Бекки вышла в вестибюль. Там в почтительной позе стоял спена.
      — Где Ян? — спросила Бекки, устало садясь в кресло, и добавила: — О, как мучительно болит голова!
      — Мистер Твайт уехал. Он обещал завтра заехать. Я сейчас позову Луизу.
      Спена выбежал. Почти тотчас же вбежала молодая женщина с флаконом в руках.
      — О мисс Анна, о мисс Анна! — прошептала она и, вынув из флакона пробку, поднесла его к лицу Анны.
      Бекки-Анна ощутила слабый, но приятный запах.
      — Ванна готова? — спросила она.
      — О, мы уже с утра ждем вас!
      Опершись правой рукой на плечо служанки, а левой удерживая флакон у лица, Бекки поднялась по ступенькам широкой лестницы, устланной резиновым ковром, на второй этаж. «Вторая дверь слева», — мысленно отметила она открываемую служанкой дверь. Но это еще не была дверь будуара Анны. Это была крытая галерея, отделанная перламутровыми раковинами и вообще стилизованная под раковину. Здесь было множество растений, нечто вроде зимнего сада, если бы в тропиках была зима.
      При ярком свете электрических плафонов, скрытых в зелени, Бекки успела заметить и небольшой фонтан, и кресла из огромных раковин, и прекрасные цветы. Здесь цвели невиданные орхидеи и множество других, ей неизвестных цветов.
      Малайская девушка, находившаяся в комнате, воскликнула: «О, Матта-Апи!» и приветствовала Бекки по-малайски. Затем она подала Бекки банан и с криком «манис, манис!» устремилась к большому окну.
      Луиза остановилась. Бекки старалась понять, зачем ей дали в руки неочищенный банан и что должно произойти. Она больше всего боялась всяких «сюрпризов». Окно распахнулось. Это были дверцы вместительной клетки, охватывавшей часть хлебного дерева за окном. В комнату влетели две огромные совы. Они полетели по комнате, сильно махая крыльями, и колебания воздуха привели в движение цветы и листья.
      Одна из сов подлетела к Бекки и захотела сесть ей на голову, — так показалось Бекки. Мысль, что в следующее мгновение ей в лицо и глаза вопьются когти совы, ужаснула Бекки. Еле сдерживая крик, стараясь не показать страха и не понимая, что происходит, Бекки со стоном опустилась на первую же скамейку, схватилась за голову обеими руками.
      — Амия, не надо! У госпожи болит голова, — услышала она голос европейской служанки.
      Ужасные совы отлетели в конец комнаты и там парили на одном месте. Бекки облегченно вздохнула и протянула банан, зажатый в пальцах, перепуганной малайской девушке. Та поняла это по-своему. Она опять закричала: «Манис, манис!» Совы не подлетали. Малайка, подняв левую руку с бананом, пошла в угол комнаты, где реяли совы. Вдруг одна из сов опустилась на волосы Амин и медленно захлопала крыльями по ушам. Бекки всмотрелась и поняла, что это были не птицы. Она даже успела рассмотреть умные темные глаза животного с крыльями. Оно двигало головой, шевелило губами, и был виден блеск белых зубов.
      Амия подняла вверх банан. Летучее животное, помогая себе крыльями, взобралось по гладкой голой руке к лакомству. Оно схватило банан, уселось на руке и, придерживая плод крыльями, содрало шелуху губами.
      «Летучая собака!» — чуть не выкрикнула Бекки свою догадку.
      А летучая собака с бананом во рту (это была она) спустилась на плечо и потянулась к девушке, чтобы та могла откусить кусочек банана. Так они ели, каждый со своего конца, пока их губы не соприкоснулись.
      Амия обняла летучую собаку и понесла к Бекки. Животное испуганно посмотрело на Бекки и рванулось. Девушка выпустила его, и оно отлетело в сторону. Девушка вслух высказала свое изумление поведением ручной летучей собаки и предложила снова поймать ее. Бекки не захотела повторить опыт. Если люди могли ошибиться, то вряд ли собака, хоть и летучая, признала бы ее своей хозяйкой.
      Будуар Анны Коорен оказался роскошно убранной комнатой с охлажденным воздухом, зеркалами в стенах, большой кроватью с пологом, изящным столиком и шкафами странной формы. Как оказалось, это были герметические шкафы для одежды, предохраняющие ее от плесени и сырости.

3

      Бекки не стала задерживаться и прошла вслед за Луизой в ванную комнату, помещавшуюся рядом. Вместо ванны посреди комнаты был бассейн с водой розового цвета. У стен виднелись души различных систем. Пижама лежала возле кушетки для массажа. «Массажистка наверняка знает все родимые пятна Анны», — решила Бекки и выслала прислуг из комнаты, чем немало удивила их.
      То, что она была здесь, уже была победа. А остаться одной и знать, что не надо разыгрывать роль высокомерной и циничной Анны, — разве это не наслаждение! Бекки разделась, прыгнула в бассейн и чуть не завизжала от удовольствия — так необычен был переход от тяжелого путешествия в римбе до ее беззаботного купанья в воде, пахнущей духами, под ярким электрическим светом. Ее молодое, здоровое тело требовало движения. Бекки плавала, ныряла, вылезала наверх и снова прыгала в воду. После стольких дней труда она могла себе позволить покупаться всласть.
      Освеженная и утомленная, вернее — только теперь почувствовавшая усталость, Бекки растерлась мохнатым полотенцем, надела шелковую пижаму и увидела вторую дверь. Она подошла и открыла ее. Там был стилизованный в малайском вкусе кабинет Анны. Бекки закрыла дверь и, как была в пижаме, с мокрыми волосами, вернулась в будуар.
      Луиза сообщила ей, что кушать подано, но пришел врач Гаафзейгер, парикмахер, и оба хотят ее видеть. Бекки отослала парикмахера, приказала убрать яркий свет, легла на кушетку и велела позвать врача. В полумраке она увидела старика в чесучовом костюме. По его тону Бекки поняла, что перед ней старый друг семьи. Она высказала свое подозрение относительно отравления ядом медленного действия и спросила о противоядии.
      — Мне ли вас учить! — И врач засмеялся от удивления. — Ваша аптека музей, вы — профессор!
      Бекки, ссылаясь на мучительную головную боль, попросила врача поискать противоядие в ее аптеке. Старик уверенно прошел к стене и что-то нажал. Часть стены, оказавшаяся дверцей шкафа, опустилась, и Бекки увидела множество банок и баночек со стеклянными пробками. Врач включил ближайшую лампу и отобрал три банки.
      — Если применили… — тут он употребил латинское название, — то надо принять, — и он показал банку с этикеткой, на которой был виден «№ 5». — Но так как яд неизвестен, то сделаем смесь. — Он смешал порошок из трех банок на роговой ложечке, положил на стол перед Бекки и посоветовал принять сейчас же.
      — А если я не отравлена? — спросила Бекки.
      — Вы меня удивляете, — на этот раз серьезно сказал врач. Он поставил взятые банки на место и закрыл шкаф.
      Бекки обещала принять, поблагодарила и пожелала спокойной ночи. Врач ушел. Бекки и так знала, что она не отравлена, но она беспокоилась о четырех пилотах. Теперь противоядие найдено. Надо разыскать летчиков.
      Бекки встала, высыпала лекарство из роговой ложечки на бумажку и подошла к стенному шкафу. Она осмотрела место, где нажимал врач, и увидела кнопку. Нажала кнопку, но дверца не опускалась. Бекки увлеклась осмотром. Она инстинктивно обернулась и увидела изумленное лицо Амии, стоявшей в открытых дверях.
      — Испортился! — сердито сказала Бекки, мысленно кляня себя за неосторожность.
      Амия подошла, носком левой ноги нажала на планку, по-видимому тормоз, и потом рукой нажала на кнопку. Дверь опустилась, открыв ряд банок, в том числе флакон № 5 и два рядом с ним, из которых доктор брал порошок для смеси.
      Бекки подала знак закрыть дверцу шкафа и пошла в столовую. Здесь она увидела бутылку с виски и золотую стопку. Луиза, уже ожидавшая ее, тотчас налила рюмку. Пришлось выпить. Бекки ела мало. В голове у нее шумело. Луиза болтала без умолку, рассказывая новости, и Бекки узнала много имен и событий.
      Затем Бекки приказала позвать китайца Тунга — пусть он принесет дуриан. Китаец Тунг неслышно вошел в столовую в толстых войлочных туфлях. На нем были надеты новые белые штаны до колен, белая парусиновая куртка с позолоченными пуговицами и маленькая шапочка. Он нес большой чемодан Анны в правой руке и тарелку с очищенным дурианом в левой. Оставив чемодан, он понес дуриан к столу. Луиза отнесла чемодан в спальню.
      Бекки отослала Амию, велела Луизе позвать к ней секретаря Стильмана хоть на десять минут и пошла с Тунгом в будуар. Здесь она села в кресло и тихо сказала:
      — Пока все идет отлично!
      — Нормально! — согласился Тунг и присел на корточки.
      Бекки показала рукой на кресло, но Тунг отрицательно покачал головой.
      — Надо поскорее найти летчиков и узнать, чем вызвано их письмо. Они отравлены ядом замедленного действия. У меня уже есть противоядие. Но где они и как это сделать?
      — Я узнал. Они живут в городской гостинице. Ходят по городу. Отказались уехать на пароходе и чего-то ждут. За ними очень следят.
      — Ведь если им не дать противоядия, они умрут! — сказала Бекки.
      — Через месяц обязательно умрут, — внес свою поправку Тунг.
      Дверь приоткрылась, и в комнату проскользнула Луиза. Она замерла на пороге. Бекки нетерпеливо повернула к ней голову и спросила:
      — Где же Стильман?
      — Мейнгер Стильман пришел. Он ждет.
      — Пусть войдет, — сказала Бекки.
      Когда Луиза выскользнула из комнаты. Тунг быстро прошептал:
      — Вам захочется освежиться на автомобиле. Вы поедете испытать меня как шофера.

4

      В комнату почти вбежал секретарь мейнгер Стильман и почтительно замер у дверей. Тунг встал и, поклонившись, вышел.
      — Прошу! — И Бекки жестом указала секретарю на кресло. — Расскажите, что здесь делается, и очень подробно, как будто я ничего не знаю. У меня очень болит голова, но я попробую разобраться.
      Мейнгер Стильман почтительно присел на кончике кресла и подал телеграмму.
      — Военные сообщают, — сказал он, — что бомбежка была удачна.
      — А не врут? — спросила Бекки, и у нее сжалось сердце. «Неужели Эрл и Дакир погибли?»
      — Все возможно, — отозвался секретарь. — Сверху не видно, что в лесу делается. Поэтому наверняка можно бомбить только деревни.
      Затем Стильман негромко, чтобы не усиливать головную боль, принялся рассказывать о положении дел. Бекки полулежала в кресле, закрыв глаза рукой, и слушала. Это был очень обстоятельный доклад. Суть его сводилась к тому, что Ван-Коорен, банки которого управляли большим числом акций всех предприятий Индонезии, получил предложение тайно перейти от своих английских партнеров на сторону Мак-Манти. Ван-Коорен, якобы для спасения капиталов своих англо-голландских хозяев, должен был за гроши продать все имеющиеся акции фирме Мак-Манти. Особенно американцев интересовали акции фирмы «Юниливерс». Пирсон обещал Ван-Коорену оставить ему прежний пост и дать десять процентов акций. Если же Ван-Коорен не согласится, то Пирсон пригрозил экономической войной. Ван-Коорен решил поторговаться, чтобы выгадать побольше, и в назначенный день не дал ответа. Тогда Пирсон начал экономическое наступление. Пирсон объявил о выпуске на рынок плазмахина, что сразу почти обесценило акции хинной индустрии Индонезии.
      Та же картина произошла с каучуком. Появилось сообщение о разрыве соглашения по выработке и продаже на мировом рынке тростникового сахара.
      Ван-Коорен решил было согласиться на тайный сговор с Мак-Манти, но Пирсон уже не давал и десяти процентов акций. Пока он торговался, оказалось, что часть акций, помимо его участия, уже сменила хозяев. Экономическая война требует огромных денежных расходов, но ни один банк не согласился дать денежный заем Ван-Коорену. Единственным исключением явился индонезийский филиал «Банка святого духа», хозяином которого является папа Пий XII, а руководителем в Индонезии — верный друг Ван-Коорена, миссионер Эмери Скотт. Ван-Коорен решил тогда сам провести с акциями «американскую аферу» и договорился с Эмери Скоттом о дележке прибылей, совершив фиктивную продажу акций, но оформив сделку официально. Это значило, что если бы Ван-Коорен разорился, то у него не могли бы забрать акции за долги, так как они были официально оформлены как принадлежащие Эмери Скотту.
      Экономическая война, организованная Пирсоном, разрасталась. Газеты Мак-Манти, чтобы разорить держателей акций агропредприятий, кричат о необходимости уничтожить кофейные и другие плантации Индонезии, как всемирный очаг распространения вредных жуков и болезней, якобы угрожающих миру. И действительно, многие кофейные плантации заражены. Появилось новое заболевание сахарного тростника. Раньше таких не было. Возможно, что американцы организовали заражение. Прогрессивные индонезийские деятели требуют принятия всенародных мер против этого бедствия. Это не в интересах Ван-Коорена. Официальное признание бедствия понизит и без того низкий курс акций… Вот почему Ван-Коорен организовал специальную комиссию для обследования зараженных плантаций. Он хочет, чтобы Ганс Мантри Удам, ученый ботаник и энтомолог из Бейтензоргского ботанического сада, доложил на Международном конгрессе по борьбе с вредителями и болезнями растений о незначительном заболевании плантаций.
      — Ведь для нас важен самый факт подобного заявления со стороны Ганса Мантри Удама. Лишь бы поднять цену на акции! А болезни нам на руку. Чем больше погибнет, тем дороже будет продукт.
      Бекки соображала, надо ли сказать о предупреждении Яна Твайта. Пожалуй, надо.
      — Слушайте внимательно, — сказала Бекки, все так же сидя в кресле с откинутой головой и прикрывая рукой глаза. — Мне стало известно, что Эмери Скотт вас предает!
      — Боже мой! — воскликнул секретарь. — Эмери Скотт предает нас?
      — Эмери Скотт предает нас! — Последнее слово Бекки подчеркнула, спохватившись, что сказала «вас» в предыдущей фразе.
      Секретарь, потрясенный сообщением, этого не заметил.
      — Откуда это известно? Только враги могут распространять подобную ложь! — донесся резкий голос Ван-Коорена от дверей, и он шагнул в комнату.
      Секретарь вскочил. Ван-Коорен кивнул на дверь, и секретарь быстро вышел.

5

      — О! — Бекки-Анна чуть приподнялась, но, видно, головная боль резко усилилась, так как она опять со стоном опустилась в кресло и приняла ту же позу, закрыв глаза рукой.
      В полутьме комнаты Бекки сразу узнала Ван-Коорена. Фотография, показанная ей Эрлом, передавала довольно точно его прическу ежиком и властное лицо без усов, но с широкой седой бородой. Для знакомых необычен был растерянный, бегающий взгляд глубоко сидящих глаз из-под густых насупленных седых бровей. Бумаги в руках Ван-Коорена дрожали и шелестели, выдавая его волнение.
      — Боже мой, что они делают со мной! Что они делают! — закричал Ван-Коорен. — Вот, любуйся! — И он потряс бумагами.
      У Бекки захватило дух от волнения. Она испугалась, что Ван-Коорен включит сильную лампу и тогда она пропала. Освободившись от Яна Твайта, она решила сейчас же поехать к летчикам, выяснить их положение и объявить себя Бекки Стронг. Теперь время уже упущено, она действовала на свой страх и риск, чтобы дать летчикам противоядие, и мысль, что Ван-Коорен ее сейчас разоблачит и это помешает ей выполнить задуманное и спасти их, очень взволновала ее.
      В комнате была полутьма. Горел небольшой ночник. Бекки лежала, по-прежнему закрыв глаза рукой. Вряд ли возбужденному, занятому делами Ван-Коорену может прийти мысль, что перед ним не Анна, а кто-то другой.
      — Кто тебе сказал об Эмери Скотте? — спросил Ван-Коорен по-голландски, потрясая бумагами, зажатыми в левой руке.
      Он так был потрясен сообщением, что даже не справился о здоровье дочери. Бекки поняла слово «кто» и «Эмери Скотт». Тяжело дыша, Ван-Коорен сел в кресло.
      — Мне сказал Ян Твайт, — шепотом ответила она по-английски, и дальнейшая беседа велась по-английски.
      — Ян Твайт! — воскликнул Ван-Коорен. — Но почему же этот неблагодарный негодяй лично не сообщил мне все, что ему известно по этому вопросу?
      — Он боялся, что ты ему все равно не поверишь.
      — И он прав. Эмери Скотта мы знаем еще с тех пор, когда он был здесь простым миссионером. Его положение директора банка — результат моего влияния и помощи. Это преданный мне человек. Все же я сейчас вызову Яна Твайта и вытрясу из него все, что он знает! Ах, негодяй!
      — Только, пожалуйста, не у меня в комнате, — слабым голосом попросила Бекки-Анна.
      Ван-Коорен устремил странный, невидящий взгляд на Бекки-Анну и произнес обличительную речь, сопровождавшуюся гневными жестами трибуна, как будто его могла слышать большая аудитория. Он проклинал грязных, бесчестных дельцов, нарушающих подписанные ими соглашения и тем самым ввергающих мир экономической гармонии в бездну анархии мирового кризиса. Бекки довольно смутно понимала его речь, изобиловавшую такими понятиями, как «патентные соглашения», «скользящие цены», «безотзывные кредиты», «видимые и невидимые запасы», протесты против «плазмахина» и «бутадена», «защита копченого листа», и проклятия всем синтетическим табакам и чаю.
      Если бы Бекки знала лучше Ван-Коорена, финансиста, игрока и авантюриста, всегда, при любой жаре и финансовых бурях, сохранявшего важный и независимый вид джентльмена в белом воротничке; если бы она знала Ван-Коорена — отца, обожавшего свою единственную дочь и потакавшего всем ее капризам, — она была бы поражена всем этим совершенно необычным разговором.
      Но Бекки не знала Ван-Коорена, к тому же плохо разбиралась в формах экономической войны и сражений. Потому деловой разговор отца с дочерью после разлуки она приняла как должное. Она даже обрадовалась такому «отвлечению» Ван-Коорена. Оно давало ей шанс остаться хоть на время неразоблаченной. А это так было необходимо для спасения четырех летчиков!
      — Смотри! — Ван-Коорен тыкал указательным пальцем правой руки в бумагу, зажатую в левой руке. — Каучук! — громко воскликнул Ван-Коорен. — На лондонской бирже полкилограмма идет вместо двух шиллингов только за три с половиной пенса. В предвоенное время это неслыханное дело! Это рука Пирсона! Та же картина в Амстердаме, Нью-Йорке и Сингапуре. Что это, как не мировая катастрофа, кризис! Или взять чай яванский… На амстердамской бирже вместо 89 гульденов за полкилограмма платят всего 36 гульденов. А сахар? Сахар упал с 400 до 110! Акции… Нет, ты смотри… наши акции упали с 220 до 45.
      — Может быть, все-таки договориться? — тихо спросила Бекки, вспомнив разговор с Яном Твайтом.
      — Я так не сдамся! — с видом одержимого навязчивой идеей заявил Ван-Коорен. — Я дал решительную телеграмму «Юниливерс» в Лондон. Пусть обуздают биржу! Я дал телеграмму министру колоний: контрибуцию с малайцев, как она ни огромна, можно увеличить, и это нам поможет. Я отдал распоряжение сократить плату рабочим на заводах. Мы мобилизуем все ресурсы. Люди Пирсона скупают наши акции. Я благодарю бога, что одним из главных держателей акций является «Банк святого духа» и Эмери Скотт не подведет нас — он не перепродаст наших акций молодчикам из «Юнайтед Фрут», а ты говоришь…
      — Нельзя верить Эмери Скотту. Может, лучше договориться, — снова тихо сказала Бекки, боясь, что громкий голос может выдать ее.
      — Договориться! — закричал Ван-Коорен, и лицо его стало багровым. Договориться! — повторил он еще громче и, не дав сказать Бекки-Анне ни слова, заговорил быстро-быстро, будто боялся, что его могут остановить. Нет, ты не знаешь их условий! Они хотят обращаться со мной, как с малайцем. Себе взять все, а мне предоставить право работать на них! — Ван-Коорен прошелся по комнате, потом, приблизившись к Бекки, спросил: — Анна, ты сама веришь в эти слухи об Эмери Скотте? Подожди, не говори. Пойми истинное положение дела. Я произвел мнимую продажу всех имевшихся акций «Банку святого духа», но акт о продаже оформил официально. Все это помечено старым числам. Это была единственная возможность сохранить кое-что. Фактически я никаких денег не получал, хотя все банковские операции оформлены путем сложных пересчетов и акции я передал. Если Эмери Скотт меня обманет, мы станем нищими. Но ведь я знаю Эмери Скотта очень давно, он целовал крест. Ты что-нибудь понимаешь?
      — Надо получить обратно акции и акт! — посоветовала Бекки-Анна.
      Ван-Коорен шумно дышал, и кресло под ним скрипело.
      — Если он мне изменил, он, конечно, акций не отдаст, — сказал Ван-Коорен. — Вот если бы использовать твоих друзей из Сарекат Ходзо…медленно подбирая слова, сказал он и замолчал.
      Бекки вспомнила, что Сарекат Ходзо — малайская фашистская партия, которую финансировала Анна, лелея мечты о власти.
      — Выкрасть акции и акт? — напрямик спросила Бекки.
      — Вернуть акции их законным владельцам! — раздраженно поправил Ван-Коорен. — Мы давали немало денег Сарекат… на благодарность я не рассчитываю… Обещай хорошо заплатить… Приборы — распаять стальные двери сейфов у Скотта — мы доставим… Собственно, лучше. если Эмери Скотт будет думать, что это сделали патриоты.
      «Ну и негодяй! — подумала Бекки о Ван-Коорене. — Все они негодяи и бандиты, грабящие друг друга где и как только придется».
      — Как ты не вовремя заболела! Мне необходима твоя помощь. Я хотел послать именно тебя хозяйничать в комиссии по обследованию зараженных плантаций.
      — Если это надо для дела, — сказала Бекки чуть слышным голосом, не меняя позы, — то с моей головной болью можно не считаться. Я не хочу остаться нищей!
      — Вот это настоящие слова женщины из рода Ван-Коорен!
      — Я чуточку полежу и начну действовать, — прошептала Бекки-Анна. — Приму возбуждающее и поеду со своим китайцем в город и все выясню. А когда ехать к Гансу Мантри Удаму?
      — Да хоть сейчас! Чтобы ускорить поездку комиссии, возьми не только гидроплан, но и «Дуглас». Отправь на гидроплане четырех во главе с Энджело Сайресом; с остальными лети в другое место. Потом встретитесь, и пусть подпишут акт. Возьми больше спиртного. Членам комиссии копаться особенно нечего: все ясно. И главное, пусть Ганс Мантри Удам не капризничает. Видно, хочет сорвать побольше. Главное, чтобы он доложил на конгрессе как надо. Если не договоримся с ним, пусть летит Энджело Сайрес, но он не ученый, а у Ганса Мантри Удама — имя. Словом, уломай этого Удама. Да, о каком китайце ты упомянула?
      — Тунг. О, он спас меня от смерти! Я тебе потом расскажу… Знаешь, мне пришла мысль использовать против Эмери Скотта четырех американских пилотов… Они, наверное, умеют плавить металл и неплохо стреляют… им терять нечего. А через месяц они уже не проболтаются…
      — Неплохо, если их удастся обработать. Но за ними очень следят агенты ФБР, — сказал Ван-Коорен. — И если следы приведут агента в наш дом…
      — Ты дашь отступного или пошлешь агентов к чертям…
      — Ну, не очень… Сейчас американцы командуют голландскими властями как хотят. Это американцы дают сто тысяч в день на войну с малайцами.
      — А если американцы всесильны, зачем доклад Ганса Мантри Удама?
      — Чтобы выбить козырь. Надо сорвать их игру на гибели, грозящей плантациям, это повысит цену наших акций.
      — Почему ты не договорился с американцами?
      — Я всегда смогу стать их «чернильным кули», а ты не получишь богатого приданого и выйдешь замуж за какого-нибудь офицерика колониальных войск вместо миллионера… Вот если бы ты могла…
      — Что?
      — Выйти замуж за Мак-Манти.
      Бекки засмеялась на этот раз от души.

6

      Как только Ван-Коорен ушел, Бекки вскочила, вызвала Амию и Луизу. Амию она послала за Тунгом, а Луизе приказала выбрать подходящее платье для своей поездки.
      Луиза принесла из шкафа мужской костюм из чесучи: бриджи, шелковую рубашку и китель. Шлем, стек и краги дополняли обмундирование. Бекки посмотрела в зеркало и осталась довольна. Она послала Луизу к домоправителю с распоряжением отправить на гидросамолет и «дуглас» консервов и спиртного на двадцать человек на десять дней. Оставшись одна, Бекки подошла к шкафу и нажала носком ноги на планку в полу, а правой рукой — на кнопку в стене. Шкаф открылся. Бекки взяла темные флаконы с противоядием. Потом она распорядилась, чтобы подготовили гидросамолет, «дуглас», вызвали «бьюик», и пошла к выходу. Слуга-малаец открыл дверь и тихо сказал:
      — Мейнгер Твайт просил вам доложить о его присутствии в доме.
      — Я ему позвоню на днях.
      Бекки была довольна, что больше никогда не увидится с противным фатом. Она вышла из дома.
      «Бьюик» стоял у подъезда. Рядом с ним был Тунг. Возле освещенных фар роились комары и мошки. Опять была такая же душная и жаркая ночь. Шофер-голландец предупредительно открыл переднюю дверцу. Бекки села, он захлопнул дверцу и побежал садиться на свое место за рулем.
      — Вы свободны! — сказала ему Бекки, когда он открыл дверь с другой стороны. — Со мной поедет Тунг.
      Шофер изумленно смотрел то на Бекки, то на китайца, и неизвестно, сколько бы он пребывал в удивлении, если бы его не отстранила крепкая рука подошедшего Тунга. Китаец спокойно сел за руль и захлопнул дверцу. Он уверенно включил зажигание, нажал стартер, переключил скорость, и большой белый «бьюик», дрогнув, медленно покатил по асфальту двора.
      Бекки молчала, пока они не выехали на улицу. Там она рассказала Тунгу подробно все, что произошло за последние часы.
      Автомобиль быстро мчался по улице, между двумя рядами освещенных домов. На мгновение Бекки увидела распахнутые окна, яркий свет и танцующие пары. Тунг остановил машину возле освещенных дверей гостиницы. Услужливый слуга бросился к машине. Тунг что-то сказал слуге-малайцу и, получив негромкий ответ, сел в машину. Они поехали.
      — А пилоты? — напомнила Бекки.
      — Трое в ресторане, один в номере. Сейчас зайду, — ответил Тунг.
      Они заехали за угол, Тунг поставил машину и ушел.

7

      Бекки осталась одна. Было душно, и она, опустив ветровое стекло, высунулась. По слабо освещенной улице проходили голландские солдаты, матросы, изредка — жители города. Проехали два грузовика и три повозки. Какой-то хорошо одетый малаец, проходя, приветствовал ее. Бекки чуть кивнула и откинулась внутрь. «Еще недоставало, чтобы подошел кто-нибудь из подруг и друзей Анны», — подумала она. И в то же мгновение открылась задняя дверца и кто-то быстро влез в машину. Почти сейчас же Тунг открыл переднюю дверцу, сел за руль и быстро двинул машину вперед.
      Они промчались по улице, свернули вправо, влево и въехали в какой-то двор; потом выехали на другую улицу и наконец поехали по шоссе.
      — На заднем сиденье сидит летчик Ральф Томпсон! — громко сказал Тунг.
      Бекки, сидевшая неподвижно, обернулась. В темноте она не могла рассмотреть лицо сидевшего. Бекки попросила Тунга на секунду включить свет. Вспыхнула лампочка и осветила настороженные глаза на полном лице. Это было то лицо, которое она видела на фотографии у Эрла.
      — Привет от Джо Хилла! — взволнованно сказала Бекки.
      — Фу, наконец-то! — отозвался Томпсон. — Я не хотел идти — думал, какая-нибудь провокация.
      — Почему вы не явились на обмен, а прислали письмо? — спросила Бекки.
      — А район обмена бомбили? — вместо ответа спросил летчик.
      — Бомбили. Шесть бомбардировщиков, газами.
      — Поэтому!
      — А как вы могли знать? — спросила Бекки.
      — От американского консула. Он поставил условием нашего освобождения из тюрьмы, чтобы мы не шли в римбу к патриотам и поскорее уехали в Америку. Обещал не передавать дело в ФБР. Мы этому не очень верим. Но надеялись по дороге домой сбежать.
      Бекки услышала чирканье спички и ощутила запах табака. Томпсон закашлялся. Кашлял он мучительно, надрываясь, зажимая рот платком. Тунг стал разворачивать машину. Узкая полоска света на мгновение осветила по ту сторону шоссе двух солдат, лежавших возле станкового пулемета у куста. Томпсон замолчал, и вдруг у него вырвался невольный, как вздох, стон.
      — Что с вами? — испуганно спросила Бекки, поворачиваясь всем телом.
      — Слабость, — донесся еле слышный ответ. — Даже курить сил не хватает. Приступ слабости. Ведь мы и задержались, пока не оправимся от слабости. Это тоже одна из причин, почему мы не пошли на обмен. Мы очень ослабели в тюрьме. У меня до сих пор каждый день кружится голова, испарина и слабость жуткая. Еле хожу. Я остался в номере, чтобы остальные поели и мне принесли. Потом мы ждали вестей от Эрла. Мы несколько раз ходили на пристань. Пробовали организовать грузчиков. Они сами организовали забастовку, по примеру грузчиков Франции, но их заменили солдатами, а нам запретили ходить в порт. Пробовали связаться с патриотами, а связались с фашистскими молодчиками из Сарекат Ходзо и вовремя это узнали.
      Бекки спохватилась. Она мысленно выругала себя за непростительную забывчивость и достала из сумочки темный флакон со стеклянной пробкой.
      — Возьмите этот флакон, — сказала она, протягивая руку. — Будете принимать на кончике перочинного ножа два дня, по три раза в день, и сразу поправитесь.
      — Изнурение не от лихорадки, — донесся шепот. — Просто страшная слабость.
      — Берите! — приказала Бекки. — И обязательно дайте товарищам. Обязательно!
      Безжизненная, потная рука вяло приняла флакон.
      — Это против какой болезни?
      — Вы не волнуйтесь. Как мы узнали, вам всем подсылали в пищу медленно действующий яд. Определили бы смерть от сердечной слабости.
      Сзади послышались энергичные ругательства. От апатии у Томпсона не осталось и следа.
      — Я подозревал это! А ну-ка, поезжайте тише, включите свет, и я сейчас же приму противоядие.
      Когда Тунг включил свет, Томпсон уже держал наготове нож в правой руке, а открытый флакон в левой. Он опустил в него нож по самую рукоятку.
      — Только на кончик ножа! — запротестовала Бекки. — Иначе может кончиться плохо.
      Томпсон отсыпал половину. Бекки опять запротестовала. Он опять отсыпал половину. Рука, подносившая лекарство ко рту, дрожала.
      — Надо выработать программу действий, — сказала Бекки.
      — Я думаю так, — вмешался все время молчавший Тунг. — Летчик не знает членов комиссии в лицо. Пусть он везет четырех летчиков на Суматру к Эрлу, а обратно привезет Анну Коорен. Вы же, Бекки, тем временем будете летать вместе с Гансом Мантри Удамом и другими членами комиссии на «Дугласе». Сейчас вы предупредите уже знакомого вам пилота гидросамолета о предстоящем срочном полете комиссии, которая прибудет от вашего имени сегодня же ночью. А если четыре неизвестных летчика узнают об этом, явятся на самолет вместо членов комиссии и улетят на Суматру в район Паданга, а там, пригрозив пилоту, скомандуют лететь куда им надо, то мисс Матта-Апи ничего об этом не знала. Это совершилось без ее прямого участия.