Немец-радист в штабе торопливо отстукивал в ставку донесение: "Полк Красной Армии, пытавшийся оказать сопротивление доблестным войскам фюрера, полностью уничтожен. Наступление развивается".
      А в полдень гитлеровцев на марше встретил перекрестный огонь уже похороненного полка. И снова перед русскими, бог весть откуда взявшимися, окопами легли груды трупов в серых мундирах.
      Прорвавшиеся на участке зайцевского полка танки оказались одни. А их задача - поддержка пехоты. Где-то там, севернее и южнее, идут танковые группы прорыва. А здесь и маневрировать негде - кругом лес. Пришлось разворачиваться на шоссе и греметь гусеницами в обратную сторону.
      Помня о прорвавшихся в тыл танках, подполковник Зайцев приказал эвакуировать раненых лесными дорогами, на шоссе не высовываться. А старшину Линя с несколькими разведчиками выбросил на штабной "эмке" в свой тыл, "приглядеть" за танками. Вслед разведчикам послал три "сорокапятки" - все, что смог оторвать от себя, уж больно фашисты наседали.
      Линь и его товарищи лежали за деревьями. С шоссе и не приметишь! Сквозь раскаты боя пробивался одинокий птичий свист. Поет себе птаха!
      Потом к свисту прибавился лязг и скрежет. Танки выползли из-за поворота. Они шли колонной, соблюдая дистанцию. Командиры свечками торчали над башнями.
      Линь приказал целиться аккуратно, брать на мушку командиров впереди идущих танков не торопясь. И не мазать. Самим под пули не лезть. Тотчас отходить лесом вдоль шоссе к "сорокапяткам". Стрелять разом, как взрыв грохнет.
      А сам, прихватив четыре гранаты, связанные ремешком портупеи, сполз в канаву. Канава была довольно глубокой. Пекло солнце.
      Старшина прижался щекой к теплой земле. Пахло пылью и сухой травой. Линь подумал о Глаше. Так бы лежать и лежать. Смотреть в голубое жаркое небо. Перебирать пальцами мягкие Глашины волосы, от которых пахнет солнцем. Еще Линь подумал, что надо будет сразу прижаться к внутреннему скату канавы, чтоб не побило осколками.
      Танки гремели рядом.
      Пора…
      Линь привстал на колено, сорвал предохранительное кольцо, бросил связку гранат под гусеницу. Упал в канаву.
      Грохнуло. Осколки вздыбили рядом облачка пыли. Пронесло. Линь вскочил и, пригибаясь, бросился к деревьям. Оглянулся. Немецкий танк крутился на одной гусенице. Другая полосой лежала поперек шоссе. Командир повис на броне, снятый меткой пулей.
      И пока разведчики отходили лесом, танки открыли огонь по кустам, по деревьям. Немцы палили просто так, не видя цели, то ли от страха, то ли от злости, - поди разберись!
      А когда наконец умолкли орудия, снова послышался одинокий птичий свист. Жива пичуга! Выстояла!
      В полк прибыло пополнение. Свежие бойцы были одеты в новенькую форму "хабэ" и легкие брезентовые сапоги, вооружены новенькими винтовками и полуавтоматами, на поясных ремнях висели новенькие каски, и тощие "сидоры" у них тоже были новенькими.
      Они прибыли с ближайшей станции на грузовиках, которые тотчас отправились обратно за боеприпасами. А прибывших построили у придорожных берез. И там они стояли в ожидании начальства, озираясь по сторонам, прислушиваясь к недалекой артиллерийской канонаде и тихо переговариваясь.
      Одним из первых о пополнении пронюхал старшина Линь. На то он и разведчик! В разведвзводе людей не хватало, как и во всем полку. Но разведчиком, по глубокому убеждению старшины, не может стать любой. Нужен талант, призвание. Как скрипачу или художнику.
      Уж очень много должен уметь разведчик! Метко стрелять из любого оружия и в любом положении, хоть подвесь его вниз головой на веревке. Внезапно появляться и исчезать, подобно змее. Видеть не только глазами, но и затылком. Лазать по деревьям не хуже обезьян и закапываться в землю, как крот. Уметь молчать. Мгновенно засыпать и мгновенно просыпаться. А также быстро и с аппетитом есть. Да если к тому же он веселый парень, значит, место его в разведвзводе.
      Старшина попросил у подполковника разрешение отобрать хоть десяток настоящих парней, а остальных он возьмет, каких дадут.
      Зайцев усмехнулся.
      – Отберите пятерых, товарищ старшина. И все. Всех дыр одной заплатой не прикроешь.
      Линь поспешил к пополнению, прошелся вдоль строя раз, другой, внимательно всматриваясь в лица. Это только так кажется, что в строю все одинаковые. А ежели глаз на людей наметан!…
      – Вы что, старшина, словно лошадей на ярмарке торгуете? - спросил капитан, сопровождавший пополнение. Он был очень худым, и большой острый кадык его на тонкой длинной шее все время двигался, будто капитан что-то силился проглотить и никак не мог.
      – Кабы лошадей, товарищ капитан, - ответил Линь, притворно вздыхая. - Глянул в зубы, глянул под хвост - и концы. А тут - разведчики!…
      Он остановился возле высокого плотного парня.
      – Раньше служили?
      Так точно, товарищ старшина, - у парня был густой раскатистый голос. - У нас тут все служившие. Кто не служил, тех в другую команду определили.
      Линь поджал губы: говорит много.
      – В фуражку попадете?
      – Как это?
      – А вот я подброшу, а вы - палите.
      Старшина снял с головы фуражку и запустил ее к солнцу. Она взлетела, замерла меж верхушек берез и упала на землю. Парень только стволом успел повести в ее сторону.
      – Что? - спросил Линь. - Винтовка не заряжена?
      – Почему? Заряжена. Полная обойма, - ответил обиженно парень
      – Ну-ну, - кивнул старшина, подобрал фуражку и снова двинулся вдоль строя.
      Еще один приглянулся. Правда, не так уж молод и глаза грустноватые, да и жидковат, вроде. Но ладный. Линь остановился возле.
      – Что невеселый, товарищ боец?
      – Война, - ответил тот тихо, глаз не отвел, глядел прямо и печально.
      – Да-а… - откликнулся Линь. - Война-а…
      И - вот ведь наваждение! - вдруг отчетливо увидел Глашу. Будто это она стоит перед ним, а не боец незнакомый. Фу-ты, ну-ты, ножки гнуты! Ничего меж ними общего. Никакого сходства. У Глаши глаза, что омута черные, а в них - огонь. А у этого глаза не то голубые, не то зеленые. Льдинки-глаза.
      – Как стреляете? - спросил Линь.
      Боец пожал плечами.
      – В фуражку попадете?
      Тот улыбнулся:
      – Смотря на ком фуражка.
      Линь запустил фуражку вверх, крикнул азартно:
      – Давай!…
      Очень захотелось, чтобы попал! Боец легко вскинул винтовку и выстрелил. "Мазила", - подумал Линь с досадой.
      Тот высокий, с которым он уже беседовал, поднял фуражку, повертел в пальцах, сказал озадаченно:
      – Дырка…
      Старшина забрал у него фуражку.
      – Эх, новенький головной убор был! - и засмеялся. - Где теперь такую возьмешь! Как фамилия-то?
      – Красноармеец Лужин, Иван Александрович.
      – Ты кем на гражданке-то был?
      – Да так… конником… - Иван Александрович не то чтобы стеснялся говорить, что он артист цирка, просто считал необязательным. Конник - и все! А то пойдут лишние вопросы, пересуды. Ведь есть иные, что убеждены, будто артисты - люди особого сорта. А вот лучше тот сорт или хуже…
      – Красноармеец Лужин, два шага вперед, - скомандовал старшина.
      Лужин шагнул.
      – Садитесь вон под ту березу. И ждите команду.
      Иван Александрович отошел, но не сел, а только прислонился к стволу, с любопытством поглядывая на старшину. Старшина был ему симпатичен и показался энергичным и деловым.
      Река сверкала на солнце. Хотелось сесть где-нибудь под ветлой с удочкой и бездумно смотреть на вздрагивающий поплавок. Или скинуть сапоги, шаровары, повалиться на чистый прибрежный песок, закрыть глаза…
      – Разрешите обратиться, товарищ подполковник?
      – Да.
      Не глядя на подошедшего офицера, Зайцев стал натягивать через голову гимнастерку. Левая рука под повязкой онемела, боль притупилась. А сунул в рукав - растревожил.
      – Лейтенант Каруселин, командир саперного взвода. Прибыл в ваше распоряжение.
      – А-а… сапер… Ваша работа? - Зайцев, морщась от боли, кивнул на окопы на том, городском, берегу.
      – Город строил.
      Зайцев кивнул. Надел фуражку.
      – Ведите, показывайте.
      – Есть! - лейтенант козырнул, лихо прищелкнув каблуками.
      Они поднялись по береговой круче к мосту, по которому двигались молчаливые усталые бойцы в пропотевших гимнастерках, порыжевших от пыли сапогах. Барабанили по деревянному настилу конские копыта. Громыхали колеса орудий. Младший лейтенант Синица не отставал от подполковника.
      Зайцев остановился, пропуская группу бойцов. Спросил громко:
      – Как настроение, сынки?
      – В баньке бы попариться! - ответил голос из середины строя.
      – Фрицы подойдут, банька будет! - сказал подполковник.
      Бойцы засмеялись.
      – Скажите, лейтенант, бани неподалеку нет?
      – Есть, товарищ подполковник. Вернее, была. Прямое попадание.
      Зайцев остановился на середине моста, похлопал по отполированным ладонями деревянным перилам. Полуспросил:
      – Мост?
      – Настил деревянный на железных перекрытиях, - четко ответил Каруселин. - Опоры бетонные.
      – Дно речки?
      – Будто песчаное.
      – Будто.
      Подполковник облокотился на перила, глянул вниз. Крикнул кому-то из копошащихся на берегу:
      – Сержант Яковлев!
      – Я!
      – Прощупайте у речки дно. Что там?
      – Есть!
      Сержант быстро скинул сапоги и гимнастерку и прямо в шароварах и пилотке вошел в речку. Вода закрутилась у его ног. Потом он погрузился по пояс, по грудь. Закричал снизу:
      – Топко, товарищ подполковник. Склизь.
      – Спасибо, Яковлев. Свободен.
      – Есть, товарищ подполковник.
      – Везет же человеку. Купается, - сказал кто-то из шедших по мосту.
      Провыл снаряд и прямо на середине реки поднялся водяной столб, рассыпался сверкающими брызгами.
      – Через лес лупят. Вслепую, - Зайцев перегнулся через перила. - Цел, Яковлев?
      – Это, товарищ командир, цветочки! - откликнулся сержант, торопливо выскакивая на берег.
      Но Зайцев уже повернулся к лейтенанту Каруселину.
      – Мост подготовьте к взрыву. Немедленно. Надо его порушить так, чтобы после нас червяк по нему не переполз. Ясно?
      – Ясно, товарищ подполковник. Разрешите вопрос?
      – Да.
      – А если наступать?
      – Наступать… - повторил Зайцев. - Новый построите. Еще быстрей, чем порушите. Строить-то в охотку будете?
      – Так точно, товарищ подполковник.
      Они сошли на берег. Младший лейтенант Синица шел позади Зайцева, положив руки на висящий на груди автомат и так зорко глядя по сторонам, словно ожидал, что вот-вот кто-нибудь может внезапно напасть на его командира.
      Бойцы размещались в окопах неторопливо и деловито, будто не бой предстоял, а просто надо устроиться надолго. Чтобы все было под руками, чтобы не ссыпалась сухая земля за шиворот, чтобы удобно было и прикорнуть малость. Кое-кто орудовал лопаткой, расчищая на бруствере место для оружия. Рядом крутили самокрутки. Кто-то неторопливо жевал хлеб.
      Окопы были вырыты аккуратно, в полный рост. С внешней стороны подсыпана земля. Возле дороги понаставлены сваренные из обрезков трамвайных рельс ежи. Население из прибрежных домов выселено, и сами дома добротной кирпичной кладки превращены в маленькие крепости. Деревянные же избы растащили по бревнышкам, укрепляли окопы.
      – Разумно, - одобрил Зайцев работу. - Спасибо. Приступайте к минированию.
      – Есть! - лейтенант Каруселин козырнул и побежал к своим саперам.
      А через мост на городскую сторону все шли и шли усталые пропыленные бойцы. Несколько снарядов разорвалось на том, лесном, берегу. Несколько в городе.
 

2

 
      Василь и Толик видели и подполковника с перевязанной рукой, и знакомого лейтенанта-сапера, и бойцов, бредущих через мост. Видели водяной фонтан, рассыпавшийся сверкающими брызгами на середине реки. И земляные фонтаны на том берегу, поднятые разрывами снарядов.
      Они пробрались сюда, минуя дежурных с красными повязками и строгих милиционеров. Проползли огородами, пролезли только мальчишкам знакомыми щелями в заборах.
      И вот забрались в пустой двухэтажный кирпичный дом на самом берегу реки.
      Удивительная и даже жутковатая штука пустой дом.
      Двери в квартиры открыты. В комнатах будто ураган прошел: бумажки, тряпки, мусор, опрокинутые стулья. Зловещи железные скелеты кроватей с провисшими сетками. Угрюмы старые точенные жучком шкафы. Стены в темных пятнах - следах картин, фотографий, словно переболели оспой. На кухнях, в коридорах валяются смятые, прокопченные кастрюли, погнутые ложки и вилки, поломанные детские игрушки.
      В другое время здесь можно было бы подобрать столько полезных вещей! Шарики от подшипников, колесики от игрушечных грузовиков и брошенных "ходиков", цветные стеклышки, склянки, разбитое зеркальце, заплывший стеарином подсвечник с остатками свечи…
      В то другое, мирное время сколько бы мальчишки подобрали добра! А сейчас… винтовку найти или хотя бы гранату!…
      Василь и Толик сидели на чердаке, возле маленького окошка без стекол. Над головой дышала жаром пропеченная солнцем железная крыша. С нее свисают клочья старой пыльной паутины. Душно.
      В окошко видны мост и оба берега.
      Вот по мосту пробежал знакомый лейтенант, следом несколько бойцов с ящиками. Лейтенант привязал к перилам веревку, спустился под мост. Что-то делает там возле бетонного быка. Ищет что?
      Лейтенант отсюда, с чердака, кажется маленьким, игрушечным, и игрушечные бойцы спускают ему под мост на веревке совсем уж игрушечный ящик.
      – Взрывчатку закладывает, - сказал Василь сдавленным шепотом.
      – Взрывчатку? - не понял Толик.
      – Взрывать мост будут.
      – Зачем? - удивился Толик.
      Странно было даже представить себе, что вот мост, который он помнит столько же, сколько себя, мост, по которому ходили в лес за грибами и отец, и дед и прадед, - он же вечно стоял здесь, мост! - и вдруг исчезнет. Трах-тарарах, и моста не станет, совсем не станет.
      – Зачем?
      – Чтоб немцам в город не войти, - пояснил Василь.
      А лейтенант уже выбрался наверх, отвязал веревку и с бойцами побежал на городской берег. У одного из бойцов крутилась в руках катушка с проводом.
      – За Катькой пора, - сказал Толик.
      – А сколько сейчас?
      Толик, щурясь, взглянул на солнце.
      – Часа два-три… Крольчиха ругаться будет.
      – Ничего. Она все равно дома сидит. Ее на улицу не выпускают.
      Катька была оставлена у Златы "на часок", не брать же девчонку на самый фронт. А что "часок" затянулся, не беда, ведь война ж…
      Снаряды стали рваться чаще.
      Толику было не по себе. А ну как попадут в чердак? Василь тоже чувствовал себя неуютно. Но как уйдешь, когда вот-вот что-то должно начаться. Что-то неведанное, необыкновенное. Казалось, жаркий, застоявшийся воздух, и вздрагивающий от разрывов дом, и река, и люди в окопах - все ждут этого чего-то.
      Через мост уже бежали одинокие фигурки. Двое, пригибаясь, тащили за собой станковый пулемет.
      Потом мост опустел. И что-то оглушительно грохнуло неподалеку. Раз, другой… Наши орудия открыли огонь.
      Из-за леса с воем стали прилетать мины, рваться в реке и на берегах. Вода зарябилась, словно ее раскачивали. Противный, резкий вой мин наводил жуть, стыло сердце.
      – Идем, - позвал Толик.
      Василь, может быть, и ушел бы, но стало страшно покидать чердак. Горячая крыша с дрожащей пыльной паутиной казалась надежной защитой. Надежней открытого белесого от дыма неба.
      Меж деревьев за мостом на том берегу почудилось движение.
      – Смотри, танки! - Василь замер у окошка, глаза его расширились и глядели неподвижно на тот берег.
      Из-за деревьев выползли два танка, двигались к мосту. Один вздрогнул, остановился, словно наткнулся на невидимую преграду. Из него пополз черно-сизый дым.
      – Подбили! - заорал Толик.
      – Тихо, - толкнул товарища Василь. - Не привлекай внимания.
      Чьего внимания не привлекать, Толик не понял. То ли своих, что занимали окопы внизу, то ли немцев, что горохом высыпали из леса на берег вслед за танками. Фигурки немцев бежали к реке, падали, подымались, снова бежали и снова падали. Некоторые оставались лежать.
      Подполковник Зайцев сердился.
      – Синица, мост!… Где сапер? Быстро!…
      Младший лейтенант крикнул бойцам, стоявшим в окопах рядом:
      – Прикрыть подполковника!
      И побежал по траншее к мосту.
      Лейтенант Каруселин сидел в окопе и яростно крутил ручку взрывной машинки, от которой тянулись два провода к мосту. Лицо его было бледным и мокрым.
      – Что ж вы!… - закричал Синицын.
      – Обрыв… Верно, провод перебило…
      Каруселин рванул провода от машинки, выскочил наверх, пригнувшись побежал вдоль лежащих на земле проводов, сжимая в руках машинку.
      Василь и Толик увидели его, когда он уже вбежал на мост, распластался на досках, стал возиться с проводами. Потом лейтенант приподнялся - на колено, дернулся, словно от удара, привалился к перилам и замер.
      – Убили, - прошептал Василь и прикусил губу.
      И вдруг какая-то страшная сила приподняла мост. Он словно встал на дыбы, повис в воздухе и начал оседать в реку. Река в том месте закипела от множества осколков. Над ней повисли дым и пыль. А когда они рассеялись, мальчики увидели будто срезанные сверху мостовые быки, погнутые рельсы, торчащие из воды, в которой крутились доски настила и обломки перил. Целой осталась только часть моста с городской стороны. Она висела изломанными краями над рекой. А к остаткам перил все еще прижимался лейтенант, и в пальцах у него чернела зажатая машинка. Потом машинка выпала. Тело лейтенанта сползло, свесилось с моста и упало в воду, в живую кучу досок и щепок. Задержанная взрывом река словно ждала лейтенанта, она подхватила его, завертела и потащила.
      – Бежим! Быстро! - крикнул Василь.
      – Куда?
      – Может, он живой еще!…
      – Стреляют же, - жалобно сказал Толик.
      – Может, он живой еще… - повторил Василь и бросился с чердака вниз по лестнице. Толик побежал за ним.
      Во дворе было пусто. Невдалеке подымался столб сизого дыма. Горел какой-то дом. Василь перелез через забор в соседний двор. С треском порвалась штанина. Он даже внимания не обратил. Толик перебрался следом.
      – К повороту! - крикнул Василь.
      Толик понял. Тело лейтенанта вынесет к повороту реки.
      У них даже игра была такая: входили в реку возле моста, ложились на воду, замирали и их несло по течению, словно легкие бревнышки. Только нельзя давать воде сносить себя к берегу, ненароком напорешься на ветлу или топляк.
      Мальчики бежали под прикрытием прибрежных домов. И река за домами бежала. Она всегда здесь бежала, спешила к повороту. А за поворотом разливалась в широкую пойму. И город отходил за заливные луга, за высокую густую траву, подальше от воды. А лес на противоположном крутом берегу спускался к самой реке.
 

3

 
      Павел и Петр не добрались бы до города в тот день, если бы не случай.
      Они шли по обочине шоссе навстречу потоку беженцев. Усталый Киндер брел позади, вывалив язык. Да и сами они устали. Солнце пекло нещадно. Даже есть не хотелось. Их обгоняли военные грузовики. Братья пробовали "голосовать", но ни один не остановился. Впрочем, братья понимали, что на грузовиках везут боеприпасы и шоферам не до попутчиков, и голосовали просто так, на всякий случай.
      Так добрались они до переезда, где шоссе пересекало железную дорогу. И тут прямо на рельсах застрял грузовик с ящиками, укрытыми брезентом. Что-то случилось с мотором, потому что красноармеец-шофер выскочил из кабины, торопливо поднял капот, начал что-то подвинчивать, дергать, крутить.
      Братья остановились неподалеку. Киндер, обрадованный передышке, растянулся у их ног, часто дыша.
      Переезд был узким, не разъехаться. Образовалась пробка. На шофера кричали, громче всех дежурная на переезде, пожилая женщина в ситцевом пестром сарафане и шлепанцах на босу ногу.
      – Нашел место для ремонту! Скидайте его с рельсов к чертовой матери! У меня поезд идет!
      Люди, военные и штатские, бросились к грузовику, намереваясь выполнить ее совет, столкнуть грузовик с рельсов.
      Но тут из кабины на подножку вылез сержант, поднял над головой винтовку и выстрелил в воздух.
      – Тихо, граждане! - крикнул он. - Полегче! Мы - взрывоопасные! У нас, может, динамит!
      И так он это крикнул, что подбежавшие отшатнулись от грузовика. Кто его знает, еще взлетишь на воздух!
      – Данамиту мне тут не хватало! - всплеснула руками дежурная, выхватила из футляра, болтавшегося на поясе, красный флажок и, раскручивая его на ходу, побежала по шпалам навстречу поезду.
      Машинист увидел ее, подтормозил и остановил состав у переезда.
      Шофер вылез из-под капота распаренный, словно в бане побывал. Яростно закрутил заводную ручку. Мотор несколько раз чихнул и затарахтел.
      Разъяренная дежурная погрозила вслед машине кулаком.
      Паровоз протяжно прогудел.
      И тут Петр сообразил, что на поезде добраться до города можно быстрее, чем пешком.
      – Садимся, Павка! - крикнул он брату.
      Колеса стучали на стыках. Красные товарные вагоны, ускоряя ход, пробегали мимо. Уцепиться не за что. Ага, вот вагон с тамбуром, ступеньки…
      – Ап! - крикнул Петр и, пробежав несколько шагов рядом с вагоном, прыгнул на ступеньку, ухватился за тонкий металлический поручень.
      – Киндер! - крикнул Павел, схватил пса одной рукой за ошейник, другой под брюхо, поднял и бросил брату.
      Киндер взвизгнул от неожиданности. Петр поймал его прямо за холку, сунул в тамбур.
      – Я догоню, - крикнул Павел и побежал рядом с вагонами по мелким камешкам. Но вагоны шли быстрее. С ним поравнялся еще один вагон со ступеньками. Павел прыгнул, ухватился за поручень, подтянулся. В конце концов на бегущую лошадь прыгать не легче.
      – Психи ненормальные! - крикнула им вслед дежурная.
      А поезд набирал ход. Бежали мимо телеграфные столбы с белыми чашечками изоляторов. Деревянные избы в окружении зеленых картофельников. Лес. Поля. И снова лес…
      Так и ехали братья в разных тамбурах.
      Киндер жалобно скулил, не понимая, куда делся Павел.
      Петр сидел на полу тамбура, опустив ноги на подножку, обнимал пса и прижимал его к своему боку. Пес был горячим, словно печка. Но отпустить его Петр не решался.
      Черный дым от паровоза сносило назад, пахло жженым углем. На рубашку, руки, лицо садилась копоть. Глаза то и дело забивало какой-то мелкотой, и они слезились.
      Киндер скулил. Он вообще не любил железной дороги. Она пахла разлукой. Каждый раз, когда цирк переезжал, его совали в вагон. Пахло вот так же гарью, железом, машинным маслом. И он долго-долго ехал один, без друзей, и тосковал, и плакал, и даже завывал от одиночества.
      – Перестань, Киндер. Павел сел в другой вагон. Тоже едет. Мы все едем выручать маму, - сказал Петр псу и погладил его спину. - Маму.
      Киндер тявкнул неуверенно.
      – Да-а… Мы тоже еще не знаем, как ее выручать… - Петр нагнулся вперед и помахал брату рукой.
      Павел ответил.
      Состав, вздрагивая и гремя сцепками, остановился возле той самой платформы, где выгружали весной животных.
      Братья с удивлением осматривались, не узнавая станцию. Вместо здания вокзала - груда закопченных развалин. Рядом - несколько разбитых обгорелых скелетов вагонов. Чуть дальше - паровоз, смятый, с развороченным боком. А за ним - переломанная надвое шея водокачки, будто огромная неведомая птица ткнулась клювом в землю.
      – Идем, - позвал Павел.
      Они вышли на улицу и побрели, озираясь по сторонам. Знакомые места и незнакомые. Стекла окон заклеены крест-накрест полосками бумаги. Некоторые дома разрушены, пусты и глядят на улицу черными окнами, будто слепые. Трамваи не ходят. Контактные провода кое-где оборваны, концы их свернулись кольцами на мостовой, как тонкие, изголодавшиеся змеи.
      Прохожих мало. Лица хмурые, озабоченные. Многие с противогазами.
      Навстречу прошагал отряд парней и девушек, одетых как попало, но у всех за плечами винтовки.
      Откуда-то доносится рокот, гул, тревожный, несмолкающий. Братья прислушивались к этому непонятному гулу, и лица их становились хмурыми, обеспокоенными, как у встречных прохожих.
      Киндер бежал рядом, поджимал хвост, шерсть на холке стояла дыбом. Он чуял опасность, но не мог понять, где она прячется. Не мог ухватить ее зубами.
      – Что будем делать? - спросил Павел.
      – Не знаю. Наверно, в НКВД надо идти. Ведь они забрали маму, а не милиция.
      – Они, - согласился Павел.
      Братья вышли к школе. В саду, за заборчиком, яблони сомкнулись стеной, загораживали здание. И - ни души, ни голоса. Только отдаленный рокот.
      Возле гостиницы улица все еще была перегорожена. На перекрестке их остановил патруль. Парень и две девушки с красными повязками.
      – Дома не сидится? - спросил парень сердито. - Марш в убежище!
      – Нам нельзя, - ответил Павел.
      – Мы - по важному делу, - вставил Петр.
      – Дела у них!… Марш в убежище!
      – Нам надо в НКВД, - сказал Павел твердо.
      – Срочно, - добавил Петр. Дежурные переглянулись.
      – Пусть бегут, - сказала одна из девушек. - Может, и верно дело.
      – Давайте, - кивнул парень. - Только быстро. Обстрел.
      Братья побежали.
      Какой обстрел? Почему обстрел?
      Киндер трусил рядом.
      Вот и здание НКВД. Окна первого этажа прихвачены решетками. У подъезда с тяжелыми дверьми - часовой.
      Братья остановились отдышаться, посматривали робко на дом, на решетки, на тяжелые двери.
      – Проходите, - сказал часовой. - Здесь стоять нельзя.
      – А нам сюда, - сказал Павел, мотнув головой в сторону дверей.
      – Нельзя.
      – А как же… - начал Петр.
      – Бюро пропусков за углом.
      Братья побежали за угол. Остановились у неказистой двери с надписью: "Бюро пропусков". Дверь открывалась тяжело, со скрипом, а когда они протиснулись в нее, закрылась сама, гулко бухнула, сработала тугая пружина.
      Киндер остался ждать на улице.
      В пустой комнате с белеными, как в больнице, стенами стояло несколько стульев, в углу - стеклянная будка с телефоном. В противоположной стене проделано окошко, похожее на шкафчик с прикрытой дверцей. Над окошком надпись: "Выдача пропусков".
      Павел постучал по дверце костяшками пальцев. Окошко приоткрылось, и в нем показалось мужское сонное лицо. Глаза смотрели на братьев устало и безразлично.
      Братья молчали.
      – Ну, - произнесло лицо в окошке.
      – Нам нужно к начальнику, - сказал Павел тихо.
      – К самому главному, - сказал Петр.
      – По какому делу?
      – По важному.
      – Вас вызывали?
      – Нет.
      – Звоните по телефону двенадцать - пятнадцать.
      Окошко закрылось.
      Братья вдвоем втиснулись в стеклянную будку с телефоном.
      Павел снял трубку. В трубке шипело, потом женский голос произнес:
      – Говорите.
      – Пожалуйста, двенадцать - пятнадцать.
      – Соединяю.
      И тотчас мужской голос сказал:
      – Дежурный по управлению.
      – Здравствуйте, - сказал Павел. - Нам нужно попасть к самому главному начальнику.
      – По какому делу?
      И чего все спрашивают одно и то же? Мало ли какое дело может быть к начальнику. Всем не расскажешь!
      – По важному, - ответил Павел.
      – У нас все дела важные, товарищ. Кто вы? И откуда звоните?
      – Из бюро пропусков. Мы артисты Лужины из цирка.
      – Изложите кратко суть дела.
      – Нашу маму арестовали. А она ни в чем не виновата.
      – Все?
      – Все.
      – Хорошо. Ждите. Я доложу.
      – Ну что?… - спросил Петр.
      – Доложит. Велел ждать.
      В будке было душно. Петр открыл стеклянную дверь.
      – Говорите? - спросила трубка женским голосом.
      – Говорим, говорим, - торопливо ответил Павел.
      Так они и стояли в тесной будке: Павел, прижимая повлажневшую трубку к уху, а Петр выжидающе глядя на брата.
      И не заметили, как в бюро пропусков вошел невзрачный мужчина в косоворотке, мятых брюках и белых, перепачканных баретках. Он остановился возле будки и с любопытством рассматривал братьев.
      – Мы сейчас, - сказал Павел, решив, что тот ждет, когда освободится телефон.
      – Ну-ну… - неопределенно буркнул мужчина и спросил: - Который из вас Павел?
      – А ты, стало быть, Петр… Трубочку-то повесь.
      Павел, не отводя взгляда от пришедшего, несколько раз провел трубкой мимо рычага. Мужчина спокойно отобрал у него трубку и повесил ее на место.
      – Вы ж уехали с цирком.
      – Уехали, - подтвердил Петр.
      – Как же вы здесь оказались?
      – Вернулись, - сказал Павел.
      – Маму выручать, - добавил Петр.
      – Сбежали?
      Павел кивнул.
      – И давно в городе?
      – Мы прямо с вокзала, - сказал Павел.
      – Мы на поезде приехали, - уточнил Петр.
      – Поезда не ходят, - возразил мужчина.
      – На товарном, - пояснил Павел.
      – А вещи где?
      – Мы без вещей, - ответил Петр.
      – А сбежали когда?
      – Вчера вечером.
      – Та-ак… И чем питались?
      Братья переглянулись.
      – Ничем.
      Мужчина вздохнул.
      – Снять бы с вас штаны, да ремнем…
      – За что? - взъерошился Павел.
      – За все разом и на сто лет вперед, - сердито сказал мужчина. - Ладно. Идемте.
      – Куда? Мужчина усмехнулся.
      – Вам же к самому главному начальнику нужно!…
      Он открыл двери. Палило солнце. Висел над улицей дым. Неумолчный раскатистый гул стоял в нагретом воздухе.
      Киндер вильнул хвостом.
      – Ваш? - спросил мужчина.
      – Наш.
      – И тоже голодный? Хоть бы скотину пожалели.
      – Что это рокочет все время? - спросил Павел.
      Мужчина глянул на него искоса.
      – Немцы подошли к городу. У реки бой идет. А вы…
      Они свернули за угол. Мужчина кивнул часовому, открыл тяжелые двери, пропустил братьев вперед. Киндер шмыгнул за ними, он не хотел оставаться один на жаркой улице.