья на работу уходит, вот я и побоялась сразу посмотреть, что с ним.
      - Как же так? Человек, можно сказать, кончался, а вы!..
      - Я крайняя, что ли?! А если бы он приставать начал?
      - Да как бы он стал приставать с сердечным приступом, - сказала врачиха и покраснела, потому что вспомнила"
      - Прошел бы у него приступ, так он бы и пристал на радостях, возразила женщина и тоже что-то вспомнила.
      Врачиха прикинула, что неплохо бы вызвать милицию.
      Они пришли вдвоем, лейтенант и сержант, вялые, как мокрые простыни на веревке. Тяжело походили по комнате, заглянули в письменный стол. Лейтенант Батищев лениво отодвинул простыню. Лейтенант уже имел с Потыкиным не слишком дружественные встречи.
      - Значит, сердце, - буркнул он. - А это что?
      Батищев показал на два еле заметные багровые пятнышка на шее покойника.
      - Клопики покусали, - пожала плечами врачиха.
      - Имеется, имеется, - подтвердила соседка.
      - От такой фигни не окочуришься. А как звали приятеля, который заходил к нему вечером?
      - Да Летягин звать. Он в десятом доме живет, - с готовностью подсказала соседка.
      - Значит, Летягин, - меланхолично отозвался лейтенант"
      Летягин не страдал стенокардией, так как был, не по его мнению, довольно молод. Примерно в этом возрасте герой Данте заблудился в сумрачном лесу со всеми вытекающими последствиями.
      Предшествующая жизнь Георгия Летягина состояла из одного продолжительного подъема, который давно завершился, и одного нескончаемого спада. В подъем вошли следующие основные события: переселение из поселка городского (по количеству реализуемого портвейна) типа в сердцевину большого города; учеба в мореходке, посещение островов, населенных свободолюбивыми людоедами, у которых можно было выменять джинсы не только на доллары, но даже на родные червонцы; прописка в отдельной однокомнатной квартире; женитьба на активистке кафе "Метелица"; удачная игра "Докера". Упадком можно было назвать и лишение визы за нарушение таможенных правил, и связанный с этим полный отход от флотских дел, и имеющий какое-то отношение к этому развод, и бездарная игра "Докера", и свойственный деквалифицированным элементам переход в программисты.
      Теперь в любое время дня и ночи он выглядел непричесанным, потертым, неумытым и не стиранным, даже если улучшал свой облик три часа кряду и надевал все, что чище. Ему даже казалось, что он не поселился в этой квартире со всеми удобствами и неудобствами, а завелся в ней от грязи и сырости, как это бывает с тараканами, мокрицами и другими домашними животными.
      Струйки дождя, вытекая из свинцового неба, с успехом преодолевали все препятствия и проникали в жилище Летягина в смягченном виде капели. Если Летягин не успевал ловить капли в батареи тазов и банок, то наступала финальная часть драмы. Вода начинала фильтроваться в квартиру ниже этажом.
      Ниже этажом жила семья Дубиловых.
      Однажды, воспользовавшись беспечностью Летягина, Дубиловы возникли в его квартире. Их было трое. Мамаша и два сына, недавно совершившие ритуал совместного пожирания аленького цветочка из лепестков-бифштексов. Короткие ножки-столбики, мощные загривки, попы на коленках, сдвинутые вперед челюсти и, в противовес, утопленные глаза типа букашки не предвещали ничего светлого.
      - Поговорим как мужчина с мужчиной, - сделала странное предложение Дубилова и с ходу атаковала Летягина бюстом, после чего он стал видеть встречу хозяина и гостей как бы со стороны.
      Встречу комментировала та же гражданка Дубилова:
      - Умел бедокурить - умей и ответ держать, - когда Летягин был обездвижен юными штангистами, наступившими ему на ноги.
      - Чего их жалеть, басурманов, - когда юные хоккеисты плющили Летягина, заложив его между шкафом и собой.
      - Будет ему наука, - когда Летягин уже лежал на полу, жадно глотая воздух. - Они у меня такие. Маманю в обиду не дадут, каждый день им по две авоськи с рынка тащу - белки для силы, а фосфор для мозгу.
      Да, видно, забрела летягинская звезда в созвездие Скорпиона...
      Когда потерпевший пришел в отделение милиции с заявлением на Дубиловых, то попал на Батищева, а Батищев оказался близким другом субъективно привлекательной гражданки Дубиловой и возможным автором одного из сынов. Он сосредоточенно подумал, где мог слышать фамилию "Летягин", и вспомнил свой визит к покойнику Потыкину. "Я никогда ничего не забываю", удовлетворенно отметил Батищев и посоветовал Дубиловым нанести превентивный удар - подать гражданский иск. Так в руку Летягина легла повестка в суд.
      И тут он вспомнил Головастика.
      Долгое время Летягин принимал его - вернее, его голову - за глобус, стоящий на подоконнике и, больше того, различал материки и океаны. Со временем выяснилось, что у "глобуса" есть глаза, с ласковым любопытством глядящие на мир, улыбающийся рот, большие красные щеки. "От нечего делать он следит за всеми, - решил Летягин. - Надо ненавязчиво выудить у него что-нибудь полезное для зашиты в суде от Дубиловых. А старичку, главное, что? Внимание".
      Георгий (напоминаю: Летягина звали Георгием) порылся в серванте. Сунув под пиджак бутылку виски, новоиспеченный интриган приблизился к двери Головастика, но не успел позвонить, как из динамика над звонком послышался ободряющий голос:
      - Заходите, товарищ Летягин. Дверь открыта.
      Молодой человек толкнул дверь и тут же стал прикидывать, какие телодвижения у него лишние.
      В обычном недоразвитом коридорчике стояла и пялилась на него очень здоровая, можно даже сказать, зажравшаяся собака. Не столько собака, сколько помесь гиены и волка. Пытливый взгляд замечал еще в странном гибриде что-то от свиньи и даже от крысы.
      Из глубины квартиры раздался тот же голос, что и из динамика:
      - Трофим, веди себя полюбезнее. Проводи ко мне гостя.
      Домашнее животное повернулось и сплюнуло. Нет, Летягину, конечно, показалось. На самом деле пес Трофим просто фыркнул. Затем он действительно повел гостя за собой, наблюдая за ним одним красным глазом. Шел Трофим неграциозно, переваливаясь и шаркая когтями, как пенсионер тапками.
      - Всякое бывает, - сказал вместо приветствия хозяин квартиры. Он располагался в высоком кресле у окна, и его аккуратно подстриженная голова действительно напоминала глобус на подставке, тем более, что тело ниже шеи было завернуто в плед. - Садитесь, садитесь. А ты, Трофим, не стой здесь зря. Иди на кухню и делай свое дело.
      Летягин плюхнулся в кресло. Очень мягкое - даже колени оказались на уровне подбородка. Сразу напала дремота, хотя надо было так много выяснить.
      - Я тут вроде фараона в пирамиде, - сказал Головастик. - Но все вижу. Вообще-то разболелся я.
      - А у меня в квартире плохо. Все течет, все изменяется, а соседи, клеветники и насильники, подали на меня иск.
      - Но что-нибудь хорошее у вас есть? - не без ехидства спросил Головастик.
      - А как же! Всем хорошим от шузов до плаща я обязан загранрейсам, признался Летягин. - Жена Нина это понимала.
      Появился Трофим. Он катил тележку с угощениями, положа на нее передние лапы. Спохватившись, Летягин налил в две рюмки. Но вместо Головастика выпил Трофим. Взял рюмку зубами и опрокинул. Глаза его посветлели, словно ветер раздул тлеющие угольки. Он одобрительно, почти мягко оскалился.
      - Собачонка у вас ничего дрессирована, - сделал комплимент Летягин.
      - Называй его не собачонкой, а Трофимом. Меня же Сергей Петровичем, твердо сказал бывший Головастик. - Значит, вы беретесь утверждать, что жизнь ваша беспросветна. Ощущение загнанности, скованности, тоски на фоне непрекращающейся вялости умственных и физических сил...
      - Откуда вы знаете?!
      - От вас. Но апатия ваша внешняя. Подспудно вы ищете новый принцип существования. Слышали аксиому: "Все есть во всем"? Она поможет вам решить уравнение со многими неизвестными.
      "Неужели философ попался? Прямо несчастный случай", - с тревогой подумал Летягин.
      - Что-то слыхал, - сказал он. - Только звучит иначе: "У некоторых есть все".
      - И у вас есть все! - наконец, проявил эмоции Сергей Петрович. Оглянитесь, слепец. Соседи, участковые, сослуживцы - те, перед кем вы испытываете страх и недоверие, - они могут вас подпитывать. Надо только отнять у них энергию. Мы поможем вам открыть в себе этот принцип, убедительно сказал Головастик. - Если вы, конечно, не против.
      - Я, конечно, за, - поспешил согласиться Летягин, - только мне с Дубиловыми сперва разобраться надо. Узнать, где у них слабое место.
      - Там же, где и у остальных. И это вы тоже поймете.
      - Ну тогда точно "за", - и Летягин чокнулся с Трофимом, икнув от обилия чувств.
      - Вот и чудно. Главное - ваше согласие, - с облегчением сказал Сергей Петрович.
      - Что ж я, душу продал, а? - мрачно пошутил гость.
      - Ну-у, не ожидал, - мягко пожурил хозяин. - Мы - материалисты. Сейчас идите домой и ничего не бойтесь. Ваша судьба будет устроена.
      - Как это можно устроить мою судьбу, если вам даже не известно, что вообще мне надо, - запротестовал Летягин.
      - Всем надо одного и того же, - успокоил его Сергей Петрович. - Трофим, помоги товарищу.
      - Да, какой он мне товарищ, тамбовский волк ему товарищ, - Летягин собрался встать, но это оказалось непросто. Расслабление и дремота превращали все его усилия в какие-то конвульсии.
      Хозяин скомандовал: "Взять!", и Георгий почувствовал свою руку в плотных тисках. Трофим взвалил его на себя, и, повиснув, как подстреленный боец на санитарке, Летягин заскользил вдоль стенки, а потом вдруг оказался на лестничной площадке один на один с нагло прущей в глаза синей лампой.
      Когда он, наконец, добрался до родного пепелища, пот обильно катился со лба, скапливаясь в щетине похожего на мочалку подбородка. "Надо бриться, внушительно сказал Летягин, заметив себя в зеркале, - и производить благоприятное впечатление". Потом он начал исследовать шею, которая слегка побаливала, и увидел на ней розовую полоску, похожую на след от надавливания.
      Среди ночи Летягин проснулся от страшной ломоты в зубах. Поднялся. Щелкнул выключателем. Лампа прощально мигнула и скончалась. "Нет абсолютно надежной техники", - утешил себя Летягин, затепливая свечу. И снова, как принято у одиноких людей, хотел полюбоваться запущенностью и болезненностью своего отражения в зеркале - чтобы полусознательно пожалеть себя. Он сморгнул несколько раз, пытаясь отогнать плывущие перед глазами красные пятна. Но пятна не желали исчезать. Тогда он вынужден был признать, что у отражения не летягинские черные глаза, а красные, как у Трофима, Георгий взвесил все и заключил: "Это не криминал. Просто глаза измученного человека. Не голубые же". К тому же надо было срочно понять, почему рот у него совершенно раскрыт, будто он дебил, и закрыть его не удается.
      Тщательный осмотр вызвал шоковое состояние. То, что вначале показалось бликами от нервного огонька свечи, было клыками, спускающимися из верхней челюсти сантиметра на два вниз. Хорошие такие клыки, белые, без малейших признаков кариеса. Из нижней челюсти, как сталагмиты к сталактитам, устремилась вверх пара других клыков, правая, покороче. Как любой молодой человек Летягин попытался для начала спрятать свой конфуз. Поворочав челюстями, кое-что удалось выправить. Верхние клыки оказались хорошо подогнаны к нижним. В конце концов, оттопыренная верхняя губа совершенно скрыла столь неожиданно появившийся атавизм - однако общее выражение лица оставалось до неприличия глупым. К тому же начали обозначаться и другие изменения - нижняя челюсть потянулась вперед, глотка стала сужаться, волосы поднялись по стойке "смирно", щеки таяли, обозначая благородный размер носа.
      "Прямо мультфильм какой-то", - подумалось растерянному Летягину. Он вспомнил по фильмам, что сходящих с ума начинают зверски бить по щекам, в результате чего они возвращаются к здоровому образу жизни. Летягин ударил себя по щекам, а вдобавок по уху и в пах. Когда стало не так больно, он заметил, что это ему ничего не дало. Наоборот, даже убавило. В нижней части лица не осталось ничего, кроме зияющего черного провала, от которого тянулась трещина к груди. И, уже находясь во власти совершенно заурядных эмоций, вполне понимая, что делает дурость, он нехорошо обозвал отражение и швырнул в него свечку.
      Огонек исчез, и тут выяснилось - комната залита серым сумеречным светом. Летягин вначале обрадовался, что будет видеть во мраке, как кот, но то, что новое освещение не давало тени, его несколько насторожило. Он поднес руку к обоям - никакого эффекта. Занервничав, он пнул стену ногой, и стена упала. Вернее было бы сказать, что коробка комнаты вдруг раскрылась, развернулась в одну плоскость. А другие комнаты, коридоры, лестничные площадки уже преобразились в ровную поверхность. Все неживое стало просто поверхностью, а живое...
      Люди лопались, как перезревшие сливы, выворачивались и становились яйцевидными телами. Эти овоиды лежали неподвижно или катились по разным траекториям, словно гонимые сильным ветром. Они были пронизаны множеством темно-красных прожилок потолще и потоньше, поэтому еще смахивали на искусно подстриженные кусты. Летягин, как моряк, умел пристально вглядываться вдаль, и сейчас он не мог не заметить, что линия горизонта очень тесная, доступна для обозрения лишь небольшая часть звездного неба. А потом он увидел: имеется и вторая линия горизонта - ближе к центру круга земного - там поверхность уходила во тьму, вернее, в матово-черную бездну. Наконец, Летягин ощутил - есть наклон и кривизна у поверхности - и тогда наблюдаемая картина стала напоминать ему воронку. Он проследил, что большая часть бедолаг-овоидов катится не куда-нибудь, а в преисподнюю давящую чернотой горловину воронки.
      Не только Летягину - любому на его месте стало бы неуютно. Он, стараясь дышать глубже, опустился на четвереньки и встретился со своим отражением плоское тело на четырех изогнутых лапах, вместо шеи - бугор, сплющенная голова и "морда лица" с зубастой смертельной улыбкой. От отвращения Летягин упал на живот и увидел существо безглазое, безмордое, с телом, как отрубленный язык, с каким-то отверстием впереди и отверстием сзади.
      "Нравится? - поинтересовался кто-то. - Вот каким значительным ты можешь быть". Послышался другой голос: "С такими внешними данными грех жаловаться... А вот твои старшие братчики шныряют". Действительно, вокруг овоидов оживленно сновали, сокращаясь и растягиваясь, безмордые твари, не то личинки, не то пиявки. Улучив момент, они прилипали своими отверстиями к овоидам и, понежившись тесным общением, пускали их катиться дальше в пределах отведенного круга, но уже в изрядно отощавшем виде. Летягин поискал того, кто еще мог отразиться в зеркале, и понял, что, кроме него, больше некому. Новый облик настолько противоречил с сидевшим где-то глубоко в нем представлением об образе и подобии, что вызвал страшный приступ тошноты. Летягина рвануло изнутри, выворачивая наизнанку...
      Он очнулся, когда бледный солнечный луч осторожно коснулся его век. Сел. Смотреть на себя не стоило. И так все ясно. Всю ночь пролежал на полу. Хорошо хоть не обмочился...
      Поднялся тяжело, как пень, поддетый зубом экскаватора, и вступил грозным шагом на кухню, где хранились товары первой необходимости, не нуждающиеся ни в какой кулинарной обработке. Обычно он заглатывал их механически, до чувства легкой дурноты. Оторвал кусок от постылой колбасы и попытался съесть его. Раз - и ничего. Раз-два-три. И не получилось. Все потуги были напрасными. Кусок не лез в горло. А голод становился больше. Хотелось чего-то такого, чего не было вокруг. Летягин в изнеможении привалился к стене. Ну не мог он за одну ночь превратиться в какого-то проклятого кришнаита-вегетарианца или подозрительного йога-сыроядца. Сейчас он выйдет на улицу, где кислород, озон, и там все пройдет.
      На улице, действительно, немного полегчало. Он шел и ровно ничем не отличался от остальных людей. Вначале. Потом, правда, остановился и, на собственное удивление, прилип к витрине мясного отдела магазина, в которой, естественно, не было никакого мяса, а вместо того картинки. Очертания и названия кусков мяса мало соответствовали направлению критического реализма и уж тем более цвет - фальшиво бодренький, красный-красный. Но именно он и привлек внимание Летягина...
      Мыслеобразы стали обволакивать его, образуя панорамный кинозал на одну персону. Летягин увидел заколотого тельца. Из глубины булькающей, как наваристый борщ, мглы вылетали и лопались пузыри, открывая грубые ноздри, ощеренные пасти, низкие морщинистые и срезанные дегенеративные подбородки. Рожи изо всех своих подлых сил лезли к тельцу. Бодая друг друга, скуля от нетерпения, припадали к ране и ручейку, жадно хлебали и - утончались, светлели. Вырисовывались изящно очерченные носы и подбородки, гладкие лица, узкие алые губы. Летягин почувствовал, что некой частью и он находился там, в видении. Это было подобно включению штепселя в розетку. Он на одно мгновение поддался порыву, всего на одно мгновение, и...
      Раздался звон, витрина разлетелась стеклянными брызгами.
      - Давно пьешь? - спросил его в отделении лейтенант Батищев.
      - Это какое-то недоразумение, я - Летягин Георгий Тимофеевич, никогда у вас, так сказать, на учете не стоял.
      - Вот это и плохо, вот это упущение с нашей стороны, - оживился лейтенант. - Взяли бы мы тебя на контроль раньше, сегодня бы ты не пытался у нас витрину разбить и, может, вообще находился в другом месте - Постой! Летягин, говоришь тебя зовут...
      Медленно, но верно закрутились колеса, и телега лейтенантской памяти проследовала до остановок под названием "Потыкин" и "Дубилова". Так, Летягин, потыкинский дружок, плохой квартиросъемщик, вредящий соседке миленькой пампушке Дубиловой...
      - А чем был вызван ваш визит к Потыкину десятого сентября накануне его смерти? Неурегулированными денежными спорами? Поссорились ли вы в тот вечер?
      Летягин испугался. Он пугался, пугался и вдруг понял, что пугаться дальше некуда. Страшно захотелось, чтобы жирный боров лейтенант лежал полуживой тушей, как привидевшийся в витрине телец.
      - Вы очень тонко ведете следствие, - внезапно заявил Летягин. - Это у вас, конечно, прирожденное. Как жаль, что ничего уголовного я не содеял и не могу дать проявиться вашему таланту в полной мере...
      Летягин говорил и удивлялся: откуда в нем способности к лести и вранью? Порой он не находил новых фраз и повторял старые, но лейтенант только кивал, а потом и кивать перестал, а клюнул носом и замер. Летягин уже растерялся, гипнотический дар и поэзия заклинаний никогда не числились за ним, скорее, наоборот.
      "Учтите, товарищ угомонился ненадолго, но если сотворить, что велит ваша совесть, то он сделается тихий и послушный, - сказал издалека, а может, изнутри, очень резонный голос. - И вокруг никого. Отличный момент".
      "Цапай мента, цапай, пока не поздно", - возник еще один собеседник, весьма истеричный и злой.
      "Кто вы?" - простодушно спросил Летягин.
      "Мы - твоя совесть", - слаженным дуэтом ответили голоса.
      Летягин всполошился - психзаболевание стремительно прогрессировало.
      "Ты вооружен, ты отлично вооружен", - не отвязывался резонный голос.
      А Летягину ненадолго показалось, будто его подхватила волна и покачала на себе, потом уже что-то полезло из челюстей, а язык вдруг стал пухнуть. От ткнул пальцем и чуть не поцарапался - клыки уже оснастили его жевательно-кусательный аппарат. Опустив глаза, он увидел, что язык свисает ниже подбородка и вдобавок заострился.
      Страшное ночное видение переходило в разряд реальностей.
      "Чудовищем быть нельзя - лучше в тюрьму", - лихорадочно прикинул вспотевший Летягин.
      "Может, лучше чудовищем - не накладно ведь. А там и до чудотворца один шаг. В тюрягу пусть другие топают, - сказал злой голос. - Однако ты опоздал..."
      И действительно - лейтенант уже приходил в себя.
      - Что это у вас там? - запинаясь и теряя пивной румянец, прошептал он. - Да... подождите в коридоре...
      Задержанный тут же испарился, а участковый пытался хоть вчерне разобраться с ним, потирая виски впервые в жизни заболевшей головы.
      Сидя в коридоре, Летягин беседовал со своей совестью. По договоренности один из голосов стал отзываться на кличку Резон, а второй довольствовался прозвищем Красноглаз.
      "Раз вы возникли, так не мешайте мне хотя бы, - говорил Летягин, - все же вы не заморские генералы, а своя родная шизия".
      "Кто мешает? - захлебывался Красноглаз. - Мы же твои маленькие друзья. Одни тебя и любим. Во-первых, с нами не пропадешь. Во-вторых, убить, полюбить, а особенно выпить кровь - всегда поможем. Будем обслуживать регулярно, по расписанию - чтоб ни дня без этого дела".
      "Как это кровь?" - обомлел Летягин.
      "Сядь да покак", - нагрубил в первый раз Красноглаз.
      "Домой вам возвращаться нельзя, - талдычил Резон. - Лейтенанта вспугнули, он сейчас звонит в РУВД. А там запросто вытребуют ордер на арест. Попадете в следственный изолятор и уж признаетесь во всем..."
      "Чего же делать?" - растерянно спросил Летягин.
      "Для начала сходить в прокуратуру. Поинтересуйтесь там насчет... и вообще..."
      Помощник прокурора оказался симпатичной молодой женщиной Екатериной Марковной.
      Екатерина Марковна приняла с милой улыбкой, правда, спросила, учтен ли посетитель в психоневрологическом диспансере. Потом она, скорее по-докторски, чем по-прокурорски, стала успокаивать Летягина, просвещая насчет количества гражданских исков, связанных с ветшанием и разрушением жилищ. Еще она раскрыла, по большому секрету, - наука пока бессильна понять, что же происходит, и поэтому просто отмалчивается. Да, да, подхватил Летягин, однажды я ученого на лекции спросил насчет своей квартиры, а он на меня так посмотрел, будто я сморкнулся без помощи платка. И, наконец, проникнувшись окончательным довернем, Летягин рассказал, как у него отрастают клыки и язык, как участковый Батищев ему мокруху клеит, и под конец спросил, какие конституционные гарантии может получить гражданин, если у него лицо и туловище не всегда такие, как у всех.
      - Я, конечно, не медик, - начала спешно закругляться прокурорша, провожая Летягина к дверям, - но мне кажется, вам надо просто лучше питаться. Заниматься спортом. Записаться в художественную самодеятельность, танцы, пение очень помогают. Или устроить личную жизнь, - последнее было сказано не без оттенка печали.
      Она протянула узкую ладошку.
      "Питаться, питаться... Смотри, какая у нее аппетитная шейка, подначивал Красноглаз. - Это тебе не боров лейтенант. Согласись, привереда, с женским материалом работать и проще, и приятнее".
      Летягин как раз взял нежную прокуроршину ручку в свою ладонь и вместо того, чтобы пожать ее, застыл, боясь шевельнуться - будто его посадили на кол. Он изо всех сил пытался не поддаться дурному влиянию Красноглаза и Резона.
      Екатерина Марковна приблизила к нему свое умное неравнодушное лицо и максимально убедительно сказала:
      - Я понимаю, вам сейчас тяжело. Образовался комплекс загнанности, который породил странные ощущения. Но только вы сами можете его разрушить. Повторяйте про себя: "Я нормальный, я симпатичный". Вот вы улыбались, и я видела - никаких клыков нет.
      "Еще как есть", - хохотнул Красноглаз.
      Она была совсем рядом, прокуроршина почти девчоночья шея, оттененная кружевным воротничком, с такой видной, такой призывной голубоватой жилкой. Ощущения Красноглаза начали передаваться Летягину, и он почувствовал биение ее крови. Он понял: подкатила волна и начинает преображать его. Предупреждая прокуроршу, Летягин поднял вверх указующий перст свободной руки.
      - Что, "скорую"? - не поняла Екатерина Марковна. - Я сейчас...
      Пытаясь что-то сказать, Летягин открыл рот. По расширившимся зрачкам он понял, что она _увидела_.
      "Объект готов к донорству и развертке, - телеграфировал Резон. Артерии не трогать. Передаю расположение участков проникающего или слизывающего воздействия. Предпочтительные. Внутренняя яремная вена. Шея. Срединная вена локтя. Локтевой сгиб. Возможные. Подколенная вена. Бедренная..."
      Комната распалась, как карточный домик, и Летягин закачался на поверхности залитой серым светом воронки. Екатерина Марковна вдруг вывернулась наизнанку и стала кустом, состоящим из текущих прямо по воздуху струек красной жидкости.
      Красноглаз пронесся, как серфингист на прибойной волне, по позвоночнику и вломился в его мозг. Но Летягин ударом непонятной ему силы задержал зверя и прыгнул "с места" в горло воронки. Сумерки, отражения, - все смешалось. Где-то позади остался звенящий женский крик:
      - Не трогайте его, он очень болен!
      И крепкие мужские слова, и единая фраза:
      - Придурок за чужой счет.
      Летягин пришел в себя только на улице.
      Хотя дверь была закрыта, он понял, что дома кто-то есть - хотя бы по тому, как проворачивался ключ в замке. Кроме того, не слишком сильно, но пахло сапогами.
      "Неужели все-таки лейтенант Батищев... Сейчас войду и трахну его табуреткой, и пусть меня расстреляют. Так даже лучше. Наденут на голову полосатую шапочку и вмажут по ней из "Макарова". Это вам не то, что прямо по оголенному человеческому затылку палить. Все же приятно, что заодно сдохнут две гадины - Красноглаз и Резон".
      Но был и другой запах - аромат ночных насекомоядных цветов. "А все-таки не зря я в вампиры пошел. Нюх у меня явно прогрессирует".
      На прожженном сигаретами диване лежала она.
      Бывшая законная супруга так умела слушать, что он стал считать, что умеет говорить. Так любила изящные искусства, что он мог кинуть мозолистую купюру на какую-нибудь китайскую тарелку и не припомнить это потом. Профессорская дочка, вышедшая замуж за полудеревенского паренька среднего ума и внешних данных, который, даже вернувшись из рейса, напоминал приехавшего с городской ярмарки крестьянина.
      Он поймал себя на том, что думает о ней только хорошее, но разве не ее бросили в грузовик вместе с белобрысыми финскими диванами четыре ражих мужика? Он еще хотел что-то пообещать, а она махнула рукой, трогайте, мол, чего его слушать.
      Сейчас она проснулась, приподняла голову, посмотрела куда-то в сторону. Волосы заметно светлее, и вообще она кажется ему лучше, чем даже в самый первый вечер их знакомства.
      - Ничего себе явление... Как сон, как утренний туман... Ты чего-то забыла у меня, Нина?
      - Ехидничать не разучился, - сказала, а потом уж взглянула на него. Ты симпатичный, хотя и совершенно опустившийся.
      - Могла бы добавить "в мое отсутствие". Но дело не в этом, Нина. Объективно я достаточно гадок. Приязнь ко мне - действие зова.
      - Зов предков, да? Насмотрелся про Тарзана.
      - Видик ты забрала.
      - Хватит. Я просто пришла к тебе.
      Он сел рядом. Они взялись за руки.
      - Между прочим, я тебе помогла. Здесь вертелись какие-то люди и милиционер впридачу. Ломать дверь собирались, что ли. Я им сказала, чтоб все убирались, жена пришла.
      - Тебя боятся, Нина, потому что ты не боишься. Ты свободный человек.
      - Я и тебе вольную дам. Не пожалеешь.
      - Не знаю, стоит ли со мной возиться, Нина. У меня появились не лучшие черты.
      - Я тоже не стояла на месте.
      Ее пальцы легли на его шею, тонкие нежные пальцы - только вот любовь к длинным коготкам у нее не исчезла. Нет, пожалуй, коготки слишком длинноваты, они даже царапают его. Но не скажешь этого женщине, которая тебя целует. Можно и потерпеть - главное, они вспомнили...
      А когда ее пальцы стали умелыми пальцами убийцы, а знающий взгляд Летягина увидел губы, вытянувшиеся в стальную трубку, которая вошла в его лопнувшую под ухом плоть, он уже не мог пошевелиться. Разве что привстал. Но тут ему показалось, что на него навалилась гора, и он обмяк...
      Забрезжил свет. Какой-то человек сидел рядом и елозил по его лицу мокрой тряпкой. Летягин поперхнулся и чихнул.
      - Очухался? Видишь, брат, до чего лирика доводит, - человек говорил уверенно и назидательно. - Рассечения тканей, конечно, нет. Отек, правда, случился из-за сильной тяги. Ничего, рассосется.
      - Кто это меня?
      - Кто-кто... Жена твоя Нина тебя же и обработала. А я Трофим Терентьевич. Гиену у Головастика помнишь? Скажу тебе без лишней скромности, знаток метаморфизма. Я тебя научу этому ремеслу.
      - Не надо мне вашего вампирского ремесла! Я неспособный.
      - Не прибедняйся. Нинуля-то освоила. Ценный теперь кадр, только увлекающийся, может и до дна выпить. А ты, Жора, кстати, невкусный оказался. Плохо Ниночке стало, едва успела SOS послать. Хорошо, что сегодня я дежурю... На работу-то пойдешь? Я пиджак тебе зашил и ботинки почистил.