- Она у меня молодец,- продолжала Софья Николаевна,- ничего не боится. И учится хорошо; за это я должна ее похвалить.
      - Comment se nornme monsieur? 1 - спросила вполголоса девочка, нагнувшись к матери.
      Софья Николаевна назвала меня. Девочка опять на меня взглянула.
      - Вас как зовут? - спросил я ее.
      - Меня зовут Лидией,- ответила девочка, смело глядя мне в глаза.
      - Вас, должно быть, балуют,- заметил я.
      - Кто меня балует?
      - Как кто? да, я думаю, все, начиная с ваших родителей. (Девочка молча посмотрела на свою мать.) Я воображаю, Константин Александрыч...-продолжал я.
      -Да, да,-подхватила Софья Николаевна, между тем как дочка ее не спускала с нее внимательного взора,-муж мой, конечно... он очень любит детей.
      Странное выражение промелькнуло в умном личике Лидии. Ее губки слегка надулись; она потупилась.
      - Скажите,- поспешно прибавила Софья Николаевна,- ведь вы здесь по делам?
      - По делам... И вы также?
      - И я... В отсутствие мужа, вы понимаете, поневоле займешься делами.
      - Maman! 2 - начала было Лидия.
      -Quoi, mon enfant? 3
      - Non -rien... Je te dirai apres *. Софья Николаевна усмехнулась и пожала плечом. Мы оба помолчали, а Лидия с важностью скрестила руки на груди.
      - Скажите, пожалуйста,- начала опять Софья Николаевна,- помнится, у вас был приятель... как его бишь звали? такое доброе у него было лицо... он все стихи читал; такой восторженный...
      - Не Пасынков ли?
      - Да, да, Пасынков... где он теперь?
      - Как звать господина? (франц.)
      2 Мама! (франц.)
      3 Что, дитя мое? (франц.)
      - Ничего... Я тебе потом скажу (франц.).
      - Он умер.
      -Умер?-повторила Софья Николаевна.-Как жаль!..
      - Я его видала? - спросила торопливым шепотом девочка.
      - Нет, Лидия, не видала. Как жаль! - повторила Софья Николаевна.
      - Вы жалеете о нем...-начал я,-что ж, если б вы его знали, как я знал его?.. Но позвольте спросить, почему вы заговорили именно о нем?
      - Так, не знаю, право... (Софья Николаевна опустила глаза.) Лидия,прибавила она,- ступай к своей няне.
      - Ты меня позовешь, когда можно будет? - спросила девочка.
      - Позову.
      Девочка вышла. Софья Николаевна обратилась ко мне:
      - Расскажите мне, пожалуйста, все, что вы знаете о Пасын-кове.
      Я начал рассказывать. Я очертил в кратких словах всю жизнь моего друга, постарался, насколько сумел, изобразить душу его, описал его последнюю встречу со мною, его кончину.
      - И вот какой человек,- воскликнул я, оканчивая свой рассказ,-отошел от нас, незамеченный, почти не оцененный! И это бы еще не беда. Что значит людская оценка? Но мне больно, мне обидно то, что такой человек, с таким любящим и преданным сердцем, умер, не испытав ни разу блаженства взаимней любви, не возбудив участия ни в одном женском сердце, его достойном!.. Пускай наш брат не изведает этого блаженства: он его и не стоит;
      но Пасынков!.. И притом разве не встречал я на своем веку тысячу людей, которые ни в каком отношении не могли с ним сравниться и которых любили? Неужели же должно думать, что некоторые недостатки в человеке самоуверенность, например, или легкомыслие - необходимы для того, чтоб женщина к нему привязалась? Или любовь боится совершенства, возможного на земле совершенства, как чего-то чуждого и страшного для нее?
      Софья Николаевна выслушала меня до конца, не спуская с меня своих строгих и проницательных глаз и не разжимая губ;
      только брови ее изредка морщились.
      - Почему вы полагаете,- промолвила она, помолчав немного,- что вашего друга ни одна женщина не полюбила?
      - Потому, что я это знаю, знаю наверное. Софья Николаевна хотела было что-то сказать и остановилась. Она, казалось, боролась сама с собой.
      - Вы ошибаетесь,- заговорила она наконец,- я знаю женщину, которая горячо полюбила вашего покойного друга; она любит и помнит его до сих пор... и весть о его кончине поразит ее глубоко.
      - Кто эта женщина? - позвольте узнать.
      - Моя сестра, Варя.
      - Варвара Николаевна! - воскликнул я с изумлением.
      - Да.
      - Как? Варвара Николаевна?-повторил я,-эта...
      - Я договорю вашу мысль,- продолжала Софья Николаевна,- эта холодная, равнодушная, вялая, по-вашему, девушка любила вашего друга: оттого она не вышла замуж и не выйдет. До нынешнего дня я одна про это знала: Варя умерла бы скорее, чем выдать свою тайну. В нашей семье мы умеем молчать и терпеть.
      Я долго и пристально посмотрел на Софью Николаевну, невольно размышляя о горьком значении ее последних слов.
      - Вы меня удивили,- промолвил я наконец.- Но знаете ли, Софья Николаевна, если б я не боялся возбудить в вас неприятных воспоминаний, я тоже в свою очередь мог бы удивить вас...
      - Я вас не понимаю,- возразила она медленно и с некоторым смущением.
      - Вы точно меня не понимаете,- сказал я, поспешно вставая,- и потому позвольте мне вместо словесного объяснения прислать вам одну вещь...
      - Но что такое? - спросила она.
      - Не беспокойтесь, Софья Николавна, речь идет не обо мне.
      Я поклонился и вернулся к себе в комнату,достал ладонку, снятую мною с Пасынкова, и послал ее к Софье Николаевне с следующей запиской:
      "Ладонку эту покойный мой друг носил постоянно на груди и скончался с нею. В ней находится одна ваша записка к нему, совершенно незначительная по содержанию; вы можете прочесть ее. Он носил ее потому, что любил вас страстно, в чем он признался мне только накануне своей смерти. Теперь, когда он умер, почему вам не узнать, что и его сердце вам принадлежало?"
      Елисей скоро вернулся и принес мне обратно ладонку.
      - Что? - спросил я, - она ничего не велела сказать мне?
      - Ничего-с. Я помолчал.
      - Прочла она мою записку?
      - Должно быть, прочитали-с; ихняя девушка к ним носила. "Недоступная!" - подумал я, вспомнив последние слова Пасынкова.
      - Ну, ступай,- промолвил я громко. Елисей улыбнулся как-то странно и не вышел.
      - К вам-с...-начал он,-пришла одна девушка.
      - Какая девушка? Елисей помолчал.
      - Вам покойный барин ничего не говорили-с?
      - Нет... Что такое?
      - Они, как в Новгороде были,- продолжал он, трогая рукой притолку,- с одной, примерно сказать, девушкой знакомство свели. Так вот эта девушка вас видеть желают-с. Я ее намедни на улице встретил. Я ей сказал: "Приходи; коли барин прикажет, я пущу".
      - Проси, проси ее, разумеется. Да что... какая она?
      - Простая-с... из мещанок-с... русская.
      - Покойный Яков Иваныч любил ее?
      - Ничего... любили-с. Ну и она... Как узнала, что барин скончался, оченно убивалась. Девушка ничего, хорошая-с.
      - Проси ее, проси.
      Елисей вышел и тотчас же возвратился. За ним шла девушка в ситцевом пестром платье и с темным платком на голове, до половины закрывавшим ее лицо. Увидев меня, она застыдилась и отвернулась.
      - Чего ты?-сказал ей Елисей,-ступай, не бойся. Я подошел к ней и взял ее за руку.
      - Как вас зовут? - спросил я ее.
      - Машей,- отвечала она тихим голосом, украдкой взглянув на меня.
      На вид она казалась лет двадцати двух или двадцати трех;
      лицо имела круглое, довольно простое, но приятное, нежные щеки, кроткие голубые глаза и маленькие, очень красивые и чистые руки. Одета она была опрятно.
      - Вы знали Якова Иваныча? - продолжал я.
      - Знавала-с,- проговорила она, подергивая кончики платка, и слезы выступили на ее веки...
      Я попросил ее сесть.
      Она тотчас села на край стула, не чинясь и не жеманясь. Елисей вышел.
      - Вы с ним в Новгороде познакомились?
      - В Новгороде-с,- отвечала она, заложив обе руки под . платок.-Я только третьего дня от Елисея Тимофеича узнала о их кончине-с. Яков Иваныч, как в Сибирь отъехали, писать обещались, и два раза писали, а больше не писали-с. Я бы за ними и в Сибирь поехала, да они не хотели-с.
      - У вас в Новгороде есть родственники?
      - Есть.
      - Вы с ними жили?
      - Я жила-с матушкой и с сестрой с замужней; а после матушка на меня прогневалась, да и сестре тесно стало: у них детей много; я и переехала. Я всегда надеялась на Якова Иваныча и ничего не желала, как только его видеть, а они со мной завсегда были ласковы - спросите хоть Елисея Тимофеича.
      Маша помолчала.
      - У меня и письма их есть,- продолжала она.- Вот по-смотрите-с.
      Она достала из кармана несколько писем и подала мне.
      - Прочтите-с,- прибавила она.
      Я развернул одно письмо и узнал руку Пасынкова.
      "Милая Маша! (писал он крупным, разборчивым почерком) ты вчера прислонилась своей головкой к моей голове, и когда я спросил: зачем ты это делаешь? ты мне сказала: хочу послушать, о чем вы думаете. Я тебе скажу, о чем я думал: я думал, как хорошо бы выучиться Маше грамоте! Она бы вот это письмо разобрала..."
      Маша заглянула в письмо.
      - Это они мне еще в Новгороде писали-с,- проговорила она,- когда они меня грамоте учить собирались. Посмотрите другие-с. Там есть одно из Сибири-с. Вот то прочтите-с.
      Я прочел письма. Все они были очень ласковы, даже нежны. В одном из них, именно в первом письме из Сибири, Пасынков называл Машу своим лучшим другом, обещался выслать ей деньги на поездку в Сибирь и кончил следующими словами: "Целую твои хорошенькие ручки; у здешних девушек таких ручек нету;
      да и головы их не чета твоей, и сердца тоже... Читай книжки, которые я тебе подарил, и помни меня, а я тебя не забуду. Ты одна, одна меня любила: так и я ж тебе одной принадлежать хочу..."
      - Я вижу, он к вам очень был привязан,- сказал я, возвращая ей письма.
      - Они меня очень любили,- возразила Маша, тщательно укладывая письма в карман, и слезы тихонько потекли по ее щекам.- Я всегда на них надеялась; если б господь продлил им веку, они бы не оставили меня. Дай бог им царство небесное!..
      Она утерла глаза кончиком платка.
      - Где же вы теперь живете? - спросил я.
      - Теперь я здесь, в Москве; приехала с барыней, а теперь без места. К Яков Иванычевой тетеньке ходила, да они сами очень бедны. Мне Яков Иваныч часто об вас говаривали-с,- прибавила она, вставая и кланяясь,- они очень вас всегда любили и помнили. Я вот Елисея Тимофеича третьего дня встретила и подумала: не захотите ли вы помочь мне, так как я без места теперь стала...
      - С большим удовольствием, Марья... позвольте спросить, как вас по отчеству?
      - Петрова,-ответила Маша и потупилась.
      - Все сделаю для вас, что могу, Марья Петровна,- продолжал я,- мне жаль только, что я здесь проездом, мало знаю домов хороших.
      Маша вздохнула.
      - Мне хоть бы какое-нибудь место-с... Кроить я не умею, а сшить, так все сошью... ну, за детьми ходить тоже могу.
      "Денег ей дать,- подумал я,- но как это сделать?"
      - Послушайте, Марья Петровна,- начал я не без замешательства,- вы, пожалуйста, извините меня, но вы из слов Пасын-кова знаете, как я был с ним дружен... Не позволите ли вы мне предложить вам... на первый случай небольшую сумму?..
      Маша взглянула на меня.
      - Чего-с? - спросила она.
      - Не нужно ли вам денег? - проговорил я. Маша покраснела вся и наклонила голову.
      - На что мне деньги? -прошептала она.- Лучше мне место достаньте-с.
      - Место я вам постараюсь достать, но наверное отвечать не могу; а вам грешно совеститься, право... Ведь я для вас не чужой какой-нибудь... Примите это от меня на память о нашем друге...
      Я отвернулся, поспешно достал из бумажника несколько ассигнаций и подал ей.
      Маша стояла неподвижно, еще ниже потупив голову...
      - Возьмите же,- твердил я.
      Она тихо возвела на меня свои глаза, посмотрела мне в лицо печальным взором, тихо высвободила бледную руку из-под платка и протянула ее мне.
      Я положил ассигнации на ее холодные пальцы. Она молча спрятала руку опять под платок и опустила глаза.
      - Вы и вперед, Марья Петровна,-продолжал я,- если вам что-нибудь будет нужно, пожалуйста, обращайтесь прямо ко мне. Я вам доставлю мой адрес.
      - Покорно благодарствуйте-с,-проговорила она и, помолчав немного, прибавила: -Они с вами обо мне не говорили-с?
      - Я с ним встретился накануне его смерти, Марья Петровна. Впрочем, не помню... кажется, говорил.
      Маша провела рукой по волосам, слегка подперла щеку, подумала и, сказав: "Прощайте-с", пошла вон из комнаты.
      Я сел у стола и принялся думать горькую думу. Эта Маша, ее сношения с Пасынковым, его письма, скрытая любовь к нему сестры Софьи Николаевны... "Бедняк! бедняк!" - шептал я, тяжело вздыхая. Я вспомнил всю жизнь Пасынкова, его детство, его молодость, фрейлейн Фридерику... "Вот,- думал я,- много дала тебе судьба! многим тебя порадовала!"
      На другой день я опять пошел к Софье Николаевне. Меня заставили подождать в передней, и, когда я вошел, Лидия уже сидела рядом с своею матерью. Я понял, что Софья Николаевна не желала возобновлять вчерашнего разговора.
      Мы начали толковать - право, не помню о чем, о городских слухах, о делах... Лидия часто ввертывала свое словечко и лукаво на меня посматривала. Забавная важность проявлялась вдруг на ее подвижном личике... Умная девочка, должно быть, догадывалась, что мать нарочно посадила ее подле себя.
      Я встал и начал прощаться. Софья Николаевна проводила меня до двери.
      - Я вам ничего не отвечала вчера,-сказала она, остановясь на пороге,-да и что было отвечать? Наша жизнь не от нас зависит; но у нас у всех есть один якорь, с которого, если сам не захочешь, никогда не сорвешься: чувство долга.
      Я безмолвно наклонил голову в знак согласия и простился с молодой пуританкой.
      Весь этот вечер остался я дома, но я не думал о ней: я думал, все думал о моем милом, незабвенном Пасынкове - об этом последнем из романтиков, и чувства, то грустные, то нежные, проникали с сладостной болью в грудь мою, звучали в струнах еще не совсем устаревшего сердца... Мир праху твоему, непрактический человек, добродушный идеалист! и дай бог всем практическим господам, которым ты всегда был чужд и которые, может быть, даже посмеются теперь над твоею тенью, дай им бог изведать хотя сотую долю тех чистых наслаждений, которыми, наперекор судьбе и людям, украсилась твоя бедная и смиренная жизнь!
      1855