— Не сметь шуметь!

Ефремов выронил коробку. Наклонился, чтобы поднять ее, поднял и снова выронил. Третья попытка оказалась более удачной. Ефремов сунул коробку обратно в карман.

— Оружие на изготовку!

— А как же мы увидим, куда идти? — спросил Галыбко. Ряхин на мгновение притих — должно быть, задумался.

— Возьмитесь за руки, — приказал он.

Лязгая оружием, прапорщик и старшина соединились в короткую шеренгу.

— А теперь, кто тут из вас, а, это ты, старшина, держи меня за полу кителя. Да вот же!

Ефремов повиновался.

— И за мной! — отдал еще короткое приказание Ряхин. — Двинулись.

Сауну «Малина» Антон нашел довольно быстро. Ему просто повезло, что он стал искать в правильном из четырех возможных направлений. К главному входу соваться не стоило, так как там стоял какой-то детина с монтировкой в руках — довольно грозный детина с виду. Правда, судя по расслабленному положению тела, он дремал, опершись на стену. Антон с Витей проскочили мимо него в подворотню.

— Все, — прохныкал Витя. — Больше не могу.

— Нет, — шепнул ему Антон. — Погоди немного. Видел, там дядя стоял с такой хреновиной железной в руках? Так вот, если ты будешь шуметь, он тебе так огреет.

— Я не буду шуметь, — всхлипывая и то и дело хватаясь за живот, пообещал Витя.

— Нуда, как же, — проговорил Антон, вспомнив канонаду возле таксофона. — Давай подальше пройдем. Там вон внутренний двор какой-то есть.

И устремился дальше, таща на буксире слабо сопротивлявшегося Витю.

Они прошли подворотню насквозь. Внутренний двор сауны был ужасно грязен. Большие жестяные баки, переполненные мусором, стояли вдоль облупленных кирпичных стен; всякая дрянь, не нашедшая себе места внутри, валялась вокруг. Было, как уже сказано, грязно; вонь, нечистоты, мусор, помойные лужи и прочие отвратительные атрибуты изнаночной стороны приличного заведения. В общем — то что нужно.

— Вот здесь, — сказал Антон Вите. Тот радостно кивнул.

В стене здания сауны темнела открытая дверь в подвал — чернее ночной темноты, а рядом стоял джип. Увидев его, Антон едва не бросился обратно в подворотню, и только заметив, что в машине никого нет, успокоился.

«Идиотская привычка машины без присмотра оставлять, — подумал он, — хотя почему без присмотра? Мордоворот у дверей, да и сигнализация в тачке, наверное, такая крутая, что на малейшее прикосновение к корпусу дает сигнал. А вот подвал. И дверь открыта. Лучше туда пойти, чтобы нас никто не услышал».

Антон дернул за руку Витю, который уже стаскивал с себя матросские шортики, и потащил его в подвал.

— Минутку еще. Потерпи минутку.

Когда Витя понял, куда его влекут, он рванулся вперед так, что, обогнав Антона, влетел в подвал первым. Антон едва успевал перебирать ногами.

У самого входа в подвал валялся какой-то человек в мохнатом спортивном костюме. Как успел заметить Антон — явно без чувств или даже вообще мертвый. Это не могло Антона не насторожить, но остановить Витю было уже невозможно. Престарелый мальчик в матросском костюмчике ворвался в подвал, одним махом пролетел несколько коридоров и наконец остановился там, где посчитал нужным. Сдернул шортики и присел на корточки, издав протяжный стон.

Антон отвернулся, закрыл глаза и зажал нос, в этот момент больше всего на свете сожалея о том, что нельзя разорвать прочную металлическую цепь, приковывавшую его к Вите.

Раздавшийся тут же грохот снова оглушил его.

Через несколько минут похода через сумерки и вправду открылся коридор, вполне сносно освещенный предутренним светом, падающим на бетонный подвальный пол через маленькие окошки в стенах.

— Вперед! — хрипел Ряхин. — Не отрывайте рук друг от друга и от меня! Оружие на изготовку.

Одной рукой снимать автомат с плеча и приводить его в боевую готовность — задача не из легких, но Ефремов и Галыбко справились, хотя ни тот, ни другой не были уверены в том, что держат оружие стволом по направлению к предполагаемому противнику, а не себе в грудь.

Откуда-то из глубин подвала, а быть может, и откуда-то с места входа грянул раскатистый взрыв.

Трое остановились.

— Это что такое? — спросил шепотом Галыбко. Ефремов пожал плечами, потом спохватился, что в темноте жест этот вряд ли можно увидеть, и сказал:

— А хрен его знает.

— Тише вы! — шикнул капитан Ряхин. — Требую соблюдать полную тишину.

Он прошел несколько шагов вперед, напряженно вглядываясь в полумрак, потом остановился и озадаченно потер лоб.

— Не понимаю, — негромко произнес он. — Они же только что были здесь. Свернуть никуда не могли — тут длинный коридор без боковых проходов. Повернули назад? Что-то заподозрили?

Капитан надолго задумался. Потом повернулся к своей команде и проговорил:

— Поступаем следующим образом. На этот раз подозрительные объекты ускользнули от нас, видимо, что-то заподозрив. О чем я? Ах да. Поступаем следующим образом: разделяемся на три группы по одному человеку в каждой и начинаем массированно прощупывать помещение подвала. Каждый избирает себе свое направление. Доступно?

Такое заявление Галыбко, как и Ефремову, не понравилось. Вообще-то в этом подвале они чувствовали себя не особенно уверенно. Более того, они бы предпочли быть не здесь, а как можно дальше. Скажем больше, старшина Ефремов и прапорщик Галыбко трусили. Энтузиазм несгибаемого капитана Ряхина несколько ободрял их, а представив, что дальше они будут продвигаться в одиночестве в этом страшном подвале, где обитают неведомые и загадочные преступники, соорудившие себе в одной из комнат целый арсенал, представив себе, что они будут вынуждены преследовать этих самых преступников и, если очень не повезет, все-таки на них наткнутся, старшина Ефремов и прапорщик Галыбко откровенно затосковали.

— А может быть, не будем разделяться? — робко предложил Галыбко. — Чего там. Троим легче. В случае чего можем выручить друг друга.

— Ага, — поддержал товарища Ефремов. — Чувство локтя и все такое.

— В случае, если мы разделимся, шансы обнаружить преступников возрастут втрое, — проговорил капитан Ряхин, а заметив, что причиной колебаний его коллег является обыкновенное малодушие, нахмурился и риторически вопросил: — Вы присягу давали?

Несмотря на то что вопрос был риторическим, то есть не требующим ответа, Галыбко и Ефремов одновременно проговорили:

— Давали.

— Значит, хватит задавать глупые вопросы, — резко сказал капитан Ряхин. — Разделяемся. Я пойду туда, — он указал то направление, в котором двигался до того, как выяснил, что преследуемые исчезли, — прапорщик Галыбко — в обратную сторону.

Галыбко поразмыслил, справедливо предположил, что в указанном направлении встретить преступников меньше шансов, чем, например, если идти туда, куда пойдет сам капитан, и поэтому немедленно повеселел.

— А старшина Ефремов, — закончил Ряхин, — вернется обратно тем путем, которым мы шли. Надо учитывать все возможности! И каждый уголок обыскивать не по одному разу! Вернувшись, старшина Ефремов двинется к точке встречи, к этой точке, и здесь останется ждать нас. Связь поддерживать по рации.

Старшина Ефремов в отличие от капитана Ряхина считал, что преступники вряд ли будут прятаться там, где их уже искали. И прояснился лицом.

— Сверим часы, — строго сказал Ряхин.

Часов, кроме как у него, ни у кого не было. Поэтому он сердито проговорил текущее время и добавил:

— Сбор в этом месте ровно через час. То есть примерно через час. Расходимся!

Никита пробирался по подвалу, все чаще и чаще ловя себя на мысли о том, что никогда отсюда не выйдет. Он уже потерял счет часам, в течение которых бродил здесь. Время от времени Никита выбирался в коридоры, вдоль одной из стен которых тянулись окошки, выходящие наружу, но окошки были такие крохотные, что пролезть через них не представлялось никакой возможности. Никите оставалось только замедлять шаг, чтобы пару раз вдохнуть относительно чистый уличный воздух, который по сравнению с грязным смрадом подземелья казался божественно-кристальным горным эфиром.

Совсем почти отчаявшись, Никита припомнил вдруг одну штуку, называемую правилом лабиринта, которая заключалась в следующем: чтобы выбраться из какого-либо запутанного лабиринта, следует на каждом перекрестке сворачивать в одну и ту же сторону, например, влево. Применив это правило на практике, Никита даже перешел на бег, чтобы поскорее выбраться отсюда, — на первом же перекрестке он свернул влево, потом, добежав до другого перекрестка, опять свернул влево и так далее. Бежал Никита довольно долго, то и дело сворачивая в левые переходы, а когда выдохся, осмотрелся повнимательнее и понял, что битый час кружил на одном месте, Никита плюнул и побрел, как говорится, куда глаза глядят.

Наконец он совершенно выбился из сил и присел прямо на бетонный пол.

«Ну надо же! — думал он. — Что за дурацкое положение?! Почему это я тут блуждаю? Обыкновенный подвал, а я не могу найти выхода. Значит, наверное, не совсем обыкновенный подвал. Значит, бандиты усложнили систему коридоров и сообщающихся комнат. Зачем? Чтобы сбежавшие узники никуда не могли деться? А для чего еще. Черт, надо было этих непонятных попросить, чтобы они меня вывели. Уж они-то точно не заблудятся нигде».

Тут ход его мыслей прервался. Никита услышал чьи-то осторожные шаги. Мгновенно он затаил дыхание и замер, боясь пошевелиться.

«Кто бы это ни был, — решил он, — подожду. Не буду показываться. Пойду за ним следом потихоньку. Куда-нибудь он меня и приведет».

А шаги тем временем приближались. Очень скоро глаза Никиты, вполне привыкшие к темноте, смогли различить силуэт крадущегося человека. В руках человек держал автомат, но впечатление почему-то производил не грозного вояки, а перепуганного беглеца.

Никита даже услышал в промозглой подвальной тишине дрожащий шепот:

— Ну и что, что заблудился, — бормотал себе под нос человек с автоматом. — Все равно — рано или поздно меня отсюда вытащат. Или я сам выйду. Мама, как темно-то. И зачем я только в милицию пошел служить. Говорили мне родители: отслужил, возвращайся в деревню — колхоз поднимать. Стал бы я колхозником. А потом фермером. Скотину бы выращивал, поля обрабатывал.

Никита досадливо искривил лицо. Во-первых, как он понял из торопливого шепота, человек этот никуда вывести его не сможет, поскольку сам заблудился, а во-вторых, это — мент. Представитель той самой профессии, к которой Никита в последнее время все чаще и чаще ощущал глубочайшую антипатию.

«А что он тут делает-то? — подумал еще Никита. — Шарит по подвалу с автоматом. Заблудился. Не подвал, а проходной двор какой-то. Только заколдованный проходной двор. Не выбраться никак отсюда, а встретить кого угодно можно».

Пережив одни из самых страшных минут в своей жизни, Антон теперь даже не мог вздохнуть с облегчением по той причине, что вообще не мог вздохнуть. Почти потеряв сознание из-за смрада, исходящего от груды выделенной Витей субстанции, да и от самого Вити, который по невнимательности раза два в эту самую груду падал, Антон, превозмогая мучительные желудочные спазмы, потащился к выходу, увлекая за собой и Витю.

Очевидно, Антон от пережитого отупел настолько, что только через полчаса понял, что идет вовсе не к выходу, а совсем в другую сторону. Тогда он повернулся на сто восемьдесят градусов и пошел в обратном направлении. Однако и в этом направлении выхода не было. Антон остановился, держась от Вити на расстоянии вытянутой руки, поразмыслил, огляделся по сторонам и окончательно уверился в том, что он заблудился.

— Дьявол, — с чувством проговорил Антон. — Как же теперь? Полуцутиков приедет, а мы здесь блуждаем. С другой стороны, он, конечно, должен догадаться, что мы в подвале, вот и будет нас искать. А заблудились мы случайно. Не такой уж подвал большой и запутанный, чтобы здесь до скончания века бродить. Найдемся.

Антон был прав. Господин Полуцутиков сразу сообразил, что искать приятеля нужно именно в подвале — лучшего места для того, чтобы спрятаться, в округе не было. Господин Полуцутиков, подъехав к сауне «Малина», заметил дежурившего на входе детину, вооруженного монтировкой, и благоразумно остановил машину на противоположной стороне улицы. Вышел, с видом беззаботно гуляющего человека прошел мимо входных дверей сауны и нырнул в подворотню. А потом и в подвал.

Наличие у самых дверей бесчувственного тела его нисколько не смутило. Господин Полуцутиков прекрасно знал о репутации сауны да и об Антоне особо не тревожился.

«Этот парень, — подумал Полуцутиков, — и не из таких передряг выбирался».

Вот только, углубившись в подземелье, господин Полуцутиков стал сомневаться в том, что он так скоро найдет приятеля, если просто пойдет бессистемно бродить по темным коридорам. Он остановился и принялся шарить по карманам.

— Так, — вслух проговорил он, извлекая из недр своей кожаной одежды с полдесятка маленьких непонятных приборчиков, очень похожих на металлических тараканов. — Сейчас посмотрим, что тут у нас есть. Немного их у меня осталось. Ну, «Усилитель паранормальной активности» я Анне отдал. Так. «Стойкий запах мокрой псины». Не подойдет. Вряд ли мне с его помощью удастся найти Антона. А воняет тут и так гадостно. Так. «Нашествие термитов-убийц» тоже не поможет. Ага, вот!

Господин Полуцутиков зажал один приборчик двумя пальцами, поднял его над головой и, прищурясь, стал рассматривать.

— «Материализатор мыслей», — задумчиво проговорил он. — Здорово. Конечно, по-настоящему он мысли не материализует, просто создает фантомы, причем в огромном количестве. Но по этим фантомам я Антона смогу разыскать. Вот помню, — господин Полуцутиков похихикал, — помню, как я недавно соседу по новой квартире — алкашу, который мне по ночам своими песнями спать мешал, такой же приборчик подкинул. «Материализатор мыслей»! Никогда не думал, что у обыкновенного алкаша такие ужасные мысли в башке могут роиться. Весь подъезд сбежал в психиатрическую больницу. Кроме меня, конечно. Да и как тут не сбежать, если по дому бегают, свободно проходя сквозь стены, чертики с вилами, бутылки с ногами, руками и рогами, кильки маршируют отрядами, а соленые огурцы читают лекции о вреде алкоголя. Да-а, фантомы. Только вот если не знать, что консервная банка, лязгающая щербатой крышкой, как крокодил пастью, фантом — то вполне может быть, что эта банка на полном серьезе тебя сожрет.

Проговорив это, господин Полуцутиков активировал прибор и пришлепнул его на стену подвала. Потом зевнул и посмотрел на часы.

— Сейчас действовать начнет, — сказал он. — Сейчас мысли Антона попрут, а я по направлению их движения найду его. Хорошо, что в отношении меня прибор бессилен, а то я бы со своим образом мышления такого тут нагородил.

Полуцутиков закурил сигару и стал ждать.

Приборчик, присобаченный на стену, негромко загудел, распространяя по подвалу удушливо-приторный запах.

Старшина Ефремов, выполняя приказание капитана Ряхина, шел к выходу и все никак не мог дойти. Вроде бы он сворачивал в те же самые коридоры, в которые сворачивал, когда они втроем шли сюда, но заветной двери все не было.

«Странно, — размышлял старшина Ефремов. — Почему это я никак не могу выход найти? Заблудился, что ли? Да вроде в подвале нормального городского дома заблудиться трудно. Наверное, бандиты тут специально понастроили, чтобы никто не мог беспрепятственно бродить по их владениям. Странные бандиты какие-то».

Тут Ефремову показалось, что в подвале пахнет чем-то сладковатым. Запах все усиливался и становился приторным, как детские микстуры. Ефремов шел дальше, теперь уже наугад сворачивая в первые попавшиеся коридоры, и какие-то странные мысли лезли ему в голову.

«А если это не нормальные бандиты? — думал старшина Ефремов. — Если это какие-нибудь особенные бандиты? Что-то уж больно мистикой и фантастикой отдает от всего этого антуража — подвал, сырые стены, запутанный лабиринт. Может быть, люди, которые здесь устроили склад оружия, готовят какой-то антигосударственный заговор? Или вообще еще хуже».

Старшина Ефремов был убежденным пессимистом, и главной особенностью его мышления была тяга к преувеличению собственных нерадостных предположений. Вот и сейчас, подумав о заговоре, он мгновенно вспомнил содержание недавно просмотренного фильма «Люди в черном» и мысленно проговорил:

«Инопланетяне? А почему бы и нет? Разве нормальные бандиты стали бы из обычного подвала делать лабиринт? Да у них мозгов на это не хватило был. А ведь в фильме ясно говорилось: заговор инопланетных пришельцев — это реальность. Только такая реальность, в которую никто не верит. Ну, кто поверит желтой прессе? И быть может, мы с ребятами попали в логово вот таких вот инопланетян, готовящих не антигосударственный заговор, а заговор, осуществление которого является угрозой для существования всей планеты! А как, интересно, выглядят эти пришельцы? Ну, когда они не маскируются под людей, а предстают в натуральном виде? Гуманоиды с громадными головами и тоненькими ручками или, наоборот, похожие на горилл чудовища, которых тоже в каком-то фильме показывали? Или гигантские червяки с пуленепробиваемой шкурой? Ух, только бы не червяки. Я их до смерти боюсь. Почти так же, как полковника Ухова, когда он в плохом настроении».

Вообще-то так было всегда. Старшина Ефремов, попугав себя ужасными прогнозами, неизменно возвращался в канву более-менее обыденных мыслей. Он и сейчас бы, нафантазировав черт знает чего, усмехнулся бы собственной глупости и отбросил бы ненужные мысли.

Если бы не услышал совсем рядом с собой явственный шорох, какой может издавать только громадное, покрытое бронированной чешуей брюхо, волочащееся по бетонному полу.

Старшина остановился и помотал головой. Шорох не прекращался, а, напротив, становился все громче и громче, точно приближаясь. Ефремов боязливо оглянулся и замер. Крик, внезапно окостенев, застрял у него в глотке.

Из-за поворота выполз громадный червяк, заметил Ефремова и остановился, широко раскрыв зубастую пасть. Глаза его горели в точности как фары несущегося по ночной дороге грузовика. Морда червяка, хотя вовсе не была похожа на человеческую, чем-то напоминала лицо донельзя разозленного полковника Ухова. Впрочем, в лице разозленного полковника Ухова тоже вряд ли можно было найти вполне человеческие черты.

«Он, наверное, и говорит, — обмирая от страха, подумал Ефремов, — что мне делать? Тоже заговорить с ним? Поздороваться? Или он сам со мной поздоровается?» Червяк клацнул зубами и сказал:

— Привет.

— З-з-здравствуйте.

«Сейчас спросит меня, что я здесь делаю, в его владениях, — догадался старшина Ефремов. — Ой, черт, как страшно».

— И что ты здесь делаешь, ети твою бабушку в тульский самовар? — осведомился червяк.

Старшина Ефремов ничего не ответил на этот вопрос, просто не нашелся, что ответить. От страха он даже забыл, что у него есть автомат.

«Что же мне делать? — с ужасом подумал он. — Вот был бы я здоровенный, как Арнольд Шварценеггер, тогда бы эту тварь одним ударом прикончил, ножом бы ее — р-раз…»

— Чего молчишь, ититская сила? — спросил червяк.

Ефремов перевел дух и вдруг почувствовал, что милицейская форма стала ему тесна. Он осторожно опустил глаза и с изумлением обнаружил, что куртка трещит по швам под напором внезапно разбухших мышц. Старшина поднял руку. В руке каким-то чудом оказался зажат большой нож, и он увидел, что рука его стала втрое толще, чем была раньше.

Однако изумление старшины не успело развиться до степени болезненной. Червяк вдруг оскалился и метнулся вперед. Не осознавая еще в полной мере, что он делает и зачем, Ефремов взмахнул ножом — и громадная голова червяка покатилась по полу, а туловище обмякло и сдулось, как проколотый воздушный шар.

— Ни хрена себе, — с невыразимой интонацией в голосе проговорил старшина Ефремов. И только успел добавить: — Кто его знает, какие еще твари скрываются в этом подземелье, — как вдруг снова услышал резкий скрип позади.

Спасло его то, что он инстинктивно выставил вперед левую руку, в которой был зажат нож. Тварь, появившаяся ниоткуда, бросилась на старшину, сверкнув в темноте обнаженными клыками — на это-то он и среагировал.

Нож вошел твари прямо под нижнюю челюсть, но не остановил ее в ее прыжке. Тварь, уже мертвая, сбила Ефремова с ног. Он едва не вывихнул руку, в которой был нож, выбираясь из-под смрадной туши. Вся грудь старшины была залита темно-зеленой жидкостью, воняющей пряным огуречным рассолом, который Ефремов ненавидел. А сама тварь — даже сложно было определить, на что она похожа. Голова — больше человеческой, лапы вперемешку со щупальцами, хвостов несколько пар и глаза по всему телу — в общем, тварь.

Слева снова сверкнули клыки.

Старшина бросился бежать в сторону, противоположную той, где заметил сверкнувшие клыки, и увидел небольшой четырехугольный проход. Он мог пройти, только наклонив голову. Наклонив голову, Ефремов прошел туда.

Точно такой же коридор, как тот, в котором осталась истекать огуречным рассолом мертвая туша адской твари. По потолку змеились затянутые паутиной и липкой дрянью трубы. Было темно так же, как и во всем подвале.

Глухая, как продавленный диван, тишина заложила уши Ефремова, наверное, именно поэтому он пропустил первый донесшийся сзади шорох. Обернулся на второй, выбросив перед собой руку с ножом в развороте.

Удар получился отчаянно сильным — от разворота всем телом, — поэтому нападавшая сзади тварь сразу же рухнула на пол коридора. Голова у нее держалась на лоскуте кожи, нож перерубил шейный позвонок, легко рассек плоть шеи.

— Сволочь, — сказала голова, дыша на Ефремова рассолом. — Все равно всех не перережешь.

Не став спорить с ней, старшина Ефремов побежал вперед. Но очень скоро остановился и начал двигаться теперь гораздо медленнее, постоянно оглядываясь и присматриваясь к малейшему подозрительному предмету.

«А ведь у меня получается, — подумал он, внезапно приободряясь. — Я уже трех завалил. Прямо как в фильмах это все происходит — раз, и готово. Черт, а если я раскрою этот заговор, про меня, наверное, тоже фильм снимут! „Старшина и чудовища“. Или — „Крадущийся в ночи“. И не такие уж они страшные — эти инопланетные гады. Видали мы пострашнее. Например, мой сосед Вася после недельного запоя».

Впереди, кажется, что-то мелькнуло. Он остановился, сжав рукоятку ножа.

Нет, вроде ничего нет.

Коридор продолжался вперед и вроде никаких поворотов не делал.

А потом кончился. Старшина остановился, увидев в нескольких шагах от себя тупик.

— Жаль, — вслух проговорил Ефремов, поигрывая ножом. — А я только разохотился. Мне бы сейчас хоть тыщу этих тварей, я бы их всех порубал на колбасу! Что такое червяки? Мне бы кого-нибудь посерьезней! И всех сразу! Давайте!

Никита брел по коридору, стараясь не отставать от крадущегося впереди милиционера. Ни одной мысли не было в голове Никиты — так он устал. Он и пошел вслед за милиционером, чтобы не тратить сил на поиск дальнейшего пути.

Милиционер, тоже, судя по всему, крайне утомленный, слежку не замечал. Медленно продвигаясь вперед, он бормотал и бормотал себе под нос.

Никита почувствовал приторный запах, но особого внимания на это не обратил.

— Эх, упустил я свое счастье, — бубнил милиционер впереди. — А ведь мог бы стать заправским фермером. Фермер Галыбко! Это звучит, — он почему-то хихикнул, — не то что — прапорщик Галыбко. Ерунда какая-то. Тьфу. Колхоз, — мечтательно выдохнул он. — А стал городским теперь я. Здесь моя работа, друзья мои здесь. Между прочим, я замечаю, что каждую ночь мне деревня снится. Видно, отпустить меня не хочет родина моя. А что, если завтра же уехать? Домой. К маме.

Прапорщик Галыбко, как уже говорилось выше, всю жизнь ощущал себя оптимистом; именно поэтому его сейчас, пока он находился в грязном и подозрительном подвале, потянуло на мечту по поводу возможного поворота судьбы. И что свойственно всем без исключения оптимистам — прапорщик Галыбко увлекся. Говорил он теперь много громче, так что Никита, шедший позади, поневоле стал прислушиваться, более того, речь Галыбко, до сегодняшнего дня ничем не отличавшаяся от речи любого другого городского обывателя, сейчас стала красочной и ядреной, словно хорошо настоявшийся хлебный квас.

— Вот встанешь бывалоча с утра, — вспоминал Галыбко. — Солнышко лучики — туды-сюды, туды-сюды. Птички поют так сладко. Воздух как парное молоко, как масло, хоть ножом режь. Коровки мычат. Пастух матерится. А по дороге пыль столбом — стадо собирают. А весь день на покосе — коса вжик-вжик, хорошо. А вечером… Каждый день у нас на завалинке песни поют и сказки бают про мертвецов и упырей — слушаешь, слушаешь, испуг кожу морозом пузырит, ан домой не идешь — заслушаешься так. Собаки брешут, мужики самогон пьют.

Никита едва удержался оттого, чтобы хмыкнуть. Он поднял голову, чтобы лучше рассмотреть размечтавшегося милиционера, и увидел такое, что волосы на его голове — и без того растрепанные — встали дыбом. Из-за ближайшего поворота вывернула рыжая с подпалинами корова, равнодушно посмотрела на людей и, не без труда развернувшись в тесном проходе, пошла навстречу. Спокойно так помахивая хвостом и покачивая головой. Рога ее то и дело с довольно мерзким звуком скребли по стенам.

Никита остановился. А милиционер, не замечая ничего, шел дальше, прямо на корову.

— А бык у нас был в селе — Борькой звали в честь Бориса Николаевича. Ох и здоровенный был, бродяга. В смысле —

Борька, бык. Всех коров наших огуливал, а и злобный, как сатана, на людей бросался. Из-за него пастух каждую ночь на телеграфных столбах ночевал. Как Борька его вечером загонит, так до самого утра и дежурит.

Из-за того же поворота вывернул громаднейший бык. Раздутые его бока едва вмещались между стенами узкого подвального коридора. Рога упирались в потолок, кольцо в ноздре было величиной с автомобильное колесо. Завидев корову, бык радостно взревел, прыгнул вперед и рухнул на корову сверху, утвердив передние копыта на коровьей спине. Несчастная рыжуха, жалобно замычав, упала на брюхо.

Милиционер наконец очнулся и сбавил шаг. Некоторое время он обалдело смотрел на быка, потом попятился назад, потом вовсе побежал, развернувшись так, что Никита смог заметить его расширившиеся за всякие дозволенные анатомией пределы глаза. Милиционер, обезумевший от страха, Никиту не заметил, чуть не сбил его с ног и запылил дальше по коридору, а бык, разозлившись, очевидно, потому, что дикий крик милиционера помешал его делу, оторвался от коровы и, перешагнув через нее, побежал за обидчиком.

Никита, долго не раздумывая, устремился вслед за ударившимся в бегство стражем порядка. Он рад был бы посторониться и дать возможность быку разобраться с милиционером, но посторониться не мог — бык занимал все свободное пространство коридора и в лучшем случае просто размазал бы Никиту по стене. А в худшем…

Наклонив тупую башку, вооруженную громадными и явно очень острыми рогами, бык летел вперед.

Капитан Ряхин следовал в одному ему ведомом направлении. Он чутко прислушивался, приглядывался и принюхивался — и, конечно, от него не ускользнул противный удушающе-приторный запах, внезапно наполнивший подвальные коридоры. Ряхин даже приостановился на минуту, поднял голову, пошевелил ноздрями, потом неопределенно хмыкнул, так и не поняв, чем это так мерзко пахнет, и пошел дальше.

Голова его была занята очень важными мыслями.

Он думал о том, что неспроста эти загадочные личности в черном скрываются в подвале. Наверное, здесь у них штаб-квартира. И склад оружия, который капитан обнаружил, вполне возможно, принадлежит не бандитам из «Малины», а вот этим самым черным, выдающим себя за агентов ФСБ.

«Они, конечно, агенты, — думал Ряхин. — Только не ФСБ. А скорее — ФБР. То есть ЦРУ. Или как она там сейчас у них называется. Международная обстановка между народами сейчас очень сложная. Америка собирается бомбить Ирак, а так как наш уважаемый президент против этого, без всякого сомнения, незаконного акта, Америка может и Россию начать завоевывать».

Приняв во внимание это предположение, капитан развивал свою мысль дальше. Неуловимые люди в черном, по его мнению, были не чем иным, как первой ласточкой большой антироссийской кампании.

В сознании капитана Ряхина медленно, но неотвратимо разворачивалось эпохальное полотно: в далекой и зловещей громадине Белого дома зреет, словно вулканический прыщ, таинственная угроза. Люди в безукоризненных костюмах снуют по ярко освещенным коридорам, сверкающие ботинки бесшумно скользят по ковровым дорожкам, у каждой двери хмуро чернеют непреклонные негры с автоматическими винтовками, а на секретных полигонах проходят секретные испытания сверхсекретного оружия, способного за одно мгновение уничтожить жизнь на всей планете.

— Сколько осталось ждать? — отрываясь от мерцающего, как подсвеченный аквариум, компьютерного монитора, спрашивает на иностранном языке один из безукоризненно одетых другого.

— Еще совсем немного, — говорит другой.

Оба смеются, сутуля плечи, чтобы злорадно потереть сухие злые ладони. Подбегает белозубый в белой рубашке с галстуком, взнузданный нагрудной кобурой. В руках у белозубого стопка листов с распечатками.

— А-а, — говорят ему безукоризненно одетые. — Расчеты. Как по вашим прогнозам, сколько живых единиц останется в России после одного-единственного бомбового удара?

Белозубый шелестит бумажками, потом, сверкнув пробором, поднимает голову и говорит:

— Ни одной единицы! Теперь смеются все трое.

На стенах комнаты висят флаги — американский, полосатый и звездный, как семейные трусы, черный с белым черепом над перекрещенными костями и еще один — зеленый треугольник, в который вписан страшно косящий глаз. На столе звонит телефон. Из селектора слышится голос на иностранном языке:

— Все ценности в России украдены, складированы в подвальных тайниках и подготовлены к вывозу. Ждем только вашего сигнала, чтобы начать вывоз.

— Скоро будет сигнал, — все еще посмеиваясь, говорит безукоризненно одетый.

Слышен щелчок, потом телефон звонит снова. Иностранный голос на этот раз гремит из селектора взволнованно, и троица в кабинете враз прекращает веселье.