“Мы не просто попадем в долину Вечного Отдыха. Мы попадем туда с неожиданной стороны. Наше преимущество также в том, что мы будем спускаться с возвышенности и даже сквозь пыль поразглядываем, что там такое творится. Псевдолуна-то уже прибыла с ремонта и снова мерцает нам с орбиты… Ладно, пора прокладывать курс, два ориентира уже миновали, авось и третий встретим”.
      “Почему ты, в конце концов, а не я? Почему ты никогда не устаешь, хотя делаешь баиньки всего три часа в сутки. Почему тебе никогда не хочется мужика, как мне, например, бабу? Отчего обходишься только парочкой витаминно-белковых пастилок в день, да медитационными леденцами? Ты что, берешь энергию из этой самой системы симметрий? Я ведь уже догадался, как ты с ее помощью подкрепляешься. Где-нибудь из буфета в Васино испаряются сосиски и тут же объявляются в твоем пузике, пардон, в животе, затратив на нуль-транспортировку лишь небольшую часть кетчупа…”
      Стоп. Запись окончена. Это было сегодня утром. А получилось так, что мы перлись целый день невесть куда. В заданную точку не попали, ничего узнаваемого нет. Марсианам поясняю, что ваши пустыни — пример живописности по сравнению с нашими. Наши невыразительны как физиономии китайцев на взгляд белого человека или наоборот. В общем, заехали мы не на бережок моря Старательские Слезы, а в какую-то Тьмутаракань. Шошана, штурманка бесова, еще ковыряется как ни в чем не бывало в компьютере. Сейчас я ей скажу пару теплых… Нет, пока умолчу.
      Меркурий — это как посудная лавка, в которой чашки и тарелки долго били, топтали и плавили, поди разберись, где тут севрский фарфор, а где ночной горшок. Система ориентации по спутникам мало кому из наземников пригождалась — попробуй установи связь сразу с двумя сателлитами. И по магнитному полю Меркурия хрен сориентируешься. Если даже не затесалась под ноги магнитная аномалия, солнце окатывает планетку, как из ведра, своими протонными вихрями. Единственная надежда у странников на счисление курса борткомпьютером. Но ежели возникает постоянная курсовая ошибка, то вездеход начинает упорно ползти в какую-то чертову задницу.
      Впрочем, в борткомпьютере параллельно и независимо фурычат три системы счисления… Чтобы все они подгадили одинаково, тут требуется злое и преднамеренное вмешательство. Не рановато ли я доверился фемке и передал ей в безраздельное владение борткомпьютер, по-мужски взяв на себя кипящий и булькающий реактор. Да, я действительно люблю кипящие реакторы — с тех пор как в старшем классе детского питомника построил программируемый самогонный аппарат — но не до такой же степени, чтобы чихать и кашлять на все остальное. Вот если бы можно было сделать фемке укол раскрепостителя. Но как вначале совладать с этим монстром? поди, скрути зверюгу такую.
      Машину стало бросать. Урчание, взвизги, даже хрюканье. Это несмотря на то, что поверхность ровная, рычаги мощности никто не дергает, а электроприводы, судя по датчикам, такую тягу дают на колеса, какую надо — исходя из сцепления с грунтом. Я пощелкал клавишами диагностики — генераторы, турбина, приводы — все в норме. Значит, с реактором нелады. Если он барахлит, то это моя вахта. И заняться им надо поскорее, пока не началась какая-нибудь катавасия, вроде электрической бури, от которой лучше улепетывать со всех колес.
      Запустил слив натриевого кипятка из активной зоны, ввел туда замедлители нейтронов, напялил скафандр — тот в брюхе уже свободен мне стал, тощаю в отсутствие бацилльных харчей — и выбрался через шлюз. За бортом умеренное волнение пылевого моря. Тут мне подумалось, а что, если подружка сейчас рванет с места, скоро ли я стану малопривлекательным трупом? Кислорода-то немножко захватил, чтобы напялить тяжелый антирадиационный халат по прозвищу “презерватив Ильи Муромца”.
      Когда проходил мимо холодильника-радиатора, померил тепловое излучение — перегрев налицо. Отпер ключом люк, на котором нарисован смеющийся мне череп, поднял циркониево-керамический колпак отражателя, затем торцевую крышку, повращал барабанами управления. Так и есть, спеклись урановые шарики, несмотря на пирографитовую упаковку. Опять же компьютер сплоховал при контроле подачи и вывода из активной зоны сраных этих шариков. Теперь придется самые вредные шматки клещами выкидывать на песочек, а остальное пропускать через сепаратор. Пока я колупался, в мою огорченную голову забрело, что эту заморочку можно устроить, подгадив через компьютер. А когда я ударно ворочал клещами, не раз мысль меня мучила, что за время моего неприсутствия Шошане очень удобно внести поправочку в счисление курса.
      Когда я вернулся в кабину, фемка какая-то взъерошенная была, словно замела только-только следы своей бурной деятельности. Я промаршировал к компьютеру — ага, не успела убрать свою пачкотню из архивного журнала! Вот они — прежние контрольные точки и курсовые параметры. Для сравнения я рядышком по-быстрому разместил новые фемкины цифры. Не сходи-и-ится!
      Едва все понял, как она влепила мгновенный фемский удар, ногой по среднему уровню, как раз в то место, куда собираешься двинуться. Но я и до этого вполглаза за ней присматривал. Поэтому не сплоховал…
      Да как не сплоховал!
      Я сделался весьма необычным, совсем не таким как всегда. Человеком-юлой. Нечто похожее я испытал на своей шкуре в пневмопроводе, только сейчас все произошло на реактивной скорости.
      Мигом оживилось несколько полюсов, источников напряжения, каждый из которых высвободил свою собственную силу в виде вихревого поля. Появились поля едкие, наступательные, и менее подвижные, плотные, защитные — в общем, плюрализм был соблюден. Они смешивались друг с другом, образовывая множество пульсирующих струй, похожих на кровеносные сосуды. В итоге и слепилось что-то вроде кокона.
      Уму — по крайней мере моему — не постижимо, почему я не очумел, запутавшись в новых ощущениях. Как будто у меня действительно имелся Контроллер, который все преображал в более-менее приемлемый и усваиваемый вид. Он же, по-моему, и дирижировал всем этим делом.
      Один из полюсов еще поднапрягся и вдруг резко разрядился. Трах-тарарах, крик “я-а”. Кажется, орал лично я, а не полюс. В нескольких “сосудах” энергия забила, как психованная, словно собиралась вырваться фонтанами наружу. Из-за этого движение всех предметов и членов тела вокруг меня изменилось настолько, что башмак фемки впаялся в панель компьютера. Пинок был внушительным, нога утопла. Пока девушка забирала свой башмак обратно, я успел цапнуть с переборки огнетушитель и впаял им по стриженой голове. Вернее по тому месту, где недавно была цель — фемка согнулась с той же быстротой, с какой лопается бутылка с водой, выставленная на меркурианский холод. Вследствие этого ее башка вошла в мое брюхо. Я опрокинулся на пол и тут увидел подметку, опускающуюся мне на физиономию…

      Я ощущал спиной палубу, даже сварной шов чувствовал — надо мной склонялось ненавистное лицо Шошаны. Прежде чем попробовать ударить ведьму, скосил глаза вбок, освежая знания об обстановке. Что за бурда-муда — панель компьютера цела! Я сел, сунул в рот сигарету — от дыма в голове немного прояснилось. Шошанка была матово-бледной, как пепельница, по ее пальцам гулял тремор.
      — Погоди-ка, девушка, ты разве не расквасила ногой компьютер?
      — А зачем?
      — И мы с тобой не бились как Ослябя и Челебей?
      Неужели все такое мне прибредилось, как недоноску, надышавшемуся аккумуляторной жидкости? Но Шошана несколько восстановила мою репутацию.
      — Я еще не могу до конца все объяснить. Что-то подействовало из тебя и через тебя. Причем, вначале на машину. Ты разобрал реактор, но когда выключил сепаратор, началось, как ты выражаешься, ахинеанство.
      На тебя что-то нашло — какое-то вихрящееся марево, видимое даже невооруженным глазом. Если точнее, это было вещество с весьма слабым, не фиксированным излучением, которое полностью заэкранировало тебя. Когда мне удалось прошибить этот экран, я немного разобралась с его возможностями. Он, чем-то напоминая тренажер, выдавал для тебя синтетический мирок. Крохотный, но вполне настоящий.
      — Тренажер? — дурным голосом повторил я.
      — Он резонировал со страхами в твоей башке. Ты действительно тренировался в чем-то. Эта морока, которую ты снабжал своей энергией, быстро разбухала. Подробности неясны. Однако, едва мне удалось перерезать каналы, подводящие твои силы к этому “тренажеру”, как экран мигом куда-то запропастился. Правда и встряска была для тебя достаточно основательной, отчего ты брякнулся в обморок.
      Да, кто-то из нас “с тараканами”, а может уже оба.
      — Весьма вдохновляет, что ты не ломала компьютер и не вжарила мне головой в живот, но свои страхи я уважаю… Делай со мной что хочешь, бей, принуждай к сожительству — против этого я меньше всего возражаю — но я не понимаю, как одновременно три системы счисления могут врать одинаково. Ведь ниоткуда взявшийся “тренажер” тут ни причем.
      — Системы счисления не врут, врет пространство в котором мы движемся.
      — Да, Колумб тоже ехал в Индию, а попал в Америку, но он-то не просыхал всю дорогу. В наших полужидких мозгах может быть вранье, в машинах разлад, однако пространство — извините, нечего на него поклеп возводить. Речь ведь идет не о каком-то плюгавеньком аномальненьком кусочке почвы. Еще понимаю, перлись бы мы через вселенную, сжирая парсек за парсеком, пролетая со свистом мимо черных дыр и жирных пятен… Я уважаю пространство и рассчитываю на ответное уважение с его стороны. По-крайней мере, на этой плюгавенькой планете.
      Между прочим, я даже не знал, какое объяснение хочу от нее услышать. Первый раз в жизни такое, спина запотела из-за стрессовых гормонов. Пожалуй, мне сейчас больше всего хотелось лежать пьяной мордой в винегрете, где-нибудь в Васино.
      — Тем не менее, девиация есть,— отчеканила неумолимая Шошана. — Несколько раз я пыталась в рамках системы симметрий подобрать такой курс, чтобы выбраться из нее. Но все без толку покамест. Оттого и не хотела тебя пугать. А теперь проверяй расчеты,— распечатка белой птицей пронеслась рядом с моим ухом. — Время, потраченное на движение, становится ничем, оно словно сжирается пространством, делается дополнительным его измерением!
      Впервые я видел Шошану, искренне растерянной или, может, потерянной, отчего у нее появились крупицы женской привлекательности. Не побоюсь даже таких слов — звездинки сексуальности. Да, допекло ее подлое пространство.
      — Ну, будет тебе, Шошка. Если я правильно тебя понял — что-что, а старость с маразмом и прочие нехорошие проявления времени нам здесь не угрожают корявой клюкой. Пространство их быстренько харчит. А вот на прежнем пути кто-то непременно с помощью бомбежек и артобстрелов довел бы нас не только до маразма, но и до летального исхода. Не дрейфь, с пространством как-нибудь разберемся. Может, чтобы двигаться вперед, надо, например, ехать влево.
      — Разберешься с ним. Это означает изменение физики на каком-то очень глубоком уровне,— тон фемки стал совсем плаксивым.
      — Глубже атомарного уровня?
      — Не ерунди, мент.
      — Я не мент, а страж порядка со слегка засохшим менталитетом. Ну так что, глубже элементарных частиц и волн?
      — Само собой.
      — И субнуклонов.
      — Спрашиваешь, лейтенант. Это — ПРЕДМАТЕРИАЛЬНЫЙ уровень, понял. Мистикофизики называют его уровнем тонких энергий или протогенов. Оттуда прорастают все остальные уровни. И субнуклоновый, и атомарный, которые уже определяют свойства пространства-времени…
      — Постой-ка, я кажется угадал. В здешних краях из-за некой херни на предматериальном уровне произрастает нечто вполне материальное, однако не наше, чуждое как простому человеку, так и простому булыжнику. Поэтому континуум и не балует нас знакомыми свойствами. И растет здесь та самая “грибница”, на которую ты намекала в прошлой просветительской беседе. В разных аномальных зонах она уже показывала фокусы — устраивала материализации, дематериализации и телекинез, а здесь решила поводить нас за длинные носы. Ай да Тереха, ай да Пушкин, сукин сын — расчухал постреленок всю гнусность. Ну, Шошанка, включай теперь на полную мощь всю вашу фемскую организацию, самое время. Тебе, фемка дорогая, сдается мне, будет раздолье. Неужто вам, хваленым симметристам, не управиться с какой-то бестолковой растительностью!
      Шошана резко отвернулась, что было опять-таки по-женски. Ура. Нравится ли Шошане это или нет, но в ней затеплилось из-за неудач что-то, приходящееся мне по вкусу.
      Меж тем в меркурианской мгле появилось голубоватое свечение. Похожее на множество выпущенных невесть кем голубеньких ниточек. Бахрома, что ли? Кажется, я угадал — это кто-то показывает себя в рекламном свете. Ладно, пусть даже меркурианская тварь. Согласен быть Дуремаром.
      Некая игривость, возможно предсмертная шипучесть настроения объяснялась тем, что не было мне жутко от этой рекламы, напротив, хотелось поскорее двигаться вперед, туда, где ниточек будет больше. Даже сердце сжималось от сладостного предчувствия, в чем я, конечно, не собирался признаваться. Но я видел невооруженным глазом, Шошана боится этой голубизны. И это меня сковывало. Прямо как сладострастника, которого таинственно манит женская попка, но при том страшится он вездесущего исполнительного листа.
      Представьте себе, нормальные люди,— дальномер вам показывает, что расстояние до горизонта уменьшилось вдвое и бодро продолжает укорачиваться. Причем даже локаторы улавливают, как стягиваются и сокращаются предметы, которые мы недавно миновали — глыбы и скалы. И настает момент, когда на горизонте замечаем самих себя, причем невероятно разбухших. Мы рассматриваем это “невесть что” словно через огромадное двояковыпуклое стекло. Вездеход, похожий на “столовую” гору, а рядом с ним две фигурятины, в переложении на нормальный счет — километров пяти в высоту.
      — Это напоминает мне картину “Старцы, подсматривающие за Сусанной”,— высказал я свое убогое мнение. — Мы, не в бреду будет сказано, наблюдаем самих себя. Только той поры, когда выходили починять первое левое колесо. Пространство, действительно, съело время. Обжорством этим прирастилось, растянулось и стало напоминать горшок или стакан. Коим мы уловлены, как мухи. В-общем, мы теперь заэкранированы со всех четырех сторон.
      Она опустила голову на панель управления, и плечи у нее задрожали от вполне бабьего плача — ну вот, прорезалось.
      — Я понимаю, Шошана, что приятного в этом мало. Мы переводим топливо, растрачиваем запасы кислорода, в конце концов ползем в глотку какого-то демона, помогая ему сделать ньям-ньям. Но мы ведь вдвоем прокакали игру. И ты, и я. Вот если бы каждый из нас изведал это в одиночку, то было бы куда тягостнее жить и помирать. А так, ты жалеешь меня, я — тебя, и мы плачемся друг другу в жилетку.
      Я опустил ладонь на ее зыбкое плечо, потом аккуратно перевел стриженную головушку с панели управления — еще нажмет там кнопку катапультирования — к себе на грудь. Затылок, ушки, тонкие косточки висков и челюстей, пульсирующие жилки — все это было такое не супервуменское, трогательное.
      — Шошка, ты еще попробуй по законам симметрий связаться со своими.
      — Планетное ядро, само собой, тоже заэкранировано. Сигналы не проходят. Симметрия замыкается в этой “глотке”,— пробубнила она у меня на груди, даже щекотно стало.
      — Может тут что-нибудь взорвать, чтобы там, за пределами “стакана” аукнулось. Стенки бы у него задребезжали и сеструшки, фемянки твои, услыхали и прознали б про нашу беду. Совет предоставлен тебе в данных условиях бесплатно.
      Она резко выдернула голову. Глаза у нее были само собой мокрые, влажные и теперь из-за проявленной слабости злые, как у зверька.
      — Насколько я понял, Шошик, система симметрий универсальна. Если мы даже несколько не в том пространстве заплутали, то все происшедшее ЗДЕСЬ — если, конечно, бабахнуть как следует — будет иметь отдачу ТАМ.
      — Ядерный мини-взрыв?
      — Я люблю другое “мини”, но и это мне по вкусу. Двести тридцать пятого урана у нас не так уж много в граммах и процентах, зато не будет возни с субкритическими массами и обогащением топлива. Под лучом гразера все сработает при более скромном количестве и качестве материалов. Килотонну тротилового эквивалента как-нибудь устроим.
      Как изготовить мини-атомную бомбу из подручных средств? Если не надо мучиться с обогащением урана, то плевое дело. Я когда-то читал соответствующее пособие и Анима быстро растормошила в голове необходимый пласт памяти. Хорошо, что в бортовом шкафчике покоился робот для слесарных работ. Я обдирал пирографит с урановых шариков, воскрешенный слесаришка укладывал их в брикеты, скреплял проволокой и обматывал отражателем для нейтронов. Потом я втиснул получившийся пакет в расщелину скалы, рядом поставил на треноге гразер, включил, нацелил и бросился наутек. Едва отъехали на пять километров и спрятались за глыбу, как шарахнуло, после чего вырос одуванчик мини-атомного взрыва. Однако не успел он еще подрасти, а уже стал разжижаться и рассопливливаться, будто кто-то тянул из него силенки. Мне даже показалось, что это я его выкручиваю, как мокрую тряпку. Раз — и забултыхалось вместо ядерного гриба что-то похожее на огромную драную простыню, потом куски ее стали утончаться, превращаться в полосы, те в нити — уже знакомого голубоватого оттенка — последние тоже потаяли. Не осталось ничего кроме длинноволнового излучения. Пространство опять-таки съело потраченное время и горизонт стал еще более тесным.
      Шошана была совершенно пригвождена этим фактом, плакала безутешно и всерьез. Стала на время просто бабешкой. А я вроде даже обрадовался, будто собственноручно мини-ядерный взрыв придушил. Даже посвежевшим себя чувствовал, хотелось еще убивать взрывы, хотелось вперед — меня словно примагничивало к истоку чудесных сил. И самому себе было неудобно признаться — весело мне, скорей всего, оттого, что грустно Шошане, что беспомощным стало прославленное фемство. Ведь всего несколько дней назад ей было все известно, в отличие от меня. Я тогда не притворялся щенком, а полноценно являлся им. И самое постыдное — она запросто могла физически подавить меня, шутя вышибить мои “гнилушки”.
      Но затем я все-таки устыдил себя — ведь фемка при всем желании не высадила мои мозги, напротив, даже заботу проявляла. Потому не хочу быть свиньей, которая радостно хрюкает от чужой беды. Или ганимедским хищным студнем, который весело чмокает.
      Я сейчас чувствую центр притяжения, глотку демона, направление сил, значит, могу сыграть сам. Я должен помочь Шошке и своему делу.
      Время, потраченное на движение, превращается в путь, ведущий к какому-то демону, которого мы раньше обзывали тварью, грибом. (Теперь подлец заслужил более горделивое имя.) А не потраченное время во что превратится? Может, оно станет путем выводящим. Не моче— и кало-, а человековыводящим.
      Если проглот-демон жадно хавает любой импульс движения и только жиреет за счет него, мы не дадим ему этого импульса. Я не совсем понимаю свои мысли, но нутром, “юлой”, чую, что именно так произойдет перераспределение энергии.
      У меня в голове такая картинка возникла. Вот мы — вроде паучка на стенке чашки. Он карабкается изо всех сил обратно на край сосуда, но от проявленных усилий только сползает вниз. Почему? Потому что он передает импульс движения поверхности — которая, такая-сякая, заполучив его, еще более искривляется, изгибается в сторону, совсем ненужную паучку. Короче, чашка только глубже делается. А не станет он передавать, глядишь — и спрямится поверхность. Или того больше — теряя энергию, выгибаться начнет в обратную сторону. И паучок, следовательно, благополучно скатится с нее, бяки-раскоряки, с поверхности этой, как с ледяной горки.

      Мой растрепанный голос метался меж бортов и тонул в квазиживой мякоти подволоки — вместе со словами она впитывала углекислый газ и водяные пары.
      — Чего мы собственно испугались? Да, прошлое замаячило на горизонте. Ну и что? Вот если бы будущее увидели. Вообще, чем прошлое отличается от настоящего? — только лишь отсутствием энергий.
      — Это не факт,— Шошана лениво участвует в навязанной ей дискуссии.
      — По крайней мере, не хватает энергии устойчивости, от которой рождаются гравитоны и силы тяготения. Так обстоит дело в привычной нам системе симметрий.
      — Сам придумал, лейтенант?
      — Ну, ладно, прочитал. Пофорсить умом не даешь. Так гласят книги мизиков… А вот если наоборот, если энергия устойчивости, получив соответствующие каналы, начинает спокойно гулять туда-сюда и, например, переливаться в прошлое? Тогда мертвые, нарастив мясо-жир, смело вылезут из гробов, по улицам примутся разъезжают конки и кабриолеты, а дамы наденут фижмы и кружевные панталоны. В общем, прошлое активно влезет в настоящее.
      Об этом можно было покурлыкать, глядя, как голубенькие мерцающие ниточки тают, а над нами лениво проползает марево, искажающее показания приборов. Оно было похоже на время, которое, освобождаясь из вражеского плена, на радостях кушает растолстевшее пространство. А когда основательно обглодало его, голубые ниточки совсем погасли, вдобавок сквозь рассасывающееся марево проступили столь приятные ныне глазу очертания горы Череп. Оказались мы ровно на том месте, от которого двигались трое суток. Пока мы таким странным способом вырывались из дружеских объятий демона, меня выручали наркомультфильмы и джин с тоником (таблеток того и другого еще хватало). Шошана довольствовалась леденцами с медитацией, и, по-моему, была просто заторможена, даже подавлена той незавидной ролью, которую пришлось ей сыграть.
      — Подумаешь, встретили одно-единственное чудище, которое к тому же быстро рассопливилось,— безрезультатно утешал я ее. — Настоящие серьезные монстры, наверное, треплют его по щекам и обзывают “щенком”.
      Как надо себя вести, если в одно прекрасное утро ты просыпаешься усатым тараканом или, например, килькой в банке. Наверное, сообразно новым обстоятельствам. У меня это получалось лучше, чем у напарницы. В чем Космика преуспела более всего, так это в превращении человека в нолик, которому как-то до фени, живой он или уже “сморщился”. Исполнилась многовековая мечта всех йогов, факиров, монахов и прочих самоистребителей. Тот мужик, который инкубатор для выращивания космонавтов придумал, сделал для освоения космоса больше, чем все Циолковские, фон Брауны и Королевы вместе взятые.
      Шошане тоже было до фени, целый ее организм или распался на составляющие. Но оттого, что ее фемство не сдюжило против аномалии, психика ее маленько треснула.
      — Шошка, ау, по-моему нам пора тронуться. Только не в психическом смысле, а в физическом — туда, где мы еще сможем принести пользу державе. Мы сделали хороший крюк в сторону, едва не повисли на этом крючочке, но теперь пора выбираться на старую дорогу. Искренне надеюсь, что оппоненты уже посчитали нас без толку погибшими и перестали нам заботливо готовить всякие сюрпризы.
      Шошана, хоть и насупилась, но безропотно стала искать перемычки между новым и старым путем. Все-таки у этих фемок особое чувство субординации, едва ощутила мое командирство и уже бестрепетно подчинилась.
      Конечно, пришлось немного отмотать назад по новой дороге, потом попотеть мозгами, пытаясь вычислить, где на переходе к старой трассе мы всего лишь провалимся, а где — утопнем. В итоге определилось — перед горой Череп свернем налево, затем протиснемся по краюшку каньона Канон, и отважно рванем через низину Шабашкин Суп.
      В той самой низине я чуть ли не треть пути перся впереди вездехода, как бурлак на Волге и на трогательной картине известного художника. Вернее, привязавшись к машине веревочкой, бежал на мокроступах впереди брони и определял собственным телом да прибором-почвовизором, где тут есть дорога, а где — жадная меркурианская трясина.
      Когда мы с Шабашкиного Супа выбрались, я быстренько прописался в кабине, и со словами “друзья познаются в еде” накинулся на праздничный стол: цыпленок табака в пилюлях и борщ-порошок. Но не успел такой призрачный обед расщепиться в моем желудке, как нас попытался прооперировать лазером какой-то свинтус в вертком вездеходе — то ли очередной наймит наших прежних притеснителей-прижигателей, то ли вполне самостоятельный разбойник.
      Я только успел крикнуть: “Мать его за ногу”, чем однако перешиб стресс и вместо супрессантов начал вырабатывать кортизол и прочие гормоны бесшабашности. (Чуткая Анима еще и простимулировала этот процесс.) А вот Шошана своим сверхсобачьим нюхом загодя учуяла готовящееся посягновение, вернее заметила искусственность в естественном пейзаже. Она вовремя поставила вездеход на задние паучьи лапки, поэтому иглы бешеного света прошили не нас, а пространство неподалеку от днища. Оправившись, я заметил, в какую сторону махнула головой фемка и застрочил по врагу из массивного бортового плазмобоя. Если точнее, мыслеусилием развернул ствол, и задал автоснайперу сектор битья.
      Среди фонтанчиков — там выстреленная мной плазма испаряла камни — мелькнуло искусственное тело и юркнуло в какую-то трещину. Видимо “огневая точка” сочла себя подавленной и решила исчезнуть по-быстрому. Когда корпус нашей машины из вздыбленного положения опустился на грунт, то выяснилось весьма приятное обстоятельство — мы целеньки, все члены вместе, и охотники не будут делить наши тушки. И одно пренеприятное — нам подрезали одну “ногу” плюс вывели из строя приводы двух колес. Борт был проплавлен, и металл приводов разлетелся мелкими брызгами. Похоже, что обидчики заодно поковыряли в нашем вездеходе гразером.