Они шли бульваром под сенью ветвистых деревьев. Когда-то здесь, между двумя сопками, протекала болотистая речушка. А там, у Амура был громкоголосый базар, и несся окрест запах свежей рыбы, рыбу продавали прямо с лодок, и продавали из бочек красную икру.
      Подошли к прудам. За низкой чугунной оградой чернела вода, и ажурные мостики манили вдаль, на сопку, где темный парк причудливо желтел в свете фонарей.
      - Ну, нас уверяли, что мы действуем в интересах России - говорил Букрин, пристально глядя в темноту воды. - И мы верили. Конечно, я не могу утверждать за всех, но лично я - верил. И думаю, таких как я было немало. Прискорбно, конечно, осознавать и сознаваться, что в зрелом уже возрасте, когда положено думать и отвечать за свои поступки, мы в большинстве своем были слепы, как кутята.
      Наталья Павловна слушала Алексея Петровича со смешанным чувством, в нем были и интерес, и соучастие, и сомнение - так не верилось здесь, посреди тишины и покоя, что где-то льется кровь, и что Алексей Петрович, такой спокойный, такой, так и думалось, хороший мог быть одним из тех, кто... И Наталья Павловна глянула на Букрина с легким недоверием, а он, то ли не заметив ее взгляда, то ли приняв его за интерес к своим словам, продолжал, не делая пауз.
      - Или преступно слепы. Но преступление все же подразумевает корысть. Корысти не было.
      - Но ведь вы - преподаватель, - и в тоне Натальи Павловны прозвучало и легкое неверие к словам Букрина, и скрытое от нее самой желание напомнить ему, что он вовсе не тот, каким сейчас открывается ей здесь, на темных прудах. И она спросила с изумлением, - вы были в Афганистане?
      - Нет. В Афганистане не был, - ответил Букрин, и ничто не изменилось ни в его тоне, ни в его позе. - А вот в Чехословакии был. Я был офицером. До ранения.
      - Серьезное?
      Алексей Петрович улыбнулся глазам Натальи Павловны, ставшим в миг такими тревожными и жалостливыми, что он снова улыбнулся. - Не смертельное. Провалялся, конечно, в госпитале, но я рад. То ранение дало мне возможность прожить вторую, иную жизнь, жизнь сугубо гражданского человека. О подобной жизни я никогда не думал. Я закончил суворовское. Затем...
      Наталья Павловна перебила:
      - И вы верили, что тогда в Чехословакию... - она запнулась, не найдя нужных слов.
      - Да, верил, - тем же спокойным, точнее - бесстрастным тоном отвечал Букрин. - Более того... А ведь я был не лейтенантом, - перебил он сам себя. Капитаном. Кажется, должен был уже что-то знать, видеть, соображать. Но я знал то, что мне положено было знать: в Чехословакию готовятся войти войска ФРГ. И мы, действительно, прошли у них под носом, опередив их буквально на несколько минут. Они стояли на границе и ждали точного времени, - Букрин усмехнулся (и Наталья Павловна невольно усмехнулась вслед за ним) - Мы знали: те несут рабство, и мы пришли защитить своих друзей, братьев, можно сказать. А нам стреляли в лицо.
      Подошли к дому. Наталья Павловна с тревогой ожидала встречи со Звягинцевым, но "Москвича" во дворе не было. Наталья Павловна замедлила шаг, не зная, как ей поступить, если Алексей Петрович попросит пригласить его на чашку чаю, но, едва они подошли к подъезду, Букрин ушел, пожелав Наталье Павловне спокойной ночи.
      По Амуру бегут серые барашки, и ветер трепет увядшую траву, а в машине тепло и уютно. Тихо играет музыка, и властные аккорды рояля сливаются с трепетным голосом скрипки, и Наталье Павловне видится, как ее душа соединяется с душой Алексея Петровича, и волшебное облако окутывает их...
      Она улыбнулась своим мыслям и быстро взглянула на Букрина, и Букрин улыбнулся Наталье Павловне и спросил:
      - Поедем?
      Они поехали в сторону Воронежа, но свернули к микрорайону.
      Алексей Петрович остановил машину возле подъезда одной из бесчисленных городских пятиэтажек, чуть помолчал, потом сказал: "Вон те окна, на третьем этаже - мои. - Вновь помолчал. - Если есть желание, можем выпить кофе, и я отвезу вас домой".
      Наталья Павловна остановилась в прихожей у зеркала поправить волосы, а Алексей Петрович прошел в комнату, включил магнитофон, и нежная дивная мелодия поплыла по квартире, отразилась в полировке книжных полок, скользнула по старенькому телевизору, порхнула по занавескам к слабым бликам настольной лампы.
      С кухни коротко зажужжала кофемолка, и изумительный запах поплыл навстречу мелодии.
      Хлопнула дверца холодильника, жалобно звякнула крышкой кастрюля.
      Наталья Павловна шагнула к кухне, спросила от порога:
      - Может быть, я помогу?
      - Нет, вы в гостях. Отдыхайте, слушайте музыку, - открывая дверцы шкафчика, ответил Букрин.
      - Обожаю быть в гостях, - сказала Наталья Павловна и ушла в комнату, к окну.
      И герань на окне, и кривоватый деревянный грибок песочницы, и чахлые деревца, и стена соседней пятиэтажки - все такое знакомое, такое привычное, словно вид из окна своей квартиры...
      Смеркалось, и "Жигули" изменили цвет, стали хмурыми, как осенний Амур.
      В стекло виден край коридора, и Алексей Петрович поднял с пола шарфик Натальи Павловны и поднес к лицу. Потом бережно уложил шарфик на столик. И шагнул в комнату, сказал: "прошу к столу".
      Плеснул коньяк в рюмку Наталье Павловне, себе налил лимонад.
      Мягкий свет торшера, неясные тени на потолке, печальное пение магнитофона.
      Расстегнутый ворот светлой рубашки.
      Наталье Павловне хотелось дотронуться до рубашки, ощутить мягкость ткани, расстегнуть пуговицы и прижаться к груди, как к доброму облаку.
      Наталья Павловна вздрогнула: она вспомнила сон.
      - Что-то мешает? - быстро спросил Алексей Петрович. - Поставить другую пленку?
      Сидя в углу широкого дивана Букрина, Наталья Павловна ощущала именно то чувство, что испытала в краткий миг сна. Наталья Павловна хотела рассказать о чудном сне Алексею Петровичу и не могла: едва она думала заговорить, как сон таял, исчезал, и оставался сюжет, банальный и надуманный.
      Алексей Петрович поднял рюмку с лимонадом и ждал, когда поднимет рюмку Наталья Павловна, и он произнесет тост.
      - Нет, Алексей Петрович, - сказала Наталья Павловна. - Или вместе пьем, или вместе не пьем.
      Алексей Петрович замер, как сидел (с фужером в протянутой руке, взглядом, устремленным вглубь стены), и оставался с минуту недвижен; потом молча вылил лимонад в цветок и потянулся к бутылке с коньяком.
      Наталья Павловна заглянула в кабинет ревматолога. Колтун закончила прием, и теперь сидела над кипой бумаг и что-то строчила, не поднимая головы.
      - Привет, - сказала Наталья Павловна.
      Татьяна Сергеевна, худенькая блондинка с большими карими глазами, вскинула голову и улыбнулась:
      - Привет, привет, привет, и маленький приветик. Давай чай пить. Я вареники принесла. С капустой. Пальчики оближешь.
      Наталья Павловна ответила с легким смехом:
      - А у меня ничего нет...
      Татьяна Сергеевна, складывая амбулаторные карты, отмахнулась:
      - Нам вареников с тобой хватит до...
      - А я дома не ночевала, - тихо и медленно сказала Наталья Павловна.
      - Ну, слава Богу! - Татьяна Сергеевна бросила на стол стопку карт. - Да, да! Что смотришь? Я сказала: слава Богу, что Звягинцев, оказывается, все-таки не единственно возможный мужчина в твоей жизни. Сколько лет коту под хвост! Вместо того чтобы жизнь свою устроить...
      - Да ладно тебе, - охладила подругу Наталья Павловна, глядя в окно и продолжая улыбаться своим мыслям. - С кем бы я ее устроила? Можно подумать, вокруг меня эскадрон гусар летучий.
      - Да кто же может появиться вокруг тебя, когда ты!.. А!.. Слушай! Даже не раздумывай. Я его знаю.
      - Кого?! - Наталья Павловна в изумлении обернулась от окна.
      - Букрина. Да-да, видела я вчера, как вы умчались на "Жигулях". Я его знаю, он жил на моем участке. У него жена долго болела. Такой мужик порядочный. - Татьяна Сергеевна встала из-за стола, чтобы убрать карты в шкаф. - И не вздумай ни о чем думать. Как у него дома? Понравилось?
      Наталья Павловна взяла с тумбочки чайник, шагнула к двери, чтобы принести воды, и, прежде чем выйти, шепнула:
      - Я никогда не думала, что так хорошо дома не ночевать.
      И закрыла дверь раньше, чем Татьяна Сергеевна успела ей ответить.
      Наталья Павловна глянула в окно - у бордюра, рядом со "скорой" стоят серебристые "Жигули". И поспешила вниз, едва сдерживая себя, чтобы не запрыгать, как девочка, по ступенькам.
      Села рядом с Алексеем Петровичем. Улыбнулась в ответ на его улыбку. Так они сидели несколько минут: смотрели друг на друга, улыбались и молчали.
      Наталья Павловна пристегнула ремень, словно отрезая от себя мир с его тревогами... И вздохнула.
      - О чем? - улыбнулся Алексей Петрович.
      - Почему нас не учили траволечению? Прекрасно обошлись бы сейчас без лекарств. Конечно, кое-какие сведения нам дали, но все так... несерьезно. Перебила себя с досадой. - Опять я начинаю. А ведь зарок себе давала: ни слова о проблемах. - И тут же вновь заговорила, и горячась от своих слов, и улыбаясь в ответ на улыбку Алексея Петровича. - Нет, правда, ведь опыт стольких поколений. А его почти уничтожили. Чем больше я работаю, тем осторожнее мне хочется быть с химическими препаратами. Конечно, есть случаи, когда без них не обойтись, но как часто травяной сбор и безопаснее, и эффективнее. Ну, почему меня судьба не свела в детстве с какой-нибудь бабушкой-травницей? Может быть, то было мое истинное призвание. - Наталья Павловна глянула в глаза Алексея Петровича, что улыбались ей с легкой доброй насмешкой, и сама улыбнулась лукаво. - Да-да, не смейся, мне вчера Лена, девочка моего Кости, сказала, что в день моего рождения на Руси испокон веку рождались ведьмы.
      - Очень может быть... - раздумчиво ответил Букрин, неотрывно глядя на Наталью Павловну, - очень может... Есть что-то такое... бесовское... в глазах, - улыбнулся. - Или - как правильно? ведьменское?
      И вновь оба молчали и долго, не отъезжая от поликлиники, смотрели друг на друга и улыбались и не замечали чужих удивленных взглядов.
      4. Наталья Павловна села в кровати, слушая, как сердце колотится за ключицей, и, не видя, смотрела в темное окно.
      Сон был так реален. Она рассмотрела каждую черточку на лице Юрия Федоровича, все складки на его одежде. И деревянные бараки, возле которых они стояли, и незарытую траншею, в которой постоянно что-то ремонтировали, и опасно приоткрытый люк, и царапину на заборе.
      Юрий Федорович стоял в старом, "рабочем" пальто; она видела и темно-синий цвет материала, и белесые залысины на сгибах, и большую черную пуговицу, что висела на длинной нитке, и неприкрытое шарфом горло, и незастегнутую верхнюю пуговицу голубой рубашки. И лицо, больное, с мрачными впадинами под глазами, и глаза, темные, погасшие. И слышала глухой голос:
      - Лариса Степановна на весь дом истерику закатила. Машину хотела поджечь, чуть весь район не спалила. Вещи собрала и уехала к матери. Меня из органов выставили без выходного пособия за развал семьи и аморальность. В двадцать четыре часа освободить квартиру. Сердце болит. Два дня не вставал. Ничего у меня в жизни не осталось, одна ты. Если выгонишь, клянусь, разобьюсь.
      Наталья Павловна прошла в кухню, накапала корвалол.
      Она хотела забыть сон, как забывала, едва встав с постели, все, что снилось. Но серое лицо Юрия стояло перед глазами неотступно.
      Демьянова и Букрин стояли на углу дома Натальи Павловны, их стегал резкий холодный ветер с Амура, что будет теперь дуть долгие дни, пока река не встанет, скованная льдом, но ни Демьянова, ни Букрин, казалось, не замечали ветра и не спешили зайти за дом.
      - Вы так его любите, - сказал Алексей Петрович.
      - Люблю? - удивилась Наталья Павловна. - Нет, не то... - ей казалось, Алексей Петрович чувствует все ее мысли, и ему не нужно будет ничего объяснять, он сразу все поймет, но Букрин ее не понимал, и теперь Наталья Павловна искала нужные слова и не могла их найти. - Все получилось случайно. Костя был в лагере. Мы ведь давно знакомы. Косте было девять лет. Он был в то лето на Петропавловском озере. Туда ходил только один пригородный автобус, всего несколько раз в день, и билет я покупала за неделю. Туда. А на обратный рейс билеты не продавали. В тот день я никак не могла уехать. И начался дождь. Ливень.
      Наталья Павловна в шелковой юбке (васильковый горох по белому полю), в кружевной белой кофточке стоит одна посредине леса на шоссе, и вода несется стремительным потоком, накрывая туфли. Под зонтом кусают лицо и голову комары. Наталья Павловна переворачивает зонт, и дождь хлещет по лицу, она поднимает зонт, и вновь комары кусают лицо и голову.
      Прошли, не притормозив и окатив ее волной, два автобуса. Наступал вечер. Было холодно, голодно, мокро, обидно, страшно.
      - Он довез меня до дома. Мы говорили о чем-то, но так, пустое. И расстались, не знакомясь. А через несколько дней я шла с работы, и Юра стоял возле моего подъезда. В тот день на город пришел циклон. Начиналось наводнение. Ну, то, помните? Вы тогда не жили в городе? Плыло все: дома, животные - целые поселки, все вокруг затопило. И в тот день была гроза, такая страшная гроза. Не где-то вдали, а над городом. Я сходила с ума. Костя на озере, гроза, наводнение, и мне не на чем до него добраться. А Юрий только глянул на меня, мы, кажется, даже не поздоровались, что-то спросил, мол, что со мной, я сказала, что гроза, а Костя там. Он и не дослушал. Сказал: "Поехали".
      Наталья Павловна помолчала. Все что вспоминалось, ничего не объясняло, вернее не объясняло того единственного, что она пыталась объяснить Алексею: почему, если предчувствие ее не обманывает и с Юрием беда, она не может его оставить.
      - Я была очень гордая. Мне кто и хотел помочь - не мог. Да никто особо и не рвался, должна сказать. А Юрий... Я что только ни творила. Даже вспоминать странно, поступки такие... дикие. Я вышвыривала ему вслед все, что он приносил. Один раз все стены лестницы так его грушами измазала, что... Он перешагнул через все. Уйдет, бледный, злой, а через пару дней Костя с улицы сумку тащит, там дядя Юра, он подниматься не хочет. И прижимает к груди какую-нибудь сладость. Или игрушку. И такой счастливый, что подарок ему от дяди Юры. Ведь он рос без отца. Тот ему подарки не присылал. Ну, как отнимешь? Я два раза в больнице была, никому не сказала, где я. И оба раза он меня находил. А Костя болел так часто. Тяжело. Подолгу. Сколько времени я просидела на справках. Мы бы без Юры просто не выжили.
      - Значит, ты любишь его, - глядя в сторону, повторил негромко Алексей Петрович, и Наталья Павловна поняла, что Букрин ее не слушает. Или не слышит. Какая любовь? Теперь ей и самой непонятно, почему Юрий стал ей близок. Неужели просто от одиночества? Но столько лет. Она и представить его не может чужим, посторонним человеком. Но - любовь? Любовь это же совсем не то. Любовь. Да она только сейчас, с ним, с Алексеем и поняла, что такое - любовь.
      - Алеша! - Наталья Павловна обе руки положила на плечо Букрина, словно так ему будет легче ее понять. - Если у него все хорошо, если у него все в порядке, если мой сон - нервы, фантазия, я не увижу его больше. Никогда. Но если у него сейчас все так, как мне приснилось, - и Наталья Павловна опустила руки. - Если он потерял все: семью, дом, работу...
      Господи! - хотелось закричать Наталье Павловне, - я тебя люблю! Я тебя всю жизнь ждала, я всю жизнь о тебе мечтала, я Бога благодарю, что он не дал мне умереть, не увидав тебя. Но только и сказала тихо:
      - Но я не могла тебе не сказать.
      Они молча пошли к подъезду, и, незримые для непосвященных, вились вокруг них ауры, плавно изгибаясь, чтобы случайно не коснуться друг друга.
      - Желаю счастья, - сказал Алексей Петрович, низко склонив голову, и повернулся, и пошел прочь.
      Юрий Федорович стоял на пороге в синем пальто, и пуговица болталась, и горло было голо. Лицо землистое, глаза смотрят тяжело.
      - Дома? Сейчас. Такси отпущу.
      Вернулся, разулся в прихожей и прошел на кухню босиком, не снимая пальто.
      - Почему ты на такси? - спросила Наталья Павловна, доставая с полки кофемолку.
      - Потому что я приехал к тебе совсем.
      - Что значит: совсем? - Наталья Павловна обернулась с кофемолкой в руках.
      - Совсем значит навсегда, - ответил Звягинцев, потянулся и плюхнулся на диван.
      - А Лариса Степановна? - не двигаясь с места, спросила Наталья Павловна.
      - Плевать, - сказал Звягинцев и подложил под спину подушку. - Я сына вырастил.
      Откинулся на подушку, но тут же встал, налил воды из-под крана, одним залпом махнул стакан.
      - Подожди, сейчас кофе будет готов, - сказала Наталья Павловна, наклоняясь над газом.
      Звягинцев отмахнулся от ее предложения, шагнул, обнял за плечи:
      - Замучила ты меня. Родненькая ты моя, что надумала, загулять решила. Да чтоб я тебя кому отдал, да не в жизнь. И чего ты бесишься? Чего тебе не хватает? Вот со службой завяжу, пойду деньги делать. Готовь список, что тебе нужно.
      - Ты Костю нашел? - глядя на закипающий кофе, спросила Наталья Павловна. Я ему телеграмму отправила, он молчит.
      - Найдешь тут с тобой. - Звягинцев отпустил плечи Натальи Павловны, подошел к раковине, плеснул в лицо водой. - Найду. Что телефон искать? В субботу поедем.
      - Правда? - Наталья Павловна поставила кофеварку на стол и быстро обернулась.
      - Ну, когда я тебе врал. Еще тебе врать. И так уже весь заврался. Звягинцев шагнул к полке, достал чашки, протянул руку за сахарницей. - Что тут ехать? Туда часов семь, обратно. Переночуем в машине, вспомним молодость. Помнишь, как ездили на море? Воздухом хоть подышишь. С утра и поедем.
      Шагнул к Наталье Павловне, обнял, и пахнуло тяжелым перегаром.
      - Ты пил? - Наталья Павловна чуть отодвинулась.
      - Запьешь тут с тобой. - Звягинцев вновь плюхнулся на диван. - Двое суток, от звонка до звонка. Прошлую ночь чуть не окочурился. Понюхай. Чем пахнет?
      - Водка и пиво, - вяло отозвалась Наталья Павловна.
      - И агдамчик. Уйдет она. У, коза. Не коза - кооозочка. Коза блудливая. Да я тебя в жизнь никому не отдам. Так и знай: разобьюсь с тобой вместе.
      - И что в том тебе будет хорошего? - глядя в темное окно, без интереса спросила Наталья Павловна.
      - Зато вместе будем, - прежним бодрым тоном отозвался Звягинцев. - Слушай, а давай обвенчаемся.
      - Мне помнится, ты женат, - не отводя глаз от окна, ответила Наталья Павловна.
      - А, то так, здесь, а с тобой - навсегда. Навечно. Нет, правда. Я тут зашел в церковь. С виду такая немудреная, а внутри - красотища. Ну, ладно, давай спать. Я двое суток из гаража не вылезал.
      - А на работе? - не отрываясь от окна, спросила Наталья Павловна.
      - Отпросился. На два дня по семейным обстоятельствам. Я уже ветеран. Уважают старика. Отработаю, успею еще.
      Он уснул, широко раскинувшись на диване.
      Прибрав на кухне, Наталья Павловна разложила на столе журналы и занялась чтением, стараясь не думать ни о чем, кроме терапии.
      Был двенадцатый час ночи и Наталья Павловна собирала книги, когда под окном требовательно просигналили.
      Наталья Павловна глянула машинально во двор - против ее окон желтела "Нива".
      Наталья Павловна разбудила Звягинцева:
      - По-моему, Никита приехал.
      - Что ему здесь делать ночью? - Юрий Федорович нехотя поднялся, кряхтя, проковылял к окну. - Точно. Никита.
      Накинул пальто и вышел во двор. И быстро вернулся, сумрачный:
      - Слушай, там истерика. Бегает по всему дому.
      Наталья Павловна молчала и смотрела в окно.
      - Ну, я съезжу, ладно? Ну, ведь вони будет! В субботу, в девять утра. Ты поняла, коза? В девять утра я подъезжаю, и едем к Косте.
      Наталья Павловна молчала и смотрела в окно.
      Наталья Павловна надеялась довести Косте пироги еще теплыми и с вечера печь не стала, а поднялась в четыре утра. К восьми вся квартира была заставлена пирогами: с капустой, с яблоками, с ягодами, с мясом, чтобы хватило всем, кто сейчас там, рядом с ее Костей, и чтобы на любой вкус.
      Отварила пельмени, поджарила котлеты. Достала из буфета варенье и конфеты.
      К девяти уложила сумки и с пальто в руках присела на край дивана.
      И так и сидела, пока в начале одиннадцатого ни зазвонил телефон:
      - Слушай, я не могу сегодня. Срочное дело. Ты не думай, по службе. Ну, мы съездим еще как-нибудь. В другой раз, когда ты в субботу выходная будешь. Ну, ты слышишь, что я говорю? Что ты там молчишь? О чем ты там сейчас думаешь?
      - De omnibus rebus et quibusdam aliis...
      - Что? Что ты там бормочешь? Я не понял ничего. Слушай, мне бежать надо. Патрон прикатил из Москвы. Желает посмотреть, не появился ли у меня за эти дни антисоветский блеск в глазах. Я заскочу вечером. Или завтра. Дома будь, я обязательно заскачу. Ты поняла?
      - Поняла, - сказала Наталья Павловна и положила трубку.
      Наталья Павловна повесила пальто на вешалку, прошла в комнату, подошла к окну, открыла штору. В глаза ударила искристая белизна: на балконе, на крыше соседнего дома, в овраге - всюду лежал чистый, еще не тронутый снег.
      Cнег выпал бесшумно, когда город спал.