14

12 июня 2001 года

Первый заместитель

Мюриэл Уинн, первый заместитель прокурора округа Киндл, сидела за письменным столом, перебирая бумаги. На этой должности она обнаружила в себе организованность, которая в прежние годы никак не проявлялась. Стенной шкаф в ее спальне и списки необходимых покупок по-прежнему отличались беспорядком, но на работе все было в лучшем виде. Письменный стол длиной почти восемь футов был распланирован с четкостью военной базы. Бастионы бумаг — материалы обвинения, памятные листки, официальные письма — с выровненными краями расположились на равном расстоянии друг от друга. Корреспонденция, касавшаяся кампании по выборам окружного прокурора в будущем году, была надежно изолирована в дальнем левом углу — Мюриэл собиралась взять ее после работы домой и просмотреть там.

Раздался звонок, и на экране компьютера вспыхнуло сообщение: «12.02. Лейтенант Старчек прибыл для участия в судебном разбирательстве». Мюриэл встретила Ларри в просторном холле перед кабинетом, где шестеро помощников бегали от стола к столу, а посетители ждали по другую сторону загородки из красного дерева. Напротив находился кабинет прокурора. Нед Холси, начальник Мюриэл в течение последних десяти лет, готов был уступить его ей в будущем году, как только избиратели скажут да.

К судебному заседанию Ларри надел элегантный галстук и дорогую спортивную куртку. Он всегда любил хорошую одежду. Правда, теперь она сидела на нем не так хорошо, как раньше. Он располнел и одряб, сохранившиеся блестящие седеющие волосы были старательно причесаны. Но сохранил горделивую осанку, которая дается сознанием собственной значимости. При виде Мюриэл Ларри широко улыбнулся, и она ощутила его веселую, приятно щекочущую радость, что жизнь идет спокойно, что все ее опасности минуют тебя.

— Привет, — сказала она.

— Привет, — ответил Ларри.

Мюриэл предложила остановиться по пути в суд, пообедать.

— Я подумала, что есть смысл перекусить и поговорить об этом нелепом разбирательстве.

— Годится, — ответил Ларри.

Услышав словечко из лексикона его сыновей, Мюриэл улыбнулась и спросила:

— Как поживают твои ребята?

— Разве они мои сыновья? Я думаю, они отродья сатаны. — В бумажнике у него лежали их фотографии. Майклу было двадцать лет, он учился на предпоследнем курсе в Мичиганском университете. Даррелл был героем школы, как отец и брат, хотя играл в европейский футбол, а не американский. Ларри сказал, что в колледже стипендия Дарреллу обеспечена как спортсмену.

— Если только я раньше его не убью, — добавил он. — Отношения у нас не ладятся. Мои родители еще живы и наблюдают за нами, прямо как в старых фильмах на семейные темы. Им это кажется смешным.

Мюриэл зашла с ним в кабинет, чтобы показать фотографии Тео, первого внука Толмиджа. Хотя ему шел только четвертый год, уже было видно, что он пошел в деда: был крупным, крепко сложенным. Для Мюриэл этот милый мальчик был самым дорогим существом на свете.

— А своих детей у вас с Толмиджем не было, так ведь?

На этот вопрос ей было неприятнее всего отвечать, но Ларри явно хотел только подтверждения того, что ему было известно.

— Не получилось, — ответила она.

Когда они спускались в лифте, Ларри попросил ее объяснить сегодняшнее разбирательство.

— Рейвен внес предложение допросить под присягой человека по имени Эрно Эрдаи, которого ты предположительно знал.

— Я знал его.

— Так вот, Артур хочет вести допрос в присутствии судьи, чтобы судья мог сделать заключение о достоверности его показаний. Потому что, если дело затянется, Эрно уже не будет на свете. Он умирает от рака.

— Умирает? Черт возьми, плохо же ему пришлось в последние годы. Знаешь эту историю?

Как глава отдела обвинений в насильственных преступлениях, Мюриэл наблюдала за ходом дела Эрдаи четыре года назад. Бывший курсант полицейской академии. Служащий компании «Транснэшнл». Добропорядочный гражданин, постоянно ходивший в бар, где собирались полицейские. Адвокатом Эрно был Мел Тули, он всеми силами добивался условного приговора, даже склонил адвоката потерпевшего, Джексона Эйрза, сказать, что возражений у него нет. Но она не могла согласиться на условный срок для человека только потому, что он жил в лощеном пригороде. В городе сажали по двадцать негров в неделю за то, что они пускали в ход огнестрельное оружие. Эрно должен был оказаться в тюрьме.

— Кстати, сколько Артуру лет? — спросил Ларри.

— Все еще трудится в поте лица. Молодчина.

— Я любил предоставлять дела Артуру. Знаешь, он был не блестящим, но упорным. Доводил дело до конца.

— Вот этим он сейчас и занимается. Доводит дело до конца. Был очень недоволен, когда апелляционный суд навязал ему это дело, но все нажимает новые кнопки. На этой неделе он говорил, что Эрдаи — решающий свидетель.

— Ну да, решающий, — сказал Старчек. — Что он может решать?

— Вот именно. — Мюриэл улыбнулась. — Ларри, тебе придется кое-что объяснить. В ходатайстве сказано, что Эрно пытался обратить твое внимание на доказательство невиновности Гэндолфа, которое ты утаивал.

— Терпеть не могу давать объяснения, — сказал Ларри и тут же объявил все это ерундой. — Эрно прислал мне несколько писем из тюрьмы, как и половине полицейских, просил о помощи. Что я, черт возьми, мог сделать? Отправить открытку с выражением соболезнования? Насколько я понимаю, Эрно переметнулся там на другую сторону. У него есть какая-то цель, так ведь?

— Должно быть. На прошлой неделе я хотела поговорить с ним, он отказался. В администрации Редьярда понятия не имеют, что у него на уме.

За несколько домов до здания суда Мюриэл остановилась у ресторана «Бао Дин».

— Еще ешь китайские блюда? — спросила она.

— Конечно. Только не очень острые.

Ресторан был старого типа, с бамбуковой занавеской при входе, пластиковыми столами, устоявшимися запахами орехового масла и пряных чужеземных специй. Мюриэл всегда с подозрением относилась к тому, что считалось на кухне мясом, и заказывала овощные блюда. Владелец ресторана, Ллойд By, тепло приветствовал ее как постоянную посетительницу и влиятельную особу. Она представила ему Ларри.

При тех утверждениях, которые содержались в ходатайстве, Мюриэл ничего не оставалось, как пригласить Ларри на разбирательство, хотя они уже почти десять лет ни разу не проводили вместе больше десяти минут. Бывая по делам в офисе, он иногда заглядывал к ней. Несколько минут они расспрашивали друг друга о жизни, разговаривали о детях, полиции, прокуратуре. Много смеялись. Когда Ларри уходил, Мюриэл обычно считала, что напрасно болтала с ним. Дело заключалось не в нем самом — Ларри нынешний был гораздо менее грубым, чем тот человек, с которым она познакомилась на юридическом факультете семнадцать лет назад. Но он воплощал собой прошлое, о котором она стыдливо старалась забыть. Напоминание о молодой, уже не существующей Мюриэл — более подлой, взбалмошной, несчастной.

Однако сегодня Ларри ей был нужен. Детективы не забывают подробностей дел. Кэрол Кини, инспектор прокуратуры, контролирующая дела, по которым близилось исполнение смертного приговора, не нашла в досье никакого упоминания об Эрдаи, но Ларри быстро напомнил ей о его племяннике. Эрно вывел на Коллинза, Коллинз на Шланга. Мюриэл не знала, что от Эрдаи и потянулась ниточка расследования. Закрыв глаза, она попыталась вспомнить что-нибудь, однако ничего не шло в голову. Она подалась вперед.

— Ларри, по старой памяти. Между нами, девочками. Нам есть о чем беспокоиться? Ты хоть как-то представляешь, что они задумали?

— Имеешь в виду что-то известное Эрно?

— Что они могут оспаривать?

— Мюриэл, ты не маленькая, — ответил Старчек, приближаясь к черте, существование которой редко признавалось. Существует уличная правда и судебная правда. Хороший полицейский вроде Ларри легко может превратить одну в другую.

— Какое доказательство невиновности Гэндолфа я предположительно утаил? — спросил Ларри.

— Артур не сказал, и нам не удалось выяснить. Я отправила Кэрол в суд, когда поступило ходатайство, она чем-то вывела из себя судью, и он ничего ей не сказал.

Старчек тяжело вздохнул.

— Ларри, ты знаешь эти дела. Харлоу из тех, кто считает, что назначенный адвокат заслуживает всяческих поблажек, особенно в деле, по которому вынесен смертный приговор. И видимо, он симпатизирует Артуру. Их фирма выполняет много работы для федерального суда.

— Замечательно, — сказал Ларри. — Федеральный суд — что-то вроде престижного клуба. Все негромко разговаривают и одаривают друг друга улыбками, потому что они не бедные крестьяне.

Мюриэл снова засмеялась. Она забыла уже, каким Ларри может быть метким и остроумным. Как первый заместитель прокурора и вероятный кандидат на прокурорское место, она встречала любезное к себе отношение в тех редких случаях, когда появлялась в судебных залах штата. Судьи Высшего суда избираются, это означало, что большинство их рано или поздно окажется вместе с ней в одном избирательном списке. Однако федеральный суд представлял собой иную вселенную, судьи там назначались пожизненно. Мюриэл за все время работы в прокуратуре почти не бывала там и относилась к федеральной судебной системе так же, как Ларри.

— Лар, я думаю, Харлоу просто дает Рейвену возможность попытать удачи. Но он ничего не добьется.

Ларри с успокоенным видом кивнул. Еще в университете он первым поверил в ее юридические способности. Для него ее слово в том, что касалось закона, всегда было истиной.

— Значит, мне не придется сидеть вместе с Эрно? — спросил он. — Я надеялся как-то вывернуться из этого дела.

— Ты никогда не бросишь своей работы.

— Ошибаешься. Мюриэл, я подал пенсионные документы. В ноябре мне стукнет пятьдесят пять, и с первого января две тысячи второго года я больше не служу в полиции. Люди всегда будут убивать друг друга. Я это хорошо знаю. Кроме того, в будущем году хотят назначить нового начальника отдела, им буду либо я, что нелепо, либо кто-то другой, что еще нелепее. Я свое отслужил. И знаешь, на реконструкции домов у меня работают уже шестеро. В пятьдесят четыре человек стар для двух работ.

— Шестеро?

— В прошлом году мы продали восемь домов.

— Отлично, Ларри. Ты богач.

— Не такой, как вы с Толмиджем, но не жалуюсь. Я обеспечен гораздо лучше, чем ожидали мои родственники. И кроме того, играю на бирже. Собственный капитал у меня неплохой, но я пользуюсь кредитами. До сих пор.

Он улыбнулся, словно несколько удивлялся тому, что употребляет такие слова. Потом спросил, как живется ей.

— Хорошо, — ответила Мюриэл и этим ограничилась. Хорошего было мало в той типично женской спешке, которая начиналась с рассвета. Беспокойством, что у нее до всего не дойдут руки. Ничто не приносило полного удовлетворения — ни работа, ни брак, ни даже то, что у нее появились приемные дети. Однако в жизни она имела многое — замечательную профессию, деньги, чудесного маленького мальчика. Она сосредоточивалась на этом и закрывала глаза на неприятности.

— Как твоя семейная жизнь? — спросил Старчек.

Мюриэл рассмеялась.

— Ларри, взрослые люди не спрашивают об этом друг у друга.

— Почему?

— Хорошо. А как твоя? Ты ведь так и не ушел от жены. Подписал с Нэнси мирный договор?

— Сама знаешь эти дела, — ответил Ларри. — Ты отказала мне, а все остальные меня не привлекали. — Фраза была грустной, но он улыбался. — Нет, у нас все путем. Нэнси хорошая. Замечательная. Что можно сказать о женщине, которая усыновляет твоих детей? Ничего плохого. Жизнь несовершенна, так ведь?

— Безусловно.

— Знаешь, я все больше и больше думаю о своих дедушке с бабушкой. Вот мой дед по матери. Когда ему было шестнадцать, родители отдали его в учение колесному мастеру — у этих людей всегда есть работа — и сосватали ему невесту. Он впервые увидел мою бабушку за три дня до свадьбы. И они шестьдесят пять лет жили душа в душу. Ни разу в жизни не ссорились. Только представь себе.

Говоря, Ларри вертел крышку маленького алюминиевого чайника. Слушая, Мюриэл чувствовала себя удивительно легко. Оказывается, в жизни есть неразрывные узы. И одна из них — общая постель. Во всяком случае, для нее. И видимо, для большинства людей. С Ларри она будет как-то связана до конца жизни.

— Ладно, теперь твоя очередь, — сказал он. — Трудно тебе? Я смотрю на Толмиджа, когда вижу его в телевизоре, и, честно говоря, думаю, выносить такого нелегко.

— Для того чтобы жить с Толмиджем, требуются в основном чувство юмора и черное платье. — Мюриэл рассмеялась своим словам, но ей не давала покоя невысказанная мысль.

Все эти годы она думала, что никак не выдержала бы в отличие от других чего-то менее значительного. Нормального. Обыденного. Среднего. Эти слова до сих пор вызывали у нее страх.

— Ларри, Толмидж есть Толмидж. С ним я словно бы еду в колеснице бога Солнца. Всегда ощущаю тепло.

Ее муж жил в золотом веке Америки, три-четыре раза в неделю летал куда-нибудь на самолете. Клиенты у него были по всему миру, в их число входило несколько правительств. Дом для Толмиджа представлял собой место, где он, блестящая знаменитость, мог спокойно проявлять свою удивительно мрачную сущность. Толмидж засиживался допоздна, потягивал виски, предавался унылым размышлениям и зализывал раны, которых не ощутил в пылу воодушевления на поле битвы. Хотя большей частью он бывал опьянен громадностью своих успехов, в мрачном настроении считан, что мир осыпает его милостями для того, чтобы унизить. Показать, что он вовсе их не достоин. В конце концов Мюриэл приходилось его утешать.

— Я пользуюсь уважением Толмиджа, — сказала Мюриэл. — Для меня это много значит. Мы прислушиваемся друг к другу. Советуемся. Проводим много времени в разговорах. Это приятно.

— Брак титанов, — сказал Старчек. — Великие адвокат и прокурор.

Мюриэл все еще раздражало, что честолюбивой женщине гораздо легче пробиться наверх, если она состоит в браке с честолюбивым мужчиной. Видимо, она поняла это, только когда вышла за Толмиджа.

— Ларри, меня еще никто не избрал.

— Проиграть выборы ты не можешь. Кто, черт возьми, станет соперничать с тобой? Все правоохранители на твоей стороне. У тебя есть женское обаяние, я уж не говорю о всех приятелях Толмиджа с раскрытыми чековыми книжками. Газеты пишут, что до выхода на пенсию ты можешь стать сенатором.

Сенатором, мэром. Мюриэл читала и то, и другое. Понимая необоснованность этих домыслов, она рассматривала их как глупую насмешку.

— Ларри, я хочу получить эту должность. И честно говоря, выдвинула свою кандидатуру потому, что не вижу серьезных препятствий. Нед поддерживает меня. Толмидж будет руководить кампанией. И все-таки я часто задумываюсь, во что превращаюсь.

— В главу прокуратуры. Это всегда было твоей мечтой.

— Не знаю, Ларри. — Она заколебалась, пытаясь понять, куда несет ее этот порыв, потом сдалась, как всегда, в разговоре с этим человеком. — Даже еще год назад я надеялась, что придется как следует подумать, выдвигать свою кандидатуру или нет. Но теперь окончательно выяснилось, что я никогда не забеременею. Вот что было моей главной целью. Я столько знаю о плодовитости...

Мюриэл умолкла. Она никогда в жизни себя не жалела, но воспоминания о годах обследований, лечения, спринцевания, счета часов, дней, измерения температуры, нескончаемых надежд иногда грозили сломить ее. В юности ей никогда не приходило в голову, куда заведет желание прославиться. Но крепкая детская клятва оставить по себе след в вечности привела по воле природы к мучительному стремлению повториться в детях. Растить их, кормить, воспитывать, любить. Никакие желания из тех, что испытывала в жизни — томление плоти, голод, даже честолюбие, — не могли сравниться с этой потребностью, возникшей у Мюриэл после замужества. Казалось, ее сердце приводилось в движение громадным колесом и было раздавлено им. Она жила без сердца, в скорби, которая продлится до конца дней.

Ларри слушал с участием, глядя голубыми глазами в одну точку. Наконец он сказал:

— Мюриэл, в общем, отдаю свой голос тебе. Я хочу, чтобы ты стала прокурором. Знаешь, для меня важно, чтобы ты добилась, чего хочешь.

Выражение его лица было решительным. Мюриэл приятно было обнаружить, что он остался столь преданным другом.

Они заспорили о том, кому платить за обед. Ларри настоял, что ему. Напомнил ей, что, по ее выражению, он богач. Потом пошли сквозь толпу многочисленных в обеденное время пешеходов к старому зданию федерального суда. Кентон Харлоу, председательствующий судья, предпочел заслушать показания сам, не передавая дело кому-то из мировых судей. Процедурное положение этого дела было странным, побочным результатом недавних стараний конгресса ограничить бесконечный поток апелляций по смертным приговорам. Апелляционный суд, никогда не заслушивавший показаний, тем не менее сохранял за собой право решать, продолжать ли данное дело. Эта функция традиционно сохранялась за судьями федерального суда. Никто из тех, с кем разговаривала Мюриэл, ни разу не присутствовал на подобном разбирательстве.

Председательствующий судья сидел во главе стола в так называемом Церемониальном зале. Из-за бурого мрамора зал можно было принять за храм. Но внимание Мюриэл вскоре привлекло нечто другое. В первом ряду ореховых кресел с красной обивкой сидели представители прессы, не только постоянно осаждавшие суд газетчики, но и несколько телерепортеров. Стенли Розенберг с пятого канала, Джилл Джонс, еще кое-кто и двое художников. Собраться они могли только в том случае, если Артур посулил им сенсационный материал.

Обозревая эту угрозу, Мюриэл схватила Ларри за руку и, чтобы он понял серьезность положения, прошептала на ухо слово, знакомое ему по Вьетнаму:

— Передовая.

15

12 июня 2001 года

Показания Эрдаи

— Назовите, пожалуйста, свое имя и продиктуйте по буквам фамилию для протокола.

— Эрно Эрдаи, — сказал он и назвал поочередно каждую букву.

Судья Харлоу повторил фамилию Эрно, дабы убедиться, что верно расслышал:

— Эйр-дай?

«Это в духе Харлоу, — подумал Артур. — Быть с каждым учтивым, произносить фамилию правильно, даже хотя знает, что на руках у Эрно кровь пятерых людей, четверо из них погибли».

Судью Кентона Харлоу часто называли Дровосеком, как Линкольна. Он был худощавым, ростом почти шесть футов четыре дюйма, с бородкой клинышком и крупными, впечатляющими чертами лица. У него были ясный стиль и восторженная преданность идеалам конституции. Но сравнение с Линкольном вряд ли возникло случайно. На протяжении всей взрослой жизни Харлоу Линкольн служил ему образцом. Кабинет судьи украшали всевозможные линкольновские сувениры, от первых изданий его биографии, написанной Карлом Сэндбергом, до многочисленных бюстов, масок и бронзовых статуэток Честного Эйба во всех возрастах. Как юрист, преподаватель, известный знаток конституции и помощник министра юстиции, ведавший отделом гражданских прав в администрации Картера, Харлоу придерживался убеждения, которое приписывал Линкольну, — веры в закон как в вершину гуманизма.

Рейвен вел предварительный допрос Эрно. С тех пор как Артур видел его в тюрьме три недели назад, Эрдаи исхудал еще больше, легкое его начинало отказывать. Судебные приставы прикатили на свидетельское место кислородный баллон, от него тянулись трубки, вставленные Эрно в нос. Несмотря на это, Эрно казался в хорошем расположении духа. Он настоял на том, чтобы надеть костюм, хотя Артур сказал, что в этом нет необходимости.

— Ваша честь, для протокола.

Сидевшая за столом обвинителей Мюриэл поднялась, чтобы возобновить возражения против разбирательства. Артур звонил ей раз десять по поводу дела Ромми, но не видел ее в глаза уже несколько лет. Она заметно постарела. «Худощавые всегда кажутся быстро старящимися», — подумал Артур. В ее густых черных волосах появилась седина, но лицо было покрыто слоем косметики, это дань не столько возрасту, сколько тому факту, что ее часто фотографировали.

Артур и Мюриэл занимали в прокуратуре одинаковые должности, он дорожил добрыми отношениями с ней, как и почти со всеми бывшими коллегами. Его огорчало, что теперь она будет смотреть на него, как все обвинители на большинство адвокатов. Видеть в нем порядочного человека, душу которого высосали те вампиры, которых он защищал. Однако долг перед Ромми не оставлял ему выбора. Он не мог сказать Мюриэл о готовящемся слушании без риска, что она потребует отсрочки для проверки утверждений Эрдаи. В надежде, что Эрно в связи с ухудшением здоровья не сможет давать показания. Или даже что в тюрьме его заставят отказаться от них.

С напористостью, которая всегда казалась Артуру отчасти вызванной ее небольшим ростом, Мюриэл доказывала Харлоу, что Гэндолф исчерпал все предоставленные законом возможности избежать смертной казни.

— Стало быть, вы считаете, мисс Уинн, — спросил судья, — что даже если полиции были известны факты, доказывающие невиновность мистера Гэндолфа, то по конституции — нашей конституции, федеральной, — эти слова он произнес не без коварства, намекая на то, что штат живет по юридическому эквиваленту закона джунглей, — мне уже поздно рассматривать их?

— Я считаю, что таков закон, — ответила Мюриэл.

— Ну что ж, если вы правы, — сказал судья, — то вам нечего терять, выслушивая то, что может сказать мистер Эрдаи.

Харлоу, несомненно, лучший юрист в судебном зале, добродушно улыбнулся. Предложил Мюриэл сесть и разрешил Артуру задать очередной вопрос.

Артур спросил о нынешнем местопребывании свидетеля.

— Меня содержат в лазарете редьярской тюрьмы штата, — ответил Эрно.

— По какой причине вы находитесь там?

— У меня плоскоклеточный рак легкого в четвертой стадии. — Эрно взглянул на судью. — Мне осталось жить около трех месяцев.

— Прискорбно слышать, мистер Эрдаи, — сказал Харлоу. По привычке судья редко поднимал взгляд от своих бумаг и даже в эту минуту выражения сочувствия не изменил своему обыкновению. Артур вел несколько дел о серьезных преступлениях в его зале, и судья всегда выражал одобрение скромной манере держаться и старательности Рейвена. Артур же высоко чтил Харлоу, по учебникам которого учился. Судья был замечательным человеком. Правда, с ним иногда приходилось трудно. Он мог быть капризным, даже вспыльчивым. Харлоу был либералом старого закала, росшим во время Великой депрессии[9], и видел в каждом, кто не разделял его демократического коммунализма, неблагодарного или жадного ребенка. Он уже много лет вел борьбу с консервативными апелляционными судами, огорчался их частыми отменами судебных решений и постоянно старался перехитрить их. Артур воспользовался этим соперничеством в интересах Гэндолфа. Харлоу не делал секрета из своего возмущения новым законодательством, которое давало право апелляционным судам, а не судьям его уровня право прекращать успешные слушания по процедуре «Хабеас корпус» в связи со смертными приговорами. В результате он ухватился за предложение Артура оценить достоверность показаний Эрно, так как, по традиции, апелляционный суд не мог не принимать во внимание установленных им фактов. В сущности, это возвращало Харлоу большую меру власти решать, продолжать ли разбирательство дела.

— Были ли вы осуждены за какое-то преступление, сэр? — спросил Артур у Эрдаи.

— Да. Четыре года назад я поссорился в баре с человеком, которого однажды допрашивал, и кончилось тем, что выстрелил ему в спину. Он сам сперва угрожал мне пистолетом, но мне в него стрелять не стоило. К счастью, он остался жив, но я признал себя виновным в нанесении тяжких телесных повреждений и получил десять лет.

Эрно подносил к губам микрофон, напоминавший почерневшую семенную коробочку на стебле. Голос его был хриплым, иногда ему не хватало дыхания, что приводило к паузам. Когда Эрно говорил медленно, официальным тоном, его странный, журчащий акцент был слегка заметнее, чем в разговоре на его излюбленный манер в духе головореза из Кевани.

Артур продолжал выяснять прошлое Эрдаи, начал с его рождения в Венгрии и постепенно дошел до службы в «Транснэшнл». Харлоу старательно делал записи. Готовясь перейти к главному, Артур взглянул на сидевшую рядом Памелу, дабы убедиться, что она не упустила ничего из предварительных вопросов. Сиявшая от предвкушения Памела слегка покачала головой. Артуру даже стало ее чуть-чуть жаль. В первый год практики ей уготован такой триумф, равного которому у нее может никогда не быть. Возможно, после него она никогда не будет удовлетворена тем, чем бывают довольны другие адвокаты. Потом Артур понял, что то же самое можно отнести и к нему. Он с радостью сознавал, что следующий вопрос может изменить его жизнь. И произнес:

— Обратясь памятью к четвертому июля девяносто первого года, мистер Эрдаи, можете сказать нам, что вы сделали в предутренние часы?

Эрно поправил трубку в носу.

— Я убил Луизу Ремарди, Огастеса Леонидиса и Пола Джадсона.

Артур ожидал шума в зале, но вместо этого надолго воцарилась тишина. Перед Харлоу стоял компьютерный экран, на который передавались записи судебных репортеров, и он поднял взгляд, чтобы видеть, как пролетят по нему эти слова. Затем положил ручку и взялся за подбородок. Устремил из-под кустистых седеющих бровей взгляд на Артура. Иного выражения судья не мог себе позволить, но в пристальности его взгляда как будто сквозило восхищение. Представить такое свидетельство накануне казни — по мнению Харлоу, это было воплощением того, что символизирует профессия адвоката.

— Можете задавать очередной вопрос, — сказал судья Артуру.

Возможен был только один.

— Ромео Гэндолф играл какую-то роль в этих убийствах?

— Нет, — спокойно ответил Эрдаи.

— Он при них присутствовал?

— Нет.

— Содействовал в их подготовке?

— Нет.

— Помогал каким-нибудь образом впоследствии замести следы?

— Нет.

Для пущего впечатления Артур помолчал. В глубине зала наконец появилось движение, двое репортеров выбежали в коридор, где разрешалось пользоваться сотовыми телефонами. Артуру хотелось видеть реакцию Мюриэл, но, подумав, он решил, что это может быть истолковано как злорадство, и не стал смотреть в ее сторону.

— Мистер Эрдаи, — заговорил Артур, — прошу вас рассказать собственными словами о том, что случилось четвертого июля девяносто первого года, что предшествовало этому и что произошло в ресторане «Рай». Не спешите. Расскажите судье, как вам это помнится.

Ослабевший Эрно взялся за барьер и слегка повернулся в сторону Харлоу. Серый костюм его, слишком толстый для такой погоды, сидел мешком.