Глава 6

Когда Никита набрел на вполне приличную асфальтовую дорогу, ведущую в город, зыбко качающийся в маслянистой дымке, то даже и не удивился, хотя дорога была не в пример тем, что имело место быть в мире живых.

«За границей только такие гладкие дороги бывают, — подумал Никита, с удовольствием ступая по упругой асфальтовой поверхности, — за границей, а у нас нет», — уверенно повторил он, хотя за границей никогда не был.

Какой-то неясный шум послышался позади. Никита инстинктивно отступил в сторону с дороги и только потом спохватился, что находится не в привычном для себя мире.

— Тут и машины есть? — пробормотал он, оборачиваясь.

Порыв ветра от чего-то, с бешеной скоростью несущегося по дороге, сбил его с ног. Никита покатился к обочине, краем глаза успев заметить какой-то странный агрегат, размером со стандартный комбайн. Как-то ужасно нелепо катился этот странный агрегат по дороге, но ничего определенного, впрочем, сказать о нем было нельзя — через секунду окутанный облаками пыли агрегат скрылся из виду.

Поднявшись, Никита отряхнулся и первым делом ощупал коленки.

«Вдребезги разбил», — со страхом подумал он.

Однако ничего страшного с его коленками не случилось — только брюки протерлись до дыр. Никита вспомнил о теперешнем своем положении и невесело усмехнулся.

— И что было бы, если б эта хреновина меня сбила? — вслух проговорил он. — Да ничего не было бы… Что мне мертвому сделается? Хотя, как говорил этот паскудный полуцутик, если в этом мире меня кто-нибудь умудрится изничтожить, я… то есть моя сущность, автоматически переносится в следующий мир — по цепочке. Или он не так говорил? Только прожив в этом мире положенный срок, я могу двинуться дальше… Черт, непонятно все это. Надо бы разобраться…

И Никита двинулся дальше. Теперь он шел по самой обочине — направляясь к плавающему в маслянистом тумане городу.

Ифриты Ексель и Моксель, в отличие от участкового Эдуарда Гаврилыча, были самыми обычными ифритами. Кто-нибудь, придерживающийся во всем строгости и правильности, а значит, и придерживающийся медицинской терминологии, назвал бы их — ifritus vulgaris (ифрит обыкновенный). Но этот кто-нибудь обязательно получил бы увечья, несовместимые с жизнью, как только Ексель и Моксель услышали бы в свой адрес нечто подобное. Печально, но таков уж характер ифритов — все непонятное и шибко умное воспринимать с агрессией необыкновенной, этим, кстати говоря, и объяснялась стойкая неприязнь Эдуарда к Гаврилычу и Гаврилыча к Эдуарду.

Но, как уже было сказано выше, ифриты Ексель и Моксель вовсе не имели в своей природе ужасных отклонений, подобных отклонениям ифрита Эдуарда Гаврилыча. Имена у них были, конечно, немного того… Немного не ифритские, но тут уж виноваты были не они, а их непосредственный начальник Артур Артурович — большой оригинал, который, как большинство начальства в этом мире, был не ифритом, а евреем.

Артур Артурович до своей смерти работал в цирке Дурова дрессировщиком собачек и был в свое время очень известен благодаря номеру «FIFA-2001». Двух его любимых питомцев-фокстерьеров, изображавших футболистов Рональдо и Бэкхема, звали как раз Ексель и Моксель — поэтому ничего удивительного в том, что, получив в загробном мире должность начальника Пригородной милиции и надзирателя за пригородной ГАИИ (Государственная АнтоИнспекция Ифритов), двум самым лучшим г. любимым своим подчиненным Артур Артурович дал имена осиротевших в мире живых фокстерьеров.

Следуя опять же своему характеру — во всем и всегда подчиняться начальству, ифриты и не думали каким-то образом протестовать. Ведь вместе с новыми именами они получили один из самых лучших участков пригородной трассы — место это было оживленное (по понятиям загробного мира, конечно), а значит, и самое прибыльное — как известно, сотрудники ГАИИ берут штрафы у нарушивших правила движения исключительно в свою пользу, делясь только с непосредственным начальством. А Артур Артурович начальником был умным — хватал сам, но и давал заработать другим.

Сам того не ведая, Никита все ближе и ближе подходил к синей будочке с надписью «ГАИИ». Он был уже в нескольких шагах от будочки с затаившимися там ифритами, но этого понять не мог, потому что все посты ГАИИ по давней традиции маскировались так тщательно, что всякий проезжающий не в состоянии был углядеть постовых и, конечно, попадался.

Ексель запустил волосатую лапу за ворот форменной куртки и долго — с душераздирающим скрежетом — копался в шерсти на собственной спине. Извлекши лапу, он тут же погрузился в изучение результатов поисков. Никаких результатов не было — лапа была чиста. То есть она грязная была, как черт знает что, но ничего, кроме грязи, на лапе не было.

— Тьфу, блин, — сплюнул Ексель, — опять то же самое. Как проклятие какое. Двадцать тысяч лет назад помер я от чесотки и до сих пор чешусь. А что там чесать, если никаких насекомых на мне нет давно?

— Артур Артурович объяснял же тебе, — лениво проговорил Моксель, — что ты чешешься как бы это… по привычке. Ну, типа в твою сущность въелось утверждение, что на тебе полно паразитов и ты…

— Сущность… — проворчал Ексель, у которого, как и у всякого ифрита, портилось настроение, если ему доводилось услышать какое-нибудь шибко умное слово, — где нахватался-то? Говори нормально, чтобы все тебя понимали.

— А ты не понимаешь?

— А я не понимаю, — подтвердил Ексель.

— И я не понимаю, — хмыкнул Моксель. — И чего из этого? Артур Артурович так говорит, значит, правильно…

С этим Ексель не мог поспорить. Он так и сказал:

— Не спорю…

На этом начавшийся было разговор увял и сошел бы совсем на нет, если бы придорожную тишину не нарушил свист рассекаемого воздуха. Ексель и Моксель — как один — выскочили на дорогу, но ничего не увидели, кроме клуба пыли, поднятой промчавшимся мимо непонятным агрегатом.

— Опять! — воскликнул Ексель.

— Опять! — эхом откликнулся Моксель.

— Если этого урода поймать, с него фишников содрать можно будет — немерено! — крикнул Ексель.

— Так ведь не можем мы его поймать! — в отчаянии завопил Моксель. — Мы даже рассмотреть не можем — кто это или что!

— Хреновина, — подтвердил Ексель, — очень плохо. Это надо же — двадцать раз туда обратно летает по нашей дороге какое-то недоразумение и нельзя его оштрафовать.

— Хреновина, — согласился Моксель.

Какое-то время они молчали, понуро ковыряя асфальтовую дорогу своими полосатыми ятаганами, потом Моксель вдруг встрепенулся:

— А вон глянь! Идет кто-то…

— И правда, — вглядевшись, произнес Ексель, — кто-то идет. Штаны на коленках продраны. Непорядок.

— Непорядок! — хихикнул Моксель и юркнул в кусты.

Ексель оглянулся в последний раз на приближающегося Никиту и последовал примеру своего товарища.

— Ага-а-а! — заорали ифриты в четыре горла, выскакивая на дорогу.

— Попался! — крикнул Ексель, хватая Никиту за плечи.

— Попался! — вторил ему Моксель, заходя сзади и тоже хватая Никиту за плечи.

— Ну? — совершенно синхронно проговорили они. — Что мы теперь делать будем? Чего молчишь?

А молчал Никита оттого, что у него от неожиданности временно отнялся язык. Вообще-то не шуточки, когда на тебя из-за кустов вылетают четыре мордоворота в синей форме и с громадными полосатыми ятаганами. Правда, через несколько секунд Никита разглядел, что мужиков не четыре, а только два — двухголовых, — но легче ему от этого не стало.

«Ифриты, — сразу догадался Никита. — Что делать будем? Драться? В прошлый раз они мне наваляли конкретно. Голову отрубили. Их тогда трое было — шесть рыл, то есть сейчас всего двое, но и теперь преимущество не на моей стороне… Попался? Это они меня искали, значит! Хотят в Смирилище вернуть… Дернуть бы отсюда, а они меня крепко держат. И ножи у них здоровенные, хоть и полосатые. Ладно… осталось одно только средство. Пробуем вариант „придурок“. Авось что-нибудь и получится. Гоша вот Северный, когда его с наркотой на улице прихватили, повалился мусорам в ноги и стал вопить, что он рахитичный сирота и что его подставили. Мусора, охренев после таких заявлений, поступивших от стодвадцатикилограммового детины, немного подрастерялись, и Гоше удалось под шумок всучить им триста баксов и золотые часы, а самому свалить…»

Все эти мысли за одно только мгновение промелькнули в голове Никиты, а в следующее мгновение он уже жалобно искривил лицо и провыл через плаксиво вывернутые губы:

— Дяденьки! Не надо трогать меня!

— Ты чего? — опешил Ексель. — Придурок?

— Придурок? — переспросил Моксель.

— Да! — немедленно откликнулся Никита. — То есть нет, но я сирота. Родители у меня умерли… то есть живы. А я совсем один остался. Отпустите, а?

— Не можем! — сурово и непреклонно качнул головами Ексель. — Такой порядок.

— Такой порядок, — подтвердил Моксель. — Попался — значит, плати!

— За что? — безуспешно пытаясь вызвать слезы на глаза, простонал Никита.

— Как за что? — удивился Ексель. — За то, что ты попался. Ты что, не видишь, кто мы такие?

Никита ничего не сказал, и Моксель тогда ответил за него:

— Мы — ГАИИ. Попался — плати.

— ГАИИ? — переспросил Никита. — Но я же… кажется, ничего не нарушил.

Ексель и Моксель переглянулись.

— Ты откуда взялся? — поинтересовался Ексель. — Законов не знаешь? Если мы тебя остановили, значит, надо платить. А нарушать вовсе не обязательно. Слушай, правда, откуда ты взялся? Из какого мира?

И на этот вопрос Никита не сразу нашелся что ответить. Тогда заговорил Моксель.

— Помнишь, мы первый раз тормознули этого фраера Толика на его Комарике? — проговорил он, обращаясь к своему коллеге. — Так он тоже тогда удивлялся — зачем платить, если не нарушил. Оказывается, в том мире, откуда этот Толик, принято сотрудникам автоинспекции платить не в любом случае, а только когда что-нибудь там нарушишь. Представляешь, какие дикари?

— Да-а… — протянул Ексель.

Никита изо всех сил старался осмыслить происходящее. Выходит, его задержали не за то, что он из Смирилища сбежал, а… Непонятно, за что его задержали, но уж точно не за Смирилище.

Моксель, которого вдруг обуяло чувство гордости за тот мир, в котором он жил, стукнул Никиту рукояткой ятагана по лбу.

— Слушай сюда, придурок, — сказал он. — Ты тут, наверное, новенький и многого не знаешь. Короче, суть в том — в вашем мире автоинспекторы и водители мучают друг друга тем, что препираются — нарушил, не нарушил, платить, не платить. А у нас система строгая: если тебя поймали — плати. Никаких закавык и всякого там другого дерьма. Понял?

— Понял? — повторил Ексель.

Никиту — в том мире, где он был живым, — много раз автоинспекторы штрафовали практически ни за что. Он да и многие другие люди его круга давно привыкли к такому явлению, как наличие на дорогах людей в форме, которым надо платить деньги, поэтому, уважая свое время и достоинство, много не разговаривали — благо требовали автоинспекторы немного.

«А тут, — подумал Никита, — все так же упростили… Понятно…»

— Понял, — сказал Никита, — это — понял. Не понял только одного — я же пешком, а не на машине. Как меня можно…

— Можно! — не дав ему договорить, в один голос взревели Ексель и Моксель. — Откуда мы знаем, может, у тебя машина невидимая. В вашем мире нет невидимого транспорта, а в нашем есть!

На этот раз правдивые вообще из-за полного отсутствия воображения ифриты несколько кривили душой. Невидимый транспорт не существовал и в загробных мирах, а штрафовать пешеходов наравне с водителями придумал все тот же Артур Артурович. Вместе с этой идеей он разработал несколько версий объяснений попавшемуся, если тот вдруг начнет юлить. В случае с Никитой ифриты решили применить простейшее объяснение — тем более что Никита, как Ексель и Моксель уже выяснили, в загробном мире был новичком.

Поглядев на внушительные полосатые ятаганы, Никита спорить не стал.

— У меня нет денег, — сказал он только, — то есть, как их… фишников нет у меня.

Ифриты переглянулись.

— Если фишников нет, — проговорил Ексель, — тогда тебе придется на исправительных работах потрудиться.

— Придется, — кивнул и Моксель. — Скажи свой номер.

— Какой номер? — спросил Никита.

— Во придурок, — хмыкнул Ексель.

— Придурок и есть, — осклабился и Моксель.

— Нет, — довольный тем, что его принимают за придурка, проговорил Никита. — Я и правда не знаю какой номер…

— Идентификационный, — должны были сказать ифриты из ГАИИ, но никакой ифрит ничего подобного сроду не выговорит. Поэтому Ексель, вздохнув и вспомнив Свод Законов, принялся объяснять:

— Слушай сюда, придурок. Не знаю, как где, а в нашем мире каждое существо имеет свой номер. Чтобы легче было это… порядок соблюдать. По прибытии в наш мир тебя должен был опросить Совет, решить, в какую отрасль этой… как ее… общественной жизни тебя направить и выдать тебе личный… номер. Понял теперь, идиот?

Никита открыл было рот, и черт его знает, что наговорил бы он ифритам, как вдруг случилось нечто совершен но неожиданное. Порыв ветра швырнул Екселя и Мокселя в кювет, а Никита, который только что стоял на асфальтовой дороге, просто исчез.

— Безобразие! — завопил Ексель, поднимаясь из придорожной пыли. — Опять эта непонятная хреновина! Теперь в обратную сторону проскочила! И никак ее остановить нельзя!

— Проскочила! — выплюнув из обеих пастей набившийся туда мусор, прохрипел и Моксель. — И задержанного с собой утащила! Сволочь! Гнида!

И оба ифрита из ГАИИ одновременно погрозили кулаками в том направлении, где, окутанный пылью, скрылся странный агрегат, который, как немногим раньше определил бесследно пропавший Никита, был похож на сельскохозяйственный комбайн.

— Пошли, — сказал Ексель Мокселю, — на совещание опаздываем. А опаздывать нельзя. Взгреет нас Артур Артурович.

— Взгреет, — вздохнул Моксель, — пошли.

Агрегат между тем ни на какой комбайн похож не был. Он был похож… Впрочем, Никита, придя немного в себя, не сразу и вспомнил, что произошло, и о том, где он сейчас находится, не имел никакого понятия. Все, что случилось, случилось так быстро, что Никита не понял, как он оказался внутри того самого агрегата.

Пол ходил ходуном, а на полу лежал Никита. Четыре бревенчатые стены прыгали, как пьяные механизаторы, пляшущие краковяк. В углу подпрыгивала, тяжко ухая, какая-то грузная штуковина, в которой Никита не без удивления признал русскую печку. В печке громыхали чугунки и еще какая-то нехитрая утварь. На длинной лавочке, тянувшейся вдоль одной из стен, сидела, обняв руками колени, довольно внушительных объемов девушка в цветастом сарафане и синеньком скромном платочке. Под массивным задом девушки жалобно стонала подпрыгивающая лавка, а лицо у девушки, наверное, вследствие непонятного, но крайне буйного поведения всего помещения, было совершенно зеленого — ярко-травяного — цвета. Девушка никакого внимания на Никиту не обращала.

Никита лег и снова закрыл глаза. Так пролежал он довольно долго, но лежать было скучно и главное — очень неудобно, так как пол все время выскальзывал из-под спины, а стены грохотали, словно грозились обвалиться.

«И вообще, невежливо валяться, когда девушка рядом сидит, — подумал еще Никита, — пусть хоть и с зеленым лицом…»

Он открыл глаза. Девушка все так же сидела у стены, безучастно глядя в сторону.

— Привет, — сказал Никита, попытавшись приподняться.

Очередной толчок швырнул его едва ли не под потолок — и Никита приземлился прямо на задницу. Толчки, последовавшие сразу за этим, были не так сильны — по крайней мере Никита мог хоть как-то усидеть на той самой части своего тела, на которую шлепнулся после полета под потолок.

— Привет, — басом поздоровалась девушка, даже не взглянув на Никиту, — тебя тута не хватало…

— А я и не виноват, — проговорил Никита, уже успев сообразить, что хоть он и оказался черт знает как и черт знает где, но от ифритов спасся, — я сам не хотел сюда попадать. Кстати, где я нахожусь-то?

— Дурак, че ли? — все так же, не глядя на Никиту, презрительно скривила зеленое лицо девушка. — Не видишь, че ли? В избе ты находишься. Давно уже валяешься здесь…

Никита снова огляделся. Изба-то она изба, но почему так трясется? Ужасно трясется — если поднимешься с пола, наверняка не устоишь на ногах дольше пары секунд… Странная изба — чувствуешь себя здесь, как в нутре стиральной машины.

— Изба обнаковенная, — сказала девушка своим неподражаемым басом и потрогала за уголки повязанного на голове платочка, — на куриных ногах. Не видел никогда, че ли?

— Не видел, — признался Никита.

Вздрагивая и морщась от толчков, он подполз к стене, на которой под самым потолком виднелось маленькое окошко, рывком поднялся на ноги и, рискованно балансируя, ухватился руками за подоконник.

— Ой-йо… — только и выговорил Никита.

За окном, как на кадрах ускоренной киносъемки, мелькали клочья тумана, молниеносно менялся вид местности — короче говоря, было понятно, что скорость, с какой передвигалась избушка на куриных ногах, Михаэлю Шумахеру могла только присниться.

— Б-быстро, — пробормотал Никита, сползая по стене на корточки.

— Быстро, — подтвердила массивная девушка. Она повернулась к Никите — кажется, в первый раз за то время, что он здесь находился, — и осмотрела его с ног до головы. — А ты кто сам такой будешь?

— Никита я… — Никита пожал плечами и больше ничего определенного сказать не смог. — А ты кто? — быстро спросил он.

— Нюрка, — так же исчерпывающе ответила девушка.

— Очень приятно, — проговорил Никита, потому что ему и на самом деле было приятно общаться с девушкой, пусть громадных размеров, зеленолицей и неразговорчивой, чем болтаться в лапах у ифритов, — ну что, — закончил он дежурной фразой, — будем знакомы, давай дружить?

Девушка Нюрка, однако, фразу поняла буквально.

— Ой ли? — выпятив губы и прищурив глаза, отозвалась она. — И буду я с тобой дружить? Больно уж тощенький… маленький… задохленький ты какой-то…

— Я маленький? — удивился Никита. Он хотел было даже возмутиться, но промолчал. Маленьким он, конечно, не был, но по сравнению с этой девушкой, чей могучий торс выглядел таким же внушительным, как Царь-пушка, действительно казался мелковатым — и хоть Никита в университетах не обучался и Пажеский корпус не кончал, он прекрасно знал о том, что указывать даме на ее размеры и объемы — даже если замечания соответствуют действительности — последнее дело.

— Ладно… — сказал только Никита и, выдержав новый толчок, из-за которого он крепко приложился затылком о стену, продолжил: — Позволь тогда спросить… как тебя, говоришь?

— Нюрка, — фыркнула девушка.

— Дорогая Нюра, позволь тебя спросить, как я сюда попал?

— Как попал? — снова фыркнула Нюрка. — Так и попал… Склюнула она тебя…

— Что? — не понял Никита.

Девушка вздохнула и с тем видом, с которым не особенно интеллектуально развитые люди объясняют непреложные истины детям и пьяным, начала говорить:

— У ей надысь гон начался — у избы моей. А когда гон у ей — она бешеная становится. Носится где попало и клюет всякую дрянь.

— А что такое — гон? — спросил не искушенный в подобной терминологии Никита.

Девушка Нюрка смешно хрюкнула, дернув себя за уголки платочка.

— От чумной, — сказала она. — Не знает, что такое гон. Ты сам-то откуда взялся?

— Оттуда, — махнул рукой Никита в неопределенном направлении и снова уставился на девушку, ожидая дальнейших объяснений.

Нюрка снова хрюкнула, теперь, как понял Никита, от смущения — и, потупившись, произнесла:

— Это когда она хочет, чтоб на нее петушок влез…

— Зачем? — глупо спросил Никита.

— Чтобы это… яичко отложить… А из яичка другая кура-изба появится.

Никита почесал в затылке.

— Это как же, — сказал он, — на такую большую избу петушок взгромоздится?

— Чумной, — снова сказала Нюрка. — Необразованный дурак. Не просто петушок, а такая же изба на куриных ногах. Такая же, как и у меня, только у нее есть… у нее есть…

— Понятно, — сказал Никита, пожалев вконец смутившуюся девушку. — У меня тоже такое есть…

— Охальник, — пробормотала девушка и отвернулась, — дружить еще предлагал. Я тебе подружу сейчас… сковородником по башке…

Никита засмеялся.

— Ну ладно, ладно, — сказал он, — я ничего неприличного и не предлагал. Только вот… Попроси свою курочку остановиться.

— Как же я ее попрошу, — фыркнула Нюрка, — если у нее гон? Ее теперь никто не остановит. Только когда петушка найдет, тогда и остановится. А петушков мало в округе — два или три есть всего… Порода-то наша новая, недавно только вывели…

— Вот так мир, — вздохнул Никита, — людям размножаться не полагается, они уже целенькими приходят с того… то есть с этого… ну, да, с того света… А избушки на курьих ножках бегают по асфальтовым дорогам в соображении — с кем бы это самое… А мне говорили…

— Мало ли что тебе говорили! — вскричала Нюрка, очевидно, обидевшись за свою куру-избу. — Кто не размножается, а кто и размножается. В этом чертовом месте, кажись, только моя курочка по-человечески и размножается. Вот послал Бог мне наказание. Старики говорили, что если колдовством заниматься, то на том свете в ад попадешь. Я не верила, дура, а так оно и случилось. Ну как не ад? Страшилищ полно, заправляют какие-то поганые с крыльями и рожками — командуют и двухголовыми мужиками управляют… Чистый ад.

— Вот и я говорю! — радостно произнес Никита, обрадовавшись единомышленнику. — Все они этот мир так уж любят, а на самом деле… тьфу! — Он символически сплюнул на пол избы.

— Тьфу! — подтвердила Нюрка, посмотрев на Никиту уже более внимательнее и как-то… более мягко, что ли. — А ты давно здесь? — спросила она.

— Недавно, — сказал Никита, — но уже местной жизни по самую глотку нажрался. А ты?

— А я давно, — вздохнула зеленолицая девушка Нюрка и пригладила платочек на голове. — Уж и не помню, сколько я здесь. Когда меня мужички сельские в болоте утопили за то, что я на коров их наговоры насылала, царь Иоанн на Руси правил.

— Это какой Иоанн? — наморщился Никита.

— Иоанн Васильевич, царь-батюшка, — величественно проговорила Нюрка.

Никита попытался кое-что припомнить. Царь Иоанн Васильевич… управдом Бунша… режиссер Якин… обокраденный Шпак… Иоанн… Иван Васильевич… меняет профессию!

— Грозный! — вспомнил Никита. — Царь Грозный.

— И вовсе он не грозный был, — строго сказал Нюрка, — а что боярам спуску не давал, так это так и надо было.

— Не знаю, — признался в своей несостоятельности как историк Никита, — а зачем ты колдовством занималась?

— Как же мне не заниматься? — спросила в свою очередь Нюрка. — Когда моя бабка занималась и мамка тоже… Папка так вообще известный колдун был. Мельник. К нему многие опричники и бояре ходили.

— А на коров зачем порчу навела? — поинтересовался Никита.

— Не наводила я! — воскликнула Нюрка. — Это все Архип! Он меня хотел в невесты взять, а потом — когда я не согласилась — просил, чтобы я в полюбовницы его пошла. Но я девушка хоть и красивая считалась, но и честная тоже была… А на мою красоту со всей Руси посмотреть стекались люди…