Во-вторых, Лизонька - девушка интересной, даже трагичной судьбы. Дело в том, что, начиная с пубертатного периода и лет до двадцати, она отдавала предпочтение утехам лесбийской любви. И вдруг увидела в каком-то боевике Бандераса... И все. Ударил бабе мачо в голову. И теперь больше всего ее терзает, что лучшие годы ушли, и весь прыщавый пыл тинейджерского секса был потрачен не на то. Бедная Лиза. Не у тех лизала.
      В-третьих, слушать Лизоньку - это... Вот она, пав животом на стол и грациозно отклячив крупный круп, роняет в телефонную трубку черные жемчужины:
      - Не, Ленка, в постели он классный... Детородный орган у него - прямо убийственный... Ага. И всегда столбиком стоит, как сурок в степи. Не, но он понтуется, канешна... Я типа чисто реально правильный конкретный пацан... Меня вчера шлюхи с рэдиссона так звали, так звали... Ага. А я ему говорю: "Зачем тебе шлюхи? Тебе что, среди порядочных женщин блядей мало?"...
      - Все-таки нужно хотя бы иногда выходить в свет, - увещевал меня искусительный Пан, - иначе твое отшельничество вкупе с твоею внешностью может вызвать толки о твоих ненормальных наклонностях. А это никому ненужно. Ни тебе, ни Николасу, ни мне. Надо, надо тусоваться по утрам и вечерам.
      - Где тусоваться? Я слабо ориентируюсь в вопросе.
      - Ну, в казино сходи, например. В "Golden Palace". Вот уж где ты точно совместишь приятное с полезным в самой извращенной форме.
      Сходила. Вздумалось козлику, стало быть, в лес погуляти. Почему нет? Дело-то хорошее. Да только я забыла, что в чудные майские ночи утопленницам везет по-особенному...
      Михалыч эффектно подвез меня, облаченную в вечернее платье от Ханае Мори, на трехдверном "Линкольне" прямо к дверям заведенья. И в этих дверях я лоб в лоб столкнулась с Голицыным. Не знаю, чего я испугалась больше: что он меня узнает или что не узнает? Впрочем, он вообще не обратил на меня никакого внимания. Все его существо было поглощено висящей у него на руке Лолитой... Да, она была хороша. Хороша настолько, что, сколько я ни стимулировала в себе ненависть, не смогла симулировать и легкой неприязни. В конце концов, она-то в чем виновата?
      В смысле женщин вкус у Голицына был всегда, тут надо отдать ему должное. Недолжное, я так полагаю, он и сам возьмет...
      Но было в лице этой девочки что-то, что испугало меня куда серьезнее. Не могу выразить... Красота ее была какой-то безжалостно-обжигающей. По крайней мере, ощущения у меня остались именно как после ожога сетчатки. Отчего-то показалось мне еще, что я вижу саму себя времен восьмидесятых. Ничего хорошего не сулят такие видения...
      Что ж, погулял, стало быть, козлик. Облом рогов и отброс копыт...
      Непонятно почему, но к моим литературным экзерсисам Пан относится достаточно благосклонно. Как-то попыталась я бросить это тухлое занятие, так он взвился:
      - Ты что?! Ни в коем случае не бросай!
      - Я пишу в стол, а это все равно, что в гроб.
      - Ну уж одного-то читателя я тебе точно гарантирую. А где один, там и до сотни тысяч недалече.
      - Брось. Неужели ты полагаешь, что современного человека сможет расшевелить и растрогать весь этот бред? Кому вообще сейчас нужна кровоточащая вязь словесных кружев? Народ прётся не по Прусту, а по Пелевину с Сорокиным.
      - Вам не дано предугадать, как слово ваше отзовется. А мне дано. Отзовется, не сомневайся.
      И чтобы как-то удержать меня на графоманской скорбной стезе, он стал требовать от меня отчетов о проделанной работе в художественной форме.
      - Зачем тебе эти отчеты?
      - Отчеты зачем? Ты меня изумляешь... Для отчетности.
      Образец такого "творчества" прилагаю. На всякий случай. Быть может, и вправду прочтет все это когда-нибудь кто-нибудь где-нибудь.
      "Отчет о вербовке гражданина Папина В.С. методами полного подчинения сознания. Драма".
      Фасад фешенебельного ресторана. Из сверкающего и круто навороченного "Шевроле Блэйзер" вываливается образцово-показательный НР Витя Папин: классические, с пряжками, темные ботинки "Джон Лоб" ($ 1000) с пожизненной гарантией, темный, в цвет туфель деловой костюм от "Бриони" ($ 3000), белую рубашку "Китон" ($ 300) изысканно оттеняет галстук из тяжелого, плотного шелка, завязанный консервативным средним узлом ("Данхилл", $ 200), с манжет радужными лучами брызгают запонки ($ 300), кровавой, рубиновой росой искрится зажим для галстука ($ 280), из нагрудного кармашка пиджака игриво выглядывает уголок шелкового платочка ($ 60), и там же присутствует непременный "Паркер" ($ 1500). На запястье левой руки золотисто поблескивают швейцарские часы "Патек Филипп" (от $ 15.000).
      Витя, рассекая волны, расталкивая локтями пространство, двигается прямо на Нику. Ника - девушка с внешностью и сложением топ-модели, но одетая весьма скромненько - в панковских джинсиках - с "запилом", бахромой, с отпоротым на фиг поясом и карманами, с "рваными" разрезами, скрепленными английскими булавками, - не успевает увернуться от дружеских объятий.
      Витя: Ника! Ласточка!
      Ника: Привет, Витя. Ласточка давно склеила ласты.
      Витя: Слушай! Сто лет тебя не видел! Ты вообще как? Типа в порядке?
      Ника: Ну да. Типа в порядке бреда. А ты, я вижу, процветаешь и благоухаешь...
      Витя: Как тебе сказать... В пошлой роскоши не живу, но мне ее заменяет роскошная пошлость. Слушай, пойдем! Тут есть прелестный итальянский ресторанчик. Отобедаем.
      Ника: Ну-ну. Гнуть пальцы - это такая разновидность широкого жеста?
      Витя: Пойдем, пойдем. Типа угощаю.
      Интерьер ресторана. В зале славно, уютно, тихо и сумеречно. Лишь возникший в стиле английских привидений официант испортил идиллическую картинку. Это юноша бледный с взором угасшим. Прозрачные, как презервативы, глаза и лицо, лишенное какого-либо выражения.
      Витя (читая меню): Так... Что ты хочешь, ласточка?
      Ника: Я хочу все!
      Витя: Ты все-таки сформулируй. На, полистай (протягивает Нике меню).
      Ника: Зачем? Я уж как-нибудь так. Ты, э... вот что, голубчик, организуй нам закусочку... э... авокадо Гамберти, креветки на гриле, Прошуто Мелоне, Вонголе ... И еще Тортелини "Норчия", лазанью мясную ... Ну мясо, значит... говяжьи медальоны с сыром "Горганзолла", свинину с грибами, томатным соусом и сыром "Моцарелла" ... коньяк "Деламени ", один коктейль для меня - "Лонг Айленд" ... Текиллу "Сауза Голд" ... Бутылочку красного "Брунелло ди Монтальчино и белого "Радичи Фиано ди Авеллино Бьянко"... Ну и пачку "Вог" для меня... Действуй, голубчик... (провожает взглядом удаляющегося официанта) М-да... Племя младое, незнакомое... незнакомое ни с чем. Им все равно, что Мопассан, что мудазвон.
      Витя: Однако, ласточка! Ты у них что, в завсегдатаях?
      Ника: С ума сошел! Откуда деньги? Это я так... Чисто теоретически.
      Витя: Стоит только встретиться двум интеллигентным людям, как сразу начинается базар про деньги. Как будто больше не о чем.
      Ника: Можно еще про терроризм поговорить. Тоже приятная тема.
      Появляются три официанта, и начинается таинство сервировки стола.
      Витя: С чего начнем?
      Ника: Коньяк, конечно.
      Витя: За что выпьем?
      Ника: Ну, давай за удачу. А то моя Фортуна точно наглоталась колёс...
      Они выпивают и начинается трапеза с регулярными возлияниями.
      Витя: Вот ты говоришь "деньги".
      Ника: Я говорю?
      Витя: Хорошо, я говорю. Если хочешь знать, бабло это поганое - вообще инопланетное изобретение.
      Ника: Шутишь?
      Витя: Почему? Смотри: легкие, компактные, легко переводятся в электронную форму и уводятся в виртуал. Так?
      Ника: Допустим.
      Витя: Легче всего на чем они делаются? Наркота, порнота и оружие. Короче на пороках и низменных страстях.
      Ника: И что?
      Витя: А то. При этом они легко отмываются. От самых кровавых соплей.
      Ника: Не знаю, не знаю... "Отмытые деньги" звучит как "пастеризованное дерьмо".
      Витя: Подожди. Обращаются по принципу порочного круга и круговой поруки. Нет, без базара: деньги - слуги царства абсурда на земле! Нарезанная липкая бумага с херовеньким рисунком. Ни съесть, ни выпить, ни потрахаться. А какую власть имеют! Талант там типа, интеллект - не купишь, да. Зато носителей - плиз. С потрохами. И посадить на цепь возле кормушки, сделать рабами, дрочащими на своего господина!
      Ника: Хорошо, инопланетяне-то тут при чем?
      Витя: При том. Время - деньги, так? Вот поэтому ничему вечному на земле места нет. Поэтому мы только про них и базарим. А кому выгодно, чтобы мы сидели в жопе Галактики и никогда не поднялись? Не согласна?
      Ника: Нет.
      Витя: Почему?
      Ника: Потому что это бредни сивого Мерлина.
      Витя: Обоснуй.
      Ника: Что там обосновывать? То, что больше всего зла заключено в материальных благах - также верно, как то, что я уже не девушка. И что с того? Все равно деньги - это наше все. И тот, кто с баксом по жизни шагает, прошагает и дольше, и дальше.
      Витя: Ну нах, дольше!
      Ника: Хорошо, не дольше, но лучше.
      Витя: Ладно, ладно. Мои слова воняют банальностью, как сраный бесплатный толчок на провинциальном вокзале. Ладно...Но, блин, подруга, банальность - это истина, избитая за правду. Просекаешь?
      Ника: Попробуй лучше вино. Золотая солнечная кровь тосканской лозы... М-м-м...
      Витя: Кровь кислой быть не может. Точно тебе говорю.
      Ника: Ай, брось... Ты так разоряешься, потому что сам пока еще не разорился. По себе знаю. У меня тоже легко на душе, когда тяжело на кармане. Моя природа не терпит пустоты в кошельке, а вот когда в нем шуршит, тогда в душе поет свирель, и тоже тянет пофилософствовать.
      Витя: А почему ты решила, что я еще не разорился?
      Ника: А что, это неверное решение?
      Витя: Жизнь, она знаешь, перепончатая.
      Ника: Как это?
      Витя: Перепонтуешься - и в тару. Навеки, блин.
      Ника: Ё, извините, твоё! Я вижу парадоксальность сложившейся ситуации в том, что она вообще сложилась... Ты при делах, при бобинах, молод, и типа красив. Ни пилящих детей, ни сопливой жены. Что ты ноешь-то? С таким счастьем - и на свободе! С такой свободой - и несчастен!
      Витя: Да... Так уж сложилось, что ни хрена не сложилось.
      Ника: Не было бы счастья, да деньги помогли... Все у тебя будет нормально. Уверена.
      Витя: Фигня это... Жизнь - игра, только не мы играем, а играют нами. Поэтому выиграть невозможно.
      Ника: Бывает еще и боевая ничья. Можно, знаешь, и с волками жить, и по-птичьи петь.
      Витя: Можно. Только недолго. Бог создал людей неравными, а потом явился мистер Кольт и уравнял всех в правах.
      Ника: Ни хрена не уравнял. Культ Кольта ничего не решает. Все равно в выигрыше при всех раскладах остается настоящий индеец - такой, знаешь, всегда стреляющий последним, бронежопый Зоркий Сокол и Быстроногий Козел.
      Витя: За что и выпьем.
      Ника: А ты где вообще свою капусту садишь, Гораций? Все торгашествуешь?
      Витя: Нет. Укатали Сивку крутые урки.
      Ника: Чем же ты занимаешься?
      Витя: Ну... Пиар фильтрую типа. Политтехнологии.
      Ника: Опаньки! Ну дела... Свинья везде политику найдет... Шучу, конечно. Я в том смысле, что никогда бы не подумала про тебя такое. И как же ты называешься?
      Витя: Охренительно называюсь. "Агентство новых политтехнологий при Фонде развития демократических институтов".
      Ника: М-да... Это ж "брэнд собачий".
      Витя: А мне нравится. Дело, конечно, грязное, но работа непыльная.
      Ника: Дела... А ты меня к себе возьми. Я ведь тоже когда-то пиарилась.
      Витя: А что ты можешь?
      Ника: Все могу. Могу делать лого, слоганы стругать...
      Витя: Давай. Для моей конторы сочини что-нибудь. А то мы сапожники без сапог.
      Ника: Вот так с ходу? Хм... Ну смотри. Черный круг в сером квадрате а ля "Черный квадрат" Малевича. И подпись "Черный пи ар в квадрате".
      Витя: А, это типа площадь круга - пи ар в квадрате?
      Ника: Ну да.
      Витя: Класс. Толковка у тебя соображает. За это стоит выпить.
      Ника: Так ты меня берешь?
      Витя: А то! Думаю, шеф возражать не будет.
      Ника: А кто у вас шеф?
      Витя: А... Настоящий политик. Патриот хренов. Я, говорит, научу вас, сукины дети, как Родину-мать любить!
      Ника: Прямо душка.
      Витя: Не говори...Я тебе визитку оставлю. Завтра же где-нибудь стукнемся и порешаем. Если, конечно, ты грязной работы не боишься.
      Ника: Ты же сказал, что она непыльная.
      Витя: Это не мешает ей оставаться грязной.
      Ника: Витя, Витя,
      И рыбку съесть,
      И капитал приобрести,
      И на хрен сесть,
      И невинность соблюсти
      еще никому не удавалось. Ничего я не боюсь.
      Витя: О'кей. Куда тебя доставить, ласточка?
      Ника: Не, не, Витя, thank. Я сама доберусь. Ты мне визиточку...
      Витя: Ах, да. Держи. Смотри, завтра жду от тебя звонка!
      Ника одна возле входа в ресторан. Слышен звук вызова мобильного телефона.
      Ника: Да... Да ... Да, все подписывайте, все покупаем... Я сама решу, на что мне это агентство... Да, встретила старых друзей... Мир тесен, и даже слишком. Я, например, в нем задыхаюсь... Все, пока.
      * * *
      Были, конечно, и другие отчеты, выписанные тщательнее, не столь размашисто-небрежным слогом, но я оставляю именно этот, поскольку Вите предстояло сыграть в дальнейшем некоторую роль в моей судьбе.
      Дело в том, что до своего выезда в свет, кончившегося столь блистательным фиаско, я жила как-то по инерции, летела под уклон без тормозов, стараясь вообще ни о чем не задумываться. Например, о том, что на самом-то деле я вовсе не живу. Я мертва. Меня убили тринадцать лет назад, и с полным основанием я могу считать все происходящее не отблесками реальности, а предсмертными видениями в моем умирающем мозгу. Я читала, что такое возможно. За какие-то мгновения человек успевает увидеть целую жизнь, полную захватывающих событий и приключений. Но после столкновения с Голицыным в дверях казино такой огненный дикобраз свил гнездо в моем сердце, что сомневаться не приходилось: я жива. Не может труп, даже гальванизированный или зомбированный, мучиться так беспросветно. Я жива, а, значит, и забыта, и нелюбима, а, быть может, никогда и не была любима.
      Через неделю таких нелепых до безумия мучений, утром, в дверь моего кабинета постучали.
      - Войдите! - крикнула я охрипшим с бодуна голосом. Не буду скрывать, всю неделю я пила со страдальческой сосредоточенностью, не отвлекаясь на пустяки.
      Это как раз Витя оказался. Только повел он себя странно: не вломился с обычной своей непринужденностью хозяина вселенной, а застрял на пороге, обернулся и окинул коридор встревоженным взором.
      - Что случилось? - спросила я. - Проходи, присаживайся.
      - Я пришел к тебе с проблемой, - заявил Витя, тяжко падая в кресло.
      - Хорошо, что не с приветом.
      - Чего?
      - Стихи такие есть: "Я пришел к тебе с приветом"... Расслабься. Шучу я.
      - А мне вот не до шуток, - огрызнулся Витя.
      - Ты не дергайся, а обрисуй свою беду конкретно. Я помогу, ты же знаешь.
      - В том-то и дело, что беда не моя.
      - А чья?
      - Понимаешь, ты женщина крутая, авторитеты тебя уважают...
      - Ну-ну, Витя, - обрываю я его нетерпеливо, - это ты, положим, загнул. Ты разогни и ближе к теме излагай.
      - Есть у меня один как бы друг...
      - "Как бы" или друг?
      - Ну друг... Мы раньше работали вместе. Он для меня очень много сделал чего хорошего... Так вот, мне стало известно, что его собираются грохнуть...
      - Витя, ты взрослый мужик. Что за сказки ты мне чертишь? Какой друг, кто таков, откуда, звать как? Кто тебе инфу слил?
      - Димой звать. Дима Голицын. А инфу не сливал никто, сам вчера услышал случайно.
      - Где услышал?
      - В сауне нашей парились, вот там Михалыч и сболтнул.
      - Ну-ну. Птица Говорун, блин... Так и чего же ты хочешь, Витя?
      - Предотвратить, ясен пень. Я понимаю, что он тебе никто и звать никак, но... Помоги. А я в долгу не останусь. Буду тебе воду мыть и ноги пить...
      Однако. Он действительно взволнован: даже не заметил, как оговорился.
      - Хорошо. Я помогу. Дыши ровно, Витя, все будет правильно...
      Через пятнадцать минут я веду задушевную беседу со своим заместителем.
      - Жизнь - это такая штука, Ника Евгеньевна, - разглагольствует он, благодушно скалясь, - к ней надо походить как-то сбоку...
      Нить беседы мною уже утрачена давно, я и не пытаюсь вникнуть в смысл его слов. Я просто подхожу к сейфу, набираю код и открываю бронированную дверь.
      - Здесь примерно пятьсот тысяч баксов, - замечаю я небрежно.
      Михалыч изумляется и делает бровь птичкой.
      - Я знаю, сколько там.
      - Это все может стать твоим. Здесь и сейчас. Без расписок и обязательств.
      - В самом деле? А что взамен? Объяснитесь, Ника Евгеньевна.
      - Охотно.
      И я объясняю, что, собственно, мне от него нужно.
      Михалыч впадает в угрюмую задумчивость, барабанит по столу пальцами, сверкая перстнями. Он прекрасно понимает, что за излишнюю разговорчивость могут запросто и башку свинтить, но я играю наверняка.
      И я выигрываю, конечно, но, кажется, это пиррова победа... Я гляжу на часы. Остается тринадцать минут с копейками. Мне никак не успеть. И я набираю на мобиле тринадцатизначный секретный номер Пана. Мы условились, что звонить по нему я буду только в случае крайней, прямо-таки смертельной необходимости.
      - Алло, Пан, - выстреливаю я без предисловий, - я не спрашивала тебя: я умею летать?
      - А почему ты спрашиваешь об этом меня? - отзывается труба спокойнейшим голосом. - Ты себя спроси.
      Но времени на расспросы самой себя у меня уже не остается. Я разбегаюсь и черной свечкой ухожу с подоконника в ослепительную прорубь небес.
      Ответ оказался положительным. По-видимому, умею. В конце концов, падать умеют все, для такого умения много ума не требуется. А что есть полет как ни управляемое падение?
      В начале мне было трудно ориентироваться, и дыхание прерывалось и рвалось, как паутина. Москва с высоты птичьего помёта виделась мне не ясно, сквозь туман навернувшихся слёз. Я проплыла над зеленой лужицей Лужников, заложила вираж над шахматным тортом Кремля, и, выровнявшись, пошла над синей аортой Москвы-реки. Вот, наконец, подо мной рафинадные кубики спальных районов, голицынская шестнадцатиэтажка, и метрах в пятидесяти от его подъезда что-то загадочно поблескивает в кустах. Нет, это не оптический обман, это оптический прицел. И Голицын выходит из подъезда. Мне даже кажется, что я вижу его знаменитую, замечательную улыбку Дениса Давыдова...
      Палец киллера уже лег на спусковой крючок, когда я, рухнув на него сверху лезвием гильотины, вцепилась в его воротник и взмыла ввысь, унося собой тело, как коршун, когтящий цыпленка.
      Киллер успел все-таки выстрелить, но пуля ушла вверх, и Голицына не задела. Бездыханное, сломленное шоком тело я оставила в зарослях в лесопарковой полосе. Даже если он и очухается, лучшим выходом для него станет суицид.
      Но оставался еще заказчик в офисе на Рублёвском шоссе, и мне предстояло сыграть с ним в детскую игру "шпагоглотатель". Впрочем, об этом мне писать не хочется, тем более что пребывание моё в Москве сделалось достаточно...
      * * *
      На этом обрывались записки сумасшедшей охотницы.
      По прочтении Голицын чувствовал себя так, словно на голову ему нахлобучили ледяной рыцарский шлем с острейшими шипами, направленными вовнутрь. Никаких безобразных всплесков интеллекта, абсолютная умственная импотенция. Между тем, нужно было осмыслить все прочитанное и хоть как-то определиться со своим к нему отношением. На самом ли деле это настоящий дневник, и в нем отражены какие-то реальные события, или так просто, художественное произведение, изысканно-болезненный пост-модернистский излом?
      Но тут же Голицын вспомнил то весеннее утро, когда у него над головой по-собачьи завизжала пуля, срикошетив от бетонной стены. Вслед за этим прилетело и другое воспоминание - о загадочном исчезновении некоего большого босса, акулы бешеной, монстра черных PR-технологий... И офис точно, был на Рублёвке. Голицын несколько раз неприятно пересекался с этим типом по бизнесу, но не так чтобы уж фатально, до полного конфронте. Так ему казалось. Неправильно, значит, казалось...
      Голицын попробовал прибегнуть к средствам традиционной медицины, проще говоря, отправился на кухню, вытащил из бара в холодильнике початую бутылку "Абсолюта" и накатил прямо из горлышка грамм триста без закуски. И что интересно - "Абсолют" не помог абсолютно! Никакого опьянения он не ощутил, была только сильнейшая злость, причем непонятно к чему или к кому относящаяся.
      С некоторым брезгливым интересом разглядывал Голицын собственную физиономию в зеркале в прихожей. Восковая маска с черными дырками вместо глаз. Похоже на пулевые отверстия в белой стене... М-да. Знаменитая улыбка Дениса Давыдова...
      Очень не хотелось шуршать пеплом прошедшего, но это необходимо было сделать. И Голицын набрал номер Сержика на мобиле.
      После минуты ничего незначащих дежурных приветствий Сержик, наконец, допёр, кто ему звонит.
      - Димон, ты что ли?! - заорал Сержик, как бегемот на случке. - Ну, причитается с тебя, брателло!
      - Почему причитается?
      - Я же тебя не узнал. Значит, богатым будешь.
      - А-а... Слушай, у тебя нет желания встретиться в неслужебной обстановке? Поболтаем. Пивка накатим. Помнишь наше кафе?
      - Э, ну ты вспомнил. В нашем кафе давно уже не наш суши-бар.
      - Какая разница? Все равно посидеть можно.
      - Не возражаю. Во сколько?
      - Давай часам к девяти подъезжай. Тебе удобно будет?
      - Никаких проблем.
      Банальные подробности встречи а ля "бойцы вспоминают минувшие дни" можно опустить, тем более что главный разговор состоялся на скамейке в парке, на которой расположились Голицын и Сержик, дабы вкусить сладостного сигаретного дыма.
      - Ну и как тебе в структурах? - осторожно расспрашивал Голицын
      - Поначалу было сложно, потом ничего. Старшие товарищи быстро заморозили мне голову, разогрели сердце и вымыли руки... А ты? Все так же путаешь божий дар с пиаром?
      - Нет. Это стало слишком опасным.
      - Опасным? Почему?
      - Потому что к штыку приравняли пиар... Ладно, все это вздор. У меня знаешь, какая мечта есть? Хочу всех наших собрать, все наше тайное братство невольных бетонщиков...
      - О, ты не забыл! - умиленно изумился Сержик, и голос его завибрировал. Интересное зрелище, право: фээсбэшник, пускающий сопливые пузыри...
      - Разве такое забывается? Так вот, я почти со всеми мосты навел, не смог только Вронскую найти.
      - Стеллку-то? Да, без нее братство - не братство, а детский секс на лужайке... Постой, у вас вроде с ней был роман, или я парюсь?
      - Был и что? Разбежались потом... А теперь не могу ее найти. Канула. Никаких следов. С квартиры съехала аж в восемьдесят шестом, и с тех пор о ней ничего не слышно. Может ты поможешь?
      - Склоняешь меня к использованию служебного положения?
      - А то. - Голицын усмехнулся нагло. - Зачем тогда тебе это положение, если им не пользоваться?
      - Логично. Тебе как быстро это нужно?
      - Насколько возможно. Я одиннадцатого ночью улетаю в Нью-Йорк на пару дней.
      - Так это же завтра.
      - О чем и речь. Постарайся все узнать до моего отлета.
      - Постараюсь... Давай завтра в восемнадцать ноль-ноль здесь же.
      - В смысле на этой скамейке?
      - Да. Я никогда не встречаюсь с агентами в людных местах.
      Весь следующий день Голицын посвятил сборам в дальние и теперь столь манящие края. Манящие, но и пугающие. "Все, все, что гибелью грозит, для сердца смертного таит..." Неизвестно почему ему вдруг очень ясно вспомнились слова Алисы, сказанные ею во время ночной погони в Праге:"Звездные карты, которые никогда не врут, предсказывают ближе к осени что-то не совсем ординарное... Слишком уж что-то жуткое, за сферой современных представлений". Любопытно было бы узнать, что она имела в виду?
      Они очень скверно расстались тогда. Он укатил покорять Туманный Альбион, написал ей оттуда пару позорно-сентиментальных писем, она не ответила, и он приказал своим ментальным часовым поставить ее образ к стенке аорты и расстрелять по законам военного времени. "И взвод отлично выполнил приказ, но был один, который не стрелял..." Если в ее записках заключается правда, то можно себе представить, в каком запредельно больном и безнадежном состоянии он ее бросил... Лучше, впрочем, об этом не думать.
      Вторая встреча с Сержиком по тональности весьма отличалась от первой. Старинный друг был сух, напряжен и даже как будто встревожен.
      - Тухленькое дельце, - сообщил он сумрачно. - Я чуть реально не обделался...
      Выяснил Сержик следующее: гражданка Вронская С. Н. в 86-ом году была ликвидирована. Приказ на ликвидацию отдал начальник отдела Г. генерал Х. Основания: неразборчиво... Исполнение: ликвидатор Н... Ликвидирован в 87-ом. Особые замечания: тело гражданки С. бесследно исчезло из спецморга отдела Г.
      - Как исчезло? - тупо спросил Голицын.
      - Я же сказал как: бесследно. Надело, блин, шапочку, и пошло погулять... Да, чтоб ты не дергался и не помышлял о мести: генерал Х. скончался на заслуженном отдыхе в 96-ом году.
      - Ага.
      - Это очень мудрое замечание, - саркастически сверкнул глазом Сержик и закурил. - Еще поручения будут?
      - Да нет, спасибо... Я что-нибудь тебе должен?
      - Какой старый друг может обойтись без оскорбления на прощанье? Ладно. Бывай. Звони, ежели.
      Вернувшись домой, Голицын, повинуясь смутному чувству, включил телевизор и мгновенно намертво приварился к экрану. Прямая трансляция CNN на НТВ, War against America... За сферой представлений, плиз.
      Часть последняя
      Жизнь кончилась как-то сразу.
      Офис Стеллы располагался на сотом этаже в Северной башне, а это значит, что у нее не было шансов на спасение. В свою "студию" на Манхэттене она не возвращалась, а ее "Хонда", очевидно, была погребена под тридцатиметровой горой из спрессованных обломков.
      Настала действительно последняя осень. Золото слиняло, осталась лишь чернь, и пряная прана увядания уже не пьянила, а валила с ног.
      Когда Голицына особенно доставала тоска ноющая, как нищий на вокзале, он отправлялся в маркет, закупал коробку "Абсолюта", палок пять-шесть "Салями", и переходил в режим "пьём-лежим".
      Ник потерял к нему интерес, не звонил и никак себя не обозначал. Голицын впервые в жизни почувствовал себя абсолютно свободным. Оказалось, что это состояние ближе всего к смерти, если только не сама смерть.
      Однажды в середине этой чёрной осени, в октябре, часа в три ночи его разбудил телефонный звонок. Неужели снова Ник объявился?
      - Привет. Не отвлекаю от дел? - спросила Ксения так просто, будто они и не расставались никогда.
      - В три ночи? - пробормотал Голицын. - Ты как узнала мой номер?
      - Мир не без добрых людей со злыми языками...
      - Ясно...
      - Имя "Пан" тебе ни о чем не говорит?
      "Не проснулся я еще, что ли?" - подумал Голицын и заговорил глухо: Персонаж из мифологии. Повелитель лесов, нимф и нимфоманок... Начальник паники. На флейте играет.
      - Он хочет с тобой встретиться.
      - Без проблем. Мне сейчас приехать?
      - Нет. Утром. Часам к десяти.
      - Ты на старой квартире?
      - Да. Значит жду. Пока.
      Некоторое время Голицын, лежа на спине, изучая выжженными безнадежностью глазами надгробную плиту потолка. Приснилось или на самом деле было?
      Утром, зверски изнасиловав свою фригидную волю, он проследовал в ванную и принялся драить себе щеки и подбородок с таким судорожным ожесточением, словно не брился, а делал самому себе нелегальный аборт. Цветы купить? Нет, это будет слишком отвратительно мелодраматично. Она может подумать, что он испытывает чувство вины. А он вообще ничего не испытывает. Кончились все испытания. И неудачно кончились.
      Дверь в квартиру Ксении открылась не сразу, а когда она распахнулась, Голицын невольно попятился, потому что на него, как пар из парной, водопадом хлынули волны сизого, удушливо-кислого дыма.
      Ксения встретила его в строгом, закрытом до горла черном вечернем платье. Щеки и лоб бывшей подруги покрывали жутковатые пятна копоти, а рыжие волосы были взлохмачены и спутаны, как лианы в диких джунглях.
      Ксения глянула на него как-то болезненно, и золотистая зелень ее глаз резанула Голицына по лицу почти физически ощутимо.
      - Заходи. - Ее голос звучал хрипло и холодно, так, словно под языком у нее лежали кубики льда.
      Голицын прошел за нею в гостиную и поразился: исчезла вся мебель, остались лишь голые стены да пол, и еще одиноко грустил возле окна колченогий старорежимный табурет. И еще имелась настоящая печка "буржуйка" с выведенной в окно трубой. В печке звенело и свистело пламя, и из приоткрытой дверцы и щелей в корпусе тяжко сочился пышущий ядом дым.
      Ксения сидела перед печкой на корточках и периодически оправляла в пламенную пасть какие-то исписанные листы бумаги. Голицын осторожно присел на краешек табурета и сказал себе: "Спокойно. Чтобы тут ни происходило, мне это ультрафиолетово". И немедленно спросил:
      - А что тут у тебя происходит?
      - Угар декаданса. Гоголь отрезает Ван Гогу второе ухо.
      - А где Пан?
      - Ваша встреча откладывается. Что-то Пан, прости за плоский каламбур, запаниковал...
      - Почему?
      - Не знаю. Что-то с тобою не так.
      - Право? - Голицын хмуро усмехнулся. - Я и сам давно подозревал, что что-то со мной не так...
      - Ты прости, я закончу, и тогда поговорим.
      - Рукописи сжигаешь?
      - Ну.