— Правда? — Дашка недоверчиво хлюпнула носом. — А Семена мы бабушке не оставим, да, мам?

— Семен — это мопс, — шепнул Горька, едва шевеля губами.

— Попрошу без подсказок, — ответила я и взяла Дашку за руку. — Не оставим, малыш!

Мы вышли из подъезда. Спиной я почувствовала, как смотрят на нас из окна обиженные и недоверчивые глаза Ирины Валерьевны, а из другого с подозрением наблюдает в полевой бинокль Яков Павлович Прохоренков. Мне было и смешно, и грустно.

— Завтра едем оформляться. Новая жизнь, новый дом, — задумчиво произнес Егор, — ты готова к переменам?

— Пап, что такое перемены? — старательно выговорила Дашка.

— Это когда все меняется, — сказал он.

— Это когда мы меняемся, — сказала я.

— А зачем? — спросила она.

И мы оба только вздохнули в ответ.

Мы ехали по улицам города, шумного и суетливого. Мой любимый мужчина легко держал руки на руле и неотрывно смотрел прямо перед собой. Его длинные ресницы отбрасывали тень. Мне в ухо дышал пес. А в другое лилась шепелявая песенка про крокодила Гену.

Я с трудом осознавала происходящее, мне было понятно только одно — никто из нас не застрахован от ошибок, и только от нас самих зависит, насколько эти ошибки изменят нашу жизнь.

У светофора мы притормозили. Краем глаза я вдруг заметила в соседней иномарке мужчину, который махал мне обеими руками. Это был господин Уклюйко, его лицо расплывалось в счастливой улыбке. Из-за его плеча показалась шкодная физиономия с фиолетовыми волосами, но ее тотчас сменило строгое лицо мадам Уклюйко. Наверное, в другое время я бы удивилась, но сейчас просто кивнула в ответ на приветствие Эдуарда. Неожиданно и Алла кивнула мне. А спустя мгновение стекло опустилось, и господин Уклюйко произнес:

— Марина, вот так встреча. Я вам так благодарен…

— Скажи ей, скажи, — подтолкнула его Аллочка.

— Марина, я ведь не собирался разводиться. Я вовсе не из-за этого квартиру менял, мне просто нужно было помещение под студию, понимаете?

Я кивнула, медленно закрыла окно.

— Это кто? — спросил Егор.

Я не ответила. Зажегся зеленый свет, и машина рванула с места.

Мне казалось, мы едем вечность, целую жизнь. И это была прекрасная жизнь. За стеклом мелькали дома, машины. Шли какие-то люди, и они выглядели маленькими, беззащитными, и хотелось догнать каждого, каждому сказать, что все будет хорошо. Я вдруг узнала в двух фигурках на остановке у вокзала Светлану Николаевну и Влада. Чуть не свернув шею, я наблюдала за ними. Он прижимал ее к себе и гладил по голове. У их ног стояли чемоданы. Мне хотелось думать, что Влад и Светлана уезжают вместе.

Я бросила взгляд на Егора — на свое горе и радость. Квартиру, которая, как я считала, встала между нами, он покупал для нас, а матери оставлял старую, маленькую, однокомнатную. Ту, где они втроем прожили несколько лет, с ложью, затухающей надеждой и детским ожиданием чуда.

Я не хотела спрашивать, каково ему было скрывать от меня самое главное. Я вспоминала ту фотографию, «Бегущая по волнам», я вспоминала наши ночи, наполненные его страстным шепотом, скрипом кровати и песнями ветра, я вспоминала наши дни, его молчание и мой бессмысленный треп, свое отражение в его зрачках, его губы на своем плече, наши сплетенные пальцы. Я больше не хотела плутать по закоулкам своей памяти, выискивая обиды.

Маленькая темноволосая девочка с глазами, так похожими на Егорушкины, мною любимые глаза, спала на заднем сиденье машины. Ей было суждено стать нашей дочерью.