Европейское сообщество пытается теперь гармонизировать свои правила регулирования, налоги и социальные расходы, чтобы фирмы не принимали свои решения о расположении предприятий внутри Европейского сообщества в зависимости от регулирования или налогов. Но гармонизация налогов несет с собой неявную гармонизацию уровней расходов, поскольку общее налогообложение должно быть в принципе сходно. Постановления Маастрихтского договора о создании общей валюты усиливают это давление, требуя единообразия государственных бюджетов и долговой политики. В конечном счете национальные правительства должны в значительной степени потерять свою власть.

В глобальном рынке все давления направлены в сторону гармонизации вниз – наподобие того, как американские штаты конкурируют, побуждая фирмы размещать предприятия подих юрисдикцией посредством специальных налоговых льгот. Государства с правовым режимом, поощряющим низкие налоги, и слабым регулированием не испытывают давления в сторону изменений; напротив, государства с сильным регулированием и высокими налогами находятся под значительным давлением, заставляющим их меняться.

Мировое регулирование не готово еще заменить национальное регулирование. Нет согласия в том, кто должен регулировать, что должно регулироваться и каким образом должно производиться регулирование. О чем бы ни были соглашения, они имели бы мало смысла, потому что у кого-нибудь всегда могло бы возникнуть побуждение не принять этих согласованных способов регулирования. Если этот кто-нибудь не согласен, то соответствующий вид экономической деятельности просто переместится в его юрисдикцию и увеличит его экономический успех. Можно на теоретическом уровне признавать, что определенное регулирование помогло бы мировой экономике, но не принимать или не применять ее в своей юрисдикции, повышая тем самым доходы собственных граждан.

В наши дни многие будут утверждать, что международное давление в сторону ослабления регулирования и снижения налогов – это хорошее давление, а не плохое. Но не мешает помнить, что нынешняя система регулирования бизнеса большей частью возникла из двух явлений реального мира – эпохи «баронов-разбойников» второй половины девятнадцатого века и финансовых крахов эпохи «великой депрессии» 20-х и 30-х гг. Те, кто жил в те времена, видели нечто, что нужно было регулировать. Без регулирования мы тоже можем, пожалуй, увидеть нечто, что нужно регулировать.

Но эпоха национального экономического регулирования кончается, а эпоха глобального экономического регулирования еще не пришла. По крайней мере в течение какого-то времени капитализм подвергнется испытанию в условиях намного меньшего государственного регулирования.

С прибавлением к капитализму второго мира и после того, как значительная часть третьего мира решила участвовать в глобальной капиталистической игре, глобальная экономика стала и больше, и реальнее, чем когда-либо раньше, но для руководства этой экономикой нет никакой системы правил. Существующая система торговли – система ГАТТ – Бреттон-Вудс – была спроектирована для однополярного мира, какой был сразу же после Второй мировой войны, а не для нынешнего многополярного мира. Она должна быть пересмотрена в свете новых многополярных реальностей, включая региональные торговые

Сердцевину системы ГАТТ – Бреттон-Вудс составляет принцип так называемой НБН – наиболее благоприятствуемой нации. НБН означает, что каждая страна должна предоставить всем без исключения странам наилучшие условия, какие она предоставляет своему наиболее благоприятствуемому торговому партнеру -своей НБН. Но этого как раз никто не хочет делать. Германия не предоставляет Соединенным Штатам тех же условий, какие она предоставляет Франции. Франция входит в европейский Общий рынок, а Соединенные Штаты не входят. Соединенные Штаты не предоставляют Бразилии тех же условий, какие они предоставляют Мексике. Мексика входит в НАФТА, а Бразилия не входит. Клуб еще существует, но у клуба нет больше установленных принципов, говорящих ему, что надо делать.

С точки зрения легализма можно утверждать, что первоначальные правила ГАТТ, вероятно, допускают европейский Общий рынок, но не НАФТА. В этом договоре есть статья, разрешающая таможенные союзы, если конечной целью этих таможенных союзов является политическая интеграция. В этой перспективе европейский Общий рынок выглядит легальным, поскольку по крайней мере некоторые из его участников говорят о создании единой страны и они подписали договор о создании единой валюты. Но НАФТА ни в каком смысле не является легальной. Это просто зона свободной торговли, без каких-либо, -даже самых туманных, планов эвентуального политического объединения. Но даже если европейский Общий рынок легален с точки зрения этих правил, то он разрушает эти правила, поскольку сам он является столь большим исключением из НБН.

Система ГАТТ – Бреттон-Вудс также и в экономическом смысле подошла к концу. Почти десять лет ушло на переговоры последнего, уругвайского раунда, подписанного в Марракеше в 1994 г.; но если разобраться в том, о чем там договорились, то подписанный документ по существу пуст. Коммюнике для печати говорят о снижении тарифов на промышленные товары почти на 40%, но за этой статистикой стоит уменьшение с 4,7 до 3%. Различие между двумя столь малыми числами не составляет разницы для мировой торговли (21). Всемирный банк,МВФ и ГАТТ предсказывают, что соглашения, достигнутые в Женеве, поднимут мировой ВВП на 140 миллиардов долларов, то есть до 274 миллиардов долларов в 2002 г. (22). Это выглядит внушительно, пока не спрашивают, каков знаменатель. Мировой ВВП составляет около 30 000 миллиардов долларов. Даже максимальный прирост в 274 миллиарда, разложенный на девять лет, означает возрастание мирового ВВП несколько меньше, чем на один процент. Этот выигрыш столь мал, что помещается в пределах ошибки округления – никто никогда не узнает, действительно ли он был.

Приятно или даже важно, что правительства мира смогли поставить свои подписи на куске бумаги, но на этом куске бумаги ничего нет. Снижение тарифов и уменьшение квот (чем занимаются раунды торговых переговоров) попросту дошли до точки, когда прибыли начали убывать. Осталось уже немного квот и тарифов, которые можно сократить. Между тем есть масса реальных дел, ждущих решения. Надо выработать новую систему торговых правил, регулирующих поведение региональных блоков.Что им дозволено делать друг с другом и что не дозволено? Но непонятно, каким образом эти правила могут быть написаны и приводиться в действие. Кто будет управлять системой в многополярном мире без доминирующего экономического фокуса? Кто будет гарантом денежного рынка – какой заимодавец остановит финансовую панику и бегство капиталов

и тем самым не допустит крушения системы? Кто создаст открытые, легко доступные рынки странам, желающим развиваться?

Если оставшийся третий мир или второй мир будет развиваться, используя рыночные стратегии, то оставшийся богатый мир должен будет расширить свой импорт. Но почему они вдруг захотят это делать? Франция – четвертая по величине экономика в мире, но в ее импорте из третьего мира первое место занимают бананы. Она не покупает таких фабричных изделий третьего мира, как ткани. Япония также заперта для промышленных изделий третьего мира, как и для американских. Соединенные Штаты, имеющие теперь лишь 23% мирового ВВП, не могут больше быть экспортным рынком для всех желающих развиваться. Если же нынешние бедные должны стать богатыми, торгуя друг с другом (то есть продавая свои продукты другим бедным), то они разбогатеют очень не скоро – если это им удастся вообще.

В развитом мире центральное место займет проблема защиты культуры. Американская печать нередко насмехается над усилиями французов защитить французскую культуру – исключением английских слов из французского языка, борьбой за ограничение импорта американских фильмов и телевизионных программ и попытками остановить распространение сети «Интернет» как электронного орудия английского языка. Можно выставить на смех что угодно. Но единственная действительно смешная сторона французской аргументации состоит в том, что Франция – четвертая страна в мире по своему экономическому значению и обладает уникальной культурой, уходящей в глубь столетий, которой ни в каком серьезном смысле не угрожает культура англосаксонских средств массовой информации. Малые страны, желающие сохранить свое культурное наследие, могут быть в самом деле серьезно озабочены. Можно справедливо утверждать, что зашита собственной культуры есть вопрос жизни и смерти для человеческих обществ (23). Этот вопрос был драматически поставлен Жаком Делором, в то время возглавлявшим европейский Общий рынок: "Я хотел бы просто спросить моих американских друзей: «Имеем ли мы право существовать? Имеем ли мы право сохранить наши традиции, наше наследие, наши языки?… Входит ли в защиту свободы усилие каждой страны использовать аудиовизуальную сферу, чтобы обеспечить защиту своей индивидуальности?» (24).

Но нелегко провести границу между экономикой и культурой. Восемьдесят процентов фильмов, показываемых в Европе, – американские фильмы; но только один процент фильмов, показываемых в Америке, – европейскиефильмы (25). В течение десятилетия французский рынок для французских фильмов сократился вдвое, и в 1994 г. все пять самых популярных фильмов, шедших во Франции, были американские (26). Несомненно, это культурное вторжение. Фильмы относятся к культуре, но именно они, а не самолеты, составляют важнейший американский экспортный продукт. Индустрия, развивающаяся на пересечении телевидения, телефонов, компьютеров и визуальных искусств, – это самая быстрорастущая индустрия в мире. Поскольку дело касается важнейшей для Америки экспортной индустрии и важнейшего в мире рынка, каким является Европа, Соединенные Штаты не могут позволить себе ограничиться 40 процентами европейского рынка, как это предлагает Франция. Если бы Америка согласилась на такое правило для Европы, то очень скоро каждая страна в мире завела бы подобное правило, и была бы разрушена крупнейшая в Америке индустрия. В конечном счете европейцы не приняли принудительного 40-процентного правила, но согласились разрешить отдельным странам ограничивать иностранные программы, если они этого пожелают.

Если такие аргументы законны, то их можно использовать для защиты едва ли не всего на свете. Например, американцы могли бы сказать, что автомобиль – это часть их национальной культуры (что вполне справедливо), и на этом культурном основании требовать недопущения японских и европейских автомобилей. Что такое профессиональный спорт – это культура или экономика? Во время матчей на Кубок мира, проходивших в Соединенных Штатах в 1994 г., я задал этот вопрос мистеру Бенгеману, министру промышленности европейского Общего рынка. Он утверждал, что футбол – это культура; но его помощник сказал, что футбол – это экономика. Истина в том, что он – то и другое, причем невозможно провести границу. Изобилие и электроника превратили культуру в крупнейший бизнес из всех.

Как бы ни провести границы и что бы ни захотели делать малые страны, по-видимому, уже невозможно ограничить импорт глобальной электронной культуры, в которой мы все живем: возврата к такому прошлому нет.Спутники и дешевые спутниковые тарелки находятся вне контроля правительств, и непонятно, как французское правительство могло бы помешать французам смотреть какие-нибудь программы, если им нравится их смотреть. Разве что оно занялось бы электронным глушением передач, чтобы таким образом помешать импортным программам проникнуть во Францию, как это делали в Советском Союзе во время «холодной войны», но одно уже упоминание об этой возможности свидетельствует об абсурдности таких затей.

Для развитого мираглавное – это продавать интеллектуальную собственность по возможно более высоким ценам. Для неразвитого мира главное – это покупать интеллектуальную собственность по возможно более низким ценам (а еще лучше – получать ее даром). Что же защищает права на интеллектуальную собственность? Свыше 90% видеофильмов, компакт-дисков и компьютерных программ, используемых в Китае, получены пиратским путем. Американские компании теряют миллиарды. Но если кто-нибудь хочет войти в первый мир, он непременно станет копировать его изделия. Вспомните, как в Америке копировали текстильные фабрики англичан.

В мире интеллектуальных отраслей промышленности должны быть эффективные стимулы для развития новых идей. Патенты и авторские права всегда испытывают внутреннее напряжение между максимизацией стимулов к изобретению, требующей очень длительных, строго проводимых монопольных прав, и стимулами к распространению знания, требующими легкого и бесплатного копирования. То и другое необходимо, чтобы максимизировать национальный имировой ВВП.

Глобальная экономика поощряет свободный поиск. Почему страна должна платить за фундаментальные исследования и разработки, если ее фирмы могут использовать какие угодно новые технологии, развитые где угодно? Пусть платят другие налогоплательщики. Будь свободным искателем. Хитроумные правительства злоупотребляют своими ассигнованиями на НИР. Они все больше направляют их на развитие и все меньше на фундаментальные исследования, необходимые для создания новых рабочих мест и высоких заработков и, тем самым, для их собственного переизбрания. Но если все будут держаться такой стратегии и никто не будет инвестировать в НИР, то новые отрасли промышленности не разовьются. С точки зрения экономики можно было бы привести убедительный аргумент, что миру нужен глобальный научный фонд, наподобие Национального научного фонда США, который оплачивал бы фундаментальные исследования, а затраты на развитие должны быть предоставлены частным компаниям. Но обе части этого утверждения неприемлемы с политической стороны. Как будут распределены платежи и где эти исследования будут выполняться? Оба вопроса политически неразрешимы. Даже в Соединенных Штатах, с тех пор как «холодная война» завершилась и расходы на НИР мотивируются скорее экономическими, чем военными соображениями, преобладает нажим в пользу более равномерного распределения федеральных ассигнований на НИР между штатами, вместо направления их тем, кто может лучше провести исследования.

Проблема касается не только правительств. Большой проблемой становятся транснациональные фирмы. НИР в транснациональных компаниях имеют тенденцию сосредоточиваться в местах расположения национальных штаб-квартир (87% в 1991 г.), но большая часть рабочих мест получается там, где НИР используются (27). По мере того как фирмы будут все быстрее распространять на весь мир результаты НИР, правительства будут все менее склонны за них платить и будет возрастать ощущение, что национальные фирмы предают своих сограждан – прячут расходы на исследования в цены своих продуктов и используют их, чтобы повышать доход кого-то другого.

Мир нуждается в новой системе торговли, соответствующей нынешней многополярной действительности, системе, способной заняться нынешними проблемами культурного экспорта и прав на интеллектуальную собственность, но такой системы торговли нет. Теоретически эти новые правила должна разработать новая Всемирная торговая организация (ВТО), учрежденная в Марракеше, но это пустая организация, без лидерства и с процедурой голосования «одна страна – один голос», гарантирующей ее неспособность спроектировать новую систему. 'Любая международная организация со 117 членами, в которой Маврикий имеет такое же право голосования, как Соединенные Штаты или Китай, не может быть организацией, способной прийти к каким-либо полезным результатам (28). Уругвайскому раунду ГАТТ понадобились годы сверх объявленного срока, чтобы прийти к консенсусу по поводу в основном пустого соглашения. Сговориться о новых правилах будет куда труднее, а мир не может ждать их в течение десятилетий.

Глобальная экономика не будет ждать, пока случится надлежащая конференция. В отсутствие такой конференции правила нового мирового порядка как раз сейчас пишутся в Брюсселе. Общий рынок теперь крупнейший рынок мира, а правила мировой торговли всегда писали те, кто контролирует условия допуска на крупнейший в мире рынок. По этой причине Великобритания писала правила мировой торговли в девятнадцатом веке, а Соединенные Штаты – в двадцатом. Иллюстрацией этой новой реальности могут служить стандарты качества «ISO 9000», которых пытаются достичь все производители в мире. Чтобы продать на мировых рынках продукты высокой точности, вы должны иметь сертификат ISO 9000. ISO 9000 – это европейский стандарт, применяемый во всем мире. Если бы такой стандарт был двадцать лет назад, то он был бы составлен в Соединенных Штатах, а затем навязан всему остальному миру; теперь же он составлен в Европе, а затем навязан Соединенным Штатам.

Общий рынок будет писать правила мировой торговли, в частности, по той причине, что это теперь единственная в мире группа, занимающаяся этим бизнесом – то есть писанием правил. Он должен писать правила для стран, входящих в Европейское сообщество, и говорить не входящим, как они могут в него войти. Что бы он ни написал для этих аутсайдеров, те будут переписывать это как собственные правила для аутсайдеров, поскольку аутсайдеры, не входящие в Европейское сообщество, тем самым не входят в бизнес писания международных правил. В то время как торговая система ГАТТ – Бреттон-Вудс имеет ключевое значение, другие учреждения системы, возникшей после Второй мировой войны, – Международный валютный фонд (МВФ) и Всемирный банк барахтаются в поисках своей роли. МВФ первоначально был создан с целью креди-тования богатых промышленных стран для временногосбалансирования платежей, но в последние два десятилетия ни одна крупная промышленная страна не брала у него займов. За недостатком таких клиентов он стал заимодавцем-спасителем для стран третьего мира, но у него нет достаточных ресурсов, чтобы задержать бегство капиталов из таких стран, как Мексика. Его нынешние функции необходимы, но если бы надо было спроектировать учреждение для его нынешней роли, то никто не спроектировал бы учреждение вроде нынешнего МВФ. Рост мировых рынков капитала и их способность перемещать массивные потоки денег в страны третьего мира и из этих стран уже сами по себе означают, что МВФ должен получить совсем другую структуру и иметь в своем распоряжении намного больше денег (29).

Всемирный банк был спроектирован для финансирования общественной инфраструктуры. Третий мир все еще нуждается в построении общественного сектора инфраструктуры, чтобы мог эффективно действовать частный сектор, но общественный сектор инфраструктуры, часто эффективно занимающийся кредитованием, в концеконцов начинает поддерживать нечто иное, чем общественные инфраструктуры. Деньги взаимозаменимы. Если Всемирный банк финансирует хороший проект, то можно предположить, что страна, получившая его заем, предприняла бы это дело и без его помощи, так что заемВсемирного банка просто высвобождает ресурсы этой страны на что угодно. Тем самым Всемирный банк финансирует другие проекты, то есть второстепенные проекты с высокой вероятностью провала. В этом свете Всемирный банк имеет глупый вид. Чтобы такого не случалось, Всемирный банк должен финансировать лишь те проекты, которые отдельные страны без этого не стали бы предпринимать.

Поскольку до самого последнего времени многие люди в третьем мире верили в социализм, они тратили собственные ресурсы, освобожденные займом Всемирного банка, на предприятия, которые вряд ли понравились бы многим политикам и налогоплательщикам – особенно американским консервативным политикам; например, они часто поддерживали квазиобщественные корпорации, конкурировавшие с частными корпорациями. В ответ на подобную критику Всемирный банк имеет теперь отдел, финансирующий частный сектор. Но если кредиты предназначаются частному сектору, то зачем нужен банк, имеющий целью финансировать общественный сектор? Международные банки частного сектора с удовольствием финансировали бы в частном секторе любой хороший проект.

Опять-таки, подобно случаю с МВФ, у третьего мира есть реальные проблемы, нуждающиеся в помощи первого мира, но для этого понадобится спроектировать учреждения, которые вряд ли будут похожи на нынешний Всемирный банк.

Хотя еще не ведутся переговоры о глобальном общем рынке, весь мир по существу нуждается в такой же координации и гармонизации, какая теперь существует в Европейском сообществе. В Европе идеология движет экономику; в мире экономика движет идеологию. Но как бы ни были направлены силы, движение направляется к одной цели.

Чтобы глобальная экономика работала, нужна политика сотрудничества, но сотрудничество потребует отказа от значительной части национального суверенитета. Кейнсианский локомотив сотрудничества резко ограничивает свободу правительства независимо действовать в сфере экономики. Сообщество стран неизбежно должно коллективно согласовывать ставки процента и бюджетные балансы. Микроэкономические системы государственного регулирования должны гармонизироваться. После такого согласования они не могут быть изменены односторонним решением. Условия, необходимые для работы «сотрудничества», не такуж сильно отличаются от условий, необходимых для работы формального общего рынка.

Чтобы могла работать глобальная экономика, потребуется в значительной степени пожертвовать национальным суверенитетом, но представители и левых, и правых политических течений справедливо говорят, что это недемократично. Недемократично правление иностранцев или, что еще хуже, правление международных бюрократов. Такое правление могло бы быть демократичным лишь в случае, если бы было демократически избранное мировое правительство, но и левые, и правые первыми стали бы возражать против любого такого правительства.

Вследствие этого в течение некоторого периода времени мировая экономическая игра будет происходить в среде, где правила изменчивы – и не вполне известны. Даже когда они будут написаны и известны, неясно, кто будет проводить их в жизнь. В периоды кусочного равновесия уровень неуверенности чрезвычайно повышается.

* ГАТТ (GATT, General Agreement on Tariffs and Trade) – Генеральное соглашение о тарифах и торговле. – Прим, перев.

** Конституция 13 американских колоний (Articles of Confederation), принятая в 1781 году и замененная в 1789 году Конституцией Соединенных Штатов.

*** Lester С. Thurow. Head to Head: The Coming Economic Battle Among Japan, Europe and America. – Прим. перев.