Ольга Туманова
      Обо всем и еще кое о чем
      Глава 1. Печаль
      Глава 2. Встреча
      Глава 3. Нежность
      Глава 4. Реальность
      1. В темно-синем воздушном море, густом и мягком, струятся два изящных светлых силуэта.
      И мужской голос:
      - Как поздно я тебя встретил.
      И ее голос:
      - Как горько, что мы так поздно встретились.
      И такая печаль. И такая нежность. И так уютно и душе, и телу.
      И она льнет к мужчине, и кладет голову ему на грудь, и грудь его, большое грустное облако, осторожно и бережно обнимает ее, и она говорит:
      - Как хорошо, что мы поздно встретились: я бы тебя не ценила.
      И дребезжащий звук дверного звонка.
      Наталья Павловна открыла глаза, но лежала, не шевельнувшись. В ней жило ощущение сна: покой, любовь, свобода, безмятежность: Какой удивительный сон. Какой-то... абстрактный. Ни сюжета, ни бытовых деталей. А нежность, словно материя, и ощутимая, и зримая.
      Так жаль спускаться на землю. Если бы можно было закрыть глаза и вновь войти в океане нежности. И плыть, и плыть, и плыть:
      И вновь тишину резанул долгий прерывистый звонок.
      Наталья Павловна вяло потянулась за халатом. Халат лежал тут же, у изголовья, на столе, что стоял впритык к дивану. Комната у Натальи Павловны небольшая, сплошь заставлена мебелью, и, когда раскрыт диван, негде даже стул поставить для одежды.
      Наталья Павловна вздохнула: действительность ничем не напоминает сновидение, и, проводя рукой по лицу, словно снимая манящее видение, Наталья Павловна пошла к двери.
      На пороге стоял Звягинцев. Как и всегда, лицо Юрия Федоровича светилось довольством, ноги были широко расставлены, словно площадку треплет шторм, руки глубоко спрятаны в карманы коричневой кожаной куртки, куртка распахнута, и из-под серого свитера выпирал живот, стриженая бобриком голова на короткой толстой шее пряталась в приподнятые плечи.
      - Здорово! - Звягинцев переступил с ноги на ногу, качнулся, как суденышко от удара волны, и шагнул в квартиру. - Проснулась? Одевайся, поехали.
      - Я ничего еще не делала, - Наталья Павловна глянула на часы, что висели в прихожей как раз над головой Звягинцева. Почти десять - завтракать поздно, обедать рано. Но Звягинцев, небось, с шести утра мотается. - Подожди. Я сейчас картошку пожарю.
      Наталья Павловна прошла на кухню и машинально включила репродуктор: с весны, когда сын ушел в армию, она с тревогой слушала про все события в стране и в мире. События и в стране, и в мире были тревожные.
      Звягинцев шумно скинул в прихожей туфли и, не снимая куртки и не вынимая рук из карманов, прошел на кухню, встал в дверях. На круглом розовом лице под черным бобриком привычная улыбка.
      - Да брось ты. Что ты будешь возиться. Говорю, одевайся, повезу тебя в лес, шашлычком накормлю. Подышишь воздухом. Совсем зеленая стала. Вчера весь вечер провозился с мясом. Трехлитровую банку тебе засолил.
      Наталья Павловна очнулась от своих мыслей, обернулась к Звягинцеву:
      - Где ты мясо достал?
      Продукты в городе продавали по талонам, но и на талоны купить можно было немногое, а мяса Наталья Павловна давно уже не видела в продаже. Сама Наталья Павловна обходилась малым, но она хотела послать посылку сыну и думала, что вдали от дома мясо будет для Кости большим лакомством, чем конфеты.
      - Да чего я для тебя не достану, коза! - Звягинцев хохотнул, довольный, и круглое лицо его стало еще круглее.
      - Я не коза, - привычно отозвалась Наталья Павловна, вновь прислушиваясь к бормотанию приемника. - В мире стреляли, конфликтовали, враждовали. И знали правильные пути при всех ситуациях.
      - Кооозочка, - протянул довольный Звягинцев. - Да что ты там все слушаешь. Все равно наврут. Одевайся быстрее, коза.
      - Да уж, - согласилась Наталья Павловна и выключила приемник. И обернулась к Звягинцеву. - Анекдот знаешь? Отчего коза грустная? Оттого, что муж у нее козел.
      Юрий Федорович рассмеялся густо, с удовольствием. Потом спросил, вмиг став серьезным и даже чуть встревоженным:
      - Дежурство как?
      - Слава Богу, спокойно, - сказала Наталья Павловна и шагнула к окну раскрыть шторы. За окном привычная картина: облезлая девятиэтажка, разграфленная синей краской на унылые квадраты, за девятиэтажкой неухоженный овраг, за оврагом развалюхи, построенные еще при царе Горохе. Все так серо, все так грустно. Даже пыльные верхушки тополей, что растут вдоль девятиэтажки, не веселят глаз. - Лекарств уже никаких нет. Из антибиотиков один пенициллин остался, - рядом с деятельным Звягинцевым Наталья Павловна чувствовала себя такой тихой, такой слабой, что впору расплакаться от жалости к самой себе.
      - Да дурдом, - охотно согласился Звягинцев. - Одно слово - совдепия.
      Он увидел письмо на холодильнике, быстро шагнул и взял конверт. Увидав обратный адрес, положил письмо на место и спросил с заботой в голосе:
      - Что Костя пишет? Я договорился, привезу тебе с десяток банок тушенки, пошлем Косте.
      Наталья Павловна обернулась от окна, глянула благодарно, и в глазах ее блеснули слезы. Скрывая слезы Наталья Павловна вновь отвернулась к окну и смотрела на улицу, стараясь видеть крону тополя и не видеть ни убогую девятиэтажку, ни темные развалюхи.
      - Мама, пришли, если можешь, конфет. Все пироги твои вспоминаю, - сказала Наталья Павловна, стараясь говорить ровно. Она по-прежнему смотрела в окно. Небо безоблачное, голубое. Солнце светит так ярко, и свет его кажется таким жарким, но сколько желтизны в листве тополя... Как скоротечно лето...
      Юрий Федорович подошел, обнял за плечи:
      - Нормальный солдат. Не расстраивайся. Достанем и сладенького. Поехали. Хоть развеешься. Что дома сидеть?
      - Да, - сказала Наталья Павловна. - Ладно.
      И пошла в комнату собираться.
      Диван, раскрытой постелью, занимал всю комнату. Наталья Павловна от дверей потянула одеяло, собирая постель. Одна подушка и половина простыни были сбиты, видно спала она неспокойно, хотя ей казалось, что во сне она недвижно парила. Вторая подушка и половина простыни лежали нетронутыми. Как часто вторая подушка бывает не смята.
      Наталья Павловна вновь вздохнула, складывая одеяло.
      - Ну, тебе оно надо? - появился на пороге комнаты Звягинцев. - Что ты будешь возиться? Кому это надо? Кто увидит? Все равно вечером приедешь, снова разбирать. Бросай ты это дело. Поехали.
      Юрий Федорович при каждой фразе разводил руками. Руки из карманов куртки он так и не вынул и был сейчас похож на какую-то крупную птицу, вот только на какую именно птицу похож Юрий Наталья Павловна вспомнить не смогла, и улыбнулась, подошла, шепнула: < Нет, постель я все же уберу>, - и поцеловала Юрия в щеку.
      Юрий Федорович заулыбался и перешагнул с ноги на ногу.
      Юрий Федорович тронул руль, и, дрогнув, ожила обнаженная девица. Тощая и длинноволосая она висела на суровой нитке у ветрового стекла и требовала внимания, покачиваясь и изгибаясь, как акробатка на тонкой проволоке под куполом огромного цирка. Белокурая особа была в салоне не одинока. У заднего стекла, закинув ногу на ногу, сидела флегматичная брюнетка и любовалась городским пейзажем и машинами. На доске приборов улеглась вторая блондинка, но эта красотка была не тщедушная, а вполне упитанная; и стеснительная: пышную грудь красавицы прикрывал трафарет "СТОП". Еще одна оголенная дива победоносно глядела на Наталью Павловну с обложки блокнота.
      Наталья Павловна вздохнула: все эти девы были для нее одной большой пошлостью, и общество их было Наталье Павловне неприятно. Иногда Наталья Павловна становилась нетерпима, и тогда девицы исчезали, но весьма скоро на их месте обживались другие, и взгляды девиц говорили, что имя им легион и они неистребимы. Наталья Павловна не могла понять пристрастия Звягинцева к игрушечным стриптизершам. Юрий Федорович не был ни ловеласом, ни плейбоем, да и секс, как любил повторять сам Юрий Федорович, был у него на сто пятнадцатом месте.
      - Что вздыхаешь? - Звягинцев глянул на Наталью Павловну.
      - Не бери ничего в голову. Не замерзла? Может, печку включить? Кофейку хочешь? Хооочешь, - и улыбнулся, довольный.
      И снова смотрел на дорогу: машин в центре города много.
      Наталья Павловна вновь ушла в свои мысли. Что-то стала она уставать последнее время. И спать теперь ложится рано. Если сон становится главной отрадой жизни - это побег от действительности? То есть от будней? Но ей будни и снятся: нет лекарств, сломан электрокардиограф, в процедурном не хватает пробирок, и не у всех больных взяли кровь на анализ. И всю ночь она продолжает кому-то что-то доказывать, где-то что-то доставать. И ждать письма от Кости. Интересно, что сказал бы Фрейд о женщине, которой снятся не мужчины, а... Да! Какой мягкий, какой добрый сон снился утром. И незнакомый мужчина. Странно... И такая нежность... Казалось, она была в облаке, и облако то было не из капелек влаги, а из нежности, и нежность гладила ей и тело, и душу. Как жаль, что нельзя вернуть сон и снова ощутить себя окутанной нежным облаком.
      Машина выехала на площадь Ленина. Возле высокого дома из светлого мрамора - Крайкома партии - стояли люди, у многих в руках транспаранты. Совсем недавно отменили обязательные демонстрации, и митинги были редкостью.
      - Что там за митинг? - Наталья Павловна повернулась к Звягинцеву. Тот равнодушно пожал плечом. - Давай подъедем поближе. Я хочу посмотреть, что на транспарантах.
      - Мне туда нельзя, - Юрий Федорович удивленно посмотрел на Наталью Павловну. - Что ты.
      - Ты же не в форме, - Наталья Павловна не собиралась ни выступать на митинге, ни даже присутствовать на нем, ей лишь интересно было узнать, что заставило людей проводить последние погожие денечки не на даче, не у реки, а на пыльной площади. К тому же у Натальи Павловны вызывали уважения люди, что умеют бороться не только за свои права, но и за права товарищей по несчастью, и при этом не кричат, не хулиганят, а культурно доказывают свою правоту. Сама Наталья Павловна не любила ни шумных сборищ, ни официальных собраний, но теперь, когда Костя служил в армии и был или мог быть причастен ко всем событиям, что происходят в стране, Наталья Павловна не могла оставаться равнодушной к таким проблемам, что заставляют людей делать плакаты и идти с ними на площадь. - Ну, остановись. Я схожу, посмотрю.
      - Ты что, сдурела? - улыбка сошла с лица Юрия Федоровича, и брови от возмущенного удивления поползли вверх. - Все на пленку снимается. Все лица на учете, - и он чуть прибавил скорость, словно опасался, как бы Наталья Павловна не выпрыгнула из машины на ходу и не побежала на трибуну.
      Наталья Павловна недоверчиво осмотрела площадь. Стоят обычные люди, ведут себя спокойно, внимательно слушают оратора, и тот не брызжет слюной, не пенится от ненависти. Спокойно на виду у города говорит о том, что его волнует. Видно, как и она, Наталья Павловна, поверил, что в стране воцарилась гласность. Комментатор местного телевидения с энтузиазмом пожимает руки. Он тоже не знает, что кто-то снимает митинг скрытой камерой?
      А Юрий Федорович словно забыл про манифестантов, и, как только выехали с площади, спросил утвердительно:
      - На Бычиху, - и улыбнулся.
      Наталья Павловна повела плечом: какая разница - лес и лес.
      Машина свернула, и раскрылся Амур. Был он сероват и угрюм, словно старец, но дальний левый берег зеленел и виделся отсюда, из машины, наливными лугами да буйным лесом с колдовскими тропками, и, хотя Наталья Павловна знала, что за рекой небогатые дачи, часто топимые осенним половодьем, ей всякий раз казалось, что там, вдали от нее, жизнь иная, значительная, и хотелось поехать на ту сторону реки и окунуться в неизведанное.
      Выехали из города, и стала видна сопка Двух братьев и за ней - солнце, и казалось, что солнце присело на сопку и беседует с деревьями и улыбается разговору и погожему деньку, и лучи его улыбки струятся вниз, на дорогу, и, ласкаясь в теплой улыбке, дорога кружится вдоль массивной подошвы и, резвясь, убегает туда, где, прикрытый синеватой дымкой, затаился Хекцир.
      Сопка осталась позади, за окнами плыла лесная опушка, и повсюду стояли автобусы и машины; на Хекцире всегда людно, сюда приезжают семьями подышать чистым воздухом, зимой катаются на лыжах, летом загорают, осенью собирают ягоду. На этом островке природы встречается китайский лимонник и маньчжурская аралия, а старожилы упрямо твердят, что когда-то здесь рос женьшень. Говорят, в заповеднике обитают и амурский тигр, и амурский лесной кот, и гималайский медведь... и Наталья Павловна поежилась: подобная встреча ее не привлекала.
      Где-то здесь был атомный могильник, и зловещие отходы везли не только со своей страны, но и от соседей. И, хотя местная телевизионная дива постоянно бодро вещала с дозиметром в руках о безопасности могильника, Наталья Павловна знала, что в крае уже нет людей, не отравленных токсинами.
      Наталья Павловна повернулась к Звягнинцеву, но прежде чем заговорить, выключила магнитофон, из которого мужской голос взывал натужно: "Путана, путана, путана, ночная бабочка, ну, кто же виноват. Меня в Афган, тебя - в валютный бар".
      - Не нравится? - спросил Юрий Федорович. - Или надоело? Надо будет заняться записями.
      - У тебя записи, как у пацана, - сердито отозвалась Наталья Павловна, думая о другом.
      - Так сын же записывает. Что ему надоест, то мне перепадает, - добродушно отозвался Звягинцев, не отрывая взгляда от дороги - он решал, где лучше припарковаться.
      - Все люди как люди, только наши, - Наталья Павловна вздохнула. - Ты видел, в итальянском детективе старик, главарь мафии, преступник, сколько смерти на его совести, а он о миллиарде слушать не хочет, чтобы на каком-то, Богом забытом, островке такой могильник делать. Он Италию не продает, говорит. А наши!
      - Да дурдом! Ну, что ты хочешь от совдепии! Не расстраивайся. Помнишь, как мы туда ездили? - Юрий Федорович кивнул куда-то в сторону и, не отрывая взгляда от дороги, потянулся к Наталье Павловне и чмокнул ее в висок.
      Наталья Павловна не помнила, но, чтобы не обидеть, кивнула согласно головой. Ей было приятно, что Юрий Федорович помнит какие-то их даты, памятные места, которые в ее памяти не удержались. Впрочем, возможно, у него просто профессиональная память.
      Юрий Федорович включил приемник, послышался характерный говор Горбачева, Наталья Павловна поморщилась, но возразить не успела, Юрий Федорович уже крутил ручку настройки. В машине раздался треск, свист. Юрий Федорович посмотрел на Наталью Павловну и кивнул на приемник:
      - День рождения в тот же день, что у меня. Ну, точно, как я. Ничего не делает, только языком болтает, - и хмыкнул, довольный. В машине раздались звуки фортепьяно. - Потянули кота за хвост.
      - Оставь, - попросила Наталья Павловна.
      Юрий Федорович поморщился, но спорить не стал.
      Наталья Павловна прикрыла глаза, и по салону машины, и дальше - по траве, по кроне деревьев, по тропинкам сопки струилась тоска Рахманинова по светлой прекрасной России.
      Юрий Федорович вышел из машины, раскрыл перед Натальей Павловной дверцу: "Дыши!", достал из багажника кирпичи, шампуры, стал собирать хворост.
      Наталья Павловна ступила на землю, потянулась к хворостинке.
      - Куда?! - прикрикнул Юрий Федорович. - Ну-ка, сядь в машину. В туфельках! На болото! Не болела давно? Сам все сделаю. Сиди и дыши.
      Наталья Павловна выключила затараторивший приемник.
      В лесу было тихо-тихо. И только шелест сухой листвы... шелест шин далеких машин... И, словно бормоча заклинание, затрещал тихонечко хворост. И потянулся дымок костра, поплыл вкусный запах жаренины.
      И так спокойно, и так ясно было в мире...
      - Ну, отдохнула? - спросил Юрий Федорович, остановив машину у подъезда. Спать хорошо будешь? Ну, спи спокойно, - и потянулся, чмокнул Наталью Павловну в щеку.
      Спать спокойно иногда и обидно, подумалось Наталье Павловне, но развивать тему она не стала, молча пошла к подъезду.
      - А, тушенку-то! - Юрий Федорович выскочил из машины, достал из багажника сетку с банками.
      - Да куда ты мне таскаешь столько? - спросила Наталья Павловна, прикидывая, что в сетке банок двадцать, не меньше.
      - На черный день. Пригодится, - ворчливо ответил Юрий Федорович, продолжая копаться в багажнике.
      - Ты со мной расстаться собрался? - зачем-то спросила Наталья Павловна. Она не думала, что Юрий Федорович хочет с ней расстаться.
      - Сдурела? - Юрий Федорович выпрямился. - Я тебя никогда не брошу. Даже мыслей таких не держи. Это на черные времена.
      - Ну, счастливо, - сказала Наталья Павловна и пошла к подъезду, думая, не устроить ли ей грандиозную уборку квартиры.
      Юрий Федорович подъехал к общежитию технологического техникума, где, в пятой комнате, в любое время можно купить спиртное. Кивнул головой милиционеру с лычками сержанта (у техникума "паслась" по очереди одна и та же троица) и, на ходу, протянул десятку. У новичков, что правил не знали и не платили "дань", спиртное на выходе отбирали, требовали документы, грозились призвать к ответу за скупку краденого и прочая ахинея. Если учесть, что об этом живительном роднике знал, практически, весь город со всеми своими окрестностями, фантазии не хватает представить, какие суммы получают здесь скромные советские сержанты нищей милиции нищей страны.
      Ближе к дому, Юрий Федорович ехал лихо, на спидометр не поглядывал и, подъезжая к повороту на аэропорт, уже знал, что за углом стоит гаишник. И тот шел к нему, деловито потряхивая ведомостью. Юрий Федорович молча протянул десятку.
      - Мало, - развязно сказал ушастый сержант с конопушками по всей морде и наполовину сломанным передним зубом, не иначе как след детского увлечения хоккеем. - Это в ведомость. А надо еще детишкам на молочишко.
      Юрий Федорович связываться не стал, молча протянул вторую десятку: эта пакость запишет номер и настрочит кляузу - за год до отставки рисковать не хотелось. Завтра надо после обеда вырваться, крутануться по городу - зарплаты хватает только на милицию.
      Звягинцев открыл дверь квартиры, и густо пахнуло наваристым борщом. Юрий Федорович сытно улыбнулся - пожалуй, ничто в жизни он не любит как этот запах. В приоткрытую дверь большой комнаты виден стул, на нем аккуратно уложены отутюженные брюки, на спинке висит свежая рубашка, топорщится накрахмаленный воротничок. Подумал: козочка бы отутюжила после крика, брюками да по морде. И хмыкнул, довольный, и, не разуваясь, прошел на кухню, зачерпнул половником из кастрюли еще неостывший борщ, с наслаждением проглотил щедро приправленное зеленью варево.
      - Ты что! Обутый! - И откуда взялась? - По квартире! Мой за тобой весь день! По три раза на день полы мою, а ты!
      Лариса Степановна вбежала на кухню. Невысокая и стройная, она кидалась от стола к плите, от плиты к столу - Юрий Федорович отвернулся, вновь черпнул борщ.
      - Ну, что ты ешь из кастрюли? Ну, прокиснет же, - жена достала тарелку из навесного шкафчика, забрала из рук Юрия Федоровича половник. Юрий Федорович не возражал: он не голоден.
      В ванной, сколько мылся, все слышно сквозь шум воды, как Лариса Степановна гремит посудой и говорит, говорит, не переставая.
      Юрий Федорович мокрыми ногами прошлепал в комнату, и Лариса Степановна закричала еще громче:
      - Мало того, что сам в доме ничего не делает! Не допросишься ни о чем!
      - А ты для чего, - огрызнулся Юрий Федорович, надевая пахнущую утюгом рубашку.
      - Картошку с дачи привезти надо. Мерзнет уже. И так все на себе перетаскала.
      - Ну, и молодец. Где Сергей шляется? - Юрий Федорович поморщился: воротничок царапнул шею.
      - Сергей на дискотеке. Он не шляется! Ему в армию через две недели! Это ты шляешься! Где ты был весь день? Говорил, через час вернешься.
      - На барахолке. Покрышки искал. Нет нигде, - ответил Юрий Федорович, снимая со стула брюки.
      - Весь день покрышки искал?
      - Дорога перекрыта. Митинг, - Юрий Федорович открыл дверь в спальню, в темноте комнаты скупо блеснуло трюмо.
      - Знаю я, на какой ты барахолке был. Ты на ту барахолку десять лет ездишь.
      - Ну, знаешь, так чего спрашиваешь, - не спеша застегивая брюки и поглядывая на себя в зеркало, ответил Звягинцев.
      - Я на развод подам!
      - Десять лет подаешь, - повернулся, глянул в зеркало через плечо, остался доволен: складки на месте.
      - Подам! Завтра же подам! - Лариса Степановна с кухонным полотенцем в мокрых руках вбежала в комнату. - Ты что! Брюки только отутюжила! В чем завтра пойдешь?!
      - Еще погладишь, - провел расческой по волосам и пошел из комнаты. На пороге обернулся. - Давай. Подавай. Поживи на сто рублей, а я посмотрю, как ты будешь выглядеть.
      Лицо Ларисы Степановны и побелело, и покраснело одновременно.
      Надо ж так умудриться, хмыкнул Юрий Федорович, отшвырнул ногой стул, шагнул в прихожую.
      - Я сожгу машину! - крикнула Лариса Степановна ему в спину.
      - И себя вместе с ней! - и, с удовольствием хлопнув дверью, Юрий Федорович сбежал по ступенькам, думая, кого-то из мужиков застанет сейчас у гаражей.
      Громкий говор вперемежку с дружным хохотом был слышен издали, и, заранее улыбаясь, Звягинцев прибавил шаг.
      Шумели в гараже у Потапова, сабантуйчик был уже разложен, Звягинцев поспел как раз вовремя. Притулившись к щербатой стенке, стояли канистры с пивом, и бутылки с водкой поблескивали возле переднего колеса "Нивы"; на газетке разлеглась немудреная снедь, тут тебе и селедочка, и жареная горбуша, и огурчики соленые. У Юрия Федоровича так и заходило нутро в предвкушении трапезы.
      Орал магнитофон.
      - Поставь-ка мою любимую, - сказал Юрий Федорович, поудобнее устраиваясь бочком на грязноватый плед, где ему заботливо освободили местечко.
      Никита Иванович, хозяин гаража, наклонился к магнитофону, и в темную тишину микрорайона хрипло закричало: "Не сыпь мне соль на рану! Не говори навзрыд! Не сыпь мне соль на рану! Она еще бооооолит!"
      2. Поликлиника расположилась в маленьком особнячке, и особнячок очень нравился Наталье Павловне, ее восторгали и высокие окна, и лепные потолки, и просторный холл с белыми колоннами; с годами Наталья Павловна привыкла к зданию и почти не замечала его интерьера, но всякий раз с удовольствием открывала тяжелую дубовую дверь.
      На ходу здороваясь с сотрудниками, Наталья Павловна прошла к лестнице и не спеша поднялась на второй этаж к своему кабинету, но остановилась, постояла несколько мгновений в раздумье и пошла обратно тем же неспешным шагом (пологая лестница с широкими ступенями не позволяла привычно торопиться). Подошла к аптечному киоску.
      - Здравствуйте, Машенька. Получили что-нибудь? - спросила, глядя на фармацевта с улыбкой: какие бы катаклизмы ни происходили за окнами поликлиники, Мария Петровна всегда в белоснежном халатике, тщательно накрахмаленном и безукоризненно отутюженном, и вся такая спокойная, такая домашняя.
      - У меня еще ничего нового нет, но что-то сегодня привезли, еще разбирают. Вроде бы, препараты железа есть, - приветливо отозвалась Мария Петровна и улыбнулась Демьяновой. - Вы позвоните в аптеку.
      - Пойду позвоню, - согласилась Наталья Павловна и пошла к регистратуре. Возле процедурного кабинета поднялся со стула мужчина и вежливо склонил голову:
      - Здравствуйте, Наталья Павловна.
      - Здравствуйте, - отозвалась Наталья Павловна и замедлила шаг в ожидании жалобы: витаминов в аптеке нет, глюкозы нет, аспирина нет, горчичников и тех нет, а уж сердечных препаратов... - и назначенное ею лечение помогает мало.
      Наталья Павловна хотела спросить, ну, как его дела, как здоровье, но глянула на мужчину и промолчала: он был ей незнаком. Она подождала вопроса, но и мужчина молчал, стоял, все так же склонив голову. Наталья Павловна посмотрела внимательнее - подтянутый, аккуратный, с шапкой седоватых волос, на вид очень приятный - она видела его впервые. И Наталья Павловна, еще раз кивнув незнакомцу, прошла в регистратуру, думая о том, что позвонить ей надо не только в аптеку, но и своим хроникам, пусть поторопятся, через пару дней аптека опустеет.
      Приемные часы пролетели мгновенно.
      Наталья Павловна, усталая, вышла на крыльцо и остановилась. Какой воздух!
      Наталья Павловна любила осень - после жаркого и душного лета перед ветреной и морозной зимой стоит дивная погода. В такой день сидеть бы с книжкой возле куста жасмина... А тут! На ногах с раннего утра, и конца рабочему дню не видно: до приема обошла свой участок, а теперь вот Петрова заболела.
      Открылась дверца машины, и Наталья Павловна глянула на серебристые "Жигули", что стояли против крыльца, и улыбнулась: автомобили по городу ездят грязные, все одного землистого света, а этот "Жигуленок" такой чистенький, словно только что умылся колодезной водой и теперь играет на солнышке капельками воды.
      От машины навстречу Наталье Павловне шагнул мужчина, и лицо его показалось Наталье Павловне знакомым. Тут мужчина снял шляпу, склонил голову, и Наталья Павловна узнала больного, что приветствовал ее в вестибюле. И Наталья Павловна подумала с легкой досадой, что мужчина не успел записаться на прием, а зайти в кабинет без талончика постеснялся, и придется говорить с ним на улице, и шагнула навстречу:
      - Вы с моего участка? Что-то беспокоит? Почему же не зашли?
      - Нет-нет. Здесь я, можно сказать, случайно. И я не "ваш". К сожалению, улыбнулся мужчина глазами, а глаза у него голубые и грустные. - И вы, конечно, меня не помните. Вы однажды дежурили ночью в больнице, когда я там лежал с пневмонией. Вы позволите, я подвезу вас?
      - Нет, спасибо, - отозвалась Наталья Павловна, подумав рассеянно, что же мог делать столь долго в поликлинике этот мужчина. - Я еще должна зайти к больным. - Она посмотрела вдаль, на сквер, мимо которого ей предстояло пройти, вновь увидела красоту разноцветных осенних листьев, вновь ощутила теплую свежесть воздуха. - Да и день такой, что хочется пройтись пешком. Наверное, такого дня в этом году уже не будет.
      Мужчина вновь приподнял шляпу, и Наталья Павловна еще раз улыбнулась ему, перешла улицу и пошла вдоль заводского забора, высокого и глухого, к скверу, а от сквера свернула на узенькую улочку к развалюхам.
      Замызганные эти домишки Наталья Павловна изо дня в день видела из окна своей квартиры, но вблизи все было иным, совершенно неузнаваемым, и Наталья Павловна долго блуждала по лабиринту кривых горбатых улочек, разбросанных по оврагу и наполненных невероятной для города тишиной, и то и дело забредала в тупики, где стояли будки с огромными собаками, и вмиг все окрестные улочки наполнялись неистовым лаем и бряцанием цепей.
      Домой усталая (не от больных, а от долгого блуждания) Наталья Павловна решила пойти напрямик: не обходить завод, что широко раскинулся вправо от ее дома, а выйти на ту немощеную улочку, что от этих домишек шла прямо к ее окнам. Как выйти на ту улочку Наталья Павловна не знала, и она пошла наугад, ориентируясь на свой дом, верхние этажи которого были видны над корпусами завода.
      Очередным проулком Демьянова взобралась по склону оврага, перешагнула через железнодорожные рельсы, прошла мимо груды ящиков, кучи металлолома, поржавевших полуразрушенных машин и вышла на бетонированный двор, и прямо перед ней оказалось огромное здание заводоуправления с проходной, вахтерами и бюро пропусков. Там, за проходной, была площадь, и, чуть левее, ее дом. А она стоит во дворе завода, и, чтобы выйти на улицу, ей нужен пропуск. Месяца два назад она выступала в одном из цехов с лекцией, и пропуск у нее тщательно проверяли и при входе, и при выходе.
      Наталья Павловна стояла растерянная и расстроенная - она не могла понять, как смогла она, не перелезая ни через какие преграды, оказаться на закрытой для посторонних территории, и мысль, что к дому, что был сейчас в нескольких шагах от нее, придется вновь идти долгим кружным путем через крутой овраг, приводила ее в уныние: и устала она, и ноги у нее болят, и есть она хочет и изнывает от жажды.
      - Что пригорюнилась, Павловна? - спросил, проходя двором, рабочий, что жил в одном доме с Демьяновой.
      - Да вот... - грустно отозвалась Наталья Павловна, - шла к дому от тех вон домов, а зашла сюда, и как мне отсюда выйти, не представляю. Через проходную меня не пропустят.
      Сосед не удивился, он-то знал, что со стороны оврага, где живут многие рабочие, завод забором не обнесен.
      - Так сейчас звонок, через три минуты. Вы подождите. Пойдут лавиной. Некогда там будет пропуск проверять. Вы и выйдите вместе со всеми.
      Какой цепкий взгляд у вахтерши, - отметила Наталья Павловна, переживая неприятное мгновение, пока людская масса несла ее по турникету: вдруг вахтер остановит, и придется, как шкодливой девчонке, объясняться, оправдываться. Пропуск не спросила, но взгляд так и высматривает: не несешь ли что? Зачем какую-то мелочь нести мимо вахтерши, когда можно через овраг вывести весь завод?
      И подумалось с досадой: ну, прямо не завод, а символ страны: парадный фасад могуч и неприступен, а загляни с изнанки - все прогнило.
      У подъезда стоял бордовый "Москвич", обляпанный грязью. От машины шел Звягинцев, помахивая полиэтиленовым пакетом.
      - Здорово. Ну, как дела? В "Океане" рыбка плавала. На, побалуйся, - Юрий Федорович протянул Наталье Павловне пакет. - Ну, я поехал.
      - Ты приезжал покормить меня? Или просто посмотреть на меня? - Наталья Павловна глянула на пакет: горбуша в морковном желе.
      - И покормить, и посмотреть. Вижу: живая и здоровая, и я спокоен. Ну, я поехал. Дело есть тут одно срочное. Не скучай. Вечером позвоню, - говорил Звягинцев, в нетерпении переступая с ноги на ногу и поглядывая на машину.
      - Понятно, - раздумчиво ответила Наталья Павловна, думая, что ужин готовить не надо, горбуши ей хватит вполне, и вечер свободен.
      - Ну, что тебе понятно? - Звягинцев перестал пританцовывать и смотрел на Наталью Павловну с обычной своей, чуть насмешливой, улыбкой.
      - Что дело есть у тебя срочное, - нейтральным тоном отозвалась Наталья Павловна и пошла к подъезду.
      - Я завтра приеду. На весь вечер. Клянусь, - говорил Звягинцев, не трогаясь с места.
      - Завтра я дежурю за Петрову. Ну, счастливо, - и, уже не глядя на Звягинцева, Наталья Павловна махнула ему рукой и быстро вошла в подъезд.