— Простите, Саша, может быть, мы на время отложим серьёзные разговоры? — Она засмеялась и пояснила с обезоруживающей прямотой: — Дело в том, что я очень хочу есть — аварийное сообщение помешало моему обеду. А как у вас с аппетитом?
Все это время Александр и не помышлял о еде, но сейчас, когда о ней заговорила Дийна, он вдруг почувствовал, что ужасно голоден.
— Да я с удовольствием! Только ни у вас, ни у меня, как я вижу, припасов нет. Может быть, рыбки наловим? — шутливо предложил он. — Тогда я вас ухой угощу!
Дийна отрицательно качнула головой:
— Угощать буду я! На правах хозяйки.
Глава 13
Дийна двигалась как будто не спеша, легко и свободно, но Гирин скоро убедился, что ему нужно поторапливаться, если он не хочет отстать. Они пересекли полосу прибрежного кустарника и поднялись на вершину плоского холма. Здесь девушка приостановилась, оглядываясь по сторонам. Впереди расстилалась золотистая, чуть всхолмлённая саванна, на фоне синего неба пламенели деревья, эффектно подсвеченные солнцем, щеголяя всеми оттенками красного цвета. Гирин подумал, уж не заблудились ли они, но прямо спросить об этом постеснялся.
— Нам ещё далеко?
— Далеко, — рассеянно ответила Дийна. — Но мы не пойдём, а полетим. Сделаем вам крылья и полётам.
Александр с сомнением посмотрел на неё:
— А вам крылья не нужны?
— Они у меня уже есть. — Дийна отыскала наконец дорогу и пошла вперёд, жестом пригласив следовать за собой и Гирина. Когда он поравнялся с ней, она сказала с оттенком лукавства: — Это особые, невидимые крылья!
Она говорила загадками. Александр, конечно, не понял, о каких крыльях шла речь, но не обиделся. Она вела себя как ребёнок, которому приятно похвастаться перед гостями своими игрушками. Это и естественно — совсем ещё девчонка! Но Гирин выдержал марку, подавил любопытство и расспрашивать ни о чем не стал, чтобы Дийна не слишком зазнавалась.
Девушка подвела его к невысокому дереву с мелкой красноватой листвой, похожему на земную вишню, какой она бывает поздней осенью. Ветви дерева оттягивали тяжёлые гроздья стручков длиной с карандаш и толщиной с палец. Гроздья были разных цветов. Дийна срывала, передавала их Александру и объясняла, что оранжевые, ещё неспелые плоды содержат вкусный сок, синие, зрелые напоминают печенье, а самые красивые, оранжевые с просинью, полуспелые полны маслянистого крема.
— Не дерево, а кондитерская, — скептически пробормотал Гирин, шагая вслед за девушкой и с некоторой опаской разглядывая необычные дары чужой природы. — Гибрид банана, кокосового ореха и адамового дерева.
Видимо, уловив в его голосе разочарование, Дийна рассмеялась и успокоила:
— Это лишь на закуску. Настоящий обед будет в лагере.
— А лагерь большой?
— Огромный! Целый город с дворцами, парками и отелями.
Александр недоверчиво покосился на девушку, но лицо её было серьёзно. Немало озадаченный её ответом, он хотел продолжить свои расспросы, но Дийна остановилась в тени раскидистого дерева, огляделась и решила:
— Вот здесь мы и займёмся закуской.
С низко протянувшейся ветви она сорвала несколько бархатистых пурпурных листьев, по своей форме и размерам похожих на листья лопуха, застелила ими плоский старый пень, подала несколько листьев Гирину.
— Садитесь, Саша. Эти листья как коврики, на них даже спать можно. А меканы, да-да, эти стручки, кладите вот сюда.
Листья и правда были мягкими, бархатистыми не только на взгляд, но и на ощупь. Они слегка пружинили, точно войлочные, сидеть на них было удобно. Дийна, не обращая на Александра особого внимания, достала откуда-то из-за пояса сверкнувший полировкой нож и стала ловко отделять стручки от черенков, которыми они крепились к центральному стеблю.
— Давайте я помогу, — сказал Гирин, ему неудобно было сидеть без дела.
— Нет уж, сидите. Тут навык нужен, а то сок прольётся, крем выдавится, — и без всякого акцента, мимоходом добавила: — Я ведь одна тут, на всей планете, и все привыкла делать сама.
До Гирина не сразу дошёл смысл этих слов. Он смотрел, как ловко работают её пальцы, как растёт горка оранжевых стручков.
— Вы и поверили, что здесь целый город? — Рядом с горкой оранжевых начала расти горка полузрелых плодов. — Весь мой лагерь — палатка. Можно было бы организовать обед и здесь, но в лагере — аппаратура, которая нам нужна.
— Вы тут одна? Совсем одна? — Александр наконец все понял и обрёл дар речи.
Дийна печально кивнула головой:
— Совсем. Месяц тому назад мой корабль потерпел здесь аварию. Передатчик не работает, только приёмник, да и то на аварийной волне. Сначала я потеряла голову, бегала по саванне как безумная, кричала, звала на помощь. Но мне откликались лишь динотерии и бескрылые хищные птицы. Разум мой чуть не помутился! Но понемногу я освоилась. Живу, питаюсь плодами и нектаром цветов, самое большое моё лакомство — летающие лягушки, хуже всего, что их приходится есть сырыми. — Дийна покончила с разделкой, взяла гроздь синих стручков, полюбовалась и положила на место. — Эти обработки не требуют: снимайте кожицу — и печенье готово! Привыкайте, Саша. Жизнь тут нелегка, но вдвоём будет веселее.
— Вы серьёзно?
Девушка тяжело вздохнула:
— Как бы я хотела, чтобы все это было сном! — Она подняла на него грустные глаза, в которых, однако же, мерцали озорные золотистые искорки, и вдруг расхохоталась. — А ведь вы поверили! Признавайтесь, поверили?
— Почти поверил. — Александр и посмеивался и сердился. — Я и так запутался, а тут ваши шуточки! Не совестно?
— Совестно, — призналась Дийна, но её серебряные глаза смеялись. — Не сердитесь, Саша. Я и правда целый месяц одна на этой планете. И впереди ещё два месяца одиночества! Ну как тут было не пошутить?
— Но почему вы одна? Что делаете здесь?
— Решила стать отшельницей. Посвятила себя богу и заботе о страждущих и бедствующих.
— А если серьёзно?
Дийна ответила не сразу, как-то вдруг она повзрослела, превратившись из озорной девушки в ту холодноватую представительницу высокой цивилизации, которую Гирин уже видел на берегу озера.
— Если серьёзно, то я прохожу испытание на одиночество и самостоятельность. Есть у нас такой экзамен в программе аттестата зрелости — трехмесячное испытание.
Александр чувствовал: она уже не шутит. Он давно подметил любопытную особенность шуток и розыгрышей: остроумную, ловкую выдумку порой можно принять за правду и попасться на удочку, но настоящую правду не спутаешь с ложью — у неё особое, строгое лицо.
— Серьёзные у вас экзамены!
— Нас с раннего детства приучают к самостоятельности и ответственности. Иначе невозможно. Слишком велика мощь, сосредоточенная в руках каждого гражданина, широки возможности, а ошибка нередко равносильна катастрофе.
Не желая оставаться в долгу, Гирин хотел было воспользоваться случаем и пошутить над ответственностью своей озорной спутницы, но взгляд его случайно упал на перстень с зелёным камнем, украшавший её указательный палец. Он перевёл взгляд на её строгое сейчас лицо с чётко прописавшимися чертами, вспомнил свирепый всплеск голубого пламени, которое смело верхушку дерева-гиганта, и понял, что шутить по этому поводу неуместно.
— И все-таки жестокие у вас экзамены, — подумал он вслух.
Дийна улыбнулась ему, как иногда взрослые улыбаются детям, выслушивая их глубокомысленные реплики.
— Нет, Саша. Они не жестокие, они трудные. У нас вообще трудная жизнь куда труднее вашей! Но зато и гораздо более интересная.
Александр взглянул на неё недоверчиво:
— Мы иначе представляем своё будущее.
— Мало ли что вы себе представляете. — Дийна засмеялась. — Этакий технологический автоматизированный рай, организованный на уровне ваших современных знаний. Нажал одну кнопку — потекло молоко, нажал другую пиво, нажал третью — появился бифштексе картошкой. Песни, пляски, любовь, путешествия и приключения, всеобщее счастье и благополучие. Так?
Конечно, Дийна нарисовала утрированную картину, но в ней было что-то и от фантастической литературы, и от личных представлений Александра. И поэтому он обиделся. Наверное, девушка заметила это, потому что мирно, хотя и с некоторой долей лукавства посоветовала:
— Да вы не обращайте внимания на мои слова. Я ещё и не такое могу нафантазировать. Займёмся лучше завтраком, это сейчас куда важнее структуральной футурологии. Зрелые меканы лучше почистить заранее, чтобы потом уж не отвлекаться. А чистить их нужно вот так. — Дийна показала, как это делается.
Повторяя действия девушки, Александр очистил один стручок, затем второй. Дело пошло, хотя, пока он успевал очистить один плод, девушка успевала управиться с двумя. Очищенные меканы больше всего напоминали восковые свечки, но пахли приятно — печёным тестом.
— Что ваша жизнь интересна, я верю, — сказал Александр между делом. Но трудности, в чем они?
— В труде, в чем же ещё? Наша жизнь — это труд: учёба, работа для создания собственных благ и пропитания, творческий поиск и его натурная реализация.
— А на песни и танцы, стало быть, времени не хватает, — не без ядовитости заметил Александр, вспомнив шутливые сентенции девушки.
— У нас на все хватает времени, — спокойно ответила Дийна. Её склонённая голова, прядь волос, упавшая на чистый лоб, выражение лица вдруг показались Гирину удивительно знакомыми. Словно когда-то в своей жизни он уже сидел вот так, рядом с ней. — Мы живём творческими коллективами, коммунами, они спаяны не только трудом, но и взаимными симпатиями, не только творчеством, но и любовью и дружбой. Мы не только вместе работаем, но вместе живём и отдыхаем, развлекаемся, занимаемся спортом и путешествуем.
— У нас такое бывает только в юности, — с невольной завистью признался Александр.
— Наши коллективы-коммуны и складываются с детства. Перетасовываются, изменяются, единомышленники и друзья не сразу находят себя, а потом крепнут — и уже на всю жизнь большая дружная семья!
— Так уж и на всю жизнь?
— А как же иначе? Дружба и любовь на время, на день или на год? Это смешно и безнравственно! — Девушка распрямилась. — А мы увлеклись, хватит! Того, что начистили, вполне достаточно.
И в самом деле, штабелек очищенных, похожих на свечки меканов вырос до внушительных размеров. Гирин смотрел на них с некоторым сомнением. Дийна перехватила его взгляд и ободряюще сказала:
— Приступайте! Это довольно вкусно, если сдабривать кремом и запивать соком.
Она показала, как нужно обламывать уже надрезанную верхушку полузрелых стручков, а потом, как пасту из тюбика, выдавливать из них крем. С неспелыми плодами полагалось обращаться точно так же, но поосторожнее, чтобы не пролился сок. Именно сок и попробовал Гирин в первую очередь: ничего особенного, фруктовый кисло-сладкий сок, пить можно. Крем имел непривычный и настораживающий зеленоватый цвет, но вкус был отменный — в меру сладковатый с ореховым оттенком. А зрелые меканы с этим кремом напоминали обычные пирожные, которые можно купить в любом кафе по двадцать копеек за штуку.
— Коммуны — дело хорошее, — сказал Александр, выпивая очередной природный сосуд на два-три глотка прохладного сока. — Но в больших городах трудно жить обособленной внутренней жизнью. Интересы, симпатии, привязанности — все это перемешивается, по собственному опыту знаю.
Услышав смех Дийны, он поднял на неё глаза:
— Я чего-то не понимаю?
Она кивнула:
— Не понимаете. Самая обычная инерция мышления.
— Что ещё за инерция?
— Я же говорю — обыкновенная. Да вы ешьте, Саша. Пока мы доберёмся до лагеря и приготовим обед, времени пройдёт немало. Из-за этой самой инерции первый автомобиль был похож на повозку, фантастические воздушные корабли рисовали похожими на морские, а Землю помещали в центр мироздания.
— Когда это было!
— А теперь? Будущее представляется вам только в городском, урбанизированном варианте. Города обычные, города-здания, города-парки, города подводные, летающие, плавающие, но все-таки гигантские многомиллионные города — вот архитектурный облик грядущего, верно?
— Верно, — в раздумье согласился Гирин, он и в самом деле не мог представить себе будущего вне городской схемы. — А вам грядущее представляется иным?
Дийна ответила не сразу.
— Вы забываете, Саша. — Её голос прозвучал мягко, но слишком ровно. — Я живу в грядущем. Наша цивилизация опередила земную примерно на десять тысяч лет.
Серебряные глаза смотрели на него доброжелательно, но холодновато. Может быть, Александру лишь показалось это, но он заново и довольно остро ощутил интеллектуальную дистанцию, отделяющую его от этой девушки.
— Да-да, — пробормотал он, — я понимаю.
У него вдруг пропал аппетит: меканы были слишком сладкими, крем неприятно зелёным, у сока он обнаружил лёгкий, но приметный привкус плесени. Гирин нехотя пожевал уже просто для приличия и поблагодарил сыт! Девушка поглядывала на него сочувственно, однако же и с некоторым лукавством.
— Вы на меня обиделись? — спросила вдруг она.
Врать Александру не хотелось, он ведь и в самом деле обиделся. Но на кого? Или на что? Разобраться в этом было нелегко. Нечто подобное он испытал однажды, случайно попав в компанию асов парашютного спорта, среди которых были чемпионы мира и континента. К нему, перворазряднику, отнеслись доброжелательно, но разговор все время шёл как-то мимо него — он не сразу понимал шутки, намёки, его реплики выслушивали с каким-то подчёркнутым вниманием. Гирин вдруг почувствовал себя чужим и ушёл, его ухода не заметили или посчитали нужным не заметить. Он обиделся тогда, но не на мастеров-парашютистов.
— Я обиделся на себя, — сказал он Дийне.
Она удивилась:
— За что?
— За то, что я такой отсталый. За то, что у меня большая инерция мышления. — Он посмотрел на девушку и постарался придать своим словам шутливый оттенок. — И за то, что способен представить себе грядущее в одном лишь урбанизированном варианте.
— Это я виновата, — со вздохом покаялась Дийна. — Не сердитесь! Я иногда делаю глупости, но мне простительно — у меня ведь ещё нет аттестата зрелости?
Она заразительно рассмеялась и поднялась на ноги.
— Однако нам пора в лагерь. — Она покосилась на Гирина и вкрадчиво спросила: — Ведь вы не против — научиться летать? Летать свободно, как птица! Без всех этих нелепых механизмов и машин?
Александр неуверенно улыбнулся:
— Опять шутите?
— Никаких шуток и розыгрышей: честное слово! Хотите? Тогда сидите спокойно и не мешайте. — В голосе Дийны появился оттенок таинственности. Я сотворю для вас незримые крылья.
Из подсумка на своём широком поясе девушка достала что-то и, положив на раскрытую ладонь, показала Гирину. Это был шарик величиной с вишнёвую косточку, тускло сияющий перламутром.
— Жемчужина?
Дийна отрицательно качнула головой:
— Протоформа. Я могу сделать из неё все, что захочу: вездеход, авиетку, лагерный домик.
— А океанский лайнер?
— Для этого нужно много протоформ и много времени. А незримые крылья я сделаю за десять минут, не больше. — Жестом предложив Гирину оставаться на месте, Дийна отошла на десяток шагов. Опустившись на колени, девушка очистила от крупных стеблей травы небольшую площадку, положила в центр её жемчужину-протоформу и накрыла ладонью. В позе и выражении девушки не было ничего театрального, но сразу можно было заметить, что она глубоко сосредоточилась, полностью отключившись от окружающего, ушла в себя. Веки у неё были опущены, Александр только теперь заметил, какие длинные у неё ресницы. Долгую, полновесную минуту длилась эта пауза сосредоточенности и отрешённости. Потом Дийна вздохнула, точно пробуждаясь от сна, устало провела рукой по лицу и поднесла к лежавшей на земле протоформе зелёный камень своего перстня. Мягко сжались пальцы, и протоформа вспыхнула неярким серебристо-розовым светом, точно в траве зажгли маленький волшебный костёр. Свет колебался, клубился. Дийна несколько мгновений вглядывалась в сердцевину этого странного бесшумного пламени, а затем поднялась на ноги.
— Вот и все, — с некоторой грустью сказала она Александру.
Но тех мгновений, когда розоватый свет смягчил чётко прописанные черты лица Дийны, придавая им больше теплоты и душевности, оказалось достаточно. Дийна была похожа на Нину!
Глава 14
Нина работала врачом-терапевтом в полковом лазарете. Гирин познакомился с ней во время медицинского осмотра. Она замерила ему давление крови, пульс, а потом почему-то долго выслушивала сердце. Так долго, что Александр забеспокоился — пилоты ничуть не меньше пенсионеров пекутся о своём здоровье, забеспокоился и спросил:
— Что-нибудь не в порядке?
Она подняла на него строгие серые глаза и вдруг улыбнулась, отчего сразу похорошела и помолодела, превратившись из официального врача неопределённого, с точки зрения Александра, возраста в молодую, милую женщину:
— Нет, просто очень хорошо стучит. Приятно слушать!
— Тогда слушайте! — великодушно разрешил Гирин, выпячивая грудь. — Я могу специально заходить, чтобы доставить вам удовольствие.
— Заходите, — сказала она после паузы.
Они оказались одногодками и сразу как-то по-простому, по-товарищески понравились друг другу. Официальные встречи врача и пациента, а случались они не так уж редко, неизменно заканчивались разговором на общие темы чаще шутливым, иногда доверительным. В их отношениях не было ни расчётливого флирта, ни бездумной фривольности, не было ничего похожего и на постепенно зарождающуюся серьёзную любовь. Ясные и чистые отношения родственных душ, которые не столько сознают, сколько следуют велениям этого внутреннего родства. Кто знает, как было с Ниной, но Гирин над их отношениями просто не задумывался, тем более что знал — такие вещи в авиационных полках всегда известны: Нина замужем.
Однажды в городском парке Александр нос к носу столкнулся с этой супружеской парой, и Нина познакомила его со своим мужем. Он тоже был врачом — крупный холёный мужчина с начинающей седеть головой, уверенный в себе и насмешливый. В голосе и манерах Нины, когда она знакомила мужчин, было нечто странное, похожее на замешательство или смущение. Сразу-то Александр не обратил на это внимания, все это всплыло в его памяти позже, когда, возвращаясь из парка домой неспокойный и встревоженный, он восстанавливал случайную встречу по отдельным штрихам, по каплям. И ведь ничего, ну ничего не произошло! Но, пожимая мягкую и сильную, истинно докторскую руку мужа Нины, Александр вдруг ощутил непонятный, тупой укол ревности. Ему неприятно было смотреть и на самодовольного, явно молодящегося врача, по-хозяйски придерживавшего жену за локоть, и на притихшую, будто испуганную Нину. Александр смял ничего не значащий разговор и ушёл.
А наутро обнаружил, что видеть Нину ему не хочется. Не хочется, и все тут! И он всячески избегал случайных встреч, подальше обходя и санчасть и лазарет. И на очередной осмотр ему идти не хотелось, но тут уж ничего не поделаешь — идти все-таки пришлось. Нина изо всех сил старалась держаться непринуждённо, но это плохо у неё получалось. И разговор, их традиционный дружески-шутливый разговор не клеился. Взгляды, движения, самый голос Нины, который раньше так нравился Александру, — все раздражало Гирина! Неожиданно для самого себя он сказал ей какую-то колкость, а в ответ на её несколько растерянную реплику — другую. С удовольствием отметив, что у Нины дрогнула рука, державшая стетоскоп, и от обиды порозовели щеки, Александр подчёркнуто галантно распрощался и ушёл. А потом целый день ходил хмурый и «собачился», как определили его состояние друзья.
С той поры их взаимоотношения приобрели прохладный и официальный характер. Встречаясь, они здоровались, не глядя друг на друга. Однажды Александр заметил, как Нина, чтобы не встречаться с ним, пошла другой дорогой. Он мысленно посмеялся над её дамскими выкрутасами, но в следующий раз, издали приметив Нину, вдруг и сам свернул на тропинку и обошёл её стороной. Как-то случай свёл их в автобусе. Они поздоровались и десять минут простояли рядом как истуканы, не сказав друг другу ни слова. Но на выходе Нина вдруг обернулась, и Гирину показалось, что в её глазах блеснули слезы. Мало ли что может показаться! Но, засыпая, Александр ясно, точно на фотографии, снова увидел её грустное, в полуобороте лицо, прядь пепельных волос на лбу и слезы в серых глазах. Сердце у Гирина сжалось и заныло. Полчаса он ворочался с боку на бок и, что бывало с ним очень редко, никак не мог уснуть. А потом отбросил одеяло, сел на подоконник открытого окна и сидел там, слушая сверчков, до тех пор, пока не пришёл его сосед по комнате Колька Баралов, пилот из братской эскадрильи, шумно удивившийся тому, что Александр, точно девица, мечтает у окна.
Через несколько дней на праздничном вечере в честь Дня авиации Александр увидел Нину в гарнизонном Доме офицеров. Она грустно в одиночестве стояла у стены и отказывала всем, кто приглашал её танцевать. Отказывала с такой милой улыбкой, что на неё не сердились. Было в её одиночестве нечто отдалявшее её от случайных собеседников: перебросившись с ней несколькими фразами, они отходили. У Гирина ёкнуло сердце. Боясь передумать, он подошёл и, пряча за холодной вежливостью своё волнение, пригласил её на танец. Его не пугал возможный отказ, какой-то половинкой души он даже желал его — все-таки это был выход из неизвестности, с которой, он только теперь понял это, больше не было никакой возможности мириться. Но Нина не отказала, только посмотрела на него виновато, даже испуганно.
Добрую половину танца они молчали, избегая смотреть друг на друга. А потом их взгляды встретились, и отчуждённость разом пропала, точно её никогда и не было. Перебивая друг друга, сердясь и смеясь, ничего не говоря о любви прямо, они признались, что любят и не могут больше мучиться, не могут не быть вместе. Потом Нина вдруг заплакала, уткнувшись лицом в его плечо, и пришлось выйти из зала на свежий воздух, где так банально, точно в кино, светила полная луна. Стоя в тени старого тополя, они поцеловались. Притянув Александра за шею рукой, Нина поцеловала его ещё раз и прогнала, сказав, что ей нужно прийти в себя и успокоиться.
Взъерошенный и счастливый, Гирин послушно вернулся в зал и пребывал в некой прострации до тех пор, пока к нему не подошёл Колька Баралов. Здоровяк Колька скептически оглядел Александра, неопределённо хмыкнул и предложил пойти в буфет — откушать шампанского. Выстрелив пробкой в потолок, Баралов молча наполнил бокалы.
— За что? — спросил Александр.
— За легкокрылую удачу! — плутовато улыбнулся Колька и, ставя уже пустой бокал, казавшийся в его лапище скромной рюмочкой, присовокупил коротко: — Молодец!
— Ты о чем?
— Да ладно тебе! Правильно, что объяснился, сколько можно было мучить и её и себя? Отличная будет подруга. Завидую!
У Александра опустились руки: всегда так — все и все знали о его сердечных делах, только сам он не знал ничего! Гирин был и благодарен другу за эту поддержку, и злился на него за то, что он совался не в свои дела. А тот, снова наполняя бокалы, как бы мимоходом сказал:
— А если её дражайший супруг будет вякать, скажи мне — я его быстренько приведу в порядок.
— Ты что, спятил?
Колька поморщился и повёл пудовыми плечами:
— Не о физическом воздействии я глаголю, брат мой. Он немножко нехороший, этот Леонид Аркадьевич.
— Как это немножко нехороший?
— Сволочь, проще говоря. Известный бабник! Я его засекал несколько раз. Нина все равно уйдёт от него рано или поздно. — И Баралов со своей доброй, плутоватой улыбкой поднял бокал с игристым вином: — За вас обоих!
Все должно было решиться на свидании, назначенном на восемь часов вечера. А свидание не состоялось.
Глава 15
Александр так задумался, что его вернул к действительности лишь голос Дийны:
— О чем вы размечтались, Саша? — Девушка усаживалась напротив него возле «обеденного стола».
Гирин заколебался — говорить ей или нет о её загадочном сходстве с Ниной? Конечно, случай сам по себе очень любопытный, но ведь особый смысл и цену он имеет лишь для Александра! Какое дело Дийне до молодой женщины, которую любит Гирин и которая живёт так далеко отсюда — за восемьдесят тысяч световых лет? Что по сравнению с этим чудовищным расстоянием сказочные «за тридевять земель»? А сходство было! В этом Александр убедился ещё раз, разглядывая сейчас Дийну вблизи. Это было не сестринское, не родственное сходство, когда лица отливаются в одной, и той же, но каждый раз как-то по-особому видоизменяемой форме. Это было сходство другое, не столь внешне заметное, но духовно глубокое, которое проявляется, несмотря на различия в причёске, цвете кожи и отдельных чертах лица. Два разных слепка с одной и той же духовной сущности — вот что такое были Нина и Дийна. И никакие восемьдесят тысяч световых лет тут были ни при чем!
— Вы разглядываете меня как музейный экспонат! — Дийна облокотилась на пень, в свою очередь приглядываясь к Гирину. — Что такое стряслось с вами?
Близко заглянув в неземные, серебряные глаза Дийны, Гирин окончательно решил ничего не говорить пока о её странном сходстве с Ниной.
— Я думаю о том, что сейчас там происходит. — Гирин кивнул на сказочный розоватый костёр, отблески которого ложились на траву и на листву низко расположенных ветвей.
— Протоформа превращается в крылья, на которых вы полетите вместе со мной в лагерь. Только и всего!
— А можно я поближе рассмотрю эту самую протоформу?
— Пожалуйста.
Девушка достала из подсумка серебристый шарик и положила Гирину на ладонь. Протоформа и правда походила на жемчужину, но была гораздо тяжелее, точно налита ртутью. Перекатывая этот весомый шарик на ладони, Александр снова как-то ненароком, по инерции обратился мыслями к далёкой Земле, к Нине. Гирин видел настоящий жемчуг всего один раз в жизни — в Кремле, в Оружейной палате. Увидел и страшно разочаровался: жемчужины, украшавшие древние изделия и царские одежды, были тусклыми и невзрачными, будто потухшими. Честное слово, тот дешёвенький поддельный жемчуг, который Александру доводилось видеть на девичьих шейках, был куда ярче и красивее! Позже Александр узнал, что жемчуг совсем как человек — живёт, красуется, сверкает, а потом стареет, тускнеет и умирает, превращаясь в невзрачные округлые камешки. И чтобы жемчуг жил дольше, надо не прятать его в шкатулки, шкафы и сейфы, а носить так, чтобы он касался теплом и дышащей человеческой кожи. И с тех пор, как Александр узнал об этом, жемчуг стал ему как-то по-особому дорог, стал понятнее и роднее всех других драгоценных камней. Он решил, что, как только Нина станет его женой, он тотчас купит ей пусть маленькую, но все-таки настоящую ниточку жемчуга. И пусть она носит её не по праздникам, а всегда — каждый день.
— Очень сложный, универсальный продукт вашего производства, — услышал Гирин конец фразы Дийны, поднял на неё глаза и с некоторым трудом сообразил, о чем она говорит.
— Эта жемчужина?
— Эта протоформа! — поправила девушка. — Я могу превратить её в любую вещь, в любую конструкцию, которую могу представить мысленно с достаточной полнотой.
Гирин покосился на бесшумный, понемногу угасающий костёр, перевёл взгляд на серебристо-перламутровый шарик.
— Каким же образом?
Дийна смотрела на него доброжелательно, но снисходительно.
— Это очень, очень сложное искусство! Нас обучают ему с самого раннего детства, так же как ваших детей учат рисованию и грамоте.
Дийна оживилась, лицо её приобрело важное и вместе с тем несколько наивное выражение Она стала похожей на увлечённую старшеклассницу, которой не терпится поделиться с окружающими только что усвоенными знаниями, представляющимися ей исключительно важными и интересными.
— Любая чёткая мысль, Саша, оформляется либо словесно, либо в виде зрительных образов — рисунков, объёмов, чертежей и формул. Но, кроме того, она отражается всем телом, особенно лицом и руками, пальцами; это неудивительно: ведь именно руки — древнейшее орудие труда и воплощения мыслей. Колдуны, ясновидящие, гадалки — все они наделены даром чтения телесных мыслей, умеют наблюдать за лицом и руками, берут за руки и держат их в ладонях.
— Это правда, — согласился Гирин, вспоминая об опытах Вольфа Мессинга, о которых он, правда, лишь читал в журналах.
— Наши учёные, — продолжала Дийна увлечённо, — расшифровали телесный язык через микротремор мускулов, колебания электрического и магнитного потенциалов ладони и целую кучу других показателей. А конструкторы создали протоформу, — автономное саморазвивающееся устройство, похожее на живую клетку, ну, как, допустим, самолёт походит на птицу — функции одинаковы, а пути реализации разные. Понимаете?
— Пока понимаю.
— В протоформу вмонтировано универсальное программное устройство, как бы генотип, а генотип этот снабжён приёмником телесного языка. Чтобы использовать протоформу, её накрывают пальцами. — Дийна взяла жемчужину у Александра и показала, как это делается. — Мысленно включают приёмник, а потом шаг за шагом представляют создаваемую конструкцию. По обратным сигналам эта конструкция как бы высвечивается в голове, неудачное можно стирать и формировать заново, в созданное можно вносить исправления. Когда конструкция готова, подаётся сигнал «стоп», а затем протоформа стимулируется внешним импульсом энергии — можно использовать перстень, можно подержать протоформу над пламенем костра. Вот и все! В протоформу вмонтирован собственный микрогенератор энергии, а вещество она заимствует из окружающей среды.
— Вот и все, — пробормотал Гирин, жестом попросил у девушки протоформу и бережно принял весомый шарик на ладонь. — Ну а если нужно создать что-нибудь сложное, громоздкое — космический корабль, подводную станцию, целый завод? Неужто и такие вещи можно целиком удержать в голове?
Дийна кивнула, соглашаясь с его сомнениями.
— Вы правы, есть, конечно, предел для мысленного моделирования. Для создания очень сложных и громоздких конструкций производятся протоформы не с универсальным, а со специализированным генотипом, в который введена и схема будущего конкретного творения, скажем космического корабля, и программа его формирования. Такие специализированные протоформы большой мощности называют прототипами, их развитие обеспечивают внешние источники энергии, так удобнее.