– Очнулась, – сказал невидимый женский голос.

– Я живая, – сказала я, и полились слезы.

– Бормочет чего-то.

Надо мной склонилось лицо женщины в возрасте. Над верхней губой чернел пушок, глаза внимательные, но холодные.

– Ее в реанимацию или сразу в палату?

Справа послышался женский профессионально-равнодушный голос:

– В реанимации холодно, топят плохо, она там окочурится, крови-то в ней совсем нету. Везите в палату.

Простыня подо мной напряглась, и меня перенесли на твердое и холодное. «Каталка», – не сомневалась я.

– Одеял сверху побольше положите, штуки три, сейчас ее начнет трясти, – беспокоилась за меня усатая медсестра.

Потолок операционной сменился на коридорный и плыл надо мной. Навалилась боль. В лице, в низу живота, в пальцах левой руки.

– Болит, – пожаловалась я.

– Конечно, болит, – отозвалась усатая медсестра. – С того света тебя вытащили, а этого без боли не бывает.

– Пальцы… левая… – Я, как смогла, подняла руку.

– Останови, – сказала медсестра кому-то, мне не видному.

Медсестра осторожно подхватила мою руку. Кисть опухла и посинела, мизинец и безымянный пальцы неестественно загнулись в сторону.

– У нее еще и пальцы сломаны. Проморгали, пока операцию делали – рожу на место ставили и кровь останавливали.

– Вызывай заново травму, пусть прямо в палате гипсуют, потом разберемся. Если выживет.

Медсестра опустила мою руку, она ударилась о край каталки, и от боли я потеряла сознание.

Очнулась в палате. В сгибах обеих рук тупо болели вены от воткнутых толстых игл, от которых отходили прозрачные тонкие шланги к стойкам капельниц. На левой капельнице висел пластиковый пакет с кровью. На правой, в круглых гнездах, горлышком вниз, стояли две пузатые медицинские бутылки с прозрачным раствором.

Обе руки занемели, но я боялась пошевелиться.

Первый раз в жизни я лежала под капельницей. Капающие в вены жизненные растворы и катетер, вставленный между ног, создавали ощущения малоприятные, но успокаивающие.

Стоят капельницы, значит, жива, значит, медицина пока заботится о бренном теле.

Левая рука ныла особенно сильно. Повернуть голову я не смогла и чуть скосила глаза, отчего голова закружилась до тошноты. На кисти левой руки белел гипс. Из кругляша от запястья ладони торчали первые фаланги пальцев с обломанными ногтями… Некрасиво.

И еще болело все лицо. Нос и скулы стягивала грубая гипсовая маска. Было трудно дышать, поэтому я дышала открытым ртом. Во рту все пересохло, и хотелось пить.

Полюбовавшись на гипс, на капающую в прозрачном шнуре кровь, я, как смогла, оглядела просторную палату на шесть коек.

Кроме моей, было занято две кровати. На одной сидела молоденькая девушка, с любопытством глядевшая на меня, а на второй спала… Анна.

Девушка, заметив мой взгляд, моргнула пару раз и похлопала по соседней с ней кровати.

– Аня. Аня! Она очнулась.

Анна открыла сонные глаза, сладко потянулась, улыбаясь мне. Она не спеша встала с кровати, лениво достала из тумбочки резиновый жгут и толстый шприц, кубиков на десять.

Я непонимающе наблюдала за ее манипуляциями. А Анна привычно перетянула свою руку, забрала из вены в шприц кровь и подошла к моей капельнице. Не успела я задать вопрос, как она вкатила мне в вену свою дозу.

Я попыталась спросить: «Что ты делаешь?» – но язык распух и не шевелился. Во рту был противный вкус запекшейся крови.

Анна взяла с больничной тумбочки плоскую кружку с носиком и напоила меня разбавленным апельсиновым соком. Нектар богов!

Поправив одеяло, Аня села у меня в ногах.

– Помогаю тебе выздороветь. С врачами я договорилась, представилась им твоей сводной сестрой.

– А что со мной было? – прошептала я.

– Автомобильная авария, Манечка. Тебя сбили две свиньи. Одна очень породистая, а другая (кабан) – только наполовину.

Хотелось улыбнуться в ответ на улыбку Ани, но не получилось.

– А машина?

– Машина во дворе тетки Полины. – Аня встала с моей кровати, подошла к раковине и стала умываться. – Тетка Полина – это та женщина, хрюшка которой тебя сбила. Полина с твоего автомобиля пылинки сдувает. Машину привели в порядок, я за нею присмотрела.

– Она за всеми присматривает. – Девушка с соседней кровати привстала. – Она даже свинье, той самой Хавронье, свою кровь ввела. Тетка Полина с утра уже молока принесла и домашней колбасы. Молится за вас. А меня Ниной зовут.

В данный момент мне было по фигу, как зовут соседку, мне просто хотелось выжить, но вежливость заставила проговорить:

– Очень приятно, я Маша.

Слишком много информации для усталого мозга. Глаза закрылись, и я заснула.

Вечером я проснулась, шепча про себя фразу, сказанную усатенькой медсестрой: «Вызывай травму…» Я где?

– Ты в гинекологии, – ответил голос Анны. – Все будет хорошо, ты выздоравливаешь.

Лицо Анны наклонилось надо мной. У нее поразительный голос. Слышишь его и безоговорочно веришь.

– Это хорошо… Но почему гинекология?

– У тебя сломан нос, два пальца левой руки, ушиб и смещение костей черепа, сильнейшее сотрясение мозга, трещины ребер… и выкидыш. Десять недель. Было сильное кровотечение.

Я тут же почувствовала тянущую боль в низу живота.

– Болит. – Я заплакала. Не от боли, от обиды.

– Еще бы. Ты спи. Моя кровь и сон тебя вылечат. Спи, спи, спи…

Анна поглаживала мое плечо, и сон мягко пробрался в голову.

Самостоятельно посетить туалет я смогла через три дня. Шла по коридору, пугая дежурную медсестру и пациентов своей бледностью и нереально дорогим атласным пеньюаром, накинутым на ажурную ночнушку.

В тот же день мне сняли с лица гипсовую маску. Вот это было зрелище. Краем глаза заметив опухлость и черные оттенки, идущие от носа к вискам и подбородку, я решила несколько дней на себя не смотреть.

Аня немедленно сняла зеркало, висящее над умывальником, и вручила его Ниночке.

– Держи, тебе оно пока нужнее.

Врачи удивлялись моему гемоглобину, повышающемуся с каждым днем на несколько единиц, и синяк в пол-лица рассасывался быстрее обычного.

За три дня нахождения в сельской больнице на пятнадцать коек я побила рекорд посещаемости.

Первыми примчались мама с отчимом, но, слава богу, без Данилы. Он мог испугаться моего синего лица и торчащих из обеих рук иголок.

Мама смотрела на меня, еле сдерживая рыдания. Но на мой вопрос: «Как я выгляжу?» – отвечала: «Все нормально. Пройдет время, и будет все нормально». Затем я слышала ее фразу, сказанную отчиму в коридоре:

– Если кости на лице срастутся неправильно, положим ее в платную косметологию.

Борис Иванович, у которого, кроме меня, детей нет, высморкался, сдерживая слезы, и гундосо ответил:

– Мы для нее все сделаем, лишь бы выжила.

После чего оба, улыбаясь, вошли в палату и рассказывали какую-то веселую ерунду, стараясь не смотреть на мой нос.

Мама донимала врачей расспросами, закупала лекарства для меня и подарки для медперсонала. Отчим, не теряя времени на мелочи, купил широченный плоский телевизор и с помощью усатой медсестры Валентины, оглядывающей телевизор взглядом собственника, установил на обеденном столе в нашей палате.

Приезжала Анина мама, Валерия Николаевна. Пряча глаза, охала, глядя на меня, и целовала дочь, когда Аня делилась со мной кровью.

Брат навестил два раза. Первый раз вместе с Кириллом, второй раз без него. Отговорился, что Кирюха сидит с Данилой. Но я не сомневалась, Кирилл не очень хотел меня видеть. И из-за потерянного ребенка, который держал его около меня, и из-за моей аварийной внешности.

Толик в первый приезд, сдерживая слезы, проконсультировался с врачом, и та объяснила, какие продукты поднимают гемоглобин, а какие помогают восстановить кровяную клеточную ткань.

Толик из всего перечисленного лучше всего запомнил три названия – яблоки, кагор, черная икра.

И через два часа после его посещения в нашей палате стоял ящик кагора, в задрипанном, плохо отмытом холодильнике красовалась полуторакилограммовая банка черной икры, а в углу палаты стоял небольшой мешок с пятью килограммами красных яблок.

Все навещающие приносили по два-три пакета продуктов.

Привезенные продукты складывали в углу, в скромный больничный холодильник не влезала даже третья часть.

Во второе посещение Толик купил двухметровый холодильник и официально перевел его на баланс медицинского учреждения в качестве спонсорской помощи.

Соседка Ниночка перепробовала все, что приносили нам с Аней, и вслух выдавала комментарии. Оказывается, она никогда не видела авокадо, не ела тигровых креветок, улиток и черной икры.

После поедания деликатесов она чувствовала себя обязанной и старалась ухаживать за нами.

Выстирала мои куртку, джинсы и нижнее белье, залитые кровью. Я ей не мешала, хотя объясняла, что не стоит этого делать, все равно после выписки все выкину. Но Ниночка не слушала и старательно готовила дополнительные блюда, отслеживая, чтобы большая часть из них досталась нам, а не столующимся в нашей палате остальным пациентам больницы.

Врачи и весь медперсонал с самого начала относились ко мне с повышенным профессиональным и человеческим вниманием, а после подарков чуть ли не ночевали в палате. Коробки коньяка, конфет и духов расползались по ординаторской, повышая врачам настроение.

Во второй приезд Толик забрал купленные мною подарки из багажника «Лексуса».

Помочь перегрузить покупки из одной машины в другую вызвалась Ниночка. Когда она надела на свою стройную фигуру джинсы, едва прикрывающие лобок, короткую кофточку до пупка, а сверху тоненький полушубок, стало понятно, почему она попала в гинекологию с микроразрывом яичника. В такой-то одежде и в минус тридцать!

Сегодня было теплее, но все равно минус двадцать. Мы заставили Нину надеть мой джемпер и Анину роскошную шубу. С джемпером Нина еще покочевряжилась, но от соболиной шубы жемчужного оттенка не отказалась.

После часового общения с моим квадратным братом Нина вернулась в палату удивительно тихая и неразговорчивая, а вечером плакала в подушку.

Я тоже плакала ночами, задыхаясь из-за сломанного носа и обиды на Судьбу.

На следующий день Ниночка плохо ела, и все ее разговоры сводились к Толику.

Пришлось ей рассказать, что мой папа бросил маму в мои пять лет. Уехал из города в родную деревню, где сошелся со своей «первой любовью», а точнее, вечной собутыльницей. Они родили Толика, моего сводного братца, и отдали на воспитание бабушке. Через пару лет наш папулька «двинул кони», печень не выдержала.

Когда маму сочувствующие подружки и знакомые спрашивали о папиных запоях, мама очень удивлялась:

– Какие запои? У него состояний, кроме как «упился в задницу», просто не было.

Когда Толику исполнилось десять лет и он совсем отбился от рук, старенькая бабушка приехала к нам, в Осташков, бросилась маме в ноги и умолила взять Толика к себе. Так что в подростковом возрасте нас обоих воспитывала летом бабушка, а зимой моя мама и отчим Борис Иванович.

Дети так не слушают сказки, как слушала Нина повествование о «милом Толике», которого знакомые, сдерживая рефлекторное сжатие кулаков, зовут «Толян-грубиян».

И опять вечером она, выпроводив напросившихся на ужин женщин из соседней палаты, заревела в подушку.

Отвлекли ее от саможаления странные звуки за окном.

Приложив ладони к холодному стеклу, она внимательно вгляделась в темноту.

– Девочки, вы не поверите. Там свинья.

Аня, преодолев сонное состояние, поднялась с кровати и встала рядом с Ниной. Обе в красивых халатах, стройные, с тонкими талиями, затянутыми поясами, смотрелись топ-моделями, непонятно как попавшими в ободранную палату сельской больницы.

– Машка, там действительно сидит свинья, и я знаю, как ее зовут. Это та самая Хавронья, которая тебя чуть не убила. – Аня отошла от окна и села на соседнюю со мной пустую кровать. – Симпатявая свинка. В первый день ты лежала в коме, делать было нечего, и я пошла в гости. Тетка Полина и Хавронья смотрели на меня жалостливыми глазами. Хрюшку Полина пристроила в доме, у нее, бедной, были переломаны почти все ребра. И я не выдержала, вколола свою кровь. Она выжила, страдалица. Теперь ее к нам тянет.

– И чего с ней делать? – совершенно недоуменно спросила я.

– А ничего. – Анна перешла к своей кровати. – Все само собой образуется. Спи, Манюня, и ты, Нина, спи.

В больнице меня продержали неделю и отчаянно не хотели выписывать.

Физически я довольно быстро восстанавливалась. Но вот моральное состояние оставляло желать лучшего. Мне было плохо.

За день до выписки, утром, сразу после завтрака, меня навестил Жора. Он мял в руках пакет с продуктами и чуть не выронил его, когда в палату вошла Анна.

Обойдя его, Аня заглянула в зажмуренные от испуга глаза.

– Это вы? Я так понимаю, вы за ней специально, – кивок в мою сторону, – тащились из самой Москвы?

Вроде бы ничего особо красивого в Анне не было, но общее впечатление абсолютной, классической гармонии и внутреннего сильного света не давало возможности наврать.

– Я? Да. Я ехал, чтобы тебя… вас встретить. Хочу найти Ленчика.

Аня улыбнулась светлой улыбкой.

– Ленчик в специализированной клинике в Столбах. Можешь навестить.

– Да… я, пожалуй, заеду к нему.

– Но не обижайся, если он тебя не узнает. Ленчик до сих пор не в себе. Спасибо за помощь при аварии. Тетка Полина рассказала о вашей помощи.

– Не за что. Вот тут печенка жареная, от Иры, у которой муж Коля, у которых кабан Борька, который сбил…

– Спасибо. – Аня забрала пакет из рук Жоры.

А он топтался, оставляя мокрые следы растаявшего снега на полу. До сельских больниц пока не дошла привычка надевать на обувь пластиковые бахилы.

После того как ободранная белая дверь закрылась за Жориком, наша соседка Ниночка начала хлюпать носом.

– Никогда, никогда мне не было так интересно. Я хочу с вами. Возьмите меня с собой. Я в своей деревне с ума от скуки сойду, а ведь у меня бухгалтерский техникум, и готовлю я хорошо.

Я посмотрела на Аню, та слегка пожала плечами.

– Звони Толику.

– Правильно.

Я набрала номер брата. Ниночка наблюдала за мной, сцепив пальцы и шепча молитву.

– Алло, Толик, это я. Есть кандидатура, согласившаяся жить в нашем доме и заниматься домашним хозяйством.

Слушая бурчание брата о том, что он запарился готовить два раза в день, но все равно никто нам не нужен, тем более незнакомая тетка, которая будет постоянно торчать перед глазами, я заранее предчувствовала приятную реакцию на свое сообщение.

– К нам на работу просится Нина, соседка по палате. Помогала тебе мои вещи перегружать из машины в машину. Она не хочет возвращаться в деревню. Бухгалтер по образованию, готовит неплохо.

– Берем, – оживился Толик. – Я ее прямо завтра заберу.

Закрыв телефон, я сурово посмотрела на Ниночку.

– Но учти, все мужчины охотники. Помурыжь моего брата хотя бы неделю.

– Урра-а!!! – заорала Ниночка и стала прыгать вокруг моей кровати. – Тогда я сейчас же начну собираться и паковать продукты.

– Продукты, – я погрозила ей пальцем, – мы оставим здесь, раздадим. Аня, как ты думаешь, Жора найдет Ленчика?

Аня нагнулась, удобнее устроила подушку на кровати и утомленно улыбнулась.

– Найдет. Я бы не сказала ему адрес, но своими глазами видела, когда подъехала, как он тебя на руках в машину затаскивал, помогал. Ой…

Аня неожиданно побледнела и села на кровать. Я сначала даже не испугалась. Аня не болела. Никогда. Она физически не могла заболеть, у нее по-другому устроен организм. И вдруг…

– Аня, а сколько ты влила в меня своей крови?

– Ужас сколько! Аж жуть берет! – встряла Ниночка. – Я не считала. Но она еще и хрюшке вкатила.

Меня подкинуло на кровати, и я вскочила, чуть не запутавшись в длинном ажуре ночнушки.

– Аня! Да как ты еще двигаешься?

Аня поманила пальцем, и я, сделав несколько уверенных шагов, наклонилась к ней.

– Мне нужно ехать в Топь, иначе заболею.

* * *

Вернувшись из больницы, Жора выставил на край стола бутылку водки и пакет магазинных котлет. Весь стол был засыпан шинкованной капустой.

Коля, сидя в углу кухни, тер третий килограмм моркови, соорудив на деревянном табурете, застеленном пакетом, оранжевую горку. Ирина брала горсть тертой моркови, кидала на свой стол в капусту, солила, жала ее и укладывала в бочку килограммов на двадцать. Между рядами капусты она прокладывала клюкву и резаную антоновку.

– Вишь, Жора, закуска-то кончилась, новую делаем. Как раз капуста витамин набрала, а сок не растеряла.

Коля первый обратил внимание на настроение Жоры.

– Че такой смурной? Похмелье или с работы позвонили?

Взяв щепоть свежезасоленной капусты, Жора стал жадно ее жевать.

– Все, Коля, завтра съезжаю. Провел у тебя отличную неделю. Пора делом заняться.

Ирина, шинкующая новый кочан капусты, переглянулась с мужем.

Они на второй день поняли, что Жорик, как его стала звать Ирина, появился рядом с аварией неслучайно.

Честно сказав, что работает в ресторане официантом, Жора тут же наврал о графике работы – неделя через неделю. И горячо убеждал, что он, как человек городской, давно мечтал отдохнуть «на природе». А тут такое происшествие: и девушку спас, и к людям нормальным в гости попал. В общем, все хорошо, все замечательно – что всегда подозрительно.

Ира, а особенно Колян делали вид полного согласия с версией Жоры. Понятное дело, что врал, но уж очень им нравилось, как он готовил и постоянное наличие денег в его карманах.

Особых хлопот Жора не доставлял, живя в комнате сына, который служил в армии на Дальнем Востоке. А вечером Коле с Ирой было с кем рюмку опрокинуть, поболтать, рассказать о себе хорошее.

В гости стали чаще заходить соседки, норовили задержаться допоздна. Ира с удовольствием принимала «гостинцы» для ужина, но заигрывания пресекала.

На расспросы о семье гость отвечал скупо. То есть семьи не было, ни жены, ни детей. Еще была какая-то Зоя, но Жора на ее счет не распространялся. Один раз по пьянке вспомнил, покаялся в измене, а больше не говорил.

Колян сообщению об отъезде Жоры не обрадовался, нахмурился.

– Жалко, хорошо пожили, блин горелый. Я уж подумывал дом тебе в нашей деревне сторговать… Жаль. В ресторан вернешься? – Коля положил в рот жменю моркови.

– Нет. – Жора сел за стол. – Халдеить больше не буду, надоело.

Он, не глядя, привычно взял с полки стаканы, разлил водку. Колян благодарно кивнул. Все чокнулись. Колян от души сказал тост:

– Ну, за то, чтоб хер стоял и деньги были.

Все с чувством выпили. Ирина отставила стакан, показывая, что больше не будет.

– Вот интересно, Жора, чем тетка Полина будет расплачиваться с Машей? Ведь она запросто могла уголовное дело завести.

– Она не будет возбуждать дело. – Жора с Колей разлили себе по второй. – Они, что Маша, что Аня… особенные.

Чокнувшись, опять выпили. Коля хитро сощурился.

– А ведь ты, Жорик, знаешь их, девушек странных. Специально за Машей из Москвы ехал.

Занюхав водку ладонью, Жора поставил стакан на стол, в нашинкованную капусту.

– Специально, Коля. Мне нужно было узнать, где находится мой знакомый.

– Узнал?

– Узнал. – Жора разлил остатки водки. – В психушке отдыхает.

После ужина Жора лег в кровать, стоящую у жаркой печи, и задумался. Жизнь вела его к Ленчику.

В прошлом году Ленчик появился во дворе дома Жорика и пригласил поехать вместе в Белоруссию. У него было особое задание от руководителя и владельца Зоны Топь, академика Аристарха Кирилловича. Нужно было привезти в Топь детей. Особых, с определенными данными. Ленчик обещал хорошо заплатить. Жорик и его приятель Артем согласились.

Артем остался в Москве ловить Аню, сбежавшую из Зоны Топь, а он и Ленчик отправились в Белоруссию. Там они выкупили из детских домов двоих детей – Сережу и Танечку. Оба ребенка были нездоровые, умственно отсталые, но Ленчик почувствовал в них потенциал.

Жора знал о криминальной составляющей приключения, в которое он влез. Но он был искренно уверен в правоте их действий. Они фактически спасали детей, давая им возможность справиться со своей болезнью.

Вот когда Ленчик решил выкрасть еще двоих детей, но теперь уже из семьи, Жора отказался в этом участвовать. Тогда Ленчик отправил Жору и Сережу с Танечкой в поселок Топь. Что стало с Ленчиком, никто до конца толком не понял. Знали только, что Анна помешала Ленчику похитить детей.

Поселок и Зона Топь находились на северо-востоке, за сто километров до границы вечной мерзлоты, в лесотундре. Жора привез туда детей в конце августа. Дни были длинными и теплыми, ночи прохладными, но короткими.

Узнав о невозможности выехать из поселка Топь по своей воле, Жора три дня пил, пока руки не стало скручивать, а сердце пропадать в аритмии. Еще два дня он обливался потом, выходя из астенического синдрома. За ним ухаживали все новые знакомые. Аринай и Таня Толстопопик не уставали благодарить за обретенных детей.

Придя в себя, Жора бродил по поселку, ходил за грибами, загорал на сопках. Жил он в комнате офицерского общежития, с отдельным туалетом и душем. Его бесплатно кормили и развлекали, предлагая любые книги, компьютерные игры и фильмы.

Жора свыкся с мыслью о жизни в поселке. Но! Для полного счастья ему не хватало правильного количества женщин. Правильного – это когда женщин на десять процентов больше, чем мужчин. А в Топи соотношение было один к двадцати. Двадцать женщин на четыреста с лишним мужиков, и каждая мнила себя королевной.

Неумолимая жизненная практика показывала, что через полгода воздержания двадцатипятилетний прапорщик начинал смотреть на любую женщину до пятидесяти лет с позиции гормонального вектора.

Жора поселковым женщинам нравился, но каждая была «закреплена» за кем-то из офицеров и менять стабильность отношений на обаятельного «вруна, хохотуна и болтуна» не желала.

А еще Жора стал скучать без работы. Это было новое, необычное чувство. В Москве он его ни разу не испытывал, а тут – на тебе, прорвало. У всех, буквально у всех были общие интересы. Обсуждались ЧП, сплетни, конфликты, а он, веселый и компанейский, оказался за бортом. Захотелось в гущу событий, в коллектив.

С работой Жору выручил случай. При пересчете очередного поступления одноразового постельного белья начальнику административно-хозяйственного отела Якову Игоревичу доложили о пересортице. Вместо белых прямоугольных простыней прислали квадратные скатерти в сиреневый цветочек. На пятьдесят сантиметров короче требуемого размера и на тридцать шесть штук меньше. Хотя по сумме заказ сходился.

В момент выяснения математическо-бухгалтерской несуразицы на глаза Якову попался Жорик, который от скуки подыскивал на складе новые занавески на окна.

– Слышь, балагур! Что бы ты сделал в данном случае?

Жора развел руками с двумя комплектами турецких штор, прикидываясь простачком:

– Так не молоко же просроченное. Обменял бы.

– А если они этот обмен затягивают на полгода и дешевле плюнуть на тридцать шесть комплектов?

– То есть как это? – Жора улыбался, «не понимая» сложности вопроса. – Вы крупные оптовые покупатели и рассчитываетесь в срок, так пусть у них голова болит, как с вами отношения не испортить.

– Не успеваю. – Яков с листами накладных в руках перешел от контейнера с одноразовым бельем к контейнеру с продовольствием, взял новые накладные. – Не успеваю доехать на склад этой гребаной фирмы и объяснить, кто кому нужен. А заместитель мой… – Яков посмотрел в сторону лейтенанта, сдерживающего пивную отрыжку, – занят вечным похмельем и выяснять отношения с неточными поставщиками стесняется, твою мать! А общее количество недокомплекта, насколько я помню, к концу года составило сто восемьдесят четыре упаковки. И это только по одной позиции. А какие простыни и салфетки они прислали нам в прошлом месяце? Купидончики с голыми жопками и надписью: «Возвращайся скорей, мой ангел!» Это для нашего контингента рабочих, где все под смертным приговором ходят!

– Дорогой Яков Игоревич… – Жора положил на полку шторки, встал за левым плечом начхозотдела и почти интимно шептал: – Пошлите меня в эту фирму, пожалуйста. Они нам не только задолженность вернут, они коньяк на каждый ваш день рождения присылать будут и благодарственные речи на лакированных открытках.

– Не слишком увлекся? – скептически-весело уточнил Яков и расписался в накладных. – Здесь порядок.

– Может, слегонца и приврал, – согласился Жора, семеня за Яковом. – Но вы меня все-таки пошлите. Положительный результат будет. Текст ругательного официального письма я сам составлю.

Через два часа Жора положил на стол начхозотдела письмо-требование с перечислением задолженностей и пересортицей за год.

– А может, найдем другую фирму? Я за два часа нашел в Интернете три другие, но могу еще поискать.

– Фирма-изготовитель, Жора, согласована. – Яков показал толстым пальцем в потолок. – Переоформление договора – дело геморройное.

– А фирма об этом знает? – Жора хлопал ресницами и жмурил глаза.

– Не должна…

– На понт возьмем.

Закинув в рот конфетку, Яков вытер пальцы о салфетку с голым купидончиком, подписал бумагу и поставил печать.

– Поезжай, Жора. Если получится, займешься всем направлением одноразового ассортимента. Заместителя я на сантехнику переведу, пусть с говном возится, алкаш хронический.

На складе фирмы в городе все должности, включая грузчиков, исполняли женщины. Все, кроме поста директора.

Начальствовал ставленник фирмы толстячок Михаил Иванович, присутствующий на работе только телом, но не мозгами.

Оценив обстановку, Жорик метнулся в продовольственный магазин и через полчаса пил с заместительницей директора чай с ликером. Скоро их компания пополнилась главной бухгалтершей Зоей, еще через пятнадцать минут двумя учетчицами.

Женщины, не стесняясь, жаловались на начальника, а узнав, что Жора теперь будет работать с ними постоянно, стали не просто кокетничать, а чуть ли не вылезать из халатов и деловых костюмов, в открытую предлагая себя на сегодняшний вечер и на всю оставшуюся жизнь.

Переночевал Жорик у главной бухгалтерши Зои, молодой женщины выдающихся деловых и теловых качеств. Утром она выглядела помолодевшей, но, сразу правильно оценив Жору, особых планов на будущее не строила.

Ближе к обеду Жора ввалился в кабинет директора склада и положил на стол письмо-требование и свою личную докладную записку с замеченными на складе нарушениями. Пункты докладной ему полночи диктовала Зоя, отвлекаясь на шампанское и сексуальные утехи.

Своей проникновенной манерой разговаривать Жора так напугал директора склада, что тот письменно обещал исправить совершенные ошибки в недельный срок.

– Пока верю, – сурово закончил разговор Жора и забрал расписку.

В поселок он ехал счастливый. Ему светило место небольшого, но начальника. У него была крохотная, но отдельная комната-квартирка и шесть вариантов любовниц. Особенно хороша Зоя. Жаркая, горластая, денежная, как раз каких он любит.

Но при всех преимуществах над ним довлело чувство обиды. Не его выбор – жить в поселке. Заставили. Несвобода заставляла мечтать и рваться в ту, прежнюю, совсем не счастливую жизнь.

И он вырвался. И тоже не по своей воле.

Черт его за х… дернул связаться с Галиной…

* * *

К восьми вечера у нас собралась половина больницы. Восемь больных и четыре человека обслуживающего персонала.

Славно погудели. После банкета, не виданного доселе в стенах вышеозначенного учреждения, медперсоналу осталось пять батонов хлеба, три палки сырокопченой колбасы, несколько пакетов сока и пара-тройка килограммов фруктов в ассортименте. Зато ни капли от последних семи литров кагора и ни грамма черной икры. Я больше налегала на печенку, принесенную Жорой, а Аня на кагор.

Неделя особо питательной диеты из чужой крови, физиологического раствора, глюкозы, черной икры и натуральных соков привела к тому, что мой организм замечательно очистился, и я стала выглядеть моложе. Только синяки на лице до конца не рассасывались.

Аня же ровно наоборот. Она менялась с каждым днем. Бледнела, усыхала и немного постарела, то есть стала выглядеть почти на свой возраст. Она даже двигаться стала как-то заторможенно, и еще изменился запах ее тела. К худшему.

Когда Аня вышла в туалет, я взяла спутниковый телефон подруги и, найдя имя Гена, нажала на «вызов». Мужской голос ответил тут же.

– Привет, Анечка.

– Это не Анечка, это Машенька. Гена, с Аней плохо. Она отдавала мне кровь после аварии, ну вы знаете, и того… Плохо ей. Выглядит отвра-а-атительно. Говорит, ей в Зону нужно возвратиться.

Я заревела в голос.

– Не реви. – Голос устало вздохнул. – Правильно. Без радиации она могла протянуть только год. Ты сможешь посадить ее завтра на самолет или маму ее попросить?

– Зачем маму? – Я обиделась. – Аня мне жизнь спасла, а в аэропорт ее мама повезет? Смешно.

– Если смешно, тогда все нормально. – В трубке телефона было слышно, как Гена закуривает. – Самолет завтра в двенадцать дня. А в своем городе мы ее прямо в аэропорту как королеву встретим.

В половине двенадцатого ночи Валентина, смахнув с усиков красные капли вина, объявила:

– Прикрываем лавочку, нам завтра работать. Эх, Машка, не было у нас таких пациентов. И не будет. Знаешь, какой контингент в деревенской больнице? Старушки с застуженными придатками, мужики с простатитами, у молодняка или чирьи на лице, или переломы по пьянке. Устала я вправлять грыжи и геморрои жутко пахнущим старикам. Надоело ассистировать при абортах. Неужели есть другая жизнь?

– Нет, нет никакой другой жизни, – отозвалась сонная Аня. – Жизнь такая, какой ты ее видишь. Хочешь быть счастливой – будь ею. Ты сама выбрала свою специальность. Или терпи, или уходи.

Вскочила дежурная врач Антонина Георгиевна:

– Мы и терпим. Так, быстренько все убираем, а то Аня засыпает.

Аня лежала на кровати с закрытыми глазами. Я присмотрелась к ее лицу. Под глазами проявились черточки морщинок, на щеке – шелушащееся пятно.

Выходит, Нина была права, выстирав мои вещи, измазанные кровью после аварии. Завтра, не дожидаясь приезда Толи, я отвезу Аню в аэропорт.

Ночью плохо спалось, и, услышав ворочанье с боку на бок на скрипучей больничной кровати, я встала и тихо присела к Анне. Ее взгляд был взглядом совершенно больного человека.