«Ничего себе были времена, — подумал Никита, разглядывая необъятную Нюрку. — А еще тысячу лет назад кто эталоном красоты считался? Мамонт?»

— Чтобы колдовством заниматься, — продолжала рассказывать Нюрка, — надо было девицей быть невинной. А то ничего не получалось. Только потом, как всему научишься, можно было это самое…

— Семью заводить… — подсказал Никита.

— Точно — семью заводить. А я-то и не успела. Как раз в нашем селе коровы мреть начали, Архип мужиков и подговорил, что это я. И заступиться некому было — ни мамки у меня тогда не было, и бабка с отцом давно померли… А меня в мешок и в болото.

— Да-а… — вздохнул Никита, — ну и нравы у вас… были… Целым селом на одну невинную девицу. Справились!

— Справились, — вздохнула Нюрка и смущенно добавила: — Вообще-то, когда пришли за мной, я Архипу-то голову коромыслом проломила да еще двоих в колодец скинула. Меня одолели, когда только все сразу навалились. Бесчестить хотели, но я крик подняла, толпа еще пуще сбежалась, а там и бабы были, бабы бесчестить не дали. Прямо так девицей в болото и кинули…

И Нюрка снова вздохнула, словно жалея о том, что отказывала себе в мирских радостях всю жизнь и смерть приняла, так и не испытав телесных утех. А может быть, и не о том она думала — неизвестно, о чем она на самом деле думала. А вот мысли Никиты в тот момент приняли совсем другое направление.

«Крепкий народ был в былые времена, — думал Никита. — Повязать эту деваху и отделаться такими потерями, как двое в колодце и Архип с проломленной головой… У нас бы взвод ОМОНа с ней не справился. На нее и наручники-то не наденешь — порвет любую цепь. А уж о том, чтоб обесчестить— и говорить нечего…»

Избушка на курьих ножках вдруг остановилась — да так внезапно, что Никита отлетел в угол, печка дрогнула, а стены зашатались — только лавочка и монументальная Нюрка остались неподвижными.

— Приехали! — закричал Никита. — Где тут у вас дверь, я выйду.

— Цыть! — зашипела на него Нюрка, приподнимаясь с лавки. — Теперь не вставай. Не шевелись даже… Думаешь, чего моя кура остановилась?

Никита вспомнил об обязательном условии прекращения сумасшедшего движения избы на куриных ногах и открыл рот.

«Неужели?..» — ошеломленно подумал он.

Пол под его телом ухнул вниз — это куриные ноги подогнулись, позволив избушке присесть, а потом на стенку, возле которой стояла печка, стало наваливаться нечто тяжелое — настолько тяжелое, что сама стенка ощутимо прогнулась вовнутрь. Затем послышался натужный скрежет, почему-то заставляющий подумать об огромном винте, с трудом вкручивающемся в такую же громадную гайку, а через секунду раздалось оглушительное сладострастное квохтанье, исполняемое, ко всему прочему, на два голоса.

«Дела, — подумал Никита, когда избушка стала ритмично раскачиваться с тем же неудобопонятным скрежетом, — много слышал о сексуальных извращениях, но чтоб такое… А мне что делать? Чем это вообще должно закончиться?»

Он вопросительно глянул на Нюрку. Та ответила ему страшным взглядом и погрозила кулаком. Потом прижала к губам указательный палец.

— Понял, — ответил Никита, — сижу тихо, не мешаю процессу…

— Только попробуй помешать! — снова зашипела на него Нюрка. — Моя кура стеснительная, она и убежать может, если что не так. А мне не хочется больше носиться с дикой скоростью, ожидая, пока она другого петушка найдет… Смотри у меня! А то!

И снова перед глазами Никиты появился внушительных размеров кулак.

«Понял», — хотел опять сказать Никита, но ничего не сказал, ограничившись только кивком.

— Ни слова! — снова зашикала Нюрка, но все было уже кончено — над их головами раздался резкий двухголосый гортанный крик, и ритмичное раскачивание прекратилось. В последний раз скрежетнул невидимый винт, и стало тихо — только было слышно удаляющееся цоканье, а потом откуда-то издалека долетел победный и радостный вопль:

— Ку-ка-ре-ку-у-у!

Производственное совещание отдела Пригородной милиции началось с того, что из зала пришлось вывести ифрита Рашида, который только что вернулся из близлежащего поселка «Красный свет в конце тоннеля» — в этом поселке квартировалось некоторое число людей и животных, чья жизнь на планете Земля была тесно связана с сельским хозяйством. Рашид проводил обыск у бабы Любы, нелегально производящей низкого качества «бухло», и результат обыска был налицо. В зал совещания Рашид вполз на четвереньках, напевая песенку, слышанную в поселке: «Быва-али дни веселыя-а-а, гулял я молодо-ой». Затем, перепутав право и лево, влез на трибуну и, увидев перед собой сразу пару сотен лиц, внезапно испугался и сделал то, что, вот тоже испугавшись, обычно делают коровы и овцы.

Рухнув в кучу только что выделенной им субстанции, которая, кстати говоря, не отличалась особо изысканным ароматом, Рашид заснул и проснулся только тогда, когда его стали тормошить. Подняв сразу обе головы, Рашид допел песенку с того самого места, на котором прервался, а потом в зале появился Артур Артурович, и Рашида немедленно убрали со всеми последствиями паскудного его поведения.

— Итак, — всходя на трибуну и поводя нервными ноздрями, проговорил Артур Артурович, — производственное совещание отдела Пригородной милиции прошу считать открытым.

Он сделал паузу и оглядел зал. На креслах, помимо ифритов, которых было несомненное большинство, сидело несколько десятков существ — как и ифриты, это были существа, населявшие Землю когда-то давным-давно и совершенно вымершие — то есть переселившиеся в загробный мир — с приходом на Землю цивилизации человека. В углу зала шепталась парочка гоблинов, несколько троллей на задних креслах украдкой курили чудовищных размеров самокрутки пыха и играли в морской бой, особняком сидел Змей Горыныч, на три громадных головы которого все без исключения ифриты глядели с нескрываемой завистью.

— Итак, — повторил Артур Артурович, — совещание прошу считать открытым. На повестке дня три вопроса. Первый…

Тут Артур Артурович снова прервался и тяжело вздохнул.

— Всем известно, — снова заговорил он, — что в отличие от остального населения нашего загробного мира существа, которые лично я, скончавшийся в середине двадцатого столетия на планете Земля, привык называть сказочными персонажами… так… в отличие от остального населения сказочные персонажи получили в нашем мире возможность размножаться. Это хорошо, товарищи! Это хорошо! — Артур Артурович качнул головой и в упор посмотрел на длинную шеренгу совершенно одинаковых мужиков в островерхих шлемах и с большими двуручными мечами на плечах. — Это хорошо! — в третий раз повторил Артур Артурович. — Но почему вы, товарищи сказочные персонажи, размножаетесь так интенсивно, что нет никакой возможности вести учет поголовья сотрудников? Избушки на курьих ножках мешают в период гона дорожному движению, носясь как сумасшедшие по всему Пригороду, склевывая кого попало. Несколько случаев уже было, что избушки склевывали сотрудников ГАИИ. И еще… Вот, например, возьмем команду богатырей, патрулирующих Серые Пустоши…

Артур Артурович снова посмотрел на шеренгу мужиков.

— Сколько вас было в команде, когда вы прибыли?

— Тридцать три, — неохотно ответил мужик, стоящий в голове отряда, — да еще дядька Черномор. Тридцать четыре, значит.

— А сейчас сколько?

— Восемьдесят пять, — потупившись, ответил тот же мужик.

— Та-ак, — зловеще протянул Артур Артурович, — уже восемьдесят пять. А у меня по ведомости только шестьдесят два… Сколько раз можно ведомости менять, а? Совершенно невозможно с вами работать. Кстати, где ваш Черномор?

На этот вопрос мужик ничего не ответил, да и вся шеренга вдруг опустила глаза в пол.

— Я спросил, — повысил голос Артур Артурович, — где дядька Черномор?

— Да какой он дядька… — помявшись, начал говорить головной шеренги, — он когда сюда переселился оказался почему-то тетькой… Наверное, потому что в течение жизни хотел ею стать. Вот с этого все и началось… Был начальник, стал говна качальник. Только и делает, что сидит на декрете вот с таким вот пузом. Я-то говорю ребятам — срамота! А они мне — на том свете бабы не пробовали, так хоть на этом… А дядька… тьфу, тетька Черномор рад стараться… И сейчас он опять в палатке с дитями валяется, и пузо у его опять выше носа… Переведите меня куда-нибудь, — помолчав, попросил он Артура Артуровича, — стыд один с этим народом работать.

— Нельзя, Никодим, — строго ответил Артур Артурович, — если тебя перевести, они совсем работать перестанут. А вот бумагу насчет перевода Черномора на другой участок я уже подал.

Тут зашумела вся шеренга.

— Не имеете права! — стали раздаваться выкрики. — Черномор был, есть и будет с нами… Если переведете от нас его — такое устроим…

Артур Артурович поморщился. Больше всего на свете он не любил, когда собственные его сотрудники начинали прекословить и бунтовать. Когда-то он наказывал своих дрессированных собачек тем, что не давал им есть, но теперь его подчиненные в пище вовсе не нуждались. Разве что запретить «бухло»? Но — Артур Артурович это знал — такое решение было абсолютно неприемлемо. Если «бухло» запретить, взбунтуется вся Пригородная милиция поголовно, потому из непьющих во всем отделе был только участковый Эдуард Гаврилыч — да и то наполовину. Голова Эдуард «бухла» не употребляла, а вот голова Гаврилыч временами квасила за двоих. Так что…

— Тиха! — рявкнул Артур Артурович. — Разорались! Я никому, кроме Никодима, слова не давал. И вообще решение относительно вашего… вашей… Черномора еще не принято. Тихо, говорю! Переходим к следующему вопросу…

Шеренга мало-помалу смолкла.

— Это не вопрос даже, — проговорил Артур Артурович, и лицо его несколько смягчилось, — не вопрос, а объявление. За последние двадцать экстра-сглотов на участке сержанта Эдуарда Гаврилыча произошло рекордно малое число правонарушений. Я подавал бумагу в центр на предмет награждения и… Кстати, где Эдуард Гаврилыч?

Эдуард Гаврилыч поднялся. Голова Эдуард скромно смотрела в потолок, а голова Гаврилыч, наслаждаясь собственным торжеством, гордо зыркала по сторонам.

— Здравствуйте, дорогой! — поздоровался Артур Артурович.

— Здравствуйте, — поздоровался Эдуард.

— Доброго здоровьичка, — откликнулся и Гаврилыч.

— Вот, товарищи! — торжественно произнес Артур Артурович. — Смотрите на него! Труд Эдуарда Гаврилыча должен стать примером для всех вас! Правда, у него, как и у каждого, были в прошлом свои просчеты и ошибки. Мы не будем их вспоминать, но все-таки надо отметить тот случай тридцать экстра-сглотов назад, когда Эдуард Гаврилович, получив приказ посадить два десятка новоприбывших в наш мир корнеплодов, неправильно понял директиву начальства, то есть меня, и вместо того, чтобы посадить корнеплоды на подготовленные для них места на грядках, поместил их в Смирилище…

По залу прокатился смех. Эдуард смутился еще больше, а Гаврилыч неизвестно отчего широко заулыбался и проговорил что-то вроде:

— Да ладно, чего там…

— А теперь, Эдуард Гаврилыч, самое главное, — посерьезнев, сказал Артур Артурович. — Начальство переводит вас на лучший участок работы. Отныне вы будете патрулировать Южный участок нашего Города. Ура, товарищи!

Присутствующие добродушно зааплодировали. Эдуард поклонился направо, Гаврилыч поклонился налево и Эдуард Гаврилыч сел на свое место.

— Переходим к третьему вопросу, — сказал Артур Артурович и нахмурился. — Вот вы, товарищи, теперь веселитесь и, конечно, радуетесь за своего коллегу Эдуарда Гавриловича, но есть в нашей среде явления как положительные, так и отрицательные. Возьмем начальника Стола Доносов. Я надеюсь, он присутствует? Где начальник Стола Доносов? Где Сталин? Иосиф Виссарионович, где вы?

С кресла первого ряда неторопливо приподнялся невысокий человек с рыжевато-седыми волосами и большим орлиным носом, под которым неопрятно кустились усы. На рябоватом лице человека навеки застыла презрительно-брезгливая гримаса, а слабо развитую нижнюю челюсть оттягивала большая трубка.

— Я здэсь, — с едва заметным грузинским акцентом проговорил Сталин.

— Иосиф Виссарионович, — приложив руку к груди, произнес Артур Артурович, — я очень уважаю вас за ваши заслуги и за вашу героическую деятельность на Земле, благодаря которой наш мир получил за несколько десятков лет столько граждан, сколько не получал за столь короткий промежуток времени никогда. Поэтому-то вам и доверили высокую должность начальника Стола Доносов. Мы надеялись, что вы хорошо будете справляться со своими обязанностями. Поначалу так оно и было, но что вы делаете в последнее время?

— Я работаю, — коротко ответил Иосиф Виссарионович.

— Понятно, что вы работаете, — кивнул Артур Артурович, — но как? Вот в чем вопрос, как говорил английский товарищ Вильям Шекспир (идентификационный номер 675-89). Вместо того чтобы принимать от подчиненных рассортированные пачки доносов и просто отправлять их в центр, вы доносы собственноручно сочиняете, причем в невообразимом количестве! И зачем вы пишете доносы на меня? Что я вам, Иосиф Виссарионович, плохого сделал? Почему вы написали в одной из бумаг о том, что я занимаюсь вредительством и разрушаю сельское хозяйство? Кроме того, что я вредительством никогда не занимался, никакого сельского хозяйства в моем округе нет и в помине. Я, Иосиф Виссарионович, на днях получил бумагу из центра, в которой меня просят разобраться с вашей, так сказать, работой. В один и тот же день вы умудрились подать донос даже на дядьку… то есть на тетьку Черномора и на всех его восемьдесят пять подчиненных — на каждого в отдельности и на всех разом, обвиняя их в групповой антигосударственной и антиобщественной деятельности… Конечно, кое-какой групповой деятельностью они занимаются, но уж точно эта деятельность ни к обществу, ни к государству никакого отношения не имеет. Так как же мы поступим?

Сталин молча попыхивал трубкой.

— Значит, будем молчать? — вздохнул Артур Артурович. — Ну что же, придется дать сигнал — и относительно вас примут соответствующие меры. А теперь садитесь. Не хочется даже разговаривать с вами…

— В прэжнэе врэмя, — внятно сказал Сталин, — я с табой тожэ много нэ разговаривал бы.

Еще раз пыхнув трубкой, он уселся на свое место.

Артур Артурович открыл рот, чтобы что-то сказать, но ничего говорить не стал. Помотал головой, подумал, полистал какие-то бумажки, лежащие перед ним, и, прочистив горло, произнес следующее:

— А теперь, товарищи, когда все текущие вопросы мы с вами разобрали, мне осталось довести до вашего сведения очень важную информацию. Как вы все знаете, недавно из Смирилища бежал опасный преступник, рецидивист и вообще антисоциальный тип Никита Вознесенский. Он даже не имеет идентификационного номера!

По залу пронесся долгий возмущенный гул.

— Он только что поступил к нам в мир, — продолжал Артур Артурович, — и уже успел серьезно набедокурить — как именно, вы все хорошо знаете из сообщений прессы. Предполагалось, что задержат его быстро, так как в одиночку новичку в нашем мире путешествовать очень сложно. Но Никита Вознесенский, судя по всему, либо прожженный авантюрист, либо он нашел себе сообщников. До сих пор его задержать не удалось. Есть данные, что он может появиться в городе. Только что два моих сотрудника — лейтенанты ГАИИ Ексель и Моксель — доложили мне, что видели человека, подходящего по описанию на Вознесенского, неподалеку от города. Но человек этот таинственным образом исчез и находится теперь неизвестно где… К сожалению, Екселю и Мокселю тогда еще не были переданы ориентировки на этого человека…

Артур Артурович говорил еще, но Ексель, сидящий вместе с Мокселем на втором ряду как раз напротив докладчика, яростно почесал по привычке спину и, толкнув Мокселя в бок, прошептал:

— Слушай, что я думаю… Помнишь, как тот Вознесенский исчез?

— Ага, — шепнул в ответ Моксель.

— А помнишь тогда постоянно херня носилась какая-то по дороге? Так быстро носилась, что никак мы не могли ее разглядеть?

— Ага, — снова шепнул Моксель.

— Так до меня сейчас только дошло… Это же избушка на куриных ногах была, про которую Артур Артурович говорил. Она Вознесенского и склевала.

— Да ну! — удивился Моксель. — И где он теперь?

— Как это где? — удивился Ексель. — Ты что — Артура Артуровича не слушаешь? Он говорил: Вознесенский исчез и находится теперь неизвестно где.

— А, — кивнул Моксель, — вспомнил! Неизвестно где — он так и говорил. Ну и нечего с начальством спорить…

На этом они свою дискуссию прекратили и больше о ней не вспоминали, потому Артур Артурович, заметив, что его любимцы отвлеклись, прервал свой доклад и погрозил им кулаком. И только после этого, снова прокашлявшись, завершил свою речь словами:

— Найти Вознесенского надо обязательно до того момента, как он проберется в Город. Кто знает, сколько вреда этот выродок может там принести. На всех дорогах — посты. Входы и выходы из Города должны быть перекрыты. И предельная бдительность! Самое главное — предельная бдительность! Сейчас вам раздадут листки с ориентировками и фотороботом преступника. У меня все. До свидания, товарищи…

— До… свидания, — вразнобой ответили собравшиеся и, треща креслами и суставами, стали подниматься на ноги.

Ексель и Моксель покинули зал одними из первых. На выходе они поздравили с повышением Эдуарда Гавриловича. Эдуард ответил им:

— Премного благодарен.

А Гаврилыч важно кашлянул и проговорил:

— Чего там…

Ексель и Моксель остановились неподалеку покурить пыха. Ексель снова сунул лапу за шиворот и поскреб себе спину.

— Вот дьявольщина, — проворчал он, — когда я от этой привычки дурацкой избавлюсь… Ведь знаю, что там никаких насекомых нет, а все равно чешусь… Погоди-ка…

Он вдруг замер — с рукой, занесенной за спину.

— Кого-то поймал, — шепотом сказал Ексель, — дрянь какую-то.

— Да ладно, — отмахнулся от него Моксель, — я тебе сто раз говорил: не чешись — у тебя не чесотка, а одно воспоминание. И поймать ты поэтому на себе никого не можешь…

— Да точно говорю! — медленно вынимая руку, пробормотал Ексель.

Он поднял сжатый кулак. Две его головы тут же склонились вниз, внимательно следя; Моксель подошел поближе — но как только Ексель разжал кулак, с его ладони тут же прыгнула высоко вверх большая блоха.

— Лови! — заорал Ексель. — Лови ее!

— А-а-а! — бестолково размахивая руками, вопил Моксель.

Но резвой блохи не было уже видно нигде.

Отпрыгнув в ближайшие кусты, Билл Контрр, в совершенстве познавший искусство конспирации, сбросил с себя маскировочный костюм блохи и выпрямился, став намного выше.

— Идиоты, — проворчал он, — чуть не убили… Зато подслушал и выяснил все, что хотел. А они, недоумки, так и будут идти по следу Вознесенского, а поймать его…

Билл Контрр выглянул из-за кустов и, не заметив ничего подозрительного, вышел на дорогу и зашагал по направлению к городу.

«Его склевала изба на куриных ногах, — рассуждал он, — то есть теперь, пока эта изба не найдет себе петушка, Вознесенского мне не достать. Никому не достать, потому что избу во время ее гона не остановить ни за что. А где она остановится — никому не известно… А впрочем, почему это никому не известно? Она остановится только тогда, когда петушка найдет. Как она его найдет, они сразу и начнут… это самое… сношаться. А сразу после сношения изба на куриных ногах садится высиживать яйцо. Так вот, где в последнее время появилось яйцо, там надо искать и Вознесенского…»

Билл даже остановился от неожиданности.

— Да! — вслух проговорил он. — Я гений сыска. Теперь осталось немного… Дело, как говорится, за малым — выяснить, где в округе появились яйца. Избушек на куриных ножках здесь совсем немного, так что и яиц будет — одно или два… Найти можно… Вот сейчас я все узнаю…

И Билл Контрр достал из кармана камуфляжных штанов какую-то странную штуковину, похожую на искусственный член. Штуковина попискивала и дергалась в его руках. Билл повернул штуковину тонким концом к себе, поднес ко рту, облизал губы и заговорил:

— Прием, прием! Вызываем центр! Нуждаюсь в информации…

Проговорив все, что хотел проговорить, он быстро поднес штуковину толстым концом к уху. И замер, ожидая ответа из центра.

Выбираться из избушки на курьих ножках Никите пришлось через оконце, так как двери в избушке по совсем непонятным причинам не были предусмотрены. Шлепнувшись на землю — летел Никита всего пару метров, так как изба уже присела высиживать яичко, — Никита в первую очередь огляделся по сторонам.

— Ё-моё… — ошарашенно проговорил он, — обалдеть можно. Где я нахожусь-то?

— Как где? В Городе ты находишься, — усмехнулся проезжающий на велосипеде толстый мужик с поразительно глупой мордой, но с бородой, очень похожей на знаменитую бороду Льва Толстого.

— В каком? — спросил Никита, но ответа не получил, так как мужик успел уже укатить настолько, что не слышал его голоса.

Никита медленно поднялся на ноги.

— В городе нахожусь, — проговорил он, — вот дела… Как я сюда попал? Эта бешеная избушка принесла?

Никита еще больше бы удивился, если б знал, что избушка пронесла его через все многочисленные посты и заставы, выставленные просто с молниеносной быстротой привыкшими безоговорочно подчиняться приказам начальства ифритами, избушка разметала стоящих свиньей восемьдесят пять богатырей и ворвалась в город, где и затерялась среди лабиринта узких улочек.

— Ну и город, — проговорил Никита, с изумлением оглядываясь вокруг, — вот это город… Что за город-то?

— Он у нас один, — послышался позади него скрипучий голос.

Никита обернулся.

— А?

Маленький паучок, проползавший мимо, остановился и посмотрел на Никиту. В крохотных его глазках Никита явственно прочитал — «Ну и дурак ты, парень, ох и дурак…»

— Один город в нашем мире — Город, — объяснил паучок. — Откуда ты только такой взялся?

— Ты откуда такой взялся?! — обозлился наконец Никита, которому надоело слышать один и тот же вопрос несколько раз подряд. — Насекомое!

— Я бы вас попросил, — возмущенно заскрипел паучок, — я в свое время, молодой человек, был преподавателем древних языков в Московском государственном университете…

Никита не слушал его дальше. Он махнул рукой и пошел по направлению к первому попавшемуся переулку.

«Город так Город, — думал Никита, — все равно на него надо посмотреть…»

Здесь было на что посмотреть. Город был громаден. Все стили и направления архитектуры за все без исключения эпохи развития человеческой цивилизации перемешались в нем — еще бы, ведь население здесь вот уже много десятков веков составлялось из жителей Земли. Встречались, впрочем, и здания формы совершенно невообразимой. Должно быть, в них селились существа из близких людям по образу жизни измерений. Но больше всего, конечно, было строений, носящих именно земной облик.

Мечеть неподалеку граничила с буддийским храмом, стены которого были сплошь опутаны ярко-зелеными лианами, напротив буддийского храма возвышался небоскреб, ко второму этажу небоскреба пристроен был фасад в стиле итальянского Возрождения, а за небоскребом тянулся грязный и шершавый забор, испещренный матерными словами и символически изображенными макетами половых органов. Короче говоря, мешанина была такая, что рябило в глазах.

Некоторое время Никита просто бродил по улицам, крутя головой в разные стороны, натыкаясь на прохожих и не замечая этого. А потом, когда приступ его естественного удивления немного поутих, Никита успокоился до того, что стал читать вывески, которые попадались ему по дороге в большом количестве.

«Хирург», — гласила одна из вывесок.

«Хирург, — с усмешкой подумал Никита, — как здесь, интересно, лечат?»

Он прошел еще несколько шагов и вдруг, смешавшись, отступил в сторону — через дорогу ковылял к двери, над которой висела вывеска, причудливый человек — ноги у него сгибались коленками назад, а голову он нес под мышкой. Выглядел этот человек, конечно, странно, тем не менее Никита без особого труда признал в нем того самого беднягу, которому он врезал в челюсть в безымянном питейном заведении, где отвисал с полуцутиком Г-гы-ы.

Никита свернул в первый попавшийся переулок, а Джон Кеннеди-старший доковылял-таки до двери и принялся колотить в нее свободной рукой.

— Мошенники! — заголосило у него из-под мышки. — Откройте! Я на вас жалобу подам! Вы меня починить обещали, а что сделали? Уроды! Уроды! Уроды!!!

Первое, что увидел Никита, свернув в переулок, были два ифрита, которые шли рядышком, лениво помахивая огромными ятаганами и лениво разговаривая между собой. Общение с ифритамп явно не входило в планы Никиты, и он оглянулся и поиске, куда бы нырнуть, и тотчас заметил полуоткрытую дверь с надписью вкривь и вкось: «Кинотеатр имени В. Шекспира (идентификационный номер 675-89). Благотворительный сеанс „Ромео и Джульетта“».

Не раздумывая, Никита шагнул за порог и прикрыл за собой дверь. А потом пошел вперед, нащупывая себе путь руками. Ифриты спокойно прошли мимо двери кинотеатра, и Никита уже не мог слышать их разговор.

— Слыхал, преступник объявился в Пригороде? — спросил один ифрит другого.

— Ага. Говорят, чистый зверь и рожа такая… бандитская. И имя странное… Ни… Никита.

— Из Пригорода нам сообщение прислали — мол, встретить как полагается, если что. Только он навряд ли в Город прорвется. Везде посты и засады. Каждый кустик контролируется. Никто не проскочит. Говорят, контроль такой, что даже избушки на курьих ножках задерживают — а у них сейчас период гона.

— Ну уж… — недоверчиво проговорил второй ифрит, — избушки в период гона никто не задержит. Это ихний начальник Артур Артурович слухи распускает о своем могуществе. А вообще-то он мужик ничего, хоть и человек. Если взялся серьезно за это дело, значит, скоро и правда поймают… Ни… Никиту. Представляешь, у него даже идентификационного номера нет! Он из Распределителя сбежал, одного ифрита покалечил, его в Смирилище засунули, а он и оттуда умудрился уйти. Просто зверь. Я бы таких на куски рубил при задержании.

— Я бы тоже, — твердо сказал первый ифрит.