Вслед за ротой на опушку

Тёркин движется с катушкой,

Разворачивает снасть, —

Приказали делать связь.

Рота головы пригнула.

Снег чернеет от огня.

Тёркин крутит; – Тула, Тула!

Тула, слышишь ты меня?

Подмигнув бойцам украдкой:

Мол, у нас да не пойдёт, —

Дунул в трубку для порядку,

Командиру подаёт.

Командиру всё в привычку, —

Голос в горсточку, как спичку

Трубку книзу, лёг бочком,

Чтоб позёмкой не задуло.

Всё в порядке.

– Тула, Тула,

Помогите огоньком…

Не расскажешь, не опишешь,

Что? за жизнь, когда в бою

За чужим огнём расслышишь

Артиллерию свою.

Воздух круто завивая,

С недалёкой огневой

Ахнет, ахнет полковая,

Запоёт над головой.

А с позиций отдалённых,

Сразу будто бы не в лад,

Ухнет вдруг дивизионной

Доброй матушки снаряд.

И пойдёт, пойдёт на славу,

Как из горна, жаром дуть,

С воем, с визгом шепелявым

Расчищать пехоте путь,

Бить, ломать и жечь в окружку.

Деревушка? – Деревушку.

Дом – так дом. Блиндаж – блиндаж.

Врёшь, не высидишь – отдашь!

А ещё остался кто там,

Запорошенный песком?

Погоди, встаёт пехота,

Дай достать тебя штыком.

Вслед за ротою стрелковой

Тёркин дальше тянет провод.

Взвод – за валом огневым,

Тёркин с ходу – вслед за взводом,

Топит провод, точно в воду,

Жив-здоров и невредим.

Вдруг из кустиков корявых,

Взрытых, вспаханных кругом, —

Чох! – снаряд за вспышкой ржавой.

Тёркин тотчас в снег – ничком.

Вдался вглубь, лежит – не дышит,

Сам не знает: жив, убит?

Всей спиной, всей кожей слышит,

Как снаряд в снегу шипит…

Хвост овечий – сердце бьётся.

Расстаётся с телом дух.

«Что ж он, чёрт, лежит – не рвётся,

Ждать мне больше недосуг».

Приподнялся – глянул косо.

Он почти у самых ног —

Гладкий, круглый, тупоносый,

И над ним – сырой дымок.

Сколько б душ рванул на выброс

Вот такой дурак слепой

Неизвестного калибра —

С поросёнка на убой.

Оглянулся воровато,

Подивился – смех и грех:

Все кругом лежат ребята,

Закопавшись носом в снег.

Тёркин встал, такой ли ухарь,

Отряхнулся, принял вид:

– Хватит, хлопцы, землю нюхать,

Не годится, – говорит.

Сам стоит с воронкой рядом

И у хлопцев на виду,

Обратясь к тому снаряду,

Справил малую нужду…

Видит Тёркин погребушку —

Не оттуда ль пушка бьёт?

Передал бойцам катушку:

– Вы – вперёд. А я – в обход.

С ходу двинул в дверь гранатой.

Спрыгнул вниз, пропал в дыму.

– Офицеры и солдаты,

Выходи по одному!..

Тишина. Полоска света.

Что там дальше – поглядим.

Никого, похоже, нету.

Никого. И я один.

Гул разрывов, словно в бочке,

Отдаётся в глубине.

Дело дрянь: другие точки

Бьют по занятой. По мне.

Бьют неплохо, спору нету,

Добрым словом помяни

Хоть за то, что погреб этот

Прочно сделали они.

Прочно сделали, надёжно —

Тут не то что воевать,

Тут, ребята, чай пить можно,

Стенгазету выпускать.

Осмотрелся, точно в хате:

Печка тёплая в углу,

Вдоль стены идут полати,

Банки, склянки на полу.

Непривычный, непохожий

Дух обжитого жилья:

Табаку, одёжи, кожи

И солдатского белья.

Снова сунутся? Ну что же,

В обороне нынче – я…

На прицеле вход и выход,

Две гранаты под рукой.

Смолк огонь. И стало тихо.

И идут – один, другой…

Тёркин, стой. Дыши ровнее.

Тёркин, ближе подпусти.

Тёркин, целься. Бей вернее,

Тёркин. Сердце, не части.

Рассказать бы вам, ребята,

Хоть не верь глазам своим,

Как немецкого солдата

В двух шагах видал живым.

Подходил он в чем-то белом,

Наклонившись от огня,

И как будто дело делал:

Шёл ко мне – убить меня.

В этот ровик, точно с печки,

Стал спускаться на заду…

Тёркин, друг, не дай осечки.

Пропадёшь, – имей в виду.

За секунду до разрыва,

Знать, хотел подать пример:

Прямо в ровик спрыгнул живо

В полушубке офицер.

И поднялся незадетый,

Цельный. Ждём за косяком.

Офицер – из пистолета,

Тёркин – в мягкое – штыком.

Сам присел, присел тихонько.

Повело его легонько.

Тронул правое плечо.

Ранен. Мокро. Горячо.

И рукой коснулся пола;

Кровь, – чужая иль своя?

Тут как даст вблизи тяжёлый,

Аж подвинулась земля!

Вслед за ним другой ударил,

И темнее стало вдруг.

«Это – наши, – понял парень, —

Наши бьют, – теперь каюк».

Оглушённый тяжким гулом,

Тёркин никнет головой.

Тула, Тула, что ж ты, Тула,

Тут же свой боец живой.

Он сидит за стенкой дзота,

Кровь течёт, рукав набряк.

Тула, Тула, неохота

Помирать ему вот так.

На полу в холодной яме

Неохота нипочём

Гибнуть с мокрыми ногами,

Со своим больным плечом.

Жалко жизни той, приманки,

Малость хочется пожить,

Хоть погреться на лежанке,

Хоть портянки просушить…

Тёркин сник. Тоска согнула.

Тула, Тула… Что ж ты, Тула?

Тула, Тула. Это ж я…

Тула… Родина моя!..

А тем часом издалёка,

Глухо, как из-под земли,

Ровный, дружный, тяжкий рокот

Надвигался, рос. С востока

Танки шли.

Низкогрудый, плоскодонный,

Отягчённый сам собой,

С пушкой, в душу наведённой,

Стращен танк, идущий в бой.

А за грохотом и громом,

За бронёй стальной сидят,

По местам сидят, как дома,

Трое-четверо знакомых

Наших стриженых ребят.

И пускай в бою впервые,

Но ребята – свет пройди,

Ловят в щели смотровые

Кромку поля впереди.

Видят – вздыбился разбитый,

Развороченный накат.

Крепко бито. Цель накрыта.

Ну, а вдруг как там сидят!

Может быть, притих до срока

У орудия расчёт?

Развернись машина боком —

Бронебойным припечёт.

Или немец с автоматом,

Лезть наружу не дурак,

Там следит за нашим братом,

Выжидает. Как не так.

Двое вслед за командиром

Вниз – с гранатой – вдоль стены.

Тишина. – Углы темны…

– Хлопцы, занята квартира, —

Слышат вдруг из глубины.

Не обман, не вражьи шутки,