Ольга Туманова
      Житейские уроки
      Марина Сергеевна глянула в зеркало: халат ей к лицу. Материал поступил на шторы для горкома, и все бабы: а! желтый! плюшевый! Ну, что с них взять. Если Богом дар не заложен, они и ходят деревенскими маньками, хоть и работают всю жизнь в ателье. Одно дело отрез, но совсем другое - готовая вещь, и надо увидеть в материале изделие: платье, халат, может быть, комнатные тапочки.
      Марина Сергеевна сразу ткань оценила, сразу представила, как ее лимонно-желтый цвет сольется с волосами, подчеркнет голубизну глаз, да и... бесплатно же. Чего кочевряжиться?
      Халат получился что надо: длинный, теплый и мягкий - уютный.
      Марина Сергеевна еще раз оглядела себя в зеркало и осталась довольна, лишь провела по губам помадой, что лежала в коридоре у зеркала, и, украсив лицо блуждающей улыбкой, прошла к входной двери.
      Открыв дверь, Марина Сергеевна признала, что столь тщательно заботиться о своем внешнем виде было излишне: на пороге стояла приятельница; но, с другой стороны, в форме надо быть всегда: во-первых, полезно, чтобы приятельницы видели ее превосходство, а во-вторых, чтобы не оказаться неготовой в неожиданный, но нужный момент. Случай может представиться самый что ни на есть выигрышный, а ты - не готова. Да и никогда нельзя знать, кто и в какой миг может тебя увидеть. Марину Сергеевну ужасают кадры из фильмов, где героиня входит в комнату и пребывает в ней в полной уверенности, что она в одиночестве, а на диване сидит ее возлюбленный - ну, хорошо, в фильмах героини только перекладывают зачем-то вещи с кресла на стул или книги с тумбочки на полку, но мало ли какой жест можно сделать, да и... мало ли что делаешь, когда думаешь, что ты одна. Нет, Марина Сергеевна потому и хороша собой, не то что ее подружки, они хоть и моложе на десяток лет, и природа была к ним щедрее, но с ней им не тягаться: относятся к своей внешности, как к работе: раз в месяц аврал перед вечеринкой или концертом, и опять безделье.
      Милостиво глянув на приятельницу, Марина Сергеевна проплыла на кухню. Ирина, на ходу сбрасывая туфли, поплелась следом. Ну, что за походка. Молодая женщина, а... Учишь их, учишь - все без толку.
      Кухня у Марины Сергеевны большая, можно сказать, шикарная. У нее, вообще, квартира прекрасная. Когда-то Марина Сергеевна шила на дому (ну, ни попадя кому, конечно). Среди ее клиенток была Шилова в бытность той первым секретарем. Марина Сергеевна с нее ничего лишнего не брала, заказы оформляла в ателье - и не ошиблась. Поплакалась Шиловой, что у дочери частые простуды, и Шилова дала ей эту квартиру, большую, светлую. (Теперь дочь - Марина Сергеевна вздохнула - живет своей семьей на другом конце света). Квартира - хоть Марина Сергеевна и живет в ней уже лет пятнадцать - остается предметом ее гордости: таких квартир в поселке немного, и абы кто в них не живет.
      Ирина просеменила к табурету, что стоит возле окна между круглым столом и дверью в кладовку. (Кладовка у Марины Сергеевны, что комната в современной квартирке. И полки сплошь заставлены снедью: банки с маринадами, соленьями, вареньями... Марина Сергеевна женщина экономная, и, как Ирина, деньгами не швыряется. Как-то зашла с Ириной в кулинарию, так ужаснулась: чего та там только ни набрала, столько денег оставила. Нет, Марина Сергеевна цену деньгам знает, потому у нее и бриллианты в ушах, а не бижутерия.)
      Ирина шлепнулась на табурет и, вывернув шею, стала смотреть на свои окна в доме напротив. (Глянула и Марина Сергеевна - окна черны.) Пока окна черны Ирина свободна: сын на секции, а муж - а пошел он к черту! И Ирина сердито отвернулась от окна.
      - Есть будешь? - спросила Марина Сергеевна, зажигая конфорку под чайником, и, вспомнив, сказала оживленно, и вся заигралась, и брови заходили, и уголки губ заплясали. - Да! Я купила камин с баром, - и тут же поплыла в большую комнату, что была в ее доме как бы парадной, и все оборачивалась, чтобы Ирина поторопилась увидеть приобретение.
      Большая светлая комната казалась наполненной воздухом. Мебели в ней немного: собранный книжкой стол, сервант, заставленный хрусталем и сервизом "Мадонна", столик с цветами, телевизор да широкий диван. Огромный темно-коричневый ковер спускался от самого потолка, застилал диван и опускался к полу, где лежал шикарный бордовый ковер. В этой комнате Марина Сергеевна принимала гостей и - иногда, для разнообразия - ложилась с мужем днем, после его длительного отсутствия. Теперь возле дивана стоял камин-бар.
      Марина Сергеевна остановилась у камина и обернулась в ожидании восторга.
      Ирина вяло прошла следом за Мариной Сергеевной в комнату - ну, камин, ну, бар, и что? Ей была неинтересна покупка приятельницы, но..., и Ирина постаралась изобразить на лице восторг, одобрение, некоторую зависть - все, что желала увидеть на нем Марина Сергеевна.
      Откровенно говоря, камин комнату не украсил. Здоровый черный ящик с куском железяки грязно-серого цвета; железяка неровная, с выпуклостями, что отдаленно напоминают силуэты поленьев. Очень может быть, что, когда зимой повалит снег, задует ветер и мороз поползет во все щели, светящийся экран создаст иллюзию истинного камина и наполнит комнату и теплом, и уютом; но за окном лежит шапка лета, в квартире душно, и камин мертв.
      Чтобы сделать Марине Сергеевне приятное, Ирина и сказала, мол, зимой, когда задует ветер, а батареи будут едва теплиться... А вечером, зимним, темным, если не зажигать свет, то это уродство (уродство - Ирина произнесла про себя) может принять вид настоящего камина. Особенно если учесть, что никто из них настоящего камина, кроме как в фильмах про Шерлока Холмса, не видел ну, это тоже про себя.
      Выждав паузу, Марина Сергеевна с мимикой фокусника открыла дверцу бара, а попросту говоря, откинула вниз переднюю доску.
      - Почему бар? - хотела спросить Ирина, но поленилась, не спросила, лишь плечами повела, что можно было понять как угодно, и Марина Сергеевна поняла как онемение при виде фокуса. Ирина же до сих пор считала, что бар бывает в виде маленького холодильника, где напитки поддерживаются в должном режиме, здесь же был некрасивый ящик, грубо разделенный топорной доской на две полки.
      Возможно, сонм бутылок с заманчивыми наклейками мог бы произвести должное впечатление, но в ящике стоял лишь деревянный стаканчик, едва заметный на фоне дерева, и из деревянного ящика (Ирина чуть не подумала: гроба) простенько белели бумажные салфетки.
      Довольно улыбаясь, Марина Сергеевна стояла сбоку от ящика, придерживала одной рукой крышку, другой уперлась себе в бок и смотрела то внутрь ящика, то на Ирину.
      С кухни донеслось зловещее шипение: закипел чайник, и кипящая вода, брызнув на газ, спасла Ирину от томительной необходимости изображать зависть, восторг и еще бог весть какие яркие чувства, ей, с ее меланхоличной флегматичностью, совершенно не свойственные, тем более сегодня, когда она была, как говорится, вся в себе.
      - Ну, идем пить чай, - вздохнула Марина Сергеевна и поплыла было на кухню, но на пороге остановилась, спросила тоном, что должен был сказать Ирине о проницательности Марины Сергеевны, хотя что уж тут проницать, когда и так все ясно:
      - Ну, что вы теперь поцапались?
      Тон краткого вопроса был многогранен, в нем и прямой вопрос - любопытство: в чем причина очередной вашей ругани, и высокомерное пренебрежение, мол, у нее такого быть просто не может, и - даже - сочувствие.
      Марина Сергеевна, кстати, была не чужда жалости и доброты. Женщине небогатой (а потому "раздетой"), да еще чем-то полезной, Марина Сергеевна могла сделать подарок просто царский: так подобрать мех и так выбрать фасон, что самая дешевая шкурка заиграет, и весь поселок как бы впервые увидит эту женщину. Такую Марина Сергеевна может сама за руку в ателье привести и материал выбрать, чтобы и к лицу, и недорогой, и дефицитный, и фасончик подберет в журнале французской моды (что только у нее одной в поселке и есть), и закройщице все разжует, чтобы та по незнакомой выкройке не напортачила. (Марина Сергеевна до начальника районной службы быта росла долго, с самых низов, начинала с подметания пола в захудалом ателье и знала и все тонкости профессии, и все ходы и выходы)
      Марина Сергеевна и приятельницам шьет с удовольствием, когда те в дурной полосе жизни.
      Другое дело, когда женщина "цветет": и выглядит эффектно, и наряды у нее дорогие, и внимания ей предостаточно - тут, конечно, Марину Сергеевну охватывает здоровый азарт, и она может несколько ночей не спать, чтобы каждое утро выходить из дома в шляпке нового фасона; и, конечно, злые - или завистливые, что, впрочем, одно и то же - языки судачат, что у нее этих меховых шляпок... С каких таких денег?! Но шляпок у нее не больше, чем у той же Ирины, а вот руки и желание быть первой - выше всяческих похвал.
      Марина Сергеевна и дубленку может за пару дней переделать. Отпорет поистертую ламу, оторочит шубу мехом рыжей собаки, и на другой день появится в час пик в магазине, крутанется у прилавка, позаглядывает через плечи женщин на витрину, промолвит туманное "здесь нет" и помчится дальше, и оббежит все магазины поселка, и обнову ее увидят если уж не все, так очень и очень многие; ну, а кому в голову придет, что у нее старая дубленка с рыжей собакой? Она так эту собаку обработает, что, конечно, все думают: лиса! Да не одна! Это сколько ж меха надо, чтоб и воротник, и опушка по подолу, и по отвороту, и на манжетах! И на другой день весь поселок только и говорит: опять новая дубленка! Да какая!
      Конечно, когда Ирина, что называется, цветет и пахнет, и сразу становится заметно, что она и моложе Марины Сергеевны, и собой интересная, и муж ее (самый импозантный мужчина в поселке) весь вечер не отходит от нее, вместо того, чтобы ухаживать за Мариной Сергеевной, и за столом рядом с Ириной усядется, как молодожен, и, хоть Марина Сергеевна каждый раз старается посадить их врозь, как и положено в приличном обществе, все равно он окажется возле жены, и с ней только и танцует, при этом выхаживает перед Ириной, как индюк, словно не женаты они уже пятнадцать лет, а только встретились и он ее заморочить решил: грудь выставит и ноги переставляет, как пеликан - завлекает. Чего жену завлекать? А муж Марины Сергеевны, как праздник, и Восьмого марта, и в день ее рождения, если выпадет тот на выходные - непременно отправится на охоту или рыбалку: - Марине Сергеевне приятны размолвки в этом любовном дуэте.
      Сейчас Ирина, не гордая и красивая пава, а попавшая в шторм кошка, сидела на кухне, забившись в уголок, такая тихая, грустная... погасшая. И, нелепым образом изогнув шею, через спину смотрела в окно на свои темные окна. Марина Сергеевна любит Ирину такую: подавленную, заплаканную - несчастную, и она подумала, что надо порадовать Ирину, сшить ей сегодня вечером юбочку, простого фасона, строгую, прямую, но из нового, только что полученного из Японии материала, за которым и в столице модницы толпятся в магазинах.
      - Так что у вас произошло на этот раз? - уже настойчиво спросила Марина Сергеевна, и Ирина неохотно поведала фабулу своей - очередной - семейной драмы.
      Неделю назад у их уборщицы было день рождения. Ну, все как положено. Скинулись. Купили. Та принесла бутылку водки шефу и две бутылки сухого вина. Им. Да так... кое-чего... колбаски, сыра... И после работы остались минут на сорок. Выпили по полстаканчика, посмеялись, пожелали всяких благ, что пришли на ум - и все.
      Обычно, как такая посиделка - день рождения или канун праздника - муж Ирины непременно придет ее встречать, и, конечно, женщины его пригласят, усадят, и он сидит, петух на насесте. Шеф с замом пьют у шефа в кабинете, а тут одни женщины и этот... Сияет - всех он осчастливил своим присутствием. Кому он нужен? Девчонки при нем и поболтать не могут. А ей неудобно. Ведь на подарок она за одну себя деньги сдаст, а он заявится якобы случайно и выпьет за троих.
      Да нет, ничего она не скрыла. Говорила ему, но раньше, назад дней несколько, когда подарок купили, а тут и сама забыла, вспомнила, когда стали подарок доставать да открытку сочинять. Она бы и сама не осталась, но - опять же - уборщица. Реагирует болезненно, мол, они считают ниже своего достоинства, а она такой же человек, как и все, ну, и так далее.
      А он, муж ее ненаглядный, как раз на планерке в тот день был и домой пришел позже ее. И разговора у них никакого не было о той посиделке, чего она боялась, когда домой бежала. И неделя прошла. А он вдруг возьми вчера и вспомни.
      - Да, ты говорила, скоро день рождения у вашей уборщицы. Что же вы ее не поздравили?
      - Да поздравили в среду.
      - Как?
      - Да как всех.
      - А-а-а!!! - и глаза у него вмиг стали тупые и плоские и полезли из орбит. - Пила! Без мужа! - А-а-а!!! - это его "А-а-а" и сейчас перепонки рвет и виски колет.
      - Ну! - Марина Сергеевна плюхнулась на стул и смотрела на Ирину, как на пугало. - Ну, ты! - Она передохнула, словно грудь ей свело, как от спирта. И вновь набрала воздух, собираясь что-то сказать, но тут у входной двери позвонили.
      Пришла Вера Федоровна.
      Когда-то Вера Федоровна была женой большого начальника. Были в районе начальники и покрупнее, но даже первый не имел того, что имел ее муж - первому надо было брать у других, этот брал сам - сколько хотел, чего хотел, он был начальником лесничества, охотником; и пушнина, и ягода, и дичь, и мясо диких животных, и всякие там папоротники, ягоды, грибы, и рыба, и икра - все бочками, коробами, сундуками стояло на его огромном подворье. На их даче, больше похожей на маленькое поместье, еще недавно пиршествовали и свои, и заезжие руководители. Сама Вера Федоровна, вся высохшая, была, конечно, не хозяйкой усадьбы, а рабыней на собственной плантации: и огород был на ней, и теплица, и кухня, и дом свой она скребла и чистила не хуже дворовой девки, и порядок в ее доме был идеальный, ни пылинки, ни соринки, ни одной неубранной вещи - в какое время к ней ни зайди. Да и с гостями за столом она только что считалось, что сидела - все бегала на кухню да в погреб, да в огород. И дети росли барчатами: воды себе сами не нальют. А ведь Вера Федоровна и в лесничестве работала не хуже других. И как только умудрялась она все успевать, невероятно, другая, кажется, давно бы упала замертво, но этой роль хозяйки дома, куда приезжают отдохнуть от трудов праведных и свои, и областные первые лица, и высокие гости из столицы, льстила необычайно, и она считала себя дамой "высшего света", но тут, не так давно, в свете очередного партийного начинания, а именно - борьбы с пьянством и самогоноварением, муж ее засветился на людях в пьяном виде, ну, и чтоб другим неповадно было и Москва чтоб осталась ими довольна, собутыльники с шумом и пафосом его осудили, изгнали из партии, а, соответственно, и с руководящего поста. Теперь муж Веры Федоровны потерянно сидел в небольшой конторке вахтером, а былые друзья ни к ним в гости не ездили, ни к себе не приглашали и вообще как бы были с ними незнакомы, и отторжение от высшего общества Вера Федоровна переживала болезненно. Пожалуй, из былых знакомых одна лишь Марина Сергеевна по-прежнему с ней приятельствовала: ну, во-первых, упавшая с Олимпа и все себя отбившая при падении Вера Федоровна была ей мила необычайно, а во-вторых, муж Веры Федоровны, дородный холеный, так и хочется сказать, русский барин, высокий, осанистый, при былом его величии ему равных в поселке не было, но и теперь он повадками да внешностью уступал одному лишь мужу Ирины, но в отличие от того о жене своей вспоминал лишь, когда нужно было подать-принести, и Марина Сергеевна и прежде была не лишена его внимания, а уж теперь, когда первые дамы не то что области, но и поселка перестали с ним знаться, Марина Сергеевна в его доме чувствовала себя императрицей, заехавшей на щи к Ломоносову.
      А угоститься в тот доме было чем - пусть былой власти у хозяина не стало, но былые знакомства среди простого люда остались; и рыбка, и дичь по-прежнему водились в доме. Когда вся область к тебе гостить не ездит - много ли надо той провизии? И подарки Марине Сергеевне на день рождения муж Веры Федоровны дарил дорогие. Барские. Деньги у этой четы водились. Охотой ли промышлял былой барин или другие какие пути знал, но не бедствовал и в сторожах. Бедствовала одна лишь ущемленная гордость.
      Дверь кухни была напротив двери в маленькую комнату, где шла примерка, и Ирина видела, как Вера Федоровна разглядывает себя в зеркало, примеряя платье, что сшила ей Марина Сергеевна. Потом сняла платье и все швы просмотрела, все строчки. Потом примерила костюм.
      Говор Веры Федоровны едва слышен, но восторженные восклицания Марины Сергеевны слышны отчетливо, и Ирина поняла, что примеркой обе остались довольны: и сидит хорошо, и к лицу хорошо.
      Наконец, вышли на кухню. Вера Федоровна взяла со стула свою сумку, достала бутылку коньяку.
      Марина Сергеевна разулыбалась:
      - Ну, как раз в мой новый бар, - и поплыла было в комнату, но Вера Федоровна ее остановила:
      - Ты куда это его потащила? Давай его сюда.
      Марина Сергеевна стояла на пороге кухни и даже не пыталась скрыть досаду: ей было жаль вот так сразу поставить коньяк на стол, когда он так хорошо бы смотрелся в баре. Она уже представила, как вечером откроет бар, достанет рюмки и угостит... кого-нибудь.
      - Как раз для моего нового бара, - Марина Сергеевна попыталась от дверей объяснить ситуацию.
      - Дела нам нет до твоего нового бара, - на правах старой приятельницы заявила Вера Федоровна. - Давай его сюда. - Вера Федоровна говорила ровно, монотонно, едва слышно, и легкую улыбку можно было лишь угадать в ее голосе.
      А Марина Сергеевна все еще стояла на пороге кухни. Все еще на что-то надеясь... Она гостеприимна, и - выпить по рюмочке - она будет рада, но они ведь сейчас рюмочку за рюмочкой... Вот так, сразу, безо всякого повода, без должного гостя, без интересного знакомства - просто так, за здорово живешь, а у нее пустой бар, и в магазинах водка по талонам, все надо доставать, а тут готовый коньяк. Раньше - кого им удивишь? А теперь, на фоне этого очередного мероприятия, иметь в доме алкоголь стало так престижно...
      Нет, не хотелось расставаться Марине Сергеевне с бутылкой коньяку, и она все еще надеялась, что Вера Федоровна войдет в ее положение, но та уже доставала из серванта рюмки.
      Марина Сергеевна с сожалением поставила бутылку на стол и сказала Ирине сердито:
      - Ну, ты только вздумай сказать своему, что пила у меня коньяк! - Мало того, что бутылку жалко, так еще и этот придет скандал устроит, что она его непорочную жену портит. - Нет! - Марина Сергеевна развернулась к Вере Федоровне, - ну, ты посмотри на нее, - и даже рукой ткнула в сторону Ирины, словно опасалась, что Вера Федоровна найдет кого-то другого на кухне и посмотрит на него. - Посмотри! Жизнь прожила, а до сих пор не уразумела, что мужу выше подола ничего показывать нельзя. Нашла кому правду говорить! Мужу!
      Вера Федоровна тихо улыбнулась, или усмехнулась, и не поймешь, и, ничего не сказав, начала расставлять на столе тарелки. Ирине импонировали и сдержанность, и молчаливость Веры Федоровны, но сама она удержаться не смогла и сказала громко, запальчиво, и в голосе ее звякнули недовыплаканные накануне слезы:
      - А почему я должна врать? Я ничего не делаю такого, что нужно было бы скрывать!
      Вера Федоровна тихо вздохнула, словно вспомнила что-то грустное, и сказала о своем:
      - Раньше он пил с радости да гордости, теперь - от обиды да горя.
      Вера Федоровна вновь вздохнула и улыбнулась Ирине, мол, не одинока ты в семейных бедах, но, извини, подробностей не будет. (Вере Федоровне и в голову не приходило, что все перипетии ее семейной жизни, включая и то, до какого состояния напивается ее муж, Ирина в мельчайших подробностях знает из рассказов Марины Сергеевны. Включая и те некоторые нюансы, что, возможно, и самой Вере Федоровне неизвестны, скажем то, что говорит муж Веры Федоровны Марине Сергеевне, когда Вера Федоровна выходит на кухню и они остаются в комнате одни.)
      Вера Федоровна вновь улыбнулась, и улыбка ее была спокойная и уверенная, какой и подобает быть у благополучной жены.
      - Я тебя сколько учу, - все не поднимала рюмку Марина Сергеевна, словно еще надеялась, что коньяк вернется в бутылку, - чтобы сохранять мужу здоровье, никогда не говори ему ничего до конца. Купила вещь - покажи, но истинную цену не называй. Назови половину, и хватит с него. Ему все равно дорого покажется. Так нет же. Она для него еще и ценник сбережет. На работе умная, но где надо...
      В комнате зазвонил телефон. Длинные резкие гудки сообщали, что Марину Сергеевну вызывает другой город.
      Голос Марины Сергеевны запел, в нем в миг не осталось и следа былого раздражения. Сладкий, томный, улыбчивый, можно сказать, сладострастный говор наполнил квартиру.
      Вера Федоровна встала, плотно прикрыла дверь.
      Ирина усмехнулась в душе, она понимала, что Марина Сергеевна оставила дверь открытой специально, Марина Сергеевна хотела, чтобы подруги насладились ее успехом, и Ирина мельком глянула на Веру Федоровну и по выражению самодовольства, что вдруг появилось на ее обычно спокойном лице, поняла, что Вера Федоровна думает, что рассказы об интимных встречах с мужчинами подруга доверяет лишь ей и что Ирине любовные связи Марины Сергеевны неведомы. Ирина вновь усмехнулась в душе и молча посочувствовала Марине Сергеевне, которая теперь, когда дверь была закрыта, стала говорить во весь голос, прилагая усилия, чтобы все ее слова и риторические вопросы были слышны на кухне. Но Ирина была в своих мыслях, и разговор Марины Сергеевны ее не интересовал. И так все было ясно. Марине Сергеевне звонил старый возлюбленный, с которым, в отличие от других, у нее был не кратковременный отпускной роман, а весьма продолжительная связь, что длилась худо-бедно, но уже двадцать лет, и с двадцатилетием со дня их знакомства Марину Сергеевну и поздравлял сейчас ее телефонный собеседник. Что очень мило, конечно, но Ирина, хотя и знала весь сюжет романа в интерпретации Марины Сергеевны (и завязку - знакомство на Кавказских минеральных водах, и кульминацию - встречи в Москве, где Марина Сергеевна училась на заочном отделении института, и эпилог - краткие и редкие встречи теперь, когда учеба осталась в прошлом и поездки Марины Сергеевны в Москву стали редкостью), но не находила в данном романе ни красоты, ни притягательности. Как можно любить сразу двоих? Впрочем, Марина Сергеевна никогда и не говорила, что любит мужа, лишь всегда подчеркивала, что при всех своих возможностях она без него не имела бы, практически, ничего - все благосостояние ее дома и безбедная жизнь взрослой дочери - заслуга его и только его. Но... двадцать лет любить одного, а терпеть другого? Нет, подобная ситуация вызывает у Ирины не зависть... Впрочем, ей-то что за дело до чужого романа, - и она вновь повернулась к окну: не зажегся ли свет в ее квартире.
      На другой день Марина Сергеевна встретила Ирину во дворе: вышла за хлебом, и Ирина как раз из булочной домой бежит.
      - Ну, что тебе сказал твой благоверный?
      Ирина остановилась и сказала чуть растерянно и удивленно:
      - Знаешь, а он даже не заметил.
      - Вот. Учу тебя, учу. Нет, надо же до такого додуматься, чтобы мужу - и правду, - и, махнув рукой на Ирину, побежала в булочную, а то не ровен час, хлеб закончится.