Моря отсюда не было видно, но береговая линия прослеживалась по гигантским иглам жилых зданий трехкилометровой высоты, которые как часовые стояли возле моря. Они уходили ввысь, становясь все тоньше, нежнее, бестелеснее, пока наконец не таяли совершенно в туманной голубизне жаркого осеннего дня. И каждая такая игла — город со своими коммуникациями, снабжением, очагами культуры и отдыха.
      Лорка окинул взглядом туманный горизонт, где море незаметно сливалось с чуть заоблаченным небом. Города! Сколько домыслов, фантазий и прогнозов существовало на этот счёт в прошлом. Города и отрицали и прославляли; делали из них и мрачные трущобы — каменные джунгли, изолированные от окружающего мира, и роскошные города-дворцы, уставленные тяжкими приземистыми зданиями прошлого, и города-парки, право же, мало чем отличавшиеся от тогдашних сел и деревень. Действительность, как и всегда, оказалась многограннее, неисчерпаемее и в то же время утилитарнее домыслов. Всему нашлось место. Вереницы городов-игл вдоль благодатных морских побережий, которые давали человеку максимум удобств для пользования дарами своего отца-прародителя — океана. Города-чаши на севере с круглыми террасами постепенно снижающихся улиц и озером посредине; такие города при необходимости было легко прикрыть прозрачным куполом и избавить от бурь, пурги и лютых морозов. Города-пирамиды в тропиках, которые своими верхними жилыми поясами уходили от душного зноя низин в свежую, здоровую небесную прохладу. Города-музеи, законсервировавшие лучшие творения гениальных зодчих прошлого. И многочисленные городки-дачи вокруг этих гигантов и сверхгигантов.
      Федор достал большой белый платок, вытер лицо, шею и неторопливо начал спускаться вниз, к зелёным садам и разноцветным домикам. Собственно, не к садам, а к саду, который был ему нужен и который выделялся среди других, — за ним не просто ухаживали, его, это было видно с первого взгляда, холили и лелеяли.
      Сад. Настоящий, щедрый, бесшабашный южный сад. Виноград, персиковые и сливовые деревья, яблони, смоковницы, айва. И всюду среди зелени тяжёлые, ароматные, вот-вот готовые сорваться с ветки на землю и брызнуть спелым соком кисти и плоды. Но почему-то Лорку куда больше поразило красочное, мягкое, задумчивое многообразие роз.
      Каких только роз не было в этом знойном, пряном саду! Розы-гиганты, тяжко клонившиеся к земле в гордом и грустном одиночестве, и мини-розочки, сплошным покровом, похожим на сказочный пёстрый снег, одевавшие кусты. Пышные корзины, терявшие лепестки при малейшем дуновении ветерка; тугие початки, лишь слегка развернувшиеся на самом кончике; кудрявые головки, будто прошедшие через ловкие руки опытного парикмахера; немудрящие простенькие цветочки, доверчиво глядящие на мир жёлтыми глазами, опушёнными веером розовых ресниц-лепестков; и розы, просто розы, которые и не хотелось сравнивать ни с чем другим. И бездна оттенков! Розы белые, чайные, лазоревые, алые, лиловые, огненно-красные, пурпурные и даже чёрные. Глаза и тянулись к этому многоцветью, и уставали от него, а все эти оттенки подсознательно и прочно связывались со свежим тонким ароматом, который ощутимо холодил неподвижный жаркий воздух.
      Среди этого розового великолепия Лорка и увидел того, кто был ему нужен, — дочерна загорелого, атлетически сложенного человека. То был Ревский, в прошлом один из самых известных космонавтов-гиперсветовиков, а ныне член Верховного Совета Земли. Лорка не заметил его сразу потому, что Ревский сидел на корточках, а его белая курчавая голова терялась среди цветов, сливаясь с ними. Разогнувшись, Ревский медленно двинулся вдоль линии кустов. Он то и дело наклонялся, что-то ощипывал, подрезал, обирал руками сонные увядающие лепестки. Движения его рук были плавны, замедленны, будто он гипнотизировал своих красочных подопечных. Лорка подождал, не заметит ли его Ревский, но для того, видно, сейчас никого и ничего не существовало, кроме роз. Тогда Федор негромко сказал:
      — Здравствуй, Теодорыч.
      Ревский поднял голову, поискал глазами, кто его зовёт, и наконец с улыбкой распрямился.
      — Здравствуй! Пожаловал все-таки?
      — Да нет, — серьёзно возразил Лорка, — так и сижу у себя в Норде.
      Ревский засмеялся, но глаза у него были невесёлыми, и Лорка машинально отметил это.
      Вытираясь полотенцем, висевшим у него на поясе, Ревский предложил:
      — Фруктов принести? Прямо с дерева, с куста. С солнцем, с воздухом!
      — С пылью и микробами?
      — Какие там микробы! Я ем, и ничего. Но для тебя простерилизую, хотя это уже явно не то, — хмуро сказал Ревский, окидывая взором сад. — Выбирай, что тебе по вкусу.
      — Неси винограда!
      Лорка засмеялся — так не вязалась хмурость Ревского с этим солнечным садом.
      — Одного винограда?
      — А ты разве не знаешь, что я однолюб?
      Ревский внимательно взглянул на него, повернулся и пошёл к винограднику, а Лорка присел в тени. Под деревом стоял столик, врытый прямо в землю, три табурета, сделанные нарочито грубо из полированного дерева, и качалка, которую Ревский считал удобнейшей в мире, видимо, потому, что, как и всю остальную садовую мебель, смастерил своими руками. По столику ползали крупные муравьи. Лорка брезгливо поморщился, отодвинулся со своим табуретом подальше и посмотрел вверх. Дерево было таким густым, что совсем не пропускало солнечных лучей. По его нижним ветвям вилось несколько виноградных лоз. Черно-сизая, плотно сбитая кисть винограда висела прямо над головой Лорки. Приподнимись, рви и ешь, захлёбываясь сладким терпковатым соком. Может быть, приподняться? Но в этот момент откуда-то, может быть, прямо с этой кисти, на колени Лорки упал жук. Лорка стряхнул его мгновенным инстинктивным движением руки, покосился вверх и вздохнул.
      Ревский явился свежеумытый, в лёгкой белой рубашке с открытым воротом, в руках он нёс большое блюдо, прикрытое скатертью.
      — У тебя тут настоящий энтомологический заповедник, — сказал Лорка ворчливо, глядя не на Ревского, а на какое-то существо, летевшее бесшумно и плавно.
      — Это божья коровка, Федор, — сказал Ревский, проследив за его взглядом, — полезнейший хищник. Уничтожает тлей, с которыми даже мы, люди двадцать третьего века, ничего не можем поделать. Держи.
      Лорка покорно взял из его рук тяжёлое блюдо. Ревский ловко накрыл стол скатертью («Вместе с муравьями», — отметил Лорка), поставил на неё блюдо, полное винограда всех цветов и оттенков, и непонятно откуда, будто фокусник, достал графин с тёмным напитком.
      — Все, значит, возвращается на круги своя, — пробормотал Лорка, — назад, к природе, голый счастливый человек на голой земле.
      Ревский, ловко расставлявший на столе бокалы, тарелки, ножи, спросил ворчливо:
      — А тебе что, не нравится?
      — Нравится. Особенно розы.
      — Проняло все-таки, — вздохнул Ревский.
      — Проняло. Главное — знаю, что даже такой чревоугодник, как ты, есть их не будет.
      — Почему же? Из некоторых сортов роз получается отличное варенье. Могу угостить.
      — Нет уж, спасибо. По-моему, это что-то вроде каннибализма.
      — А баранина не каннибализм?
      — Нет, это шашлык. — Лорка огляделся вокруг. — Хорошо здесь. Только уж очень много всякого зверья.
      Ревский усмехнулся:
      — Хочешь, угощу раками? Ну-ну, не буду. Иди мой руки вон там, в фонтанчике.
      — Просто в воде? — с интересом спросил Лорка, поднимаясь на ноги.
      — И это говорит командир патрульного корабля! Исследователь иных миров.
      Лорка мыл руки с тщательностью врача, готовящегося к хирургической операции. Не оборачиваясь и не поднимая головы, он сказал:
      — В иных мирах я на работе, а здесь на отдыхе. На отдыхе мне нужен комфорт, стерильная чистота, кондиционированный воздух, безмолвные всепонимающие киберы, людская толпа, высотные здания, воздушные мосты и случайные знакомства. А не дурацкая природа со зноем, вонью, мухами и тараканами.
      — Где это ты видел мух и тараканов? — возмутился Ревский. — Они только в заповедниках сохранились!
      — Ну божьи коровки, какая разница. — Лорка распрямился, стряхивая влагу с рук. — Сушилка у тебя есть или ты вытираешь руки об траву?
      — Об штаны. Смотри лучше, командир.
      — И правда. — Лорка был откровенно рад, обнаружив рядом с фонтаном стандартный сухой дезодорантно-стерилизующий душ. — Оказывается, ты вовсе не чураешься достижений цивилизации. Может быть, этот сад — просто декорация, а насекомые — киберы?
      Лорка с наслаждением подставил под свежую распылённую струю воздуха руки, голову, лицо и открытую шею. Все это он делал с ленивой грацией сытой кошки, занимающейся своим туалетом.
      — Пантера, — завистливо и грустно пробормотал Ревский, — большая рыжая пантера. Тигр! — И громко добавил: — Хватит нежиться. Иди пробовать продукты моей декорации.
      Лорка перекрыл воздушную струю и направился к столу. Ревский с удовольствием смотрел, как он идёт, мягко, непринуждённо, не идёт, а танцует.
      — Почему не ликвидируешь хромоту?
      — Альта говорит, что хромота мне ужасно к лицу, а я ей верю. — Лорка уселся за стол и погладил, скользнул пальцами по бокалу. — А это что, вино?
      — Угадал. Натуральное, виноградное, выдержанное. С тонким букетом.
      Легонько покачивая бокал, Лорка скептически разглядывал его содержимое.
      — Ты посмотри на свет, — поддразнил Ревский.
      Лорка поднял бокал на уровень глаз. Тёмный тяжёлый напиток играл, светился насыщенным рубиновым огнём.
      — Красиво, — тихо сказал Лорка, — красиво и страшно. Как огонь. Пленённый, замученный огонь.
      — И правда огонь, адский огонь — жжёт.
      Все ещё разглядывая на свет вино, Лорка тихо, совсем без эмоций продекламировал:
      — «Сэр Грейвс взглянул назад и увидал в ночи звезды, замученной в аду, кровавые лучи».
      — Кто это написал? — после паузы спросил Ревский.
      — Так, один империалист.
      — Какой империалист?
      — Это было давно, Теодорыч, — успокоил его Лорка. — Киплинг, который Ричард, а также Рихард и Редьярд. Поэт, писатель, журналист, глашатай империализма. Не слыхал?
      — Не слыхал. Здорово написал этот глашатай.
      — Здорово, — согласился Лорка и, не поднимая на него глаз, спросил: — Что ты на меня так смотришь, Теодорыч?
      — Так, — и попросил: — Да пей же ты, Федор!
      Лорка отпил маленький глоточек, сморщился, одним глотком ополовинил бокал и сморщился ещё больше.
      — Ни кисло, ни сладко, ни горько. Во рту вяжет, в горле жжёт, и в общем гадость. Что-то вроде сока с хреном.
      — Ты хоть и сноб, а человек беспробудно тёмный, — с сожалением констатировал Ревский. Он отпил из своего бокала и старательно изобразил на лице наслаждение.
      — Это называется неповторимым букетом. Вино это получило Гран-При на конкурсе любителей-виноделов!
      — Честно? Тогда допью. — Лорка лихо опрокинул бокал и сморщился. — Ты прав, Теодорыч, я человек тёмный. Люблю виноград и не люблю вино. Может быть, с годами исправлюсь?
      Он сунул в рот большущую сизую виноградину с грецкий орех величиной. Ревский, с улыбкой глядя на него, подумал: «Ни черта ты не исправишься, таким и помрёшь. И боюсь, скорее это будет рано, чем поздно».
      Лорка, с любопытством мальчишки пробовавший то один сорт винограда, то другой, спросил:
      — А белый что — недозрелый?
      — Дозрелый, — успокоил Ревский. Он сидел, опершись локтями на стол, и внимательно смотрел на Лорку. — Просто сорт такой. У него букет хорош.
      — И тут букет? — засмеялся Лорка, переключаясь на белый виноград.
      — Ну как, Федор? — вдруг спросил Ревский. — Принимаешь командование кикианской экспедицией?
      Лорка мельком взглянул на старого космонавта.
      — Так ты для этого пригласил меня в гости? А я — то думал — на виноград!
      — Принимаешь? — Ревский словно не слышал его шутливой реплики.
      — А почему отказался Ким?
      — Барма отказался. А Ким не пожелал браться за дело без своего напарника.
      Лорка бросил в рот крупную виноградину, раздавил её языком и не совсем внятно проговорил:
      — Вот и мне надо посоветоваться со своим напарником, с Тимом. Если он согласится, тогда можно серьёзно обсудить предложение совета.
      Ревский помрачнел и угрюмо буркнул:
      — Тим не согласится.
      Лорка удивлённо взглянул на него.
      — Ты так уверен? Почему?
      — Твой друг и напарник Тим погиб, — бесцветным голосом сказал Ревский, не поднимая глаз от стола.
      Лорка уронил виноградину.
      — Что? Что ты сказал?
      — Погиб Тимур Корсаков, твой друг и напарник до космосу, — теперь уже жёстко повторил Ревский.
      Лорка расстался с Тимом всего два дня назад, он проводил своего друга до трапа баллистической ракеты, которая шла вокруг света с посадкой на Гавайях и Бермудских островах. И вдруг такая весть!
      — Теодорыч, — с остатками надежды тихо попросил Лорка, — не надо так шутить, Бога ради.
      — Какие, к черту, шутки! — окрысился Ревский, не совладав с собой.
      Лорка хотел что-то сказать, но спазма вдруг перехватила горло и скривила губы. Разумом он уже понял и поверил, что Тима — одного из самых близких ему людей во всем мире — больше нет, но сердце бунтовало и верить отказывалось. Это противоборство чувств и мыслей корёжило, ломало психику безжалостнее и горше физической боли.
      — Как? — спросил наконец Лорка. — Как он погиб?
      — Утонул, — с досадой бросил Ревский, — на Гавайях.
      Лорка изумлённо поднял голову.
      — Тим? Он же плавал как рыба!
      — Такие, как ты и Тим, так вот и гибнут, по-глупому, — угрюмо буркнул Ревский.
      — Да, — невыразительно согласился Лорка, — да.
      Ревский медленно, словно нехотя, рассказывал подробности гибели Тима.
      — Вздумалось выкупаться в шестибалльный шторм. Его пытались отговорить, но Тим все-таки нырнул под набегавшую волну. Тело Тима так и не найдено до сих пор, но спасательный пояс, узкий поясок, обнимающий талию каждого пловца, выбросило на берег. Видимо, Тим перепутал кнопки и, вместо того чтобы включить его, расстегнул.
      Ревский говорил, но Лорка почти не слушал его. Что значили эти подробности, когда Тима нет в живых?
      Да, Ревский был прав. Люди опасных профессий нередко гибнут не в настоящей, боевой схватке, а вот так, по-пустому. Их трудовая жизнь проходит в особом мире постоянного нервного напряжения, где приходится рассчитывать каждый шаг. И вот такой человек отправляется отдыхать и попадает в совершенно иной мир — отрегулированный, спокойный, размеренный. Разве не естественно сбросить напряжение, расслабиться? А у этого спокойного мира есть свои маленькие, но ядовитые коготки: любовные неурядицы, непрошеная зависть и шестибалльные штормы. Да потом людям героических профессий просто скучно среди зарегулированной, размеренной жизни. Им хочется прежних ярких ощущений: острого чувства риска и опасности, незабываемых ощущений удачи, победы, пойманного счастья — тех редких звёздных часов бытия, когда краски ослепительны, звуки нежны, а каждый глоток воздуха — наслаждение. Александр Македонский, Юрий Гагарин, Магеллан, Панчо Вилья, Котовский, Камо — разве все они не погибли после великих свершений случайно, глупо и обидно до слез!
      Ревский давно закончил свой рассказ, а Лорка все сидел, уронив голову, невидяще глядя куда-то мимо старшего товарища.
      — Да, — безнадёжно повторил он и своей большой ладонью неловко, с ненужной силой провёл по лицу.
      Ревский шумно вздохнул и потянулся к бутыли с вином.
      — Давай выпьем, Федор, — предложил он.
      Густая тёмная струя с лёгким звоном наполнила один бокал, затем другой. Лорка посмотрел на бутыль, перевёл свой отсутствующий взгляд на Ревского.
      — Так в старину поминали погибших, — пояснил тот, поднимая бокал.
      — Что ж, — вяло согласился Лорка.
      Он медленно, глоток за глотком, как воду, выпил вино, поставил опустевший бокал на стол и опять ушёл в себя.
      — Ну что ты раскис? Встряхнись, командир! — с досадой сказал Ревский.
      — Я не раскис, — бесцветно возразил Лорка.
      — А если не раскис, — в голосе Ревского снова появились жёсткие ноты, — берись за экспедицию. Это лучшее, что ты можешь сделать в память о Тиме.
      Только теперь Лорка обратил внимание, каким усталым было лицо Ревского. Ему вдруг пришло в голову, что Ревский стар, очень стар, хотя у него ещё ловкое, сильное тело и он изо всех сил упрямо рвётся туда, куда никому нет дороги, — обратно, к молодости. А надо ли рваться? Старость по-своему хороша. Все уже понято и понятно, все стоит на точно отведённых местах. Не надо решать целые кучи дурацких проблем, которые человечество на разные лады решает на протяжении многих тысячелетий. Решает, решает и никак не может решить.
      — В экспедицию без Тима? — вслух спросил Лорка.
      — Подберём другого напарника.
      — Без Тима, — уже не спросил, а просто повторил Лорка и отрицательно покачал головой.
      — А как же тайна Кики, доброе имя Петра Лагуты? — как-то безнадёжно спросил Ревский. — Я был так рад, когда совет выбрал тебя, Лорка.
      Лорка даже не понял, а просто почувствовал, почему так чётко проступили следы увядания, даже дряхлости на лице его друга-наставника. Теодорычу до слез, до боли, до зла на все сущее было жалко не только Тима, но и Петра Лагуту, погибшего тоже обидно и глупо. Многие, вот уже и он, Лорка, забыли о Лагуте, а Теодорыч помнил. У Лорки была Альта, а у Ревского никогда не было ни жены, ни детей. Он все отдал любимому и ненавистному космосу. Назваными детьми для него были его ученики и воспитанники: Ришар Дирий, Игорь Дюк, Тимур Корсаков, Федор Лорка.
      — Ты уж не горюй так сильно, Теодорыч, — неожиданно для самого себя вслух сказал Лорка то, о чем собирался просто подумать.
      — Что ты пристал со своим горем? — вскинулся Ревский. — Говори — берёшься за экспедицию?
      Как Лорка сразу не догадался! Речь шла о добром имени не только Лагуты, но и самого Теодорыча, который считал долгом чести отвечать в большом и малом за своих названых детей. Но разве Ревский когда-нибудь позволит себе вслух сказать об этом?!
      Лорка улыбнулся первый раз после того, как услышал о гибели Тима, трудно улыбнулся — почти одними глазами.
      — Берусь.
      Теодорыч знал, что слово Лорки свято, а поэтому без особых эмоций благодарно сказал:
      — Вот и умница.

      Неслышно и мягко ступая по плотному пружинящему ковру, Лорка подошёл к окну, секунду вглядывался в тусклый мир, открывавшийся за ним, а затем указательным пальцем тронул клавишу. Двухметровое, прозрачное до невидимости стекло бесшумно убралось в стену. Пахнуло тёплой сырой прохладой. Частый осенний дождь барабанил по листьям — бормотал, шуршал, шептал. Плакали оголяющиеся ветви деревьев, никла и прела робко желтеющая трава.
      Боковым зрением Лорка уловил лёгкое движение, повернул голову и только теперь заметил человека, стоявшего сбоку от окна. Человек был невысок, плотен, у него была круглая голова, гладкое розовое лицо и маленькие улыбчивые глазки. Он был похож на полного радости жизни, чисто вымытого поросёночка и на первый взгляд казался совсем молодым, почти юношей. Но лёгкие, однако ж уловимые детали — посадка головы, округлость и сутулость плеч — выдавали его зрелый возраст.
      — Где же ваша гитара? — очень серьёзно спросил Лорка.
      Мужчина засмеялся, отчего его умные глазки почти совсем спрятались среди округлых щёк, и Лорка окончательно убедился, что перед ним далеко не юноша.
      — Почему вы решили, что я собираюсь петь серенады?
      Теперь улыбнулся Лорка. Было в фигуре и облике круглоголового мужчины нечто, сразу располагавшее к себе.
      — Серенады поют вечерами, а не по утрам, — сказал Лорка. — Правда, глупо? Специальные вечерние песни существуют столетия, а утренней песни нет. Птицы — так те предпочитают петь по утрам. А чем мы хуже птиц?
      Круглоголовый с улыбкой выслушал его и спросил:
      — Вы, разумеется, Федор Лорка?
      — Он самый. А вы?
      — Меня обычно величают Александром Сергеевичем. Несколько старомодно, но я привык именно к такому обращению. Соколов Александр Сергеевич.
      Лорка с симпатией разглядывал визитёра.
      — Да, несколько старомодно, зато здорово — Александр Сергеевич! Так и хочется встать, снять шляпу и продекламировать что-нибудь вроде: «Я помню чудное мгновенье — передо мной явилась ты».
      — Вы любите поэзию?
      — А кто её не любит в наше время? — Лорка внимательно разглядывал Соколова. — Вам, наверное, за сорок?
      — За пятьдесят, — мягко поправил тот.
      — Что же это мы беседуем, так сказать, на разных уровнях? Лезьте в окно. — Заметив недоумение в глазах Соколова, Лорка пояснил: — Жена не ждала меня сегодня, захлопнула дверь, а ключ по рассеянности унесла с собой.
      Соколов легко, как мячик, перепрыгнул полутораметровый кустарник и подошёл к окну. Лорка, не ожидавший от него такой прыти, посмотрел на него с новым интересом.
      — Подать вам руку?
      — Перебьюсь.
      Соколов положил короткие сильные руки на подоконник, помедлил и одним рывком перекинул своё плотное, литое тело в комнату.
      — Занимались борьбой? — спросил Лорка, отступивший в комнату.
      — И борьбой.
      — Но не шпагой?
      — Нет, шпагой — нет. — Соколов, улыбаясь — глазки его при этом прятались в розовых щеках, и разобрать их выражение было очень трудно, — терпеливо переминался с ноги на ногу. Он ждал, пока ожившие, сыплющие крохотными голубыми искорками ворсинки ковра не уничтожат окончательно следы влаги и грязи на его туфлях, и разглагольствовал: — Вспоминаю кампанию тридцатилетней давности. Забавная была кампания — долой замки-запоры, эти реликты тёмных веков. И массу комичных, но не всегда приятных недоразумений, которые последовали за этим.
 
 
      — Резюме: эпохи приходят и уходят, а замки-запоры остаются. Давайте-ка свой плащ и, если нетрудно, закройте окно. — Лорка на лету поймал плащ и сразу же перебросил в прихожую, где его ловко подцепила механическая рука и отправила в шкаф, чтобы он там прошёл обычную сушку, чистку и дезодорацию. — Хватит вам топтаться, вы давно уже чисты, как вакуум между двумя галактиками. Проходите, садитесь.
      Соколов опустился в кресло, Лорка подтянул второе, легко скользнувшее по ковру, и сел напротив, по другую сторону столика.
      — Чай, кофе? По такой погоде не мудрено продрогнуть.
      — Если не возражаете, кофе. — Наблюдая, как Лорка на кнопочном пульте набирает заказ, Соколов признался: — Я и правда продрог, пока бродил вокруг вашего дома. Знал, что вы вернулись, а дверь заперта и сигнализация не работает.
      Лорка внимательно взглянул на гостя.
      — Вот как, знали?
      — Знал, — спокойно подтвердил Соколов.
      Он хотел что-то добавить, но его прервал лёгкий музыкальный аккорд, повисший в воздухе.
      — Ага, — удовлетворённо проговорил Лорка, — вот и кофе готов.
      Центральная часть столика опустилась вниз, открывая тёмный провал цилиндрической шахты, и через секунду поднялась уже вместе с кофейником, чашками, молочником, сахарницей и всем остальным, что нужно. Соколов смотрел на все это с удовольствием и некоторой плотоядностью во взоре. Лорка налил себе чашку из сердитого, плюющегося перегретым паром кофейника, потянулся к чашке гостя, но тот мягко, почти нежно остановил его руку.
      — Уж позвольте, я сам.
      Лорка с улыбкой поставил кофейник на место. Соколов пододвинул к себе высокий стакан, налил в него сливок, добавил ледяной воды и сахару. Помешивая этот импровизированный коктейль, Соколов проникновенно сказал, обращаясь не столько к Лорке, сколько к накрытому столику:
      — Люблю вкусно поесть и попить. Знаю, что это слабость, — он вздохнул, — чревоугодие, но ничего не могу с собой поделать.
      Наполнив чашку кофе, он сказал почти благоговейно:
      — Глоточек кофе и глоток коктейля — божественно! Моё собственное изобретение.
      Несколько раз совершив эту процедуру, Соколов поднял глаза на Лорку, который уже справился со своим кофе и теперь со снисходительной улыбкой смотрел на странного гостя.
      — А вы все-таки варвар, Федор, — сочувственно и грустно проговорил Соколов, наливая себе вторую чашечку. — Облагороженный воспитанием, скованный традициями, отшлифованный тренингом, но все-таки варвар. Вы не понимаете прелести и тонкости застолья.
      Лорка усмехнулся.
      — Вот тут вы ошибаетесь. По происхождению я типичный аристократ. Моё прошлое своими корнями уходит в целое созвездие именитых родов — графы, пираты и поэты. Но надеюсь, вы пришли ко мне не для обсуждения проблем наследственности?
      — Нет, — серьёзно ответил гость, отодвигая опустевший стакан и чашку.
      Лорка сдвинул детали сервировки ближе к центру столика, нажатием кнопки отправил все это в шахту. Через секунду крышка столика поднялась, неся небольшой букет осенних, увядающих, горько пахнущих астр. Лорка переставил букет так, чтобы он не загораживал лицо собеседника.
      — Слушаю вас.
      — Видите ли, Федор… — Соколов примолк и прямо взглянул на Лорку маленькими умными глазками. — Я эксперт, профессиональный эксперт-социолог.
      — Вот оно что, — пробормотал Лорка, в его голосе слышалось и уважение, и разочарование, и удивление — все вместе.
      Быть экспертом почётно в любой сфере человеческой деятельности, но быть экспертом-социологом почётно десятикратно.
      Нет-нет да и случались на Земле и во внеземных поселениях происшествия, которые выглядели дико и необъяснимо: тихая травля неугодных, замаскированный протекционизм, физическое насилие и даже убийства. Люди, виновные в таких поступках, были редчайшим исключением, но все-таки время от времени в силу чисто случайного стечения обстоятельств такие натуры формировались и ухитрялись проскользнуть сквозь тончайшее сито общественного воспитания и профессиональной селекции. Каждый такой социально-патологический случай скрупулёзно расследовался узким кругом лиц, удостоенных особого высокого доверия общества, — экспертами-социологами. Чаще всего эксперты не были профессионалами, а вели свою почётную и тяжёлую работу от случая к случаю. Привлекали к экспертизе и Федора Лорку, когда случались несчастья на космических кораблях и во внеземных поселениях.
      — Я хочу дать вам поручение, — все так же прямо глядя на Лорку, сказал Соколов.
      — Нет, не выйдет.
      — Случай особый, Федор, — мягко настаивал Соколов.
      Лорка покачал головой.
      — Нет. Я в отпуске, параллельно готовлюсь к экспедиции. И вообще мне не до экспертизы, понимаете?
      — Понимаю, но я же говорю, что случай особый. — Соколов помолчал и хмуро закончил: — Речь идёт о расследовании смерти вашего друга Тимура Корсакова.
      Переход от покоя и грустного равнодушия к полнокровной жизни был у Лорки молниеносным. Неуловимо подобралось могучее тело, зеленые глаза остро взглянули на Соколова. В эти холодные, будто застывшие глаза трудно и жутковато было смотреть. «Ну глазищи! Глядит как тигр из клетки!» — невольно поёжившись, подумал Соколов.
      — Странно выглядит эта смерть, — вслух сказал он, — и события, которые ей предшествовали, выглядят, мягко говоря, необычно.
      — Вы кого-то подозреваете? — в упор спросил Лорка.
      Соколов отвёл взгляд, достал платок и вытер своё гладкое розовое лицо.
      — Я сомневаюсь, — голос его прозвучал ворчливо, почти сердито, — но сомнения мои основательны. Однако ж, прежде чем делиться своими сомнениями, я хотел бы задать вам несколько вопросов.
      — Спрашивайте.
      — Вы знаете, что тело Тимура так и не найдено?
      — Знаю.
      Соколов хмыкнул, поджал губы и спросил вкрадчиво, глядя в сторону:
      — А не мог ли Тимур просто пошутить? Он ведь был весёлый парень, Тим Корсаков, любил шутки и розыгрыши. Вместо того чтобы утонуть, запрятался куда-нибудь и отдыхает в одиночку. Или с кем-нибудь вдвоём, а?
      Сердце Лорки колыхнулось от радости.
      — Черт! — сказал он ожесточённо. — Как это раньше не пришло мне в голову?
      Стремительно поднявшись из кресла, Лорка подошёл к видеофону, выключил изображение и, пробежавшись пальцами по клавишам, набрал нужный номер.
      — Валентина?
      — Да, — ответил женский голос несколько удивлённо, видимо потому, что изображение было выключено.
      — Скажите, Тим сейчас дома?
      — Нет, — ответила женщина. — Обещал вернуться ещё позавчера, но его до сих пор нет. Вы не знаете, где он?
      — Тим в командировке, — уверенно ответил Лорка. — Я думал, что он уже вернулся. Впрочем, командировка ответственная.
      — Почему он ни разу не поговорил со мной?
      Лорка механически рассмеялся, лицо его болезненно сморщилось.
      — Видите ли, Валя, он сейчас в таком месте, где нет видеофонов.
      — Кто вы такой? Почему выключили изображение? Вы ведь Федор Лорка, правда?
      — Правда, — глухо сказал Лорка, но тут же взял себя в руки. — Не тревожьтесь, Валя. Завтра я к вам приеду и обо всем расскажу подробно. Всего доброго.
      С каменным лицом Лорка вернулся к столику и занял своё место в кресле. С уважением глядя на него, Соколов негромко сказал:
      — Любящее сердце — вещее сердце.
      — Да. — Лорка взглянул на Соколова почти с ненавистью.
      — С кем вы говорили, Федор?
      — С его женой!
      — Разве у Тимура была жена?
      — Была.
      — Но у меня другие сведения.
      Лорка взглянул на него теперь уже спокойно.
      — Они полюбили друг друга. И он назвал её своей женой. Вот и все. Он, собственно, и на Гавайи полетел для того, чтобы подыскать местечко для семейного отдыха. — Лорка помолчал, крепко сцепляя пальцы рук. — Конечно, Тим был весёлый парень. Но шутить любовью? Так что ни о каком розыгрыше и речи быть не может.
      — Скажите, — спросил Соколов после паузы, — как выглядит Валентина?
      Лорка слабо улыбнулся.
      — А я и не видел её ни разу. Только перед самым отдыхом Тим признался, что уже женат, и на всякий случай дал номер её видеофона. — Он шумно вздохнул. — Ладно, вы говорили мне о сомнениях. Рассказывайте. — Это прозвучало жёстко, почти как приказ, и Лорка, почувствовав это, добавил: — Прошу вас, рассказывайте.