Местные жители давно перестали удивляться на Франсуа, хотя и раньше не особенно удивлялись, так как сами все были такими же. Изредка кто-нибудь из местных подводил к забору кого-нибудь из неместных и горделиво указывал на Франсуа, как на достопримечательность, вроде памятника национальному самосознанию.

— Вот, — говорили в таком случае, — наш сосед. Настоящий растаман — ленивый, грязный и вечно обкуренный. Ни хрена ничего не делает, только валяется под забором. И что самое интересное — откуда-то берет столько дури, что и сам курит, и еще другим толкает, так что деньги у него водятся.

— Да? — удивлялся неместный.

— Да, — с достоинством отвечали ему, — Франсуа — одна из величайших загадок природы. Он с самого рождения не умывался, никогда не ходил в школу и уже двадцать лет проделывает не больше десяти шагов в день.

— Да? — качал головой неместный, стараясь силой мысли проникнуть в глубины загадочной ямайской души.

— Да. Говорят еще, что Франсуа ежевечерне обкуривается до такой степени, что умирает — в самом прямом смысле слова покидает нашу бренную землю и уходит в другие измерения. Что он там в других измерениях делает — непонятно, но, наверное, имеет какой-то бизнес, потому что всегда при деньгах — и марихуаны высочайшей пробы у него полно. А торговец из лавки напротив рассказывает, что Франсуа делает ему девяносто процентов выручки, скупая все сигареты и спирт. И никто не может понять, зачем ему этот спирт, если у него есть марихуана?

— Да? — снова говорит неместный, но уже без удивления, потому что, повторяем, на острове Ямайка практически все население мало чем отличается от Франсуа. И по другим измерениям путешествуют многие. Вот, например, бывший губернатор острова Фрэнк Гонсалес, предпочитавший марихуане гашиш, однажды, напившись китайского едкого пепельного дыма, ушел в затяжное странствие черт знает куда, а вернулся обратно, держа на руках фиолетового таракана размером с собаку. Таракана Фрэнк посадил на поводок и выгуливал в своем особняке каждое утро и каждый вечер. История эта была известна со слов охранника Гонсалеса и его же сторожа, выращивавших на продажу коноплю, — и верить этой истории надо было тоже с оглядкой, потому что в последнее время сторож и охранник, сократившие объем продаж конопли в свою пользу, стали утверждать, что никакого существа из других измерений не было, просто бывший губернатор Фрэнк Гонсалес сам каждое утро и каждый вечер превращался в таракана.

— Вот таким вот образом, — закончил объяснять Махно, — наш посредник, землянин Франсуа, осуществляет контакт с загробным миром. Не знаю, может быть, он ученый какой или что-то в этом роде. В любом случае он гений! Открыть канал общения с загробным миром! Мы ему пых передаем, он его, наверное, использует для своих опытов, а он нам земные продукты, которые, кстати говоря, здесь имеют уникальную и совершенно неожиданную ценность. Какую — узнаешь потом.

— А если, — задумчиво проговорил Никита, — вместо пыха на руки положить ему живое существо? То есть не живое, а… одушевленное. Не пробовали?

— Пробовали, — подтвердил Махно кивком головы, — но при пересылке в другие измерения одушевленное существо исчезает без следа. Не знаю почему… Три добровольца уже погибли, больше опытов я решил не проводить. А вот материальные, так сказать, ценности вроде сигарет и спирта, которые мы получаем с Земли, проходят свободно.

— А зачем вам спирт? — спросил Никита. — Сам же говорил, что водка на наш организм не действует. Мы ее пить не можем.

— А ее никто и не пьет, — усмехнулся Махно. — Понимаешь, когда я начинал эксперименты с Франсуа, я рассчитывал завладеть земным оружием, но в сознании Франсуа нет такого понятия, как «оружие», «война» и тому подобное. Тогда я предположил, что земные предметы и продукты могут обладать свойствами совершенно неожиданными для мертвых. И оказался прав. Я столько времени потратил, чтобы выяснить, что спирт, если его в определенных пропорциях смешать с местным «бухлом», воздействует на мертвую плоть так, как, например, на живую плоть воздействует напалм или сильная кислота. А поняв это, я сконструировал мощное оружие… Вот.

И Махно опять скрылся за портьерой, а когда вышел оттуда, в руках у него был диковинного вида пистолет, напоминавший сильно уменьшенный в размерах пылесос.

— Держи, — сказал Махно, протягивая пистолет Никите. — Корпус… А вот эта кишка — дуло. Вот на этот рычажок нажимаешь и из кишки… то есть из дула — прыскает струя, которая без остатка растворит любого из здешних созданий. Осторожно, пистолет заряжен.

— Ничего себе агрегат, — с уважением сказал Никита.

— То-то, — усмехнулся Махно, — а ты думал, мы кто? Отщепенцы, скрывающиеся в подземелье? Нет, мы сильная организация. О нас знают и нас боятся. Вот и засылают сюда — к нам, в ПОПУ, своих шпионов. Если бы не Барся, которая шпиков за версту чует, совсем плохо было бы. Скажу тебе больше, — понизил голос Махно, — у меня уже все готово для переворота — прокопан тоннель прямо под правительственное здание, но… пока не хватает людей. Один нехороший человек говорил — кадры решают все, так вот мне бы сейчас очень не помешали хорошие кадры.

— Ясно, — проговорил Никита, рассматривая пистолет-пылесос, — но мне кажется, с мощным оружием, да еще и используя фактор внезапности, можно и с десятком людей захватить правительственное здание.

— Захватить правительственное здание, — вздохнул Махно, — эх, мне ли не знать, как это делается! Раз-два и готово! Главное, срубить голову у дракона государства, тогда все остальное окажется в наших руках. А потом… Захватить заложников и требовать у Совета Миров выполнить наше требование. Оно у нас одно-единственное — самоуправление. Дайте нам жить так, как мы хотим! Вот и все!

— Вот и все, — повторил Никита и отдал пистолет-пылесос Махно. — А что, неплохая идея. А потом уже можно будет и узнать секрет пространственно-временных перемещений.

— Потом можно будет все, — согласился Махно.

Как обычно, Рододендрон и Барся стояли на посту. Рододендрон скучал и лепил из синей грязи куличики граненым стаканом, это явно свидетельствовало о том, что Рододендрон не отказался бы от нескольких порций «бухла». Но пить на посту было запрещено, а пыха Рододендрон не любил. Барся лежала рядом, уткнувшись носом в грязь, и мирно посапывала.

Тишина, густая и глухая, как старый продавленный диван, висела под потолком пещеры. Только капали в лужи мутные капли, и тоскливо вздыхал Рододендрон. Когда давящую пещерную тишину разнообразил звук гудящей в неподвижном воздухе мухи, Рододендрон даже обрадовался. Он тотчас поднялся на ноги, приставил руки козырьком ко лбу и стал вглядываться в потемки. Муху — удивительно большую и угольно-черную — он заметил сразу.

— Барся! — позвал он.

Саблезубая тигрица подняла голову. Увидев муху, она вдруг зарычала и оскалилась.

— Ты чего это? — заинтересовался Рододендрон. — Насекомое какое-то, а ты на него так реагируешь… Впрочем, ладно. Тебе, наверное, тоже скучно. Ну-ка, взять ее!

Долго упрашивать Барсю не надо было. Она тут же вскочила на все четыре лапы и принялась прыгать, щелкая клыками, безуспешно пытаясь поймать муху. Некоторое время Рододендрон только наблюдал, потом, заразившись охотничьим азартом тигрицы, не выдержал и тоже активно включился в процесс ловли.

— Заходи справа! — закричал он Барсе. — Перекрой ей путь к отступлению. А я ее сейчас…

Насмерть перепуганная муха металась под самым потолком. Она, наверное, рада была бы покинуть эту пещеру, улетев обратно, но выхода не находила, потому что постоянно мешали осмотреться как следует — Барся прыгала из стороны в сторону, рыча и клацая своими страшными зубами, а Рододендрон вообще поднял невообразимый шум — он размахивал руками и вопил, как будто надеялся, что муху от нагоняемого им страха хватит кондратий и она бесчувственно падет в грязь. Но муха не падала.

Тогда Рододендрон решил изменить тактику. Он отошел в угол, приказал Барсе гнать муху на него, а сам широко развел ладони, словно для предстоящих аплодисментов. Барся добросовестно исполняла приказ, но муха, очевидно, была не такой дурой, чтобы лететь навстречу своей, гибели, и летала где угодно, но только подальше от изготовившегося прихлопнуть ее Рододендрона.

— Давай! — подбадривал Рододендрон Барсю дикими криками. — Кусай ее! Вот-вот, чуть не схватила… Давай, котеночек, давай! Лови, ети ее мать! Ло-о…

Черт его знает, сколько бы продолжалось это безобразие, если бы в пещере вдруг не рявкнул громкий начальственный голос:

— А ну, прекратить!

Рододендрон и Барся, узнав голос батьки Махно, замерли по стойке «смирно». Причем Барся замерла по стойке «смирно» в том момент, когда, подпрыгнув, летела к потолку, поэтому шмякнулась в грязь, как колода, подняв целый фонтан синих брызг, в котором вдруг исчезла злосчастная муха.

— И что здесь происходит? — поинтересовался Махно.

— Муху ловим, — помедлив, ответил Рододендрон, — то есть нарушителя.

— Какую еще муху? — поморщился батька. — Где она?

— Тут была, — озираясь, сообщил Рододендрон, — здоровенная такая и черная.

Махно внимательно оглядел пещеру, но пропавшую без следа муху, конечно, не обнаружил.

— Хватит мне мозги пудрить! — гаркнул он. — Устроили здесь… заседание Учредительного собрания. Визжат и прыгают, как институтки… Смирно!

Рододендрон, который и так стоял по стойке «смирно», выкатил грудь. Барся поспешно вылезла из лужи и стала рядом, сложив передние лапы в третью балетную позицию.

— Сколько раз я говорил вам о дисциплине! — начал отчитывать Махно. — Сколько раз…

— Вы сами утверждали, — почтительно напомнил Рододендрон, — лозунгом каждого человека должны стать слова — «дайте нам жить так, как хочется».

— Чтобы жить как хочется, надо сначала завоевать эту жизнь, — перебил его Махно, — только военный переворот спасет нас. А военный переворот не может быть осуществлен без единой слаженной команды, а единая слаженная команда невозможна без дисциплины! Это-то понятно?

Впрочем, ничего такого муха не слышала. Воспользовавшись сумятицей в рядах своих мучителей, она шмыгнула в проход, из которого появился Махно. Долго она летела по коридору, пока не достигла накрепко запертой двери. Пожужжав у двери, она обнаружила щель, в которую могла пролезть, и пролезла.

Это была комната Юлия. Три стены из четырех занимали громадные — от пола до потолка — зеркала. В углу у двери стоял шкаф, на створках которого висел большой амбарный замок. Но сейчас створки были открыты, обнажая душное нутро шкафа, до отказа забитое воздушными тканями самой изысканной одежды. Юлий, переодетый в женское платье, перевитый розовыми и голубыми ленточками и надушенный, жеманно танцевал посреди комнаты, с блаженной улыбкой на лице разглядывая собственное отражение сразу в трех зеркалах. Муху, усевшуюся на створку шкафа, он не заметил.

— Вот кто-то с горочки спустился… — не грубым мужественным басом, а тонким девичьим голоском напевал Юлий в такт исполняемым па, — наверно, милый мой иде-от… На нем защитна гимнастерка… ля-ля-ля… ля-ля… ля-ля…

Дальше слов он не знал и до бесконечности повторял одно и то же:

— Вот кто-то с горочки спустился… Наверно, милый мой идет… На нем защитна гимнастерка… ля-ля-ля… ля-ля… ля-ля…

Мухи, конечно, не умеют смеяться — и глупостью было бы предположить, что именно от смеха муха покачнулась и своим довольно крупным — для данного вида насекомых — тельцем поколебала створку шкафа. Створка скрипнула и захлопнулась. Испуганная муха взлетела под потолок.

Юлий, точно его окликнули, резко обернулся. Никого не заметив в комнате, он тем не менее покраснел, в один момент содрал с себя женскую одежду, натянул джинсовый комбинезон и просторный свитер. Платье и ленточки сгреб в охапку и закинул в шкаф. Створки шкафа закрыл и долго возился с замком, который, как живой, вырывался у него из рук. Справившись наконец, Юлий уселся на койку, стоящую рядом со шкафом, и скрестил руки на груди.

Но долго он так не просидел. Черты его лица вдруг исказила смертная тоска. Юлий вздохнул и опустил руки.

— Вот напасть… — пробормотал он, — откуда у меня эти женские наклонности? Ничего не могу с собой поделать — как подступает к сердцу, так аж двигаться больно. Легчает, только когда переоденусь в женское и немного… выпущу пар. Что за мука? Откуда у меня это? Я ведь чемпион Белоруссии по бодибилдингу, я настоящий мужик! Неужели из-за имени все? Черт, родители хреновы… Не могли назвать меня Серегой или Васей. Или Вовой. Чем плохое имя — Вова?.. Надо было выпендриться — Юлий! Тьфу!

Перебирая лапками, муха по потолку пробежала к двери — нашла ту самую щель, через которую сюда проникла, — и вылетела из комнаты.

Она пролетела по коридору довольно приличное расстояние. Все комнаты, которые муха встречала по дороге, были пусты. Совершенно непонятно было, что надо этой мухе в подземелье и почему она скрупулезно облетает каждую комнату, будто ищет что-то. За следующим поворотом муха едва не врезалась в открытую дверь. Облетев ее, муха спикировала в комнату и тут же взвилась ввысь — к потолку, — села на старинную люстру из полудесятка свечей и притаилась. Сидеть было жарко и копотно, но другого укрытия в комнате, кажется, не было — пустые, голые стены, обшарпанный пол, даже кровати нет. В углу ворох старой гнилой соломы, а на соломе, скрестив по-турецки ноги, сидит Соловей-разбойник, в задумчивости теребя редкие усики на своем скуластом монгольском лице.

Руками Разбойник словно бы в рассеянности загребает солому и катает из нее небольшой округлый сверток.

Поджимая лапки под сетчатое брюшко, муха слушает заунывное, тянущее за душу пение Соловья-разбойника, и, наверное, к своему удивлению, узнает колыбельную песню:

Баю-баюшки-баю…

Не ложися на краю,

Придет серенький волчок,

Завернет в бараний рог

И утащит под кусток,

Из тела вырвет мяса клок…

Закопает кости в стог,

На луну завоет рок…

Действуя, очевидно, не сознательно, а в задумчивой рассеянности, Соловей-разбойник обхватывает двумя руками соломенный сверток и, держа его на манер запеленатого младенца, начинает качать в такт колыбельной.

Песня, впрочем, скоро заканчивается, но Разбойник еще некоторое время тянет мотив — и только потом замолкает, не прекращая тем не менее убаюкивать воображаемого младенца.

Муха встрепенула крылышками, и Соловей-разбойник вздрогнул, будто услышал шорох.

Он опустил ворох соломы на колени и по-бабьи подпер подбородок кулаком.

— Эх, горюшко, — процедил он сквозь зубы. — Никакого просвета нет. И жизнь была горемычная и смерть тоже… Я же былинный герой, я же тоже могу размножаться, как эти богатыри мудацкие… Чем я хуже Добрыни? У него хоть сынок есть — Беломор, — а у меня никого. Ни на том свете, ни на этом… Вот бы мне бабеночку найти какую… Говорят, катается какая-то сдобная на избушке, Нюркой зовут. Да только как мне до нее добраться — я же в подземелье, а она на поверхности… Скорее бы уж батька переворот свой начал. Как захватим власть, так я разгуляюсь. Он говорил — живите так, как вам хочется тогда. Вот я и заживу… Хотя и мертвый. Да-а…

Соловей-разбойник опустил голову на грудь и замолчал. Муха сидела тихо, словно ждала, что он скажет еще, но, когда послышался мерный храп, она взмахнула крылышками и вылетела вон из комнаты.

Дальнейший путь ее был недолог. Она долетела до большой металлической двери и зависла в воздухе, как маленький вертолет. Потом покружила возле двери, тщетно отыскивая хоть какое-то отверстие, сквозь которое можно проникнуть за дверь, но ничего не нашла.

Тогда она поднялась повыше и, удобно устроившись на окосячине, затаилась.

Темнота вокруг смыкалась плотным душным кольцом. Скрежет камня о камень дал ослепительную искру, вспыхнул красно-желтый неровный свет маленького факела, и тьма неохотно и недалеко отступила, давая возможность огню окрасить мерцающим жаром бледное лицо и кусок кирпичной стены, разделенной наполовину свисающей ржавой цепью.

Складки у глаз дрогнули, выпуская сгустившиеся тени, и глаза открылись. Гмырь огляделся, но ничего не увидел из-за слепящего света факела.

— Где я? — разлепив слипшиеся губы, сипло спросил он.

Никакого ответа он не услышал, только факел качнулся чуть в сторону, на мгновение снова окунув Гмыря в темноту, но осветив другое лицо.

— Ч-черт, — выговорил Гмырь, — я уж думал…

— Кончай маскарад, — перебил его кто-то невидимый металлическим голосом.

Гмырь поперхнулся, прокашлялся, сплюнул в сторону и сказал чистым и ровным голосом:

— Ладно…

Тотчас, сползая, звякнула по кирпичной стене ржавая цепь и загремела, как змея, сворачиваясь на каменном полу. Гмырь, по лицу и одежде которого плясали огненные отблески, усмехнулся и легко стряхнул с себя наручники.

— Я уж думал, что я все еще в тюряге, — договорил он, — не помню, когда вы меня оттуда вытащили. Этот ненормальный ифрит… Как его? Эдуард Гаврилыч — чуть, в натуре, меня не угробил своим допросом…

— Кстати, о допросе, — снова перебили Гмыря, — что ты ему говорил.

— Ничего, — пожал плечами Гмырь, — все прошло по плану — гладко и без подозрений. Отхлебнув «бухла», устроил показательное выступление с употреблением безвредного суррогата и последующим концертом по заявкам телезрителей. Этот чокнутый участковый ни хрена от меня не добился. Только…

Гмырь вдруг поморщился, что-то припоминая.

— Только вот, кажется… потом кто-то еще приходил, — продолжил Гмырь не совсем уверенно, — или не приходил… Короче говоря, почему-то мне кажется, что кто-то меня допрашивал еще — кроме Гаврилыча. Или… Нет, не помню… Наверное, почудилось. Наверное, я и вправду «бухла» слишком много отпил. И жопа почему-то болит.

— Не болтай ерунды! — снова оборвали его. — Говори, как было.

— Да не помню я! — с досадой воскликнул Гмырь. — Ладно, забудьте — херня все это. Наверное, и вправду приглючилось… А с Никитой все прямо как по маслу прошло. В кинотеатре подловил его, на базар раскрутил, потом к Витьку отволок… Воробей тоже не в курсах — думает теперь, что меня в тюряге мытарят. Ну и… Как Никита побежал, я в коридор выглянул — менты эти… ифриты его ластануть хотели, а он ловко так от них отмахался, решетку сорвал и — ласточкой в дыру. Как в кино американском. Менты следом — да только они туда ни хрена не пролезут — здоровенные…

Гмырь замолчал.

— А если и пролезут, — снова зазвучал металлический голос, — найдут только лаз, ведущий на улицу. Дыру, в которую Никита должен был провалиться, мы закрыли — муха не проскочит. Ну, муха, может быть, и проскочит, а вот существо покрупнее — вряд ли.

Гмырь прикрыл ладонью глаза. Он вдруг ощутил тайное беспокойство, в котором не хотел признаваться самому себе. Свет факела слепил его, а лица собеседника — кроме того, самого первого мгновения — он не видел. Да и диалог что-то затягивался.

— Ну ладно, — стараясь говорить беззаботно, усмехнулся Гмырь. — Свое задание я выполнил, теперь выполняйте ваше обещание.

Факел зачадил, испуская черный, невидимый в темноте дым. Гмырь отнял руку от лица. Факел вспыхнул снова, и вдруг свет его стал тяжелым, вязким и удивительно неприятным. Гмырь отшатнулся, ударился спиной о стену, открыл рот, чтобы спросить «в чем дело?», но внезапно понял, что никакими конкретными словами причины своего беспокойства описать не может.

Факел погас.

— Эй! — позвал в темноту Гмырь. — Чего это?..

Тьма съежилась, как зверь, готовящийся к прыжку. Гмырь отпрыгнул в сторону, наткнулся на стену и упал. А потом ему показалось, что из каменного пола выстрелили миллионы тончайших щупальцев, захлестнувших его тело целиком — так плотно и полно, что нельзя было даже крикнуть.

Массивная металлическая дверь, скрипнув, приоткрылась. Успевшая уже задремать муха испуганно взвилась под потолок. Показавшийся на пороге комнаты Махно обернулся к Никите, который еще только поднимался из-за стола.

— Пойду, — сказал Махно, — успеем еще поговорить. Надо караулы обойти, а то я Рододендрону сегодня уже выговор сделал — вместе с Барсей гонялись за каким-то насекомым. Шуму подняли — того и гляди весь Город сбежится. Пойду посмотрю, как там он после нагоняя себя чувствует. А насчет того, чтобы времени не терять, тут ты прав. Надо действовать решительно. А копить силы — нецелесообразно. Нашу организацию накрыть могут в любой момент. Шпиков в городе — пруд пруди. Еще и к нам сюда просочатся… Прямо сейчас отдам приказ, чтобы все входы и выходы наружу замуровать. И никому не отлучаться — до того самого момента, пока не начнем переворот. Лучше перестраховаться, чем не это… недостраховаться… Это я знаю — на Земле научили. Все замуровать — чтобы муха даже не пролетела! Чтобы муха не пролетела!

Никита сунул руки в карманы и неопределенно покачал головой. Муха юркнула в комнату и стремительно спряталась за портьеру.

— Еще пару пистолетов-пылесосов наладить — и хорошо, — продолжал Махно, — подземный ход под правительственное здание уже вырыт, надежные люди есть, оружие и главное — железная решимость! А остальное приложится. Когда захватим власть — сбросим к чертовой матери существующий строй и отыщем секретные приборы, позволяющие путешествовать во времени и пространстве.

— Это да, — оживился Никита. — Это нужно…

— Ну, пойдем, пойдем. Я тебе твою комнату покажу. Да и еще кое-что покажу…

И они вышли за дверь. Муха метнулась было тоже, но не успела — ударилась о железную дверную ручку и грянулась оземь — впрочем, тут же обратившись в некое подобие добра молодца.

— Невероятное событие! — ошарашенно проговорил постигший в совершенстве искусство конспирации Билл Контрр, сбросив маскировочный костюм мухи. — Тайная организация! План свержения власти! И бандит Вознесенский здесь! Это заговор! Я не то что повышение получу, я… я генералом стану! Итс вандерфул!

В волнении Билл несколько раз пробежал туда-сюда по комнате, потирая руки.

— Немедленно сообщить, — пробормотал он, прыгнув к двери, но тут же вспомнив, что дверь закрыта.

— Как же так? — произнес разведчик, останавливаясь. — Как же я теперь… обратно? Я в ловушке?

— Вот, — проговорил Махно, подводя Никиту к одной из дверей в темном коридоре.

— Это моя комната? — поинтересовался Никита.

— Нет, — хмыкнул батька, — это… камера. Тут содержится… как бы это сказать… главный наш козырь на случай провала. Заложник.

— Заложник? — удивился Никита. — Ифрит, что ли?

— Да кому он нужен твой ифрит, — досадливо отмахнулся Махно. — Полуцутик! Понимаешь? Цутики и полуцутики — коренное население загробных миров.

— Это я знаю, — вставил Никита.

— Так как мы этого полуцутика захомутали, чистая хохма, — начал рассказывать Махно, отпирая тяжелую дверь камеры, — Юлий с Соловьем пошли на разведку — смотрят, летит это чудо. Крыльями размахивает, горланит что-то, чуть ли на землю не падает. Думали, он больной какой-нибудь, но потом вспомнили, что цутики эти и полуцутики не болеют никогда и бессмертны. Пригляделись — а он пьяный вдупелину. Ну, достали пистолеты-пылесосы, чтобы испробовать, как наша адская алкогольная смесь действует на коренных жителей загробных миров. Пальнули сразу из двух стволов и сбили крылатого. Он упал и захрапел тут же. С тех пор и не просыпался. А знаешь почему? — закончив возиться с замком, спросил Махно.

— Почему? — полюбопытствовал без всякого, впрочем, любопытства Никита.

— Потому что мы его заспиртовали! — объявил Махно и распахнул дверь. — Прошу.

Никита прошел в камеру, представляющую собой крохотную комнатушку без всякого намека на окна. В углу стоял топчан, а на топчане — большая бутыль с жидкостью — спиртом, надо думать. А в бутыли плавал, сонно моргая маленькими глазками, самый настоящий полуцутик.

— Г-гы-ы! — узнав, воскликнул пораженный Никита.

— Что? — переспросил Махно.

— Полуцутик Г-гы-ы, — объяснил Никита. — Это имя у него такое — Г-гы-ы. Я его знаю! Вот так встреча.

— Встреча, встреча, — заторопился Махно, выводя Никиту под руку из камеры, — пошли… Надо же где знакомого своего встретил.

— Наверное, не очень хорошо, что он тут, — наморщившись, неуверенно проговорил Никита, — он ведь меня спас из Смирилища. Ну, я тебе рассказывал.

Махно уже запирал тяжелую дверь.

— Не спас, — неохотно пояснил он. — А вытащил, чтобы позабавиться. Тебя же чуть Толик не сожрал со своим Комариком — ты мне сам говорил. А этот гад, буржуйская морда, на тебя ставки делал, как на беговую лошадь. Ладно, пока закончим этот разговор. Пойдем я тебе покажу твою комнату.

Никита подумал еще немного, потом вздохнул и спросил:

— А ему ничего не будет из-за того, что он… заспиртованный?

— А что ему может быть? — хмыкнул Махно. — Он же бессмертный. Ну, пойдем, хватит стоять…

— Пойдем, — согласился Никита.

Немногим позже Никита сидел в своей комнате на полу, так как никакой мебели в комнате не было, и горько плакал, малодушно поддавшись внезапно охватившей его тоске.

— Бедный я, — бормотал Никита, глотая слезы, — бедные мои мертвые ноги… Бедные мои мертвые руки… бедные мои мертвые глаза… бедные мои мертвые уши… Но ведь это еще не конец, правда? Мы совершим переворот, потом я узнаю, как перемещаться во времени и пространстве, и вернусь обратно… Это ведь еще не конец?

Никита был в общем-то прав. Это действительно был не конец. То есть не конец всего вообще, а только лишь:

следом за которой неизбежно должна была последовать:

ЧАСТЬ ВТОРАЯ — и она, конечно, последовала.

Итак: