После восьми часов вечера индонезиец не имел права выходить из жилища, а если и получал на это разрешение, то должен был идти с зажженным фонарем и на каждом перекрестке выкрикивать свое имя. Однажды самого хозяина за нарушение этого закона положили голым на солнцепеке, а потом подвесили к дереву за большие пальцы рук, чтобы носки ног не доставали до земли.
      Из последних ста тридцати лет индонезийский народ воюет восемьдесят лет. Дакир рассказал о лагерях смерти для борцов за свободу, расположенных среди болот Новой Гвинеи, на реке Дигул, откуда он бежал. И если немецкие фашисты изобрели печи Освенцима, то фашисты в Индонезии применяют медленно действующие яды.
      Бекки громко выражала свое негодование. Она рассказала о преследовании американцев, борющихся за свободу и мир в своей стране.
      Старику Бекки начинала нравиться. И раньше среди белых в Индонезии тоже были друзья народа. Он вспомнил голову Петера Эбергельда, торчавшую на железном шесте в Джакарте, столице Индонезии. Старик был в числе семнадцати тысяч восставших, которыми предводительствовал Петер Эбергельд в 1922 году… Хозяин тяжело вздохнул и с большим интересом посмотрел на Бекки.
      Была поздняя ночь. Лягушки кричали так, будто где-то тысячи людей били палками по котлам. Хозяин снова протянул Бекки коробочку с бетелем для жевания. Она взяла коробочку, казавшуюся ей чем-то вроде индонезийской трубки мира, и сказала, что хочет попробовать. Хозяин вынул пачку зеленых листьев «сири», которые лежали возле него, выбрал один, разгладил его своими тонкими пальцами, потом насыпал на лист немного пахучего имбиря из разноцветной, украшенной перламутром коробочки, положил кусок бетельного ореха и примешал немного белой извести. Затем он заботливо сложил лист вместе с содержимым, и все это стало размером с грецкий орех. Из кисета старик достал щепотку табаку и вежливо предложил гостье.
      Бекки осторожно взяла бетель, положила в рот и начала жевать. Это было что-то терпкое, немного жгучее и горьковатое. Бекки, по примеру собеседников, сплюнула в специальную чашку. Она больше из упрямства, чем для удовольствия, продолжала жевать. Чуть-чуть закружилась голова, появилась легкость. Бекки не довела до конца свой опыт, но ее партнеры и не пытались смеяться над ней, как это сделали бы американцы на их месте.
      Дакир посоветовал Бекки принять перед сном хину. Хозяин уступил Бекки свою постель с пологом. Постель оказалась грудой мягких циновок. На ней лежали различной формы подушки. Под пологом, куда Бекки захватила свою сумочку с пистолетом, было очень душно, но мошек и комаров почти не было.

8

      Бекки не помнила, что ей снилось; ее разбудили крики петухов.
      Появление Бекки во дворе перед домом не вызвало восторга детворы, игравшей около дома. Дети сразу прекратили игру, как только появился белый человек, и, усевшись на корточки, внимательно смотрели на Бекки. Это были прелестные детишки, удивительно пропорционально сложенные. Маленькие были голыми; те, которые были побольше, имели саронги.
      Бекки решила подружиться с юными жителями кампонга. Она вынула из своей сумочки записную книжку с малайскими словами и попробовала завязать разговор. Дети не отвечали. Зато ответила подошедшая старуха. К ней быстро присоединились другие женщины. Все они сели на корточки во дворе и с напряженным вниманием следили за Бекки.
      — Оранг-голланда, оранг-голланда! — послышались испуганные голоса.
      То, что ее принимают за ненавистного голландца, Бекки сразу поняла и сказала, ударяя себя ладонью в грудь: «Оранг-американа, оранг-американа!», то есть американский человек. Но ее слова не вызвали в толпе дружеских чувств. Бекки ощущала гнетущую неприязнь, выражавшуюся во взорах.
      — Я очень сожалею, что не попросил вас оставаться все время в доме, сказал Дакир подходя.
      — Раз уж они меня видели, объясните им, пожалуйста, что я не оранг-голланда, а оранг-американа, а то они настроены ко мне слишком недоброжелательно.
      — Они не поймут разницы, — сказал Дакир. — Для них голландцы — это американцы. Я тоже не вижу существенной разницы. Названия разные, действия те же, — все это знают.
      — И этот почтенный старец того же мнения? — с обидой спросила Бекки, показывая на незнакомого ей старика.
      Дакир обратился к нему. Старик внимательно выслушал и ответил. Дакир перевел:
      — Американские самолеты, танки и винтовки закрывают нам дорогу к свободе и миру. Я всю жизнь воевал против голландских тигров, а не так давно воевали три моих сына и пять внуков, и четверо из них убиты. Доллар в руках злого человека убивает быстрее, чем нож с ядом. И если американцы давали Голландии каждый день сто тысяч долларов по плану Маршалла, то голландцы тратили каждый день сто тысяч долларов на войну против нашего народа. Голландцы продали душу американцам и продали нас.
      — Зачем пришел американец в наш кампонг? — старик показал на Бекки. Мы хотим мира!
      Бекки, услышав речь старика, была поражена так, что не находила слов для ответа. В глубине Суматры, в лесном кампонге, глубокий старик знает о целях американских монополистов в Индонезии больше, чем она! И эти сто тысяч долларов по плану Маршалла! Поразительно! И как только она могла себе позволить так неумно рекомендовать себя американкой! А ответить надо, и чем скорее, тем лучше.
      — Москва! — вдруг крикнула Бекки.
      И вдруг молчаливое недоброжелательство толпы исчезло — Бекки это сразу почувствовала.
      — Москва! — вдруг сказал старик и поднял руку.
      — Москва! — как эхо, откликнулась толпа.
      Было радостно чувствовать вокруг себя людей, воодушевленных единым светлым порывом.
      — Надо ехать. Я принесу ваш рюкзак, — сказал Дакир и пошел в дом.
      Бекки окружили улыбающиеся ребята. Она гладила их по головкам и пробовала заговорить. Вдруг, отталкивая ребят, к ней протиснулся смуглый бородатый мужчина в чалме, с бамбуковыми коромыслами на плече. На коромыслах висели две корзинки.
      — Дешево продаю! Красивые вещи! — закричал он на ломаном английском языке. — Есть хорошие вещи! — повторил он по-малайски и так ловко опустил коромысло на землю, что одна корзинка очутилась у ног Бекки.
      Продавец сбросил резиновое покрывало с корзинки и стал показывать всякие безделушки. Вдруг он протянул Бекки такую же точно коробочку, как та, которую нашли на трупе в лесу. Бекки открыла коробочку. Там было все то же, что и в первой, включая записку.
      — Слушайте внимательно! — прошептал торговец. — Я раб вашего отца. Куда вы направляетесь?
      — В соседний кампонг, — машинально ответила Бекки и вдруг спохватилась, что этого не следовало говорить.
      — Мы можем ехать, — раздался голос Дакира.
      Бекки обернулась и увидела своего попутчика, державшего под уздцы двух небольших лошадок мышиного цвета.
      Сказать о случившемся сейчас Бекки не решилась. Кто знает, может быть заговорщиков целая шайка; если одного и схватят, то другие убегут, и она своей поспешностью может все испортить.
      Бекки без труда села по-мужски на седло и не успела вдеть ногу в стремя, как ее конек тронулся вслед за лошадью Дакира.
      Как только они въехали в лес, Бекки кратко рассказала Дакиру о торговце и коробочке.
      — Он меня принимает за Анну, — сказала Бекки.
      Дакир ехал молча шагом и ни одним жестом не выдал своих чувств.
      — Вы слышали, что я сказала? — нетерпеливо спросила Бекки.
      — Битьяра! — ответил Дакир и, свернув влево, пропустил Бекки мимо себя вперед. — Сзади может быть опасно, — объяснил он, встретив недоумевающий взгляд девушки.
      — В меня не станут стрелять! — И Бекки решительно объехала Дакира, пропустив его вперед. Дакир не стал возражать.
      Топот лошадей послышался не сзади, а слева. Бекки тихо окликнула Дакира; тот обернулся и кивнул головой. Минут через пятнадцать они проехали то место, где тропинка слева соединялась с той, по которой они ехали. Свежие следы копыт виднелись на грязи. Дакир показал два пальца. За поворотом они увидели двух мужчин, уже спешившихся и делавших вид, будто осматривают копыта передней лошади.
      Все остальное произошло очень быстро. Незнакомцы отвели с тропинки своих лошадей налево, в сторону, и стали за них так, чтобы лошади явились как бы живой баррикадой. Бекки проехала и оглянулась на Дакира. Он ехал в десяти шагах позади. В правой его руке, опущенной книзу, был зажат пистолет. Этого не могли видеть незнакомцы.
      — О-о! — радостно улыбаясь, как старому знакомому, крикнул торговец, отвлекая внимание Дакира.
      И в это время второй, присев на корточки, выстрелил из-под своей лошади в Дакира. Только готовность Дакира к неожиданностям спасла его от пули, так как он мгновением раньше толкнул коня вперед и наклонился к седлу. Торговец выстрелил чересчур быстро, выбросив руку под седлом. Ответные выстрелы Дакира и Бекки почти слились. Торговец упал. Его компаньон попробовал прыгнуть в кусты, но пуля Дакира опрокинула его на землю. Лошади незнакомцев испуганно бросились вперед, но Дакир быстро повернул своего коня наперерез тропинке, преграждая им путь. Лошади остановились, и их поймали.
      — Это араб Муса, — сказал Дакир. — Кто бы подумал! Он очень много знал наших секретов. Мы даже не подозревали, что он служил и Коорену. Теперь мне понятны многие наши поражения. А мы ему очень верили!
      С помощью лошади он оттащил трупы убитых в лес.
      От нервного потрясения Бекки дрожала всем телом, не в силах сдержать нервную дрожь. Впервые она стреляла в предателя. Эрлу и Джиму не придется краснеть за нее.
      Не доезжая до кампонга, Дакир привязал захваченных лошадей в лесу, чтобы появление лошадей без всадников не вызвало у жителей кампонга лишних разговоров. За лошадьми должны были прийти верные люди. Они же должны были зарыть трупы.

9

      Бекки твердо решила не говорить первая о стрельбе в лесу, чтобы ее не сочли хвастунишкой. Все же первые слова ее, когда она увидела Эрла и Джима, были: «Я только что застрелила предателя».
      Обмен разведчицы Анны Ван-Коорен на четырех заключенных американских летчиков и десять патриотов, осужденных на каторгу, делал поездку Бекки в Джакарту излишней. Эрл так и сказал ей об этом. Но Дакир и два индонезийца были иного мнения.
      — Вы еще не знаете коварства белых тигров, — говорили они.
      Их план сводился к следующему: обмен Анны Ван-Коорен на летчиков и патриотов должен совершиться. Но так как нельзя заранее предвидеть, на что способны американо-голландские военные власти, они предложили взамен Анны послать похожую на нее Бекки, и если обмен произойдет нормально, отослать им настоящую Анну Ван-Коорен. Тогда Бекки может быть свободна.
      Эрлу и Джиму не слишком понравился этот план, но Бекки так хотелось, чтобы ее поездка не была бесцельной, она так настаивала, что им пришлось уступить.
      Единственное, что смущало Бекки, — это то, что она не знает голландского языка. Но Дакир успокоил ее, сказав, что Анна Ван-Коорен поклонница американской культуры. Она принципиально говорит только по-английски и презирает все голландское. Иногда Анна даже жует резинку, больше из молодечества. Дома она носит малайский саронг или брюки, подражая известной киноактрисе. В дорогу она надевала бриджи, шелковую безрукавку и тропический шлем. Впрочем, Бекки предложили теперь же посмотреть на Анну Ван-Коорен.
      — Она здесь? — воскликнула Бекки.
      — Она в соседнем доме, — сказал Эрл. — Я поговорю с ней, а вы наблюдайте. Уж если вы хотите быть похожей, то усвойте ее стиль. Вы готовы идти или отдохнете с дороги?
      — Нет, я не устала, — сказала Бекки, все еще возбужденная после дороги.
      Они прошли в соседний дом, и Бекки через дыру в матерчатой занавеске увидела Анну Коорен. Стройная девушка ее роста, в бриджах, крагах и голубой шелковой рубашке с короткими рукавами и открытым воротом, стояла перед клеткой, где сидела говорящая птица бео. Коорен насвистывала несколько тактов одного и того же мотива. Изумрудно-красно-желто-синий бео переступал лапками по прутику в клетке, клонил голову набок и время от времени насвистывал тот же мотив.
      Коорен выпрямилась, громко зевнула, потянулась, потом лениво заложила руки за спину, расставила пошире ноги и, снова наклонившись к клетке, сказала: «Анна Коорен, Анна Коорен, Анна Коорен». Бео послушал и в ответ произнес два слова по-малайски.
      — «Анна Коорен умирает в плену, умирает в плену», — твердила Коорен.
      — Я бы не сказал этого, — раздался густой грудной голос Эрла. Он вошел в комнату.
      Анна быстро повернулась, все так же держа руки за спиной.
      — О-о-о! Новое явление?! — сказала она. — Вы избавитель или тюремщик?
      — Если вы хотите вернуться к отцу, вам придется написать одно письмо, сказал Эрл.
      — Ага! Выкуп! Сто тысяч долларов наличными?
      Бекки поразило, как чертами лица Коорен похожа на нее и как все-таки они не похожи друг на друга. «В чем же секрет?» — задала она себе вопрос. У Анны в лице, во всей ее фигуре было что-то подчеркнуто надменное, вызывающе злое, уничтожающе пренебрежительное. Бекки пыталась понять, что именно создавало это впечатление. Коорен держалась прямо… «Ага, голова несколько более закинута назад, чем надо… вот так. Щурит глаза… — Из сумочки Бекки вынула зеркальце и прищурила глаза. — Нет, не так. К тому же Коорен чуть-чуть кривит верхнюю губу… вот так… и резко двигает бровями. Жесты резкие, повелительные…»
      Бекки пропустила часть разговора. Теперь она видела Коорен в профиль.
      — Не только четырех летчиков и десять малайских патриотов, а хоть сорок тысяч желторожих! Отец это сделает! Но объясните, чему я была обязана столь длинным ожиданием. Ведь письмо я могла написать на второй же день пленения. Диктуйте, но дайте ручку и бумагу.
      Эрл подал. Коорен крупными шагами подошла к низенькому столику и, поджав ноги, села по-восточному.
      — Напишите отцу, что живы, здоровы, но чтобы он поспешил тотчас же освободить четырех американских летчиков и десять патриотов. Вот их имена. Эрл подал бумажку. Наклонился и молча прочитал написанное. — Добавьте, сказал он, — чтобы он вам больше не посылал коробочек с записками и ядом.
      Коорен быстро оглянулась и задержала свой взор на лице Эрла. Но Эрл невозмутимо смотрел на письмо. Она промолчала и снова принялась писать.
      — И напишите, чтобы Ян Твайт напрасно не летал над римбой.
      И это написала Коорен.
      — И напишите, как с вами хорошо обращаются!
      Коорен написала, положила ручку и встала.
      — Я попалась, охотясь за дурианом, — сказала она. — За это вы могли бы, по крайней мере, угостить меня дурианом, и я бы с удовольствием отблагодарила мистера… — Она внимательно смотрела в лицо Эрлу.
      — Я не честолюбив, — ответил Эрл. — Просто я спасаю своих друзей-летчиков. Ребята хотели подработать на контрабанде медикаментами, но их подвел самолет.
      — Отец бы заплатил им за работу пилотов больше!
      — Опасная работа?
      — Нет, у батаков нет зенитной артиллерии, и бомбить их — все равно что возить почту… Хотите заработать? — спросила Коорен. Она быстро встала, шагнула к Эрлу вплотную и тихо сказала: — Выше подбородок, парень! Колеблются слабые, а вы напоминаете мне сверхчеловека из одного кинофильма. Такое же волевое лицо… И он шутя заработал десять тысяч!
      — А что я должен сделать?
      — Доставить меня к отцу.
      — Вы разведчица голландских войск, но можете быть уверены, что вернетесь. Завтра же эта записка будет у вашего отца, — сказал Эрл.
      — Только пусть ничего за это время не случится со мной! — сказала Коорен и, понизив голос до шепота, продолжала: — Вы понимаете, я хочу жить, хочу жить! — Она отодвинулась на шаг. — Не воображайте только, что я боюсь!
      — Вам придется отдать мне вашу одежду, чтобы я мог предъявить ее вашему отцу.
      — Он поверит моему письму.
      — Это необходимо.
      — А я?
      — Вам дадут саронг и прочее. — Эрл взял записку со столика, молча поклонился и вышел.
      Едва за Эрлом закрылась занавеска, как лицо Коорен приняло выражение бессильной ярости. Она круто повернулась, ударила ногой подушку, отшвырнула ее в угол и снова подошла к клетке.
      — Анна Коорен умирает в плену! — довольно внятно сказал бео.
      — Она не умрет! — сказала Коорен, что-то крикнув по-малайски, и стала раздеваться.
      Вошла женщина, неся в руках малайскую одежду.

10

      Эрл и Джим сидели на ковре в своей комнате и тихо обсуждали план дальнейших действий, когда занавеска распахнулась и к ним неожиданно вошла Анна Коорен.
      — О, вы не один! — сказала Коорен, обращаясь к Эрлу и не скрывая досады. — Впрочем, это не важно…
      — Кто вас пропустил сюда? — спросил Эрл вскакивая. Он кивнул Джиму, и тот выбежал из комнаты.
      — Я обещаю вам все: деньги и славу, все, что хотите. (Эрл молча смотрел на непрошеную гостью.) — Коорен вздернула голову. — Есть ли у вас хоть капля самолюбия мужчины, здравого американского смысла, наконец?
      Вошел Джим. Коорен не успела закончить и замолчала. Лицо у Джима было такое торжествующее и в то же время веселое, когда он взглянул на Анну Коорен, что Эрл вынужден был спросить:
      — В чем дело?
      — Молодец, Бекки, превосходно сыграно! — сказал Джим и крепко пожал руку Анны-Бекки.
      Эрл даже засмеялся. Он поощрительно хлопнул Бекки по плечу и указал на ковер:
      — Садитесь и слушайте внимательно, от каких причин зависит не только жизнь четырнадцати человек — а это очень значимо, — но и еще кое-что. Итак, решено обменять вас, Анну Коорен, единственную дочь и наследницу Гюна Ван-Коорена, на четырех пилотов, из которых три американца и один испанец-эмигрант. В обмен на вас мы хотим получить также десять патриотов из концентрационного лагеря на острове Новая Гвинея. Из них четыре яванца, один мадурец, то есть житель острова Мадура, два батака с Суматры, один китаец и два индоевропейца. Мне передали фотографии некоторых из них и фотографии людей, с которыми вы можете встретиться, например друга Анны Яна Твайта, и некоторых других знакомых Анны Коорен мужского и женского пола.
      — Интересно! — сказала Бекки и, чтобы удобнее было сидеть, подняла колени к подбородку и обхватила их руками.
      — Разве вы видели, чтобы Коорен так сидела? — спросил Эрл. — Уж если вы настояли на этой поездке и мне было неудобно спорить с вами при патриотах, то отныне, где бы вы ни находились, даже одна в комнате, вы всегда обязаны вести себя, как Анна Коорен.
      Бекки села на поджатые ноги, по-восточному, и выпрямила спину. Взгляд ее, обращенный на Эрла, был снисходительно-высокомерный.
      — Только так! — одобрил Джим.
      — Так вот, — продолжал Эрл, — фотографии я вам покажу. В случае обмана со стороны голландцев, вы узнаете об этом от меня, у патриотов остается настоящая Анна Ван-Коорен, а вы объявляете, кто вы на самом деле, то есть Бекки Стронг, дочь Аллена Стронга. Вы приехали путешествовать в Индонезию с Джимом на пароходе «Годеневер» из Сингапура, в каюте № 91, но вас захватили уже у берегов Суматры, возле Копебанга, под угрозой убийства Джима, которого вы любите. Вас заставили играть роль Анны Коорен, но вы по своей инициативе разоблачаете все это. Понятно?
      — Ясно.
      — В случае нормального обмена Анна Коорен будет нами отпущена, и при встрече с ней вы дадите те же объяснения.
      — Когда же я поеду? — спросила Бекки.
      — Через два часа.
      Выражение лица Анны-Бекки не изменилось, и это понравилось Эрлу. «Девчонка с характером», — решил он.
      — Но какие у меня, Анны, привычки? И какие у Анны отношения с этим Яном Твайтом, который посылает ей вот такие записочки? — Бекки вынула из левого кармана бриджей голубоватый листок бумаги и прочла: — «Анна, ты забыла у меня в комнате зонтик. Хетти была в ярости. Я твердо рассчитываю на твое обещание, иначе мне крышка. Имею поразительные сведения для твоего отца о преподобном Эмери Скотте. Твой тигр Ян Твайт».
      — Преподобный Эмери Скотт? — переспросил Джим, и брови его поднялись. А ну, дайте-ка письмо. Не тот ли это Эмери Скотт, миссионер, которого я должен навестить по поручению вашего дедушки Вильяма Гильбура относительно партии риса и сахара? Это делается интересным!
      Бекки слегка дернула подбородком, как это сделала бы Анна.
      — Ох, как бы вы мне могли помочь, Бекки! — взмолился Джим. — И не мне, а вашему дедушке, — поправился он.
      — А что я должна делать?
      — Узнать у Яна Твайта об этих самых «поразительных сведениях» для Коорена.
      — Я бы не хотела встречаться с ним. Ни с Твайтом, ни с Коореном — ведь они меня сразу узнают. Если пленных передадут, я сразу буду свободна, и к отцу поедет настоящая Анна.
      — Вы перестанете быть Анной только после моего указания, — напомнил Эрл. — И тогда вы можете возвращаться в Америку как дочь Аллена Стронга.
      — А если я останусь здесь с Джимом?
      Эрл задумался. Бекки и Джим с нетерпением ждали его ответа.
      — Бекки, вам известно, что будет делать Джим?
      — Выяснит у миссионера Скотта дело с дедушкиными закупками и потом начнет действовать как рекламный агент фирмы «Юнайтед Фрут».
      — Нет, он вам не все рассказал, потому что он узнает об этом только здесь, в банке «Эн и K°» — индонезийском филиале «Банка святого духа». Это значит, что Джиму, хоть это и ширма для его легальной поездки в Джакарту, может не поздоровиться.
      — Я не боюсь! — ответила Бекки.
      — Дело даже не в этом, — продолжал Эрл. — Задача, полученная Джимом от нас, — разоблачение происков капиталистов против индонезийского народа и помощь патриотам, чтобы разоблачить биологическую войну, организованную американскими монополистами.
      — И я буду помогать! — упрямо сказала Бекки.
      — А вы можете выдать Джима.
      — Вы с ума сошли!
      — Вы можете навести сыщиков на след Джима, сами того не желая.
      — Вы не верите мне?
      — Если бы это было так, мы бы не взяли вас. Но поймите меня правильно: вы еще очень молоды и, помогая Джиму, будете серьезно рисковать жизнью. Если вы будете мешать американцам или англо-голландцам, вас могут отравить, например, и мы вряд ли сможем вам помочь.
      Бекки задумалась. Пройдет несколько дней — и она сможет быть свободной и… спокойной. Но разве она мечтала о спокойствии, разве она затем приехала сюда? И Бекки все это высказала Эрлу.
      — Хорошо, — сказал Эрл, — я еще подумаю. Но ваша первая обязанность учиться дисциплине. Поэтому вы выполните первое задание и будете ждать указаний, ничего не предпринимая. — Потом Эрл показал фотографии летчиков. Если надо будет говорить с ними доверительно, наедине, скажите так: «От Джо Хилла» — тогда они вам доверятся. По этому паролю к вам придет также посланец от меня.
      Кроме этих фотографий, Эрл передал Бекки девять семейно-дружеских фотографий, отобранных у Анны. Здесь была фотография Гюна Ван-Коорена, крупного мужчины с прямым, властным взглядом небольших, глубоко посаженных глаз под седыми насупленными бровями. У него были седые волосы ежиком и широкая, но короткая седая борода. Усов не было. У Яна Твайта было умное, но порочное лицо, небольшие, узенькие усики. «Авантюрист и негодяй» таково было впечатление Бекки о нем.
      — Теперь, когда мы обо всем переговорили, я закончу свои дела за полчаса, — сказал Эрл, — и мы выедем.
      Бекки пошла еще раз «присмотреться» к Анне Коорен.
      Эрл, как и всегда, был очень точен. Ровно через полчаса они шли по спящему кампонгу, направляясь к реке. Провожающие освещали путь фонарями. На берегу путников ждала большая, длинная лодка с гребцами. Джим помог Бекки влезть в лодку и провел на корму. Здесь он посветил фонариком и показал, где лечь на циновках, разостланных под навесом. Сверху над Бекки он натянул полог из марли. Комаров и мошек почти не оказалось, зато духота усилилась.
      Раздались последние возгласы с пожеланием счастливого пути; лодка качнулась и поплыла в темноту.
      Была очень темная и душная ночь, наполненная светлячками и странными звуками.
      — Кто это так кричит — ти-ти-дью? — спросила Бекки.
      — Ночные ласточки, — раздался рядом голос Джима, но самого его не было видно в темноте.
      — Как здесь ужасно пахнет река! — не вытерпела Бекки.
      — Это пахнут плоды дуриана, вы везете их с собой, — ответил Джим и тихо добавил: — Когда спрашиваете, надо, чтобы тон вашего разговора соответствовал тону Анны. Гребцы почти не знают английского языка, но в интонации они никогда не ошибутся.
      Бекки глубоко и судорожно вздохнула, закрыла веки и только сейчас почувствовала, как она сильно устала. Сон наступил почти мгновенно.

11

      Бекки проснулась от тряски и криков Джима: «Смотрите, смотрите!»
      Все так же клубился утренний туман, розовый от лучей восходящего солнца. Воды были тихи и блестели, как зеркало. Воздух наполнен звуками. Правая рука Джима настойчиво тянулась к стене леса, а левая трясла Бекки за плечо. Она открыла глаза и увидела сильно колеблющиеся ветки и что-то рыжее.
      — Эх, вы! Прозевали орангутангов! — недовольно сказал Джим.
      — Что значит «эх, вы»? — в тон ему ответила Бекки зевая. Ей было жалко сна. Снилось что-то очень хорошее… а теперь не вспомнишь.
      Бекки вылезла из-под полога, выпрямилась и потянулась. Она дружески улыбнулась Эрлу, сидевшему на дне лодки… вспомнила свою роль, и лицо ее приняло насмешливо-скептическое выражение. Небрежно, недовольным тоном она приказала Джиму подать воды умыться. Джим зачерпнул мутной воды из реки.
      Четырнадцать гребцов с синими повязками на волосах гнали лодку вниз по течению. Бекки умылась и захотела есть. С носа лодки доносился запах жареного мяса. Там на углях, уложенных на песок в ведре, незнакомый китаец жарил мясо. Рядом с китайцем сидел Дакир и смотрел на Бекки. Она слегка смутилась, не зная, как ей теперь, в облике Анны, разговаривать с ним. Она решила не замечать Дакира.
      Река была широкая, но огромная высота леса по берегам создавала впечатление небольшого ручья в глубоком ущелье. Через воду то и дело перелетали зеленые голуби. Над лесом носились какие-то птицы.
      Еду Бекки принес китаец.
      — Это Тунг Сланг-Фонг, — сказал Эрл, представляя китайца. — Он спас вас, Анну, возле дурианового дерева от змеи, и в благодарность за это вы правильно сделали, что взяли его своим слугой и поваром. — Затем Эрл сказал тихо: — Остается пожелать, чтобы никакая случайность не разлучила вас с Тунг Сланг-Фонгом. Он был предводителем отряда патриотов на Борнео, где от него изрядно досталось предателям-чанкайшистам, ростовщикам, содержателям опиекурилен и эксплуататорам бедных рыбаков на малайском побережье. Его предали и должны были казнить, но он бежал. Человеку, который доставит его голову голландским властям, обещано двадцать пять тысяч гульденов. Тогда у него было другое имя, а усы и бородку он сбрил, как и волосы на голове. У него есть поручение к грузчикам главных портов Индонезии. Он будет числиться при вас поваром и слугой. Выполняйте все его указания и советуйтесь с ним. Вы для него ширма.
      Так беседуя, они уселись на корме, вокруг разостланной скатерти. Эрл пригласил Дакира.
      Дакир ел молча, кончил раньше всех и сейчас же заменил рулевого, пока тот вместе с гребцами завтракал.
      — Ну, а теперь полакомимся дурианом, — предложил Джим.
      Из рюкзака он вынул зеленый плод величиной с детскую голову и осторожно принес, стараясь не пораниться о шипы. Неприятный запах гнилого сыра и чеснока был тонок и вместе с тем силен. Перед Бекки лежал большой шишковатый, удлиненный цилиндр, напоминавший ананас. Он был утыкан твердыми колючками и имел весьма неаппетитный вид.
      Джим вынул складной нож, разрезал лезвием толстую кожуру в нескольких местах и отодрал ее. Внутри оказалось пять долек. Бекки взяла ложкой немного мякоти плода, напоминавшей по консистенции крем, и чуть тронула губами. Это была какая-то смесь помадки, густых сливок и шоколада. И это было очень вкусно. Вторую ложку она попробовала смелее. По-видимому, в дуриане были какие-то эфирные масла, холодившие рот и в то же время бросавшие в жар. Запах отталкивал, а нежный, непередаваемо сложный вкус дуриана тянул есть без конца. Знойная духота уже не мучила так. И Бекки съела все.
      — Божественный плод! — наконец сказала она.
      Джим кивнул головой.
      Движение по реке оказалось довольно монотонным. Над притоками сомкнутые ветки закрывали дали. За короткое время до дождя Бекки увидела только трех журавлей, улетевших при их приближении, и нескольких павлинов, разгуливавших по берегу с распущенными хвостами. Гораздо больше ее удивили летучие рыбы, которых она не ожидала здесь увидеть, и, конечно, заинтересовалась рассказами Джима о летучих лягушках, летучих собаках калонгах. Джим даже удивился, как это Бекки не заметила их висящими на сучьях деревьев возле кампонгов.
      Эрл не давал Бекки ни минуты покоя.
      — Запомните, — говорил он ей, — в Индонезии, как в большом зеркале, отражается борьба капиталистических стран за рынки сбыта, за источники сырья, сферы влияния и особенно за колонии. Американский аграрный бандитизм, действующий в мировом масштабе, действует и здесь. Ван-Коорен дал специальное образование своей наследнице. Анна хорошо знает экономику Индонезии и экономику экспортных культур в мировом масштабе. Вы можете столкнуться с необходимостью дать деловой ответ одному из агентов Ван-Коорена, как его дочь, помогающая отцу в делах. Слушайте внимательно. Англо-голландский капитал в лице Ван-Коорена, — объяснял Эрл, — занимается и каучуком, и кофе, и хинным деревом, и табаком, и тропическими фруктами, и кокосами для мыловарения, и даже нефтью и оловом.
      — И сахаром, — добавил Джим.
      — Да, и сахаром, — подтвердил Эрл. — А если неблагополучно на сахарном рынке и Америка вместе с Бразилией сбивают цену на сахар, Коорен нажимает на каучук. Если искусственный каучук одолевает, Ван-Коорен, чтобы удешевить свой каучук, платит гроши индонезийцам. Если они противятся этому привозит с островов штрейкбрехеров из числа голодающих. Почему, например, в Южной Америке… — Эрл не закончил фразы и проследил направление взгляда Бекки.