Что скрывать, люблю я поспать и потому всегда просыпаюсь позже, чем надо. Так случилось и сегодня. Когда я открыл глаза, Салимджана-ака не было: давным-давно отправился на работу. Вообще привычка у него такая — часа на два раньше всех заявляться в отделение. Быстренько перекусив, я тоже побежал на службу. Проходя по коридору, услышал громкие голоса, доносившиеся из-за открытых дверей кабинета секретаря партийной организации капитана Хашимовой.
      — О, Хашимджан, входите! — крикнула она, заметив меня.
      Я вошел. На диване сидел, положив скрещенные руки на колени, Салимджан-ака. Я опустился рядом с ним.
      — …Таким образом, я обнаружила женщину, подбросившую вам грудного ребенка. Зовут ее Шарифа. Три года назад работала в столовой на Чорсу, при обнаружении недостачи скрылась. Около года, оказывается, была проводницей в поездах дальнего следования — тоже, видимо, не безгрешно. Потом окончательно связалась с темными личностями и неуклонно покатилась вниз.
      — Вы видели ее?.. — нетерпеливо спросил Салимджан-ака.
      — Видела, дважды. И даже в последнюю встречу вызвала ее на откровенный разговор. Сказала, что сравнение группы крови малыша и вашей дало противоположные результаты. Ясно, что отец ребенка совсем другой человек, — заявила я. — За все твои художества можешь быть привлечена к ответственности. Лучше откройся мне честно, сестра, ведь я тоже мать, пойму тебя, постараюсь помочь.
      — Что же она ответила?
      — Расплакалась. Тогда я подала ей бумагу, карандаш, попросила изложить все как было. Она пообещала написать дома и потом принести.
      — И что она написала?
      — Увы, она исчезла.
      — Исчезла?!
      — Да.
      — Опять двадцать пять. А где малыш?
      — В нашем детсаду в круглосуточной группе.
      На этом месте разговора я поднялся. Все это, безусловно, интересно, но ведь работа не ждет. Я тоже занимаюсь этим делом, только с другого конца. Вот выполню свое задание — и бремя клеветы с названого отца моего будет отметено прочь. Надев волшебную шапку, я снова взял свою «волшебную» аппаратуру — магнитофон, фотоаппарат и тронулся в путь. На сей раз в магазин смешанных товаров. Я спешил узнать, цело ли все, что вчера получил завмаг, отвалив завскладом большой куш. Спустившись в склад, с облегчением обнаружил, что все товары еще тут, никуда не успели сбагрить.
      Затем прошел в кабинет завмага, круглого, как колобок, и черного, точно ворон, человека. Голова его была обрита наголо, самую макушку скрывала черная бархатная тюбетейка. Коротенькие усы, точно смазанные маслом, блестели и издали казались похожими на двух жучков, ползущих навстречу друг другу, чтобы встретиться наконец под самым носом хозяина.
      Вчера Толстяк называл его дядюшкой Махсумом. Сейчас он возносил к небу странную молитву, уставившись в грязный потолок.
      — О всевышний, ниспошли людям благоденствие, чтобы кое-что перепадало при этом и нам! Надоумь ОБХСС замешкаться, чтобы мы успели сплавить дефицитный товар. Увеличь число людей, стесняющихся или забывающих брать сдачу, и отними руки любителям писать кляузы в книге жалоб и предложений. Аминь!
      — Аминь! — повторил я, как эхо, желая посмотреть, как среагирует завмаг. А он даже ухом не повел. Подсел к счетам и давай перебрасывать костяшки туда-сюда. У меня аж в глазах зарябило. «Ну тебя, — подосадовал я. — Развел скуку! Хоть бы потешил чем-нибудь невидимого сыщика»…
      Вышел в торговый зал. За прилавками метались тридцать продавщиц, словно угорелые, а очереди не убывали. Я приблизился к одной, с румяными, как яблоко, щеками, и положил перед ней записку: «Будьте осторожны, сегодня здесь работники ОБХСС!» У продавщицы тотчас изменился цвет лица: будто вместо румян залили белила. Перегнувшись к другой продавщице, она что-то шепнула ей. Та кинулась к третьей, третья — к четвертой…
      За какие-то считанные секунды все тридцать продавщиц успели перешептаться между собой и стать удивительно внимательными, сердечными и вежливыми. С губ их не сходила приветливая улыбка. Иные куда-то побежали и вернулись в изящных синих халатиках, другие взбивали волосы, третьи тщательно мазали помадой губы. Не успевал покупатель переступить порог магазина, все они били ему глубокий поклон и хором тянули: «Добро-о пожаловать!» А провожали до самых дверей, щебеча, как заведенные: «С покупкой вас, дорогой товарищ! Приходите к нам еще, обслужим с удовольствием!»
      В зале появился дядюшка Махсум и пригласил заведующих секциями к себе в кабинет. Первой к нему направилась заведующая трикотажной секцией, как я узнал, Анвара-опа, — женщина громадного роста и с такими кулаками, что одним ударом могла бы, наверно, превратить в смятую подушку любого мужчину. Я, разумеется, был готов к работе. Тотчас включил магнитофон.
      — Как идет торговля, Анвара-ханум?
      — Неплохо, дядюшка Махсум.
      — Что-то вы вроде не в духе?
      — Ничего… Так себе…
      — Хотите, обрадую вас?
      — Попробуйте.
      — Хочу передать в ваш отдел товару на пять тысяч рублей.
      — Спасибо.
      — Но за это придется выложить триста рубликов.
      — Э, бросьте вы эти разговоры, надоело! — Богатырша выпрямилась во весь рост. — С одной стороны — ОБХСС, с другой — вы прижимаете. Я уже сердечницей стала! Если согласны, чтобы работала честно, я готова, нет — тогда ухожу. Не пропаду. Слава богу, муж кандидат наук, неплохо зарабатывает, все у нас есть. Больше не желаю химичить, хватит.
      — Да вы в своем уме? — поразился дядюшка Махсум.
      — Будьте уверены, в своем, — подтвердила Богатырша.
      — Разве можно прожить на одну зарплату?
      — Но другие-то живут!
      — Иди, иди отсюда! Не могу видеть тебя и слышать! — завопил дядюшка Махсум, на что могучая Анвара-ханум только презрительно фыркнула.
      Не успела Богатырша выйти, как в комнату вплыла сильно накрашенная женщина. Она звонко прищелкивала пальцами, словно вот-вот пустится в пляс.
      — Ой, заходи, доченька, заходи! — радостно встретил ее дядюшка Махсум.
      — Ой, захожу, папочка, захожу! — женщина плюхнулась на стул, что стоял у самых дверей.
      — Как идет торговля, доченька?
      — Ох, не говорите, папочка. Хуже некуда.
      — Отчего же так, моя хорошенькая?
      — Оттого, мой хорошенький папочка, что товары вы держите за семью замками на складе.
      — Ох, и остра ты на язык, Шахиста, остра! Но сегодня ты будешь довольна, детка. Я привез джерсовые пальто…
      — Джерсовые! — сбрадованно вскочила с места Шахиста.
      — …И еще пятьсот ондатровых шапок.
      — Ой, папочка дорогой! — кокетливая Шахиста проворно подбежала к дядюшке Махсуму, несколько раз звучно чмокнула его в лоб… и вдруг в самом деле пустилась в пляс, прищелкивая пальцами.
      — Но придется выложить пятьсот рубликов. Не подмажешь — не поедешь.
      — Нет, нет, нет! — Шахиста опять упала на стул и застыла каменным изваянием, словно и не летала только что бурным вихрем по комнате. — Я боюсь кодекса, папочка. Я не хочу в тюрьму. Если сяду, моего мужа отобьет Нигара. Оставьте меня в покое, папочка.
      — Что ты мелешь?
      — Нет и нет, папочка. Я боюсь ОБХСС. Кто будет гладить брюки моему мужу? Нигара? Дудки!
      — Да что вы все заладили: ОБХСС, ОБХСС! — завопил Махсум. — Если хочешь знать, начальник ОБХСС давно в моем кармане!
      — Серьезно? — заинтересовалась Шахиста. — Ну-ка, покажите!
      Махсум вытащил из кармана пачку денег, с треском бросил ее на стол.
      — Вот он где, твой начальник ОБХСС.
      — Ой, как здорово! Вот вы и договаривайтесь с ними сами, без меня.
      И Шахиста направилась к двери, покачивая бедрами, щелкая пальцами и игриво напевая, по-видимому, на ходу сочиненную песенку:
 
Завезли к нам дефицит, ёр-ёр!
По ночам завмаг не спит, ёр-ёр!
Предвкушает крупный куш, ёр-ёр,
Этот выжига и вор, ёр-ёр.
 
      А неплохой женщиной оказалась эта Шахиста. Веселая и вовсе не глупа. Побольше бы таких!
      Появилась третья заведующая. Дядюшка Махсум встретил ее уже настороженно — и не зря.
      — Хочу дать тебе дефицитный товар, может, ты тоже будешь нос воротить?
      — Конечно, если опять потребуете, чтобы «подмазала», — резко бросила та, повернулась и вышла.
      Махсум заметался по кабинету, как лев в клетке. По ведру из-под угля, что стояло у печки, он дал такого пинка, что оно распахнуло дверь и с грохотом полетело по коридору. Потом встал, как вкопанный, посреди комнаты и, точно настоящий артист, произнес монолог: «Сам я виноват во всем, сам. Дурак дураком. Распустил свои кадры, избаловал. Забросил воспитательную работу. Ишь ты, они желают работать честно! Чего захотели, а? Не выйдет. Давно пора усвоить, что не проживешь честно на этом свете. Не подмажешь — не поедешь. Вот так-то, милые!»
      Вдруг он прервал свой монолог, приоткрыл дверь:
      — Халтураева, идите сюда!
      — Иду! — донесся голос из коридора.
      — Быстрее, сколько можно ждать?!
      В кабинет, тяжело дыша, вбежала пожилая женщина.
      — В обеденный перерыв соберите всех в моем кабинете на производственное совещание. Подготовьте приказ об увольнении Анвары Адыловой. Не забудьте указать, что систематически недовыполняет план.
      К перерыву дядюшка Махсум смягчился, стал тихим и ласковым, как ягненок, от давешней злобы не осталось и следа. Со всеми поздоровался за руку, справляясь о здоровье, здоровье членов семьи, родственников. Потом открыл собрание, начав свою речь издалека.
      — Торговля — вообще самая тяжелая отрасль, а в последнее время работать становится все труднее и труднее. От работников требуются смелость, сноровка, хладнокровие, артистический талант. Сейчас на базе начальником такое чудовище, что странно себе даже представить: у него ненасытная пасть. Получить товар, не откупившись, — гиблое дело. На днях зашел в магазин и попросил молоденького мясника взвесить два килограмма баранины. Получив мясо, подошел к контрольным весам. Оказалось ровно два килограмма, тютелька в тютельку. Чудовище подошел к продавцу: «Плохо работаешь, брат. Не имеешь ловкости рук, раз не смог обвесить меня хотя бы на сто граммов! Подавай заявление, из тебя продавца не получится». Вот как обстоят дела на нашем фронте, — сказал дядюшка Махсум, заканчивая вступительную часть своей «воспитательной речи».
      Слушатели никак не реагировали, сидели, опустив головы, не шелохнувшись, точно уснули. А дядюшка перешел ко второй, основной части своей речи.
      — Предположим, что каждый продавец в день, в среднем, обслуживает двести покупателей. Если с каждого он сумеет выколотить хотя бы пять копеек, то к концу трудового дня положит себе в карман десятку. Этого не в силах учесть ни ваш ОБХСС, ни народный контроль. Надо уметь работать! Вы должны быть такими вежливыми, предупредительными, ласковыми, чтобы покупатель просто влюбился в вас, чтобы постеснялся брать сдачу в какие-нибудь там рубль или два… Верно я говорю, доченька? — обратился лектор к Шахисте.
      — Неверно! — отрезала балованная «доченька».
      — Что-что-что? — обалдело переспросил папочка.
      — Да, неверно! — хором вскричали остальные продавщицы.
      Махсум соколом подлетел к ним, точно хотел в упор вглядеться в лица взбунтовавшихся подчиненных. Продавщицы, однако, не дрогнули, стояли стеной с неумолимым выражением лица. И между ними начался следующий диалог:
      М а х с у м. Дети мои, я кажется, что-то слышал, но боюсь, что ослышался. Верно ведь, ослышался?
      1   г о л о с. Нет, не ослышались! Ни в одном магазине нет такого, что творится у нас!
      М а х с у м. Неправда!
      2   г о л о с. Вон магазин напротив нас. Работают и никогда никому не суют взяток!
      М а х с у м (злорадно). Поэтому-то они никогда и не выполняют плана!
      3   г о л о с. А вот и нет! В прошлом месяце они получили переходящее красное знамя.
      М а х с у м. Подумаешь, знамя! Знаменем сыт не будешь. Работайте так, как велю я.
      Д е в у ш к и (хором). А вот и нет! Мы хотим работать честно.
      М а х с у м. Вот оно как? Халтураева, зачитайте приказ!
      Х а л т у р а е в а. Не буду читать. Нет никакого приказа.
      Девушки начали медленно окружать Махсума, потом с криками набросились на него и, схватив за руки и за ноги, выволокли, как мешок с салом, во двор магазина. Там стояла бочка из-под селедки, видно, девушки заранее приготовили ее: туда и втолкали своего начальника. Я понял, что давно он им осточертел, а моя записка только поставила точку.
      — Погоди, то ли еще будет, если станешь подбивать грабить покупателей!
      — Всех… всех увольняю! — глухо донеслось из бочки.
      Девушки, громко пересмеиваясь, подталкивая друг друга, стали таскать в ведре воду и наливать в бочку. Махсум истошно завопил. Тогда Шахиста сбегала за старенькой, со сморщенной кожей, дойрой и начала играть: така-така-тум, така-така-тум. Девушки закружились вокруг бочки, хлопая в ладоши, визжа и смеясь. Тут же родилась песня:
 
Завезли к нам дефицит, ёр-ёр!
Будет он законно сбыт, ёр-ёр!
Вот и наступил конец, ёр-ёр!
Даткам-взяткам с этих пор, ёр-ёр!
 
      — Девочки! — крикнула Шахиста. — Не выпускать «папочку» до вечера — наука будет! А сейчас пора открывать магазин, перерыв кончился.
      Довольные собой, девушки разошлись. Дядюшка Махсум, по шею в воде, остался торчать в бочке. Я не удержался, перегнулся через ее край и шепнул на ухо Махсуму:
      — О аллах, пусть таких веселых, бесстрашных девчат становится все больше и больше на горе таким бесстыдникам, как ты, и во имя облегчения работы ОБХСС, аминь!
      Услышав голос «духа», дядюшка в ужасе погрузился в бочку с головой, только пузыри пошли.
      Но хотя я и «дух», а почувствовал, что очень хочу есть. Направился в столовку, расположенную через улицу, напротив магазина.

      В столовой я взял порцию лагмана и принялся было с аппетитом его уплетать, но из головы не выходил дядюшка Махсум. На улице дул холодный, пронизывающий ветер. «Как бы он не вмерз там в бочку, — думал я с опаской. — Жалко все-таки». Наскоро опорожнив косу, я побежал к бочке. Но она уже была пуста: дядюшку кто-то успел вызволить..
      Опомнился он на удивление быстро. Переоделся в сухое, одним глотком опустошил стакан водки — и снова за старое.
      — Шиш вы получите, а не товар! — крикнул Махсум, погрозив кулаком в сторону торгового зала. — Я вам еще покажу!
      Заперев сейф, ящики стола, он упрятал связку ключей в карман и выскользнул в заднюю дверь магазина. «Что-то задумал, негодяй!» — решил я, направляясь за ним.
      Так мы очутились на толкучке. Махсум остановился перед старухой, торговавшей вязаными шерстяными носками.
      — Бабка, где я могу найти базаркома Арифа?
      Старуха весело затрясла дородным животом.
      — Так ведь он за твоей спиной стоит, почтенный!
      Длинный Ариф и толстенький Махсум обнялись, облобызались, как люди, не видавшиеся целую вечность.
      — Эх, ты, столб телеграфный, поправишься ты когда-нибудь или нет? — визгливо засмеялся Махсум.
      — С чего же поправляться-то? — возмутился Ариф. — Мясо сами жрете, а мне швыряете кости!
      — Бог даст, и тебе перепадет кое-что.
      — Значит, вы явились с добрыми вестями?
      — Отойдем-ка в сторонку…
      Они отошли в укромный уголок. Дядюшка Махсум, глядя на своего приятеля ясными, чистыми глазами, начал заливать: «Вчера получил на базе дефицитного товара на двадцать тысяч рублей. Работнички мои откуда-то пронюхали про это, с утра осаждают, говорят, давайте скорее товар, распродадим, а вам за доставку выложим тысчонки две-три. Еле ноги унес. Ведь я всегда помню о тебе, думаю, лучше уж сделаю приятное другу, чем давать заработать чужим… Между нами ведь не заржавеет, а?..»
      — Убей меня бог, за мной не заржавеет! — поклялся, алчно блеснув глазами, Ариф-спекулянт. — Сколько я вам буду должен?
      И между «приятелями» начался торг. Махсум требовал по рублю с каждой вырученной десятки, Ариф, само собой, заартачился, предлагая по пятьдесят копеек. Дядюшка обиженно надулся, собрался уходить.
      — Мне унизительно, братец, так вот торговаться!
      Долговязый Ариф ухватил его за полу.
      — Ладно, договорились, плачу по шестьдесят копеек с десятки!
      — Пусти, я спешу. Джерсовые пальто, ондатровые шапки! Нет, не пойдет. Будь здоров, несговорчивый ты человек!
      — По семьдесят?
      — Ну и репей, пристанет — не отвяжешься! Ладно, пусть будет по-твоему. По рукам!
      Таким образом решилась судьба товаров, лежавших на складе магазина: государственное добро пойдет с рук, на толкучке.
      — В пять часов я подъеду на крытой машине, — пообешал Ариф-столб.
      — Давай, только не опаздывай. Я сам открою задние ворота.
      — Заметано. Все обделаем железно.
      …Ровно в семнадцать ноль-ноль крытый брезентом грузовик въехал через задние ворота прямо к складу. За рулем сидел… Ну да, не кто иной, как тот самый Муталь-татуированный, которого я про себя назвал Лошадью. Нахлобучил кепку на самые глаза, поглядывает вокруг равнодушно, насвистывает какую-то разухабистую мелодию…
      Нет, трогать их сейчас, конечно, не имеет смысла. Надо точно следовать указаниям Усманова: фотографировать субчиков «на память», записывать их разговоры, запоминая круг их знакомств, проникать в их замыслы. Надо выяснить, куда они отвезут товар, где находится тайный склад шайки. Ну, экземпляры мне попались, скажу я вам, не робкого десятка: такое дело проворачивают, глазом не моргнув. Натаскали тюков со склада — и ходу!
      Когда Муталь и Ариф сели в кабину, я залез в кузов, пробрался вперед. К счастью, заднее окошко кабины оказалось разбитым и я мог без помех слушать все, что они говорят.
      Проехали всего около километра, когда Муталь вдруг сказал:
      — За нами увязался какой-то мотоцикл.
      Ариф открыл дверцу и, высунувшись из кабины, поглядел назад.
      — Милиция, — оскалился он. — Точно, что-то пронюхал.
      — Но он ведь в гражданском?
      — Этот почти всегда ходит в гражданском. Я его знаю.
      Мне, разумеется, стало интересно, кто же этот милиционер, что по одному виду машины заподозрил неладное. Прополз по тюкам к задку грузовика, выглянул наружу, отогнув угол брезента. Везет же мне сегодня: куда ни пойду, знакомцев встречаю! Низко пригнувшись к рулю мотоцикла, за нами несся Сурат-ака. Недавно он получил повышение и был назначен участковым инспектором этого района. «Ну и молодчага, — радостно подумал я. — Отыскал-таки след спекуляшек! Хорошо, теперь я не один, будем действовать сообща».
      Хорошо-то хорошо. Но ведь наша цель не задержать их сейчас, а наоборот, дать пока волю, чтобы в логово свое привели. Что же делать?
      — Давай направо! — завопил Ариф-столб.
      — Нельзя, это тупик!
      — Тогда поворачивай налево!
      — Не видишь что ли, улочка тесная, враз застрянем !
      — Жми тогда, жми!
      — Успокойся, герой! — прикрикнул Муталь. — Побереги штаны.
      Машина вылетела на широкую гладкую дорогу. Стрелка спидометра тотчас подскочила до отметины «100». Ариф-столб обеими руками уцепился за ручку перед собой, трусливо озирался, вжал голову в плечи. А Муталь бешено вертел баранку.
      — Сейчас я расколочу ему башку, как тухлое яичко! — свирепо объявил он вдруг.
      — Что ты надумал?
      — Дам ему приблизиться и резко тормозну, только и всего.
      — Мозговитый ты парень, Муталь!
      — Впервые, что ли!
      Меня словно током пронзило. Что предпринять? Как спасти, предупредить Сурата-ака? Снять шапку, показаться ему и крикнуть, чтобы был осторожен?!
      Дико взвигнули тормоза, меня швырнуло на стенку кабины. Оказывается, и невидимкам достается. Бедный Сурат-ака, прости, не успел я спасти тебя! Трясущимися руками отбросил я брезент: за грузовиком на дороге никого не было! Что за чертовщина?..
      Ага, вот: мотоцикл участкового маячит в двухстах метрах впереди. Дурачок я, дурачок, зря переполошился: Сурат-ака-то не лыком шит, знает, что от таких субчиков всего можно ожидать. Вот и гнался за ними не сзади, а сбоку, и когда тормознули — проскочил мимо. Молодец, Сурат-ака!
      — Гони назад!
      — Не ори, без тебя знаю!
      Грузовик бешено развернулся. Я еле успел ухватиться за борт, как машина рванула вперед. Метров через сто она свернула направо и покатила по проселочной дороге. За нами поднялись такие клубы пыли, что Сурату-ака, наверное, волею-неволею пришлось остановиться.
      Грузовик с полчаса прыгал по рытвинам и ухабам, потом, наконец, выбрались на асфальтовую дорогу. Пыль за нами медленно оседала. И вдруг — опять чудо! — из серой пелены вынырнул Сурат-ака, без мотоцикла, пешком, точнее, бегом. Он мчался так, словно давал не менее ста километров в час! Вот он вылетел на асфальт, проголосовал грузовику, груженному досками. Тот не остановился, но участковый не растерялся, ухватился на бегу за конец толстой доски, сильно пригнул ее. Выпрямляясь, доска, как трамплин, подкинула его в кузов. Ох и акробат, оказывается, этот парень! Добрался до кабины, спрыгнул на подножку, рванул дверцу кабины. Грузовик на миг сбавил скорость — видно, здорово растерялся водитель! — затем, взревев, понесся за нами.
      — Поднажми, дорогой, поднажми! — взмолился Ариф.
      — Больше не могу, — скрипнул зубами Муталь. — Это все, на что годен мотор.
      — Тогда нам хана! Попались! — заскулил Ариф.
      — Замолчи, баба! — рявкнул Муталь да так двинул ему локтем под ребра, что Ариф икнул и выпучил глаза, задохнувшись.
      В этот миг грузовик, груженный досками, с грохотом обогнал нас и, развернувшись, встал поперек дороги. Стоп-сигналы его тревожно замигали, приказывая остановиться!
      — Я тараню его! — крикнул Муталь, побледнев и покрываясь потом.
      — О аллах, всемогущий всевышний, помоги нам, рабам своим беспомощным… — запричитал Ариф-столб.
      — Ё, Джамшид! — взвизгнул Муталь, припав к баранке.
      Взвизгнули тормоза, машину занесло вбок, что-то грохнуло, затрещало, потом все умолкло. Я медленно открыл глаза: ничего не случилось. Машина шла, мотор работал. И впереди — пустынная дорога.
      — О-о святой Бахаватдин! Клянусь твоим именем — семь монет пожертвую первому же нищему! — воскликнул Ариф.
      Только теперь я догадался, что грузовик наш каким-то чудом развернулся на все сто восемьдесят градусов.
      — А мне сколько пожертвуешь? — поинтересовался Муталь, вытирая рукавом пот со лба.
      — Еще пятьдесят подкину. Жми теперь на всю железку! — Помолчав, Ариф добавил: — Одно плохо: засек он твой номер.
      — А вот и нет! — ухмыльнулся Муталь-татуированный.
      — Как — нет?
      — Еще полсотни подкинешь, скажу, лады? Так вот, номер у меня не свой.
      — Ты серьезно говоришь, мой дорогой?
      — Не шучу. Номер не наш, другой области. Спер как-то у одного простачка-деревенщины. Пусть теперь его и ищут.
      — Готов тебя расцеловать, братец мой! Сто рублей еще добавлю, вот увидишь!
      Еще около часа неслись мы по дороге. Наконец грузовик тяжело остановился, устало урча мотором. Муталь выпрыгнул из кабины, поспешно заменил номера спереди и сзади, затем сдернул брезентовый тент, накрыл им товары и меня, опять тронул машину. В город.
      Товары сгрузили у ларька, торгующего детскими люльками. Он находился в двух шагах от толкучки.

      — Товарищ Кузыев, можете показать фотографии?
      — Конечно, вот они.
      — Теперь, может быть, прослушаем запись?
      — Пожалуйста.
      Два полковника и майор Халиков некоторое время молча слушали запись эпизода погружения дядюшки Махсума в бочку, потом дружно засмеялись.
      — Вот девчонки, а? — восторгался Али Усманов. — Молодцы, ну и наказали наглеца!
      — Девчата что надо! — добавил Салимджан-ака удовлетворенно. — Но давайте-ка прослушаем основные моменты.
      — Вот запись, сделанная при разгрузке товаров у ларька, торгующего детскими люльками, — объявил я.
      — Как? — удивился Усманов. — Ведь участковый, наш Сурат, докладывал, что товары везут в соседнюю область, и просил разрешения проследить за грузовиком!
      — Он не ошибся, — подтвердил я. — Но не учел одно обстоятельство. Преступники воспользовались фиктивными номерами. А товары, как есть, вернулись в город. И сгружены в этой лавчонке.
      — Молодец, товарищ Кузыев! — Салимджан-ака подмигнул мне и тут же посерьезнел. — А теперь надо обдумать план операции.
      Обсудили все варианты: то ли взять Арифа, Муталя и продавца лавчонки со всем этим товаром, то ли подождать, проследить за дальнейшим ходом событий.
      Было высказано справедливое опасение, что в первом случае мы добьемся кое-каких успехов, но тем не менее оборвем драгоценную нить, которая могла бы привести к разоблачению всей группы. Но в то же время, если оставить преступников на свободе, товары на тысячи и тысячи рублей уплывут в руки спекулянтов, которые продадут их втридорога, обманут честных тружеников.