— Кажется, нет.
      — Вы счастливый человек. Если бы не она, я бы никогда не обратился к Эдвину. Но обстоятельства таковы, что впору заложить душу сатане!
      — Слушайте, слушайте телеграмму: «Папа, я еду вместе с коммерческим агентом дедушки Гильбура в Индонезию». Имя Джима не упоминаю — не пустит.
      — Мистер Гильбур, я очень славный парень, но, к сожалению, мне этого никогда никто не говорит, а мистер Аллен Стронг считает меня опаснейшим агитатором, — шутливо заметил Джим.
      Через несколько минут радиограмма была вручена агенту для отправления.
      — Ответа, — сказала Бекки, — можно не ждать. Я обещала отцу обо всем писать и выполнила. Он так сейчас увлекается наукой, что ему не до меня. Мы готовы ехать!
      — Превосходно! — воскликнул Вильям Гильбур.
      Он сел за стол и отпечатал на машинке Стронгов ряд деловых писем, в том числе письмо миссионеру Скотту на Суматру. Потом он записал поручения Джиму и рассказал все подробности дела. Тут же он попросил не говорить никому ни слова о поездке, так как это коммерческий секрет. Он дал тысячу долларов и чек на две тысячи, попутно объяснив протестующей Бекки, что это не прогулка на деньги Бекки, а деловая поездка. Потом он поцеловал Бекки, пожал руку Джиму, пожелал им успеха и уехал.
      — Как я рада! — воскликнула Бекки. — Кроме Северной Америки и кусочка Бразилии, я еще не видела мира!
      — Боюсь, что на этот раз вам все же не удастся поехать, во всяком случае со мной, — предупредил Джим, сразу превратившийся из веселого парня, каким он был все это время, в непреклонного и строгого делового человека.
      — Это ваша очередная шутка? — Бекки рассердил тон Джима.
      Джим испытующе посмотрел в глаза Бекки и кивком головы позвал ее за собой. Он привел ее в сад.
      — Думаю, что здесь нас не подслушивают, — сказал он. — Вы умеете молчать, Бекки, в этом я убедился после встречи с Гаррисом. Помните пустыню и «Атлантиду»? Так вот, я еду в Индонезию не только по делу вашего деда. Это будет не увеселительная прогулка. Нет, это не для вас, Бекки!
      — А вдруг я хочу помочь индонезийским партизанам в их освободительной борьбе? — неожиданно сказала Бекки.
      — Вы шутите? — серьезно спросил Джим.
      — Конечно, шучу, господин враг кооперативной идеи! — Бекки рассмеялась и принялась упрашивать Джима взять ее с собой. Здесь были и обида, и гнев, и мольба, и напоминание о меткой стрельбе.
      Джим отрицательно качал головой.
      Они расстались холодно, едва ли не враждебно.

6

      Вильям Гильбур возвращался домой в еще худшем настроении, чем поехал. Он мчался на своем автомобиле со скоростью, от которой обычно отговаривал своих друзей, назвав ее «воротами в ад». Погруженный в свои мысли, он не замечал быстроты.
      Никто не согласился помочь ему. Будто весь мир сговорился против него. А что это было именно так, Гильбур окончательно убедился после встречи с «Сияющим Эдди». Он не переставал перебирать в памяти подробности этого разговора.
      Он происходил в кабинете Полларда, представлявшем собой нечто среднее между этнографическим музеем и современной телерадиотелефонной станцией. Гильбур и Поллард сидели друг против друга.
      — Ты должен быть с нами, Вилли, — сказал Поллард. — Как жаль, что тебе осталось четыре дня! Выпьем!
      — Почему четыре дня? Что касается выпивки, то я пью только помидорный сок, кока-кола, грейпфрут, ну иногда пиво, сидр…
      Гильбура вдруг ударил электрический ток. Он подпрыгнул в кресле, лицо его мучительно исказилось. Он вскрикнул, рванулся, снова рванулся изо всех сил и наконец выбежал на середину комнаты. Эдвин Поллард раздельно выкрикнул: «Ха-ха-ха!» — что должно было означать веселый смех.
      — Дурацкие шутки! — рассердился Гильбур.
      — У меня не только газеты, радио и кино, а даже электричество дрессирует людей!
      — Ты мог убить меня электрическим током!
      — Но не убил. Бери же этот бокал в виде томика Ницше, и выпьем за сверхамериканцев — граждан мира!
      — Я ведь не пью спиртного. — Гильбур опять дернулся всем телом. Выключи! — закричал он, почувствовав ток под ногами.
      — Выпьешь?
      Гильбур не отвечал. У него свело левую руку, скрючило все тело, и волосы стали дыбом.
      — Эд! — наконец простонал он и почувствовал, как ток отпустил ему ноги.
      — Ха! — опять воскликнул Поллард. — Попробуй мой новый коктейль «атомная бомба»!
      — Я прошу тебя, Эдвин…
      — Я трижды просил тебя… Очень просто… Берешь старый коньяк. Смотри. — Поллард отодвинул дубовую панель в стене, там были полки. Он что-то лил, сыпал, взбалтывал, приговаривая: — Это тебе не «Манхатен» и не «Мартини»… всякие там ягодки. Отжило. Вот! — Он налил темную жидкость в стеклянную модель атомной бомбы и подал Гильбуру: — Уговор: пей сразу. Потом он налил себе.
      — И больше никаких штучек?
      — Клянусь… если сразу…
      Гильбур быстро проглотил жидкость, ощутил странный толчок, почувствовал огонь в желудке, схватился за Полларда и вдруг увидел его далеко-далеко от себя и свои руки невероятно длинными.
      — Ха! — донесся возглас Полларда. Он положил на столе лист бумаги и сказал: — Напиши о своем согласии на предложение Дрэйка.
      Затем Гильбур ощутил невероятную легкость во всем теле и особую остроту восприятия. Голос Полларда прозвучал, как гудок парохода над ухом:
      — Вместо вишен кое-какие наркотики… А ну, пройдись!
      Гильбур двинулся, балансируя руками, но затем освоился. Шум в ушах исчез. Стены перестали шататься, и Поллард приобрел прежний рост и перестал вертеться, как пропеллер.
      — Почему мне осталось четыре дня? — спросил Гильбур.
      — Луи Дрэйк дал тебе десять дней на размышление. Когда ты был у «Пари на миллион», то есть у Сэма Пирсона, тебе оставалось уже только пять дней. Это было вчера. Сегодня, после посещения дочери Аллена Стронга, тебе остается четыре дня.
      — У меня к тебе дело!
      — Знаю, — сказал Поллард. — «Фитофтора специес». Хочешь просить у меня денег?
      — Я согласен на любой процент.
      — Я беру два процента в день, или шестьдесят процентов в месяц с ангела и сатаны, но тебе не дам ни цента, и никто не даст.
      — Почему?
      — Ты табу. Так сказал «Пари на миллион». Подчинись требованию Луи Дрэйка. Оставайся во главе фермерского союза, но командовать будет он.
      — Зачем? Я не понимаю.
      — Я тебе еще кое-что скажу, но если ты разболтаешь, что это сказал я, то несколько десятков миллионов газетных листков сделают твое имя пугалом. Пойми: коммунисты — сила. То, что мы кричим об их слабости, — сказки для бэби. Дело не в их атомной бомбе. Ты представляешь себе, что советские колхозы с каждым годом продолжают укрепляться, хотя мы и стараемся заставить своими военными приготовлениями Советский Союз тратить деньги не на большие стройки и мирные заводы, а на военные материалы?
      — Представляю.
      — Что будет?
      — Колхозники живут зажиточно, и единственно, чего они хотят, — это мира.
      — Не прикидывайся дурачком! Крестьяне и мелкие фермеры всего мира захотят точно так же жить зажиточно, как колхозники. А у нас миллионы безработных рабочих и разоренные фермеры бродят по дорогам и с надеждой смотрят на Советский Союз. Самый факт существования колхоза, существования советского строя подрывает наши устои.
      — А я тут при чем?
      — А ты организовал Кооперативное объединение фермеров. Об этом говорят во многих странах. Твое имя слишком разрекламировано, как автора земельного кооператива. Мы противопоставим Кооперативное объединение фермеров с частной собственностью на землю идее колхозов, слишком завладевших умами крестьян и фермеров. Урожай продуктов на ваших полях будет продаваться потребителям по ценам, указанным Луи Дрэйком, то есть более высоким.
      — А если я не захочу?
      — Это значит — ты подпишешь свой смертный приговор.
      — Я честный американец…
      — Честный американец?! — засмеялся Поллард. — Это национальная ограниченность, бред наших прабабушек! Мы граждане мира! Космополитизм моя религия, и мировое правительство монополистов — мой бог! Чтобы хорошо зарабатывать, мы должны командовать миром!
      — Я не собираюсь командовать! — сердито проворчал Гильбур.
      — Против кого ты поднимаешь руку? Воевать с королем сельского хозяйства — значит воевать с Мак-Манти. У нас еще много врагов — это конкуренты Мак-Манти. Но самый главный враг — это большевики. А тут еще ты путаешься под ногами… Может быть, ты хочешь узнать, как котируются консервные акции?
      Поллард подошел к телеграфному аппарату.
      — Тридцать девять, — сказал он. — Всего тридцать девять! Это значит, что ты и все Кооперативное объединение фермеров уже вылетели в трубу. Ясно?
      Вильям Гильбур поспешил к аппарату. Консервные акции действительно упали до 39.
      — Что же ты все-таки выбираешь? — спросил Поллард. — Богатство и славу сверхамериканца или судьбу красного, преследуемого ФБР?

7

      Через час по возвращении Гильбура домой к нему в усадьбу въехал большой черный легковой автомобиль. Вильям Гильбур лежал под платаном в гамаке. Услышав скрип гальки под ногами, он оглянулся и увидел двух мужчин, подходивших к нему, а неподалеку — черную машину с тремя незнакомцами, внимательно смотревшими в его сторону.
      Гильбур недовольно ответил на приветствие. Ему показалось, что одного он знает.
      — Мы, кажется, знакомы? — сухо спросил Гильбур.
      — Только по телефону. Я — Луи Дрэйк, президент и генеральный директор Синдиката пищевой индустрии. Я приехал за окончательным ответом.
      Гильбур встал:
      — Вы хотите, чтобы я продавал весь урожай со всех полей наших фермеров только через вас, мистер Дрэйк? Но тогда исчезнет основная функция нашего Кооперативного объединения, заключающаяся в кооперативном сбыте как защите от скупщиков, банков и прочих посредников. Я не согласен.
      — Вы социалист? — спросил Дрэйк.
      — Что вы! Я просто деловой человек и считаю лишними всяких посредников между товаропроизводителями и потребителями.
      — Синдикат пищевой индустрии должен командовать мировыми рынками. А вы своими низкими ценами взрываете деловую конъюнктуру! — с угрозой в голосе сказал Дрэйк. — Вы бьете нас по карману. Мы не потерпим этого! Я предлагаю вам следующее. Цены на урожай вашего Кооперативного объединения фермеров буду устанавливать я. Они будут несколько ниже синдикатских, но не слишком низки.
      — А разницу вы будете класть в свой карман? Я не согласен.
      — Нет, разницу будет получать ваше Кооперативное объединение фермеров.
      — Не пойму, чего же вы все-таки хотите? Чтобы мы стали вашим филиалом?
      — Отнюдь нет. Кооперативное объединение фермеров должно существовать самостоятельно. Вы будете по-прежнему возглавлять кооператив, но командовать им за вашей спиной буду я.
      — Зачем это вам нужно?
      — Об этом я скажу вам позже, если мы договоримся.
      — А если нет — убьете?
      — Вы нужны мне. Отвечу словами своего патрона: «Я не буду преследовать вас по суду и сажать в тюрьму, что займет слишком много времени, но я разорю вас, что гораздо быстрее и страшнее».
      — А вам известно, что я не выпустил ни одной акции и банки мне не страшны, поэтому меня трудно разорить?
      — Есть и другие средства.
      — Опять взорвете плотину и устроите пожар?
      — Есть и другие средства.
      — Прежде чем решать, я должен посоветоваться со всеми фермерами, членами общества.
      — Ни в коем случае! О моем посещении ни слова. Решайте сами. Я буду платить вам ежемесячно за работу председателя двадцать тысяч долларов. Позвоню через два дня на третий в десять утра.
      Посетители, не прощаясь, пошли к машине. Вильям Гильбур смотрел им вслед, пока машина не скрылась за деревьями, и снова лег в гамак.
      — Какое строгое лицо у говорившего с тобой! — сказала жена Гильбура подходя. — Как у пастора. Кто он?
      — А ты не заметила у него рогов, хвоста и когтей?
      — Нет… Ну, ты и скажешь! Он актер?
      — Из преисподней, на сцене жизни!
      Вильям Гильбур сел за обеденный стол, преисполненный твердого намерения бороться.
      Вечером он получил сообщение от агента Луи Дрэйка, что его сын, инженер в Чикаго, находится у гангстеров, и в случае несогласия Гильбура… он скоропостижно… Что именно скоропостижно, об этом агент многозначительно промолчал. Это же подтвердила телеграммой жена сына.
      Сегодня по дороге мимо фермы двигалось больше машин, чем обычно. Как правило, это были старые модели, по-видимому, собранные на автомобильных кладбищах. Это передвигались тысячи, десятки тысяч разоренных фермеров в поисках заработка. Многие заходили на ферму и спрашивали, нет ли работы.
      Жена Гильбура, которую он посвятил в свои дела, молча, с ужасом смотрела на изможденные лица просителей. Она отдала весь имеющийся в доме хлеб и молоко. Она не уговаривала Вильяма Гильбура смириться, она молча плакала и что-то шептала про себя. Гильбур знал, что она оплакивает сына. Все чаще и чаще взгляд его останавливался на жене.
      «И я стану одним из этих нищих фермеров… в лучшем случае. Кому от этого польза? Монополисты все равно проглотят всех мелких и средних фермеров», — то и дело твердил Гильбур, споря сам с собой и все чаще повторяя, что «придется уступить силе».
      — Я сделаюсь нищей, если ты захочешь, и буду прожить милостыню, сказала миссис Гильбур. — Но ты не убьешь мальчика, я тебя знаю!
      На третий день Гильбур с раннего утра нетерпеливо ждал телефонного звонка. В повседневной деловой спешке он не очень задумывался над своим отношением к взрослому сыну, давно уже отделившемуся и имевшему свою семью и свой бизнес. Но теперь, когда Гильбур мог его потерять, мысль о сыне не оставляла его. «Главное — спасти сына, а там я что-нибудь придумаю, чтобы спасти самостоятельность кооператива», — решил Гильбур, хотя и понимал в глубине души, что все это только оправдание предательства, на которое его вынудили и на которое он, Вильям Гильбур, считавший себя всю жизнь честным американцем, оказался способным.
      Дрэйк позвонил ровно в десять.
      — Я согласен! — поспешно сказал Гильбур откашливаясь. — Вы можете выпустить моего сына… Но я буду работать у вас при одном условии…
      — Рад, — прервал его Дрзйк. — Я всегда был уверен, что вы стопроцентный американец. Я позвоню в Комиссию по расследованию антиамериканской деятельности, чтобы прекратили ваше дело.
      — Мое дело? Впервые об этом слышу, — отозвался Гильбур.
      — Сегодня узнали бы… Итак, чего вы хотите?
      — Я хочу, чтобы мои заместители Фишер и Стерлинг оставались по-прежнему моими заместителями.
      — Люди, требовавшие расправиться со мной? Это невозможно! — сказал Дрэйк. — Вчера они заболели «негритянской болезнью». Я дам вам новых заместителей. Что вы намерены делать в ближайшие дни?
      — Вы воду дадите?
      — Дам.
      — А консервные акции?
      — Теперь я хозяин. Будете хорошо работать — возвращу половину. После вашего согласия акции снова котируются по-прежнему. Ну, а вы?
      — Буду бороться с фитофторой.
      — Я бы на вашем месте поехал на открывающийся Всемирный конгресс по борьбе с вредителями и болезнями растений.
      — Мне фитофтора важнее.
      — Для борьбы с фитофторой я пришлю специалиста. Я бы на вашем месте познакомился с советской делегацией, во главе с профессором Сапегиным. С ним приедут три молодых специалиста. Я пригласил бы их к себе и узнал бы у них последние научные данные.
      — Значит, ехать?
      — Обязательно! С моим помощником.
      Гильбур недовольно поморщился, но вынужден был согласиться. В последнее время из-за его несогласия приключилось слишком много бед.
      — Алло! — вдруг закричал он в трубку. Дрэйк отозвался. — Дело прошлое, сказал Гильбур, — но я хочу задать вам несколько вопросов.
      — Задавайте, — снисходительно разрешил Дрэйк, очень довольный своей победой.
      — «Фитофтора специес» — это ваших рук дело?
      — Конечно!
      — А пожар, взрыв дамбы?
      — Тоже!
      — Об акциях я уже знаю… А преследование моего племянника Аллена Стронга?
      На этот вопрос Дрэйк не ответил.
      — Теперь все ясно, — заметил Гильбур.
      — Нет, вам еще не все ясно, — донесся насмешливый голос Дрэйка. — Это я организовал через миссионера Скотта продажу десяти тысяч тонн индонезийского риса и пяти тысяч тонн сахара. Но пусть это вас больше не волнует. Я купил этот рис и сахар здесь, через биржу. А вот если бы мы не договорились, Скотт отказался бы от продажи, а вы обязаны были бы заплатить очень крупную неустойку покупателю или доставить этот рис и сахар, купив его у меня втридорога.
      — Та-а-ак! — только и нашелся сказать потрясенный Гильбур, со страхом и ненавистью думая о паутине, опутавшей его кругом. Он решил, что надо срочно предупредить Джима через Бекки об отмене поручения к Скотту.
      — А когда они отпустят мальчика? — услышал он шепот жены.
      — А как сын? — поспешно спросил Гильбур.
      — Считайте, что он на свободе, — ответил Дрэйк и добавил: — до тех пор, пока вы будете пай-мальчиком, иначе… — Дрэйк замолчал.
      — Что иначе? — рассердился Гильбур, не терпевший угроз.
      — Вы ведь тоже не гарантированы от заболевания «негритянской болезнью», — ответил Дрэйк и повесил трубку.
      Гильбур швырнул трубку и, положив мозолистые руки на стол, устремил взгляд через окно на дорогу, где двигались фермеры-кочевники. Он вспомнил борьбу Бербанка, Стронга-отца, Стефансона и многих других, восставших против реакции, и стукнул кулаком по столу.
      — Ты поступил, как отец, — сказала жена, подходя к нему. Она быстро наклонилась и поцеловала руку Гильбура.
      — Не смей этого делать! — в ужасе закричал Гильбур, человек, в котором умирала совесть.

Глава XII
В гостях у «Святого дьявола»