Молодые бойцы ворчали. Им не нравилось, что Силыч гоняет в поле, заставляет работать лопатками, учит маскироваться. Они считали, что силы надо беречь для подвига. Они жаждали подвига, с завистью поглядывали на награды Петра. За тот тяжкий бой его наградили орденом Славы. Петр понимал их желание отличиться и немного жалел, как несмышленых ребятишек. Он знал цену солдатским наградам и давно уже понял, что война не игра, не подвиг одного, война - тяжкий, кровавый труд! Ненавистная работа, которую надо исполнять на совесть, если хочешь, чтобы Родина твоя была свободной и великой.
      Петр научился исполнять эту работу, он стал солдатом в самом высоком смысле этого слова. Он научился не задавать лишних вопросов, не произносить лишних слов. Он не завидовал чужим наградам и не кичился своими. Он научился думать только о том, как лучше ему, солдату, на своем месте ударить врага. Погибнуть на войне просто, победить - труднее. Он начал понимать неторопливую мудрость Яковлева, вспоминал его обкатанные окопным временем, родившиеся в огне афоризмы. И повторял их молодым бойцам. Те выслушивали и усмехались. Уж очень простыми казались они, эти фразы. Но Петр знал: пройдет немного времени и ребята познают их истинную цену и в свою очередь будут повторять молодым. Это - закон войны: накапливать и беречь опыт.
      Петр шагал по тылам своего полка, мимо сгоревших немецких танков, разбитых орудий, покореженных автомашин. По обеим сторонам дороги зеленела молодая травка, кое-где набухшие почки на кустах лопнули, проклюнулись листики, будто на кусты набросили легкую зеленую кисею. Весна! А пахнет соляркой, гарью, обожженным металлом. Дважды его останавливали патрули, проверяли документы. Третий патруль остановил на входе в деревушку, от которой остались целыми два дома. На развалинах других кое-где копошились жители с лопатами, ломами. Копали огороды, складывали в штабеля годные еще обгорелые доски, целые черепицы. Идя селом, не похожим на русские деревни, Петр впервые ощутил, что он уже не на своей земле, это - далекая Чехословакия! Вот куда ты дошел, Петр Лужин, куда принес освобождение!
      Неподалеку женщина тащила чугунный верх от плиты; верно тяжелый, потому что она волокла его по земле, оставляя глубокий черный след.
      Петр подошел, молча приподнял волочащийся край. Женщина улыбнулась, сказала:
      – Дякуем пекне!
      
 
      "Дякуем"… Совсем по-белорусски.
      Он помог дотащить чугунную плиту до сгоревшей хаты, приметил свежевырытую землянку - временное жилище. Успели уже!
      Потом пошел в штаб.
      Подполковника Боровского, который его вызывал, не оказалось на месте. Велели подождать.
      Молоденькая девушка в форме младшего лейтенанта, ладно подогнанной по тонкой, тщедушной фигурке, коротко стриженная, склонилась над столом, заваленным бумагами и письмами. Разбирала их, читала, шевеля губами, будто по слогам.
      Петру хотелось разыскать отца. Он где-то здесь, раз командует дивизионной разведкой. Пока не появился Боровский, можно бы и повидаться. С тех пор как они разговаривали в концентрационном лагере, Петр не видал его, хотя приветы получал и даже шоколад, которым по-братски поделился с товарищами.
      Петр кашлянул и поднялся со стула.
      – Товарищ младший лейтенант, разрешите обратиться?
      – Вы мне?
      – Так точно.
      Девушка смутилась.
      – Слушаю вас.
      – Вы не знаете случайно майора Лужина?… - Видя, что девушка пытается что-то вспомнить, он добавил: - Герой Советского Союза. Шрам у него на щеке.
      – Из разведки, - кивнула девушка. - Иногда заходит.
      – Разрешите мне его повидать, товарищ младший лейтенант.
      – Пожалуйста. Только я вам не начальник.
      – Вы - старшая по званию. Не положено уходить без разрешения. Разрешите идти?
      – Идите.
      Петр вышел из комнаты очень довольный собой.
      Под наскоро сколоченным навесом дымила походная кухня. Невдалеке за огородами виднелась госпитальная палатка, напомнившая Петру шатер шапито. Где-то призывно ржала лошадь. Петр подошел к повару, рябому немолодому бойцу в белой куртке и пилотке.
      – Друг, где тут разведчики? Мне майора Лужина.
      Повар покосился на него, помешивая большой деревянной лопаткой в котле.
      – Второй день не приходит. Видать, сытый. Или умотал куда по делам. У них сейчас самое дело.
      Ответ озадачил Петра и огорчил. Он хотел было спросить у повара, где располагаются разведчики, чтобы сходить самому, но в это время из-за госпитальной палатки показался подполковник Боровский. Петр узнал его сразу. Боровский шагал крупно прямо по перекопанной земле, помахивая полевой сумкой в такт шагам. Лицо его было хмуро.
      Петр повернулся и заспешил в штаб.
      При появлении Боровского младший лейтенант вскочила. И Петр встал, неторопливо, с достоинством.
      – Сидите, - подполковник бросил полевую сумку на стол…
      – Товарищ подполковник, рядовой Лужин…
      – Вижу, - прервал его Боровский. - Здравствуй! - Он оглядел Петра. - Воюешь?
      – Так точно, товарищ подполковник.
      – Садись. Командир дивизии разрешил отозвать тебя в мое распоряжение. У меня переводчика убили, лейтенанта. Из лесу пальнули - и наповал. Вот такие дела.
      – На фронте? - спросил Петр, понимая, что вопрос глупый.
      – У нас всюду фронт. Не только на передовой, - жестко сказал Боровский. - Мы чекисты! Знаешь, что такое чекисты?
      – Так точно.
      – Так что не думай, что тебя в санаторий отозвали. Обедал?
      – Никак нет.
      – Идем.
      Петр вышел из штаба вслед за подполковником. Тот шагал быстро, приходилось приноравливаться к его размашистому шагу. Подошли к кухне.
      – Кожин, обедать, - бросил на ходу Боровский и снял фуражку. - Садись, Лужин. Кожин у нас большой мастер по гречневой каше со свининой.
      – Сегодня пшенная, товарищ подполковник, - сказал Кожин, ставя на стол две тарелки пшенной каши с мясной подливкой. - Приятного аппетита.
      – Спасибо.
      Ели молча. Каша действительно оказалась вкусной. Потом Боровский сказал:
      – Отступая, фашисты оставляют в нашем тылу небольшие группы для разведки, для диверсий. - Он словно бы рассуждал сам с собой, но Петр понимал, что все это говорится для него, и слушал внимательно. - Мне нужен человек боевой и со знанием языка. Разве лучше тебя найду? И знакомые мы старые, - Боровский усмехнулся. - И орден у тебя боевой. И медаль "За отвагу". Вопросы есть?
      – Никак нет.
      – Тогда бери автомат, пару дисков, каску. Через полчаса двинемся.
      – А… - Петру очень хотелось спросить Боровского об отце, но в последний момент проглотил слова, готовые сорваться.
      Боровский смотрел на него выжидающе.
      – А… плащ-палатку брать, товарищ подполковник?
      – Возьми. Ночи прохладные, и дождь возможен.
 

5

 
      Корпус генерал-лейтенанта Зайцева, взломав оборону противника, погнал его перед собой. Немцы пытались цепляться за маленькие городки и поселки, свернуть в предгорья, ждали подкреплений. Знали, что к ним на помощь идут танки и самоходки, направляются стрелковые дивизии. Но дивизии не доходили. Они натыкались на взорванные мосты, на завалы в ущельях; их щипали и рассеивали партизанские отряды. А Красная Армия надвигалась неумолимо, неся свободу словакам и чехам.
      Десять суток с подполковником Боровским казались Петру сплошным недосмотренным сном. Они тряслись на "виллисе" по дорогам и бездорожью, лежали в засадах, вылавливали разрозненные группы немцев, допрашивали пленных, помогали местному населению избавляться от предателей. Не хватало времени для еды и сна.
      – Ничего, Лужин. Чуешь весну? Это мы принесли весну!
      Три десятка автоматчиков следовали за ними на грузовике. Брезентовый верх натягивали только в дождь. Но дождя почти не бывало. Деревья оделись в легкое кружево зелени. В деревнях висели сине-бело-красные и красные флаги, как в праздник. Да это и был праздник. Великий праздник освобождения.
      В одном селе увидели на площади толпу, возле кибитки с брезентовым верхом. Боровский приказал остановиться. Петр вышел вслед за ним из "виллиса".
      В толпе раздавались дружные взрывы смеха. Подошли поближе, их уважительно пропустили к кибитке. Над раздвинутым пестрым занавесом висела голубая доска с плачущей и смеющейся масками. А между масками надпись: "Boli sme a budeme!". А под ней меж раздвинутых пестрых занавесок, на маленькой сцене, трехглавый зеленый дракон, извергая из пастей дым, собирался съесть прекрасную принцессу.
      – Кукольный театр! - удивленно воскликнул Петр.
      – Тс-с-с… - Боровский приложил палец к губам, лицо у него стало детски наивным; воспаленными от бессонницы глазами он глядел на кукол и улыбался. Может быть, вспомнил свое далекое детство?
      А на сцене уже появились двое - пастух и маленький человечек в красном камзоле и красном колпаке с бубенчиками.
      – Отпусти принцесску! - закричал пастух и взмахнул мечом. Дракон выпустил из лап безжизненную принцессу, головы его зловеще зашевелились. И Петр увидел на них немецкие каски, маленькие, склеенные из бумаги.
      – Кто ты есть такой, - произнесла голова дракона утробным голосом, - чтобы приказывать мне - повелителю Германии, Чехии, Моравии и Словакии?
      – Я - пастух Бача. И земля эта - моя!
      – Испепелю! - завыл дракон.
      – Шеи коротки, - крикнул тоненьким голоском маленький человечек в красном и ткнул дракона маленьким мечом.
      – Так его, Гашпарко! - крикнул кто-то в толпе.
      Дракон изрыгнул пламя из пастей. Это было жуткое зрелище.
      Бача поднял меч и бесстрашно двинулся на дракона.
      Зрители замерли.
      Сверкнул меч, и одна голова покатилась по сцене.
      Две другие взвыли и потянулись к Баче.
      Гашпарко подскочил к ним сбоку, крикнул:
      – Вон Бачева жена идет с палкой!
      Головы дракона повернулись в ту сторону, куда показал человечек, сверкнул меч, и вторая голова покатилась.
      – Пощади меня, Бача! - взвыла оставшаяся голова. - Я тебе давать золота сколько захочешь, я тебе подарить кафтан на меху, я тебя женить на принцесске!
      – Свобода не продается! - громовым голосом ответил Бача, ударил мечом, и последняя голова дракона свалилась.
      Очнулась принцесска, потянулась, словно после сна.
      – Это ты меня спас? Ты убил дракона?
      – Мы, - сказал Бача, обнимая Гашпарко.
      – Спасибо вам, храбрецы!
      Бача повернулся к зрителям.
      – Мор го! Смерть фашизму! Свободу народам!
      Маленький пестрый занавес сдвинулся.
      Зрители дружно и весело зааплодировали. Из кибитки вышли артисты - тоненькая девушка, старик и парень. Держась за руки, они поклонились.
      Петр рванулся к ним.
      – Ты что? - перехватив его руку, спросил встревоженно Боровский.
      – Это… Это… - Петр смотрел на вышедшего кланяться парня.
      И Боровский посмотрел и увидел… второго Петра. От удивления он отпустил его руку.
      Петр выскочил из толпы к кибитке.
      – Павка!
      – Петька!
      Петр смотрел на брата, как завороженный, потом вдруг ударил его в грудь.
      – Ты что? - спросил Павел.
      – А ты что?
      Павел толкнул в грудь Петра, и тот упал. Но как-то очень удачно. На руки. Тотчас вскочил и бросился на Павла.
      От неожиданности люди вокруг шарахнулись, и образовалось пространство, где дрались парни. Упала пилотка. Сыпался град ударов. Павел отклонял туловище в стороны, потом внезапно схватил занесенную над ним руку и перебросил брата через себя!
      – Прекратить! - строго крикнул ничего не понимавший Боровский.
      Но Петр сунул голову между ног Павла, резко выпрямился. И вот уже Павел летит в воздухе, переворачивается. Кажется, сейчас он шмякнется о землю и больше не встанет. Но в какую-то последнюю долю секунды он умудряется встать на ноги.
      И тут тоненькая девушка бросилась к Петру и повисла на нем, заступаясь за Павла.
      – Прекратить! - снова строго крикнул Боровский.
      А Петр и Павел улыбались.
      – Что ты, Альжбетка! Да ты посмотри на него!
      Альжбетка посмотрела на бойца, потом на Павла. Рот ее открылся, глаза сверкнули. Она всплеснула руками.
      – Товарищ подполковник, это мой брат Павел. А драка - как аттракцион в цирке. Он повернулся к брату, хлопнул его по плечу. - Не забыл нашу драку!
      Подполковник Боровский снял фуражку и улыбался.
      – Товарищи! - крикнул Павел. - Это мой родной брат Петр! Красноармеец!
      Их обступили незнакомые люди, хлопали в ладоши, что-то говорили, кричали… Дед Ондрей поднялся на кибитку и поднял руку.
      – Тихо, люди, тихо!… - Он хотел произнести торжественную речь. И когда вокруг стихли, сказал: - Такое дело. Встретились братья на нашей земле. Такое дело. И я скажу: все мы - братья! Все, кто против фашистов. Глядите, что тут написано, - он показал пальцем на лозунг над ширмой: - "Мы были и будем!"
      И все поняли деда Ондрея. И аплодисменты прокатились над маленькой сельской площадью. Хлопали крестьяне. Хлопал строгий подполковник Боровский, хлопали автоматчики.
      И в ответ им, далеко на западе, гремели орудия, катилось по чехословацкой земле могучее красноармейское "ура". Вперед! К восставшей Праге!
      По земле шагала весна тысяча девятьсот сорок пятого года.
 
 

НЕСКОЛЬКО ПРОЩАЛЬНЫХ СЛОВ ОТ АВТОРА