Было ясно, что кто-то продавал множество консервных акций по пониженной цене, то есть играл на понижение. Чтобы удержать их в цене, надо было скупать акции. А откуда взять на это деньги? Опять под залог земли? Что же делать? Продавать акции или скупать? Если акции обесценятся, кооператив потерпит крах.
      Гильбур позвонил в Бюро промышленной информации. Там его успокоили. Понижение акций, по мнению бюро, было временным явлением. Это было похоже на истину. Гильбур подошел к столу, сплошь заваленному грудами писем, газет и журналов, и вздохнул. Писем было очень много. Он только сейчас понял, что переписывается почти с целым миром.
      Не сходя с места, Гильбур зацепил кресло ногой, притянул его к столу, сел и взял первое попавшееся письмо. Это было письмо от миссионера Скотта из Индонезии. Он уже писал однажды.
      В первом письме мистер Эмери Скотт писал с острова Суматра, что ему удалось заинтересовать идеей организации кооперативных обществ, ярым поклонником которой он является, минангкабарское племя на западном берегу Суматры. «А так как, — писал тогда Скотт, — две трети всех посевов на островах Ява, Суматра, Борнео, Целебес и др. принадлежат в качестве концессий двум организациям: тресту „Ордернемерсбонд“ и синдикату „Сенкер“, которые устанавливают цены и хотят захватить земли минангкабарских крестьян, то последние желают объединиться в кооперативы по вашему примеру. Не можете ли вы нам в этом деле помочь советом?»
      Гильбур тогда же написал, как и что сделать. В этом, втором письме Скотт благодарил его за советы, писал, что кооператив фермеров организован, и просил Гильбура взять на себя продажу десяти тысяч тонн кооперативного риса и пяти тысяч тонн сахара и тем освободить молодой кооператив от тирании синдиката «Сенкер».
      Гильбур задумался. Крестьянам на Яве и Суматре он мог бы помочь, продавая их рис и сахар без посредников. Это не филантропия, а реальное дело, не слишком выгодное, но и не убыточное. Очевидно, роль агросиндикатов и «пароходного общества» в Индонезии та же, что и синдиката агропромышленников Луи Дрэйка в Западном полушарии. Они захватили в свои руки продукты питания и хотят быть хозяевами всего сельскохозяйственного производства. Недаром народ ненавидит монополистов.
      Гильбур позвонил своему маклеру по продаже и распорядился продать десять тысяч тонн риса и пять тысяч тонн тростникового сахара, принадлежавшего индонезийским крестьянам.

2

      Гильбур бегло просматривал остальные письма.
      Объединения мелких фермеров в Южной Америке выставили политическое требование: запретить иностранцам приобретать земли. Мелкие фермеры хотели защитить себя от разорения крупными землевладельцами, которые входили в Синдикат пищевой индустрии и сбыта. Письмо заканчивалось просьбой помочь купить большую партию оружия для самозащиты.
      Гильбура рассердила наивность людей, отправивших такое письмо по почте. Стоило письму попасть в газеты, и его обвинили бы в организации революции в Южной Америке.
      Письмо от филиппинских помещиков предлагало создать объединение помещиков во всемирном масштабе. «Нам, — писали они, — угрожает разорением политика Луи Дрэйка, с которым вы боретесь, и следствием этой политики явится крестьянская революция. Еще до второй мировой войны, чтобы не пропустить наш сахар в Америку, Мак-Манти добился „экономической самостоятельности Филиппин“, чтобы установить для нашего сахара высокие пошлины, а тем самым создать таможенный барьер. Если не хотите социальных потрясений — помогите!»
      Письмо от группы крестьян из Индонезии предлагало объединить всех крестьян в мировом масштабе. По-видимому, они считали фермера Гильбура тоже крестьянином. Вильям Гильбур долго держал это письмо в руке. Нет, у него не было никакого желания ввязываться ни в большую, ни в малую политику. Экономика — его область, но отнюдь не политика, да еще в мировом масштабе.
      Вильям Гильбур понимал, что шумиха, которую газеты создали вокруг него за его стремление обойтись без посредства банков при переходе продуктов из рук фермеров в руки потребителей, всколыхнула различные слои во многих странах. Хорошо, что его не обвиняют в стремлении создать колхозы. Он решительно за частную собственность на землю.
      Гильбур перекладывал письма не читая, а затем пошел к двери. Телефонный звонок вернул его. Взяв трубку, он услышал знакомый баритон Луи Дрэйка, звонившего ему последнее время почти каждый день.
      — Не звоните больше! — заявил Гильбур. — Наше кооперативное объединение не войдет в систему вашего синдиката!
      — Я подожду, пока вы сами позвоните, когда узнаете о своей беде. Гуд бай!
      — Это угроза? — спросил Гильбур.
      Никто не ответил. По-видимому, Дрэйк повесил трубку.
      Гильбур направился в столовую, стараясь угадать, о какой беде говорил Дрэйк. Горячий завтрак уже ждал его. Гильбур любил хорошо и вкусно поесть, но беспокойство заставило его повернуть обратно в кабинет, к телеграфному аппарату. Вместо 133 курс акций «Консервного треста» упал до 115. Акции быстро обесценивались.
      «Неужели, — подумал Гильбур, — Дрэйк знает, что у нас есть большой пакет этих акций, и пойдет на огромные убытки, играя на понижение, лишь бы разорить нас? Если это дело его рук, то мы пропали. А продать сейчас значило бы потерять тысяч шестьсот».
      Опять зазвонил телефон. Директор банка сказал, что пока держит акции «Консервного треста», принадлежащие кооперативному объединению, но положение угрожающее. Как быть? Скупать те акции, которые выбрасываются по пониженным ценам на биржу, чтобы удержать цену на акции, или продать имеющиеся?
      Гильбур мысленно проклинал тот час, когда он связался с биржей. Ведь он сам отказался выпустить акции Кооперативного объединения фермеров, чтобы не дать банкам возможность скупить их и тем самым влиять на дела объединения.
      — Сэмюэль Пирсон, — продолжал директор банка, — предлагает нам выпустить акции вашего объединенного общества фермеров. Он берется их реализовать через свои банки.
      — Нет, нет и нет! Это ловушка! — закричал Гильбур. — Пока держите наши акции «Консервного треста»! Покупайте акции под залог земель, но не больше, чем надо, чтобы удержать цену акций.
      Гильбур направился в столовую и во второй раз вернулся к телефону. Он решил отказаться от операции с индонезийским рисом и сахаром и позвонил своему маклеру, но опоздал.
      — Все в порядке, — ответил тот, — рис и сахар запроданы нами Синдикату пищевой индустрии и сбыта. Укажите фирму, которая нам продала, и место погрузки… Вы слушаете?
      — Да-да, — со вздохом сожаления ответил Гильбур. — Я запрошу телеграфом.
      — Значит, рис и сахар не у вас в руках? Жаль! Цена риса подскочила. Если риса на месте не окажется, придется выплатить крупную неустойку и, кроме того, потерять на разнице в цене. Вы уверены в своем отправителе?
      — Уверен.
      — Тогда все в порядке.
      Гильбур швырнул трубку на рычаг и тяжело вздохнул, вспомнив любимую поговорку отца: «Кого бог решил погубить, того лишает разума». А с индонезийским рисом он поступил опрометчиво.

3

      К завтраку Вильям Гильбур вышел огорченный и сердитый. Самые любимые и вкусные блюда не доставляли ему обычного удовольствия.
      — Мистер Гильбур! Вильям! — услышал он.
      На веранду вошли фермеры, члены кооперативного объединения.
      — Вот, — сказал один из них, разворачивая сверток и подавая ему.
      Это была банка, и в ней ком грязи.
      — Не понимаю, — нахмурился Гильбур.
      — Это твой сорт раннего картофеля.
      — Что же это такое?
      — Это называется фитофтора! — сердито сказал один из фермеров.
      — Фитофтора картофеля у нас? Очнись, мой мальчик! — И Гильбур похлопал фермера по плечу.
      — Тогда что же это такое? — спросил фермер.
      Вильям Гильбур взял банку в руки и приблизил к глазам грязно-бурый ком.
      — Надо спросить агронома. Где Дрилли?
      — Что тебя волнует, что случилось? — спросила жена Гильбура и подошла к группе мужчин.
      — Кое-кто кое-чего испугался, — постарался отшутиться Гильбур. — Вот он говорит, что это фитофтора картофеля.
      — А это опасно?
      — Опасно ли? Да, это было бы весьма некстати, черт возьми! Где вы ее обнаружили?
      — У себя в картофелехранилище.
      — А в поле? У кого еще есть то же самое?
      Фермеры сознались, что у себя они еще не смотрели, а приехали по срочному вызову пострадавшего соседа Гильбура.
      — Единичное явление не так страшно, — сказал Гильбур. — А ну, звоните-ка домой, пусть выяснят.
      Фермеры двинулись к телефону.
      — Нет-нет! — спохватился Гильбур. — Никаких звонков по моему телефону. Никаких сенсаций для газет! Поезжайте сами, но помните: никому ни слова ни жене, ни сыновьям. Проверьте лично и возвращайтесь скорее ко мне!
      Фермеры уехали. Пришел агроном Дрилли, сухопарый, долговязый мужчина с длинным, никогда не улыбающимся лицом. Он вошел, волоча ноги, и, кивнув Гильбуру, молча стал у двери.
      — А ну, сынок, глянь-ка на это, — сказал Гильбур, протягивая банку.
      — Фитофтора, и не просто «инфестанс», а какая-то новая… по-видимому, ее более вредная форма — «фитофтора специес», — не слишком задумываясь, ответил агроном.
      — Вы уверены? — недоверчиво спросил Гильбур.
      Дрилли пожал сутулыми плечами и ничего не ответил.
      — Обнаружена у правого соседа на складе. Никому ни слова. Осмотрите наши посевы и склады. Запросите у Якоба Трунсула, главного агронома Луи Дрэйка, как у них на полях. Ведь они наши соседи. Делайте это осторожно: слова «фитофтора», а тем более «специес» не произносите. Впрочем, я сам с ним поговорю.
      Гильбур вызвал Якоба Трунсула. Он начал издалека. Спросил о здоровье и узнал, что Якоб Трунсул вполне здоров. Осведомился о здоровье семьи и узнал, что и в семье все абсолютно здоровы. Спросил о видах на погоду…
      — А что вы предпринимаете против «фитофторы специес», поразившей ваши поля? — вместо ответа неожиданно спросил Трунсул.
      Гильбур замер с трубкой в руке.
      — Дело в том, — продолжал Трунсул, — что каналы проходят через ваши земли. Мы не хотим получить заразу с водой и решили отвести воды перед вашими землями.
      — Но это же гибель для моего урожая!
      — Он и так погиб.
      — Это ложь!
      — Посмотрите фотографии в местной газете, — сказал Трунсул и повесил трубку.
      — Где газеты? — закричал Гильбур. — Вот оно, то несчастье, которым угрожал Дрэйк!
      Газеты лежали на столе. Гильбур развернул местную газету и увидел свой портрет и под ним заметку: «Ужасное бедствие! Неизлечимая „фитофтора специес“ на полях и в складах Кооперативного объединения фермеров. Местные власти срочно принимают меры против распространения новой формы гибельной болезни».
      На большой фотографии, чуть ли не в полполосы, была показана ладонь человека, на которой лежал ком гнили. Надпись поясняла, что это клубень картофеля, погибшего от фитофторы на полях Вильяма Гильбура. Гильбур не отрываясь смотрел на фотографию. Рука с клубнем, данная крупным планам, что-то напоминала ему. Гильбур смотрел на большой палец руки: на нем был крестообразный шрам. Вдруг Вильям Гильбур схватил руку своего главного агронома Дрилли и перевернул ее ладонью вверх.
      — Вот! — сказал он, показывая крестообразный шрам на большом пальце. Ваша рука!
      Дрилли вырвал руку.
      — Вы с ума сошли! — сказал он. — Мало ли мальчишек на свете ловит рыбу и им в большой палец впиваются крючки, которые приходится извлекать, сделав крестообразный разрез. После этого я не намерен у вас больше работать, Вильям Гильбур! Я предпочел бы получить деньги сейчас!
      Вильям Гильбур извинился и обещал прибавку. Но Дрилли не согласился остаться и вышел из комнаты. Гильбур заметил, что сжимает в руке газету. Он развернул ее и стал читать, обдумывая создавшееся положение.
      Снова зазвонил телефон. Говорил Трунсул: он сообщил, что воды главного канала уже отведены. Но можно еще исправить положение. Для этого Гильбур должен договориться с Луи Дрэйком о слиянии кооператива фермеров с синдикатом, и тогда будет все в порядке. И если он согласится на предложение Луи Дрэйка, то станет еще богаче, его имя будет пользоваться большой известностью, и он будет самым уважаемым американцем…
      Вильям Гильбур сказал, что подумает, и, плохо сдерживая беспокойство, побежал на картофельный склад. Он повернул выключатель, и лампочка осветила груды гниющего картофеля. Он хватал руками клубни и сжимал их. Комки грязи вместо здоровых клубней! Это была катастрофа! Конечно, это не была обычная фитофтора. Ведь еще несколько дней назад все было в порядке.
      Гильбур поспешил в кабинет и позвонил нескольким фермерам, членам кооператива. Он уже не пытался скрыть истину. У всех картофель оказался зараженным. Один из фермеров, О'Кара, выходец из Ирландии, рассказал Гильбуру о национальном бедствии, разразившемся много лет назад из-за обычной «фитофторы инфестанс» в Ирландии. Вся страна, питавшаяся главным образом картофелем, после эпидемии фитофторы страшно голодала. Огромное количество переселенцев устремилось тогда за океан, в том числе и предки О'Кары.
      — Что же делать? — спрашивали перепуганные фермеры.
      Гильбур предложил всем фермерам в тот же день съехаться в главном городе штата.
      Вечером в переполненной комнате гостиницы Гильбур рассказал собравшимся фермерам о предложении Луи Дрэйка подчинить ему Кооперативное объединение фермеров. Возмущению фермеров не было границ. Одни предлагали обратиться к прокурору, другие — купить винтовки и защищаться, третьи вызвать Луи Дрэйка и повесить его. Кое-кто советовал позвать пастора и помолиться богу, а потом уж подумать. Старый, дряхлый О'Кара посоветовал добиться займа для пострадавших фермеров. Это было самое дельное предложение.

4

      Автомобиль Вильяма Гильбура мчался по шоссе, выполняя все требования дорожных знаков и светофоров. Но сознание Вильяма Гильбура не принимало в этом никакого участия. Он был так поглощен мысленным спором с воображаемым противникам, стараясь извлечь из недр памяти самые разящие факты и самые убедительные аргументы, что управлял автомобилем автоматически сказывалась многолетняя привычка.
      Чего он, Гильбур, хочет? Он хочет постановления о выдаче правительственной ссуды фермерам. Нет! Лучше — субсидии пострадавшим. И без того у фермеров много долгов.
      К ночи Гильбур прибыл в Большой город. Поздно ночью, когда он вернулся в гостиницу и собирался ложиться спать, к нему в дверь постучали. Не дожидаясь приглашения, вошел пожилой, солидный мужчина. Он отрекомендовался представителем лобби Пирсона и сказал, что знает все о миссии Гильбура. Так как стиль его патрона — играть открытыми картами, то Пирсон просил предупредить Гильбура, что никакого толку из его поездки не получится, а пусть лучше он, Гильбур, согласится на условия Луи Дрэйка. Если же он не хочет… ага, мистер Гильбур отрицательно трясет головой?.. все же пусть мистер Гильбур, рассказывая о своем деле, не забывает упомянуть, что против него лобби Пирсон.
      Высказав все это, посетитель кивнул Гильбуру и ушел.
      «Меня думают запугать!» — возмутился Гильбур и на другой же день добился приема у влиятельного сенатора.
      — Кредиты и субсидии для фермеров, пострадавших от фитофторы! воскликнуло «влиятельное лицо». — Превосходно, мы сейчас же начнем кампанию!
      Обрадованный таким хорошим началом, Гильбур в шутливом тоне рассказал о ночном посетителе от лобби Пирсона.
      — Вы сказали: от лобби Пирсона? — переспросил сенатор.
      Вильям Гильбур кивнул головой.
      — Не пугайтесь, это еще не конец дела, — сказало «влиятельное лицо», проявившее явные признаки беспокойства при упоминании имени Пирсона. — Ради бога, не пугайтесь! Прошу вас, не впадайте в панику!
      — Я и не думаю пугаться.
      — Ну, вот и превосходно! Но возьмите себе маклера, наймите телохранителя и, пожалуйста, не упоминайте нигде и никогда о нашем разговоре и о вашем визите ко мне. Да ведь и разговора-то еще не было!
      Гильбур обещал. «Влиятельное лицо» облегченно вздохнуло и, сославшись на занятость, распрощалось.
      «Эх, дубина, дубина! — ругал себя Гильбур. — Не надо было упоминать о ночном посетителе. Для слабонервных это не годится».
      Поэтому, явившись ко второму «влиятельному лицу» и рассказав, в чем дело, Гильбур не упомянул о ночном посетителе. Второе «влиятельное лицо» отнеслось так же благосклонно к его делу. При Гильбуре было продиктовано стенографистке несколько писем к сенаторам с просьбой о помощи фермерам. Гильбур воспрянул духом.
      В это время позвонил телефон. «Влиятельное лицо» выслушало внимательно невидимого собеседника, затем бережно положило трубку, будто она была стеклянная, сжало губы и, сложив вчетверо подписанные письма к сенаторам, разорвало их на мелкие клочки.
      — Вы лжец, Гильбур, и вам не удастся втянуть меня в аферу! Еще есть бог и правда! Уходите, пока я не передал вас полиции!
      — В чем дело? — возмутился Гильбур.
      — Вы хотите знать, в чем дело? — закричало «влиятельное лицо». — Вы жулик и обманщик! Все! Оставьте сию секунду кабинет!
      — Я протестую! — закричал Гильбур. — Это все штучки Пирсона!
      — Как вы смеете отзываться так о самом уважаемом человеке? Знаете ли вы, сколько он стоит? Почему вы сразу не сказали, что он против!
      Гильбур ушел, хлопнув дверью.
      После этого он обратился к знаменитому адвокату, не боявшемуся сложных дел. Адвокат встретил Гильбура приветливо, расспросил о деле и узнал все, включая визит представителя лобби Пирсона.
      — Сколько вы ассигнуете на это дело?
      — Пятьдесят и даже сто тысяч долларов! — гордо заявил Гильбур.
      Адвокат рассмеялся и, дружески похлопав Гильбура по плечу, сказал:
      — Мой вам совет: поезжайте-ка домой и не затевайте ссоры. Пирсон канцлер мировой империи.
      — Нас больше, мы сильнее! На нашей стороне ряд влиятельных лиц, а они низкие люди — трестовики.
      Адвокат поморщился, чувствуя, что надо объяснять простейшие истины.
      — Борются деньги, — сказал он, — а за деньгами стоят люди. Вы слабее. И помните: я с вас денег не взял, а честно предупредил, что ничего не выйдет. А другой обещает помочь и деньги возьмет — разорит вас и продаст. Не попадитесь в руки агентов лобби Пирсона!
      Но Вильям Гильбур не сдавался. На четвертый день он попал на прием к известному своей неподкупностью сенатору. Седовласый, спокойный человек выслушал его внимательно и сказал:
      — Я сделаю все, что могу. Существует старинный закон Шермана против трестов, против монополий. Этот закон, правда, сдан в архив. Но я не первый год веду борьбу с Мак-Манти и его королями. Месяц назад лобби Пирсон провалил прогрессивный законопроект. Он организовал присылку членам конгресса телеграмм и писем якобы от шестисот тысяч избирателей, протестующих против этого демократического закона. И почти все газеты подняли бешеную кампанию в пользу Пирсона. Он кое-кого подкупил, кое-кого припугнул, и закон был провален. Но в вашем деле можно добиться успеха… Мы, хоть нас и очень небольшая группа, — мы добьемся этого!
      — Но когда же, когда? — спросил Гильбур, сжимая кулаки.
      — Я думаю, что уже через год-два…
      — Поздно, очень поздно! — простонал Гильбур.
      — Постараюсь раньше, но очень трудно.
      — А вы скажите этим акулам, что мы, Кооперативное объединение фермеров, тем, что продаем дешевые продукты потребителям, спасаем их, трестовиков, от «красной опасности». Ведь ни они, ни мы не хотим революции. А вы знаете настроения безработных… особенно тех, которые побывали на войне?
      — Попробую, но раньше чем через шесть месяцев и не рассчитывайте.
      Гильбур ушел опечаленный. Он долго ходил по улицам города. Зашел в ресторан, потребовал обед. Сначала он жевал лениво, но потом почувствовал аппетит и прилив энергии.
      После обеда он зашел в контору Пирсона и неожиданно был принят. Пирсон усадил его и предложил виски.
      — Чего вы хотите от меня? — прямо спросил Гильбур.
      — Согласитесь на условия Дрэйка, иначе мы сотрем вас в порошок.
      — Уничтожив нас, вы взрываете сами себя, — сказал Гильбур, опять вытащив свой «козырь». — Мы предохраняем вас от революции, потому что простые люди верят, что даже при вашем режиме можно добиться объединения в кооператив. Народ вступится за нас.
      — Вы — средние и крупные фермеры — еще не народ. Сколько у вас рабочих? Я был почти социалистом и хорошо знаю американский народ. Он ненавидит и нас, крупных акул, и вас — мелких акул. Вы тоже эксплуатируете его. Ведь тарифы защищают высокие цены на продукты, они выгодны вам, а не потребителю. В данном случае крупная акула ест мелкую. Народу все равно! И где бы это ни случилось — в Америке ли, в Англии или в Аргентине, — народ не вступится за вас. Вы буржуа.
      — Но зачем вам есть нас?
      — Существует один закон: расширяйся за счет других, а не то тебя съедят. Впрочем, я знаю, что Луи Дрэйк хотел оставить вашей организации ее название, а вас — ее руководителем. Предложение выгодное, подумайте!
      Пирсон встал.

5

      После разговора с Пирсоном Гильбур убедился, что дела его очень плохи. Он вернулся в гостиницу и постарался отдать себе отчет, в чем именно он «сплоховал».
      Больше всего его угнетала история с падением курса консервных акций. Отец при жизни всегда предостерегал его от покупки акций и от игры на бирже. Консервные акции так упали в цене, что, продав их, он понес огромные убытки. Хоть в пору получить в банке ссуду под залог фермы! Нет, нет, это только ускорит конец… Надо достать денег, раздобыть деньги под любой процент, чтобы удержаться хоть сейчас, а там он выпутается.
      Вот тут-то Гильбур и вспомнил об Аллене Стронге, своем племяннике. Стронг теперь разбогател и мог бы его выручить. Одно только поручительство Аллена может дать в банке миллион. Вильям Гильбур ночью же заказал по телефону билет на самолет. Свой автомобиль он оставил в гараже гостиницы.
      Перед вечером Гильбур уже ехал на такси с аэропорта. Он пришел в хорошее настроение, когда шофер, услышав имя профессора Стронга, даже не спросив адреса, повез его. «По-видимому, у мальчика золотая голова, если при всей его непрактичности его так высоко вознесли».
      Большой парк, пальмы, дорожки, усыпанные галькой с морского берега, дорогие цветы и наконец прекрасная вилла — все это еще больше убедило Гильбура в том, что дело его племянника процветает. Гильбур вылез из такси у веранды, ища глазами кого-нибудь, кто мог бы ему ответить, сюда ли он приехал. Дверь распахнулась, и коренастый мужчина крикнул с порога:
      — Алло? В чем дело?
      — Я к профессору Аллену Стронгу.
      — Профессора Стронга нет, жена тоже уехала!
      — Я подожду.
      — Долгонько придется ждать. Они уехали на несколько месяцев.
      — Значит, вилла пустая?
      — Дедушка! — донесся возглас сверху, и по ступенькам веранды сбежала Бекки. — Заходи же, я угощу тебя чудесным кофе!
      — А где отец?
      — Папа? Уехал в экспедицию с мамой. А куда, честное слово, не знаю. Это секрет для всех, даже для меня. Письма и телеграммы пересылаю ему через этого типа. Знаю, что в Южную Америку… Да ты зайди, я тебя все равно не отпущу.
      Они поднялись наверх и прошли в столовую.
      — Старый знакомый! — воскликнул Гильбур при виде Джима. — Если не ошибаюсь, мы познакомились в памятную ночь несостоявшегося суда Линча над Джонсоном и твоим отцом, — сказал он Бекки.
      — Пей, дедушка, не обожгись! — Бекки поставила перед Гильбуром чашку с кофе. Вторую чашку она передала Джиму. — Я уговариваю Джима отправиться путешествовать по Южной Америке. Лучше лазить в дремучих лесах — гилеях Бразилии у Амазонки, чем целый год сидеть в монастыре.
      — Ты в монастыре?
      — А чем лучше папины условия? Никому не пиши, ко мне не приезжай, никому ни слова, пока он не кончит работы…
      — Какой?
      — Вот этого он мне не сказал. Даже мама не знает, но мама улетела с ним. Я наняла аэроплан и полетела с Джимом вдогонку. Хотела устроить сюрприз, но нас посадили в Бразилии и лететь за отцом не разрешили. Папа прислал сердитую радиограмму… но это, конечно, не он, а мама. Все же мы не сдаемся!
      Вильям Гильбур отхлебнул кофе, обжегся и поставил чашку на стол.
      — Да, нас с Бекки вернули назад, — сказал Джим. — Мы не доехали до Аллена Стронга. Поездка была мне совершенно необходима… Ведь Аллен Стронг выставил меня за дверь, как «красного» агитатора, дурно влияющего вот на эту девицу.
      — Дедушка, Джим собирается после поездки в Южную Америку ехать на Яву и Суматру — писать рекламную брошюру о хине и натуральном каучуке.
      — Вы знаете Суматру, Джим?
      — Я? — спросил Джим, отхлебывая кофе. — Бывал… Там обезьян учат лазить на пальмы за кокосовыми орехами. Я даже сам дрессировал одну обезьянку. Почти удалось. А повлиять вот на это существо в юбке, воображающее себя шефом пресс-бюро, состоящего из одного репортера-бездельника, не могу!
      — Перестаньте ругать меня, Джим, — прервала его Бекки. — Дедушка, я борюсь за папу с мамой. Она хочет показать отца сверхпреуспевающим, недалеким консерватором. А я хочу показать его таким, как он есть. Джим мой репортер. Но теперь он не хочет быть больше репортером моего пресс-бюро. Ему, видите ли, «стыдно» грабить меня…
      — Вот не ожидал встретить стыдливость у журналиста! — резко сказал Гильбур, неприязненно глядя на молодого человека, видимо уже сумевшего понравиться Бекки.
      Старик начал сердиться не на шутку. Его раздражение, вызванное своими собственными неудачами, требовало разрядки. Отвращение к продажным писакам перешло к нему от отца и особенно обострилось после опубликования в газете случая с «фитофторой специес».
      Джим поставил чашку, круто повернулся, видимо желая «обрезать» старика, но, увидев его расстроенное лицо, он улыбнулся, чем еще больше рассердил Гильбура. Но Джиму не хотелось, чтобы у Гильбура создалось ложное впечатление о нем.
      — Мой отец был учитель, — сказал Джим, — он любил Америку, как Стефансон, выпустивший биографическую книжку «Разгребатель грязи», с разоблачением монополистов. Несколько лет назад я написал книжку под заголовком «Букет гитлеров». Это о том, к чему приводит сверхкапитализация в стране сверхкоролей…
      — Так это вы? — удивился Гильбур. — Вот не ожидал! Я кое-что слышал об этой книжке. Значит, это вы? — Теперь Гильбур с симпатией и удивлением смотрел на Джима.
      — Именно я! В этом я перестал сомневаться, когда мне подтасовали судебное дело. Потом мною заинтересовалась Комиссия по расследованию антиамериканской деятельности! — Джим засмеялся и выжидательно посмотрел на Гильбура.
      — Джим, — сказал Гильбур, — вы подвернулись весьма кстати. Мне очень нужен доверенный человек для поездки на Суматру. Дело связано с продажей партии риса и сахара и организацией кооператива фермеров. На этом деле вы не станете миллионером, но расходы я оплачу. Наше объединение взяло на себя одну коммерческую операцию. Я начинаю опасаться подвоха. Желательно послать толкового парня — выяснить эту историю, и чем скорее, тем лучше.
      — Я не прочь помочь вам, Вильям Гильбур. Я кое-что слышал о вашей борьбе с монополистами. Я уважаю вас за это, хоть вы и потерпите поражение.
      — Что за странный фатализм! — рассердился Гильбур. — Я верю в здравый смысл людей. Нужно бороться с монополизмом.
      — Особенность империализма — это концентрация производства за счет таких, как вы, — сказал Джим.
      Он долго доказывал Гильбуру, что кооператив в империалистическом государстве не будет иметь успеха в экономической борьбе с монополиями, если не выдвинет политических требований и не организует бедных фермеров. А этого именно и не хочет Гильбур.
      Они долго спорили, и Гильбур спросил:
      — Ради чего же вы хотите мне помочь, если не верите в победу кооперативной идеи?
      — Это одна из форм протеста, — очень тихо, чуть не шепотом пояснил Джим. — Борьба открывает глаза слепым, заставляет слышать глухих и говорить немых.
      Гильбур посмотрел на часы и спросил:
      — Можете выехать сегодня или завтра?
      — Одну минутку, — ответил Джим и исчез за дверью.
      — Очень энергичный малый, хоть и не верит в кооперативы, — заметил Гильбур.
      — Ах, дедушка, Джим замечательный! Он… — Бекки вспыхнула под насмешливым взглядом Гильбура и закричала: — Ты не смеешь так думать. Он совсем особенный!
      Бекки умолкла. За дверью послышались шаги Джима. Он вошел в комнату и сообщил о своем согласии ехать на Суматру.
      — Без меня! — возмутилась Бекки. — Просите, чтобы я ехала с вами, или я вышвырну вас за окно!
      Она говорила так, что было непонятно, то ли она шутит, то ли говорит серьезно.
      — Вы? Меня? — засмеялся Джим. — Такая худосочная! Пари на сто долларов — они мне будут весьма кстати!
      Бекки подошла к Джиму и мгновенно ударила его ребром ладони по шее. Этого Джим не ожидал. Он побледнел и повалился грудью на стол.
      — В каком пансионе благородных девиц вас учили этим изысканным манерам? — спросил он поднимаясь.
      — Там, где вас учили столь джентльменскому обхождению с женщинами.
      — Бекки, ты такая же сорви-голова! Ведь тебе уже семнадцать! укоризненно сказал Гильбур.
      — Сейчас пройдет, — сказала Бекки, деловито передавая стакан с водой Джиму. — Я запрошу согласия папы и тоже поеду.
      — Значит, ты знаешь адрес Аллена?
      — Я? Нет. Радиограмму посылаю через человека, встретившего тебя.
      — Кто он? Нельзя ли у него выведать адрес?
      — Пробовала: безнадежно. Пренеприятная личность! Ставленник Лифкена.
      — А где Лифкен?
      — Все говорят, что улетел в Африку, но я его видела позавчера, и он, заметив меня, скрылся.
      — Бекки, упомяни в радиограмме о моей просьбе ссудить меня деньгами.
      — Ты же знаешь, что всеми денежными делами занимается мама, а она просто молится на деньги. Вот что: папа оставил мне целых десять тысяч долларов. Бери все.
      — Спасибо, детка, но мне надо шестьсот тысяч. Впрочем, у меня есть еще один шанс, последний. Попробую попросить денег у троюродного брата, Эдвина Полларда. Он живет неподалеку отсюда.
      — Как, «Сияющий Эдди», газетный воротила, ваш брат? — воскликнул удивленно Джим.
      — Троюродный! Кроме того, у нас давняя семейная ссора. Вы слышали о «фитофторе специес»?