Я кое-как поднялся, отряхнулся и глубоко задумался. Куда теперь денусь? Как доберусь до общежития?
      Меня начало охватывать отчаяние. В одних трусах по городу не потопаешь. Нормальные люди так не ходят. Над тобой будут или смеяться, или признают сумасшедшим. Станут жалеть. Лучше, конечно, пусть жалеют, чем смеются. А может, кричать, звать на помощь?! Но это недостойно милиционера: вместо того, чтобы защищать людей, дал ограбить себя. Хорош милиционер! Нет, ни за что не опозорю еще раз свое звание…
      А что если побегу домой дворами, придерживаясь темных закоулков? Нет, это тоже не годится: все будут принимать за вора или бандита, поймают и продержат до завтра в каком-нибудь сарае или сыром подвале. Лучше всего, конечно, первый вариант — притвориться сумасшедшим: никто ничего не скажет, все будут жалеть.
      Решившись, я вышел на самую середину дороги и зашагал строевым шагом, широко размахивая руками. На сигналы машин не обращаю никакого внимания. Иные водители осторожно объезжают меня, словно понимая, что человек сошел с ума. Другие злятся:
      — Эй, оглох что ли?
      Третьи шутят:
      — Давай, парень, давай топай, еще далеко идти!
      Однако вскоре ко мне привязалась машина, которая и не думала объезжать меня. И я, конечно, не собирался уступать ей дорогу. Вначале она давала длинные гудки, потом остановилась, уткнувшись бампером в мои голые икры. Это был желтый «УАЗ» с красной продольной полосой по бокам. Из него вышли два милиционера: один сверхдлинный и худой, другой — коротенький и толстый. Они, видно, специально так подобрались, чтобы смешить людей, как Тарапунька и Штепсель.
      — Далеко собрались, гражданин? — поинтересовался длинный.
      — На рынок. За дынями, — ответил я, стараясь не оборачиваться.
      — Вот как? — вроде бы удивился толстяк.
      — Вражьи войска беспорядочно отступают, вперед! — скомандовал я, продолжая свой путь.
      — Постойте, — длинный взял меня за локоть.
      — Не трогайте, а то взорвусь, я — бомба! — припугнул я.
      Коротышка дернул напарника за рукав:
      — Оставь ты его в покое, не видишь, настоящий сумасшедший.
      На что длинный ответил:
      — У тебя сколько-нибудь жалости есть вообще?! А что будет, если машина наедет на беднягу? Такой молоденький парнишка и на брата моего младшего похож… Может, он из клиники удрал и все его ищут?
      Коротышка взмолился:
      — Но мы ведь опаздываем в отделение!
      — Все равно, — возразил длинный. — Я его так не брошу, совесть не позволяет.
      И, дважды шагнув, нагнал меня.
      — Слушай, братишка, как тебя зовут? — Он произнес эти слова таким заботливым голосом, что я чуть не ответил: «Хашим». Но взял себя в руки — надо же играть свою роль!
      — Зовут Наполеоном.
      — Хорошо. А фамилия?
      — Бонапарт.
      — Хорошо, отлично! Вот и познакомились. А не скажете ли, ваше величество, куда так спешите?
      — Завоевать Европу! А потом Индию…
      — Ну, ну. Это дело.
      Нет, не мог я продолжать в том же духе. Сколько ни трепался, этот мягкосердечный милиционер все больше жалел меня. Чувствую, не в силах дальше морочить голову хорошему человеку. Остановился, повернулся к милиционеру.
      — Простите, товарищ сержант, я не сумасшедший.
      — А кто вам говорит, гражданин, что вы сумасшедший?
      — Если вы мне верите, у меня к вам просьба.
      — Конечно, верю. Просите.
      — Если вас не затруднит, отвезли бы меня в общежитие. Ведь неприлично в таком виде по городу шляться.
      — Вы правы. Очень неприлично. Прошу в машину.
      Длинный милиционер даже помог мне забраться в УАЗ. Потом они сели по бокам, сильно прижав меня.
      — Трогай! — крикнул коротышка водителю.
      — Куда ехать-то?
      — В психиатрическую.
      — В дом сумасшедших?! — попытался было я вскочить с места, но оба милиционера ловко перехватили меня, усадили обратно, точно приколотили гвоздями. Я не мог даже пошевельнуться.
      — Не беспокойся, братишка, — сказал длинный сердечным, успокаивающим голосом. — Мы отвезем тебя домой. Только скажи, где живешь.
      — Я живу в общежитии милиционеров.
      — Опять началось… — с беспокойством произнес толстяк.
      — Не верите? Могу сказать больше: я сам служу в милиции. Сержант Хашимджан Кузыев.
      — А может быть, вы полковник? — пошутил коротышка.
      Я решил тоже ответить шуткой:
      — Пока нет, но буду и генералом.
      Долго еще после этого старался я доказать свою нормальность. Назвал имена коллег, начальников, но никак не мог признаться, почему оказался ночью на улице чуть не в голом виде: боялся прослыть трусом.
      — Сегодня убежали? — только и отреагировал на всe это длинный.
      — Откуда?
      — Ну из больницы этой.
      — Я же говорю вам, что не болен. Только…
      — Что — только?..
      Я решился:
      — Только сегодня вот на грабителей нарвался — хоть верьте, хоть нет — они раздели меня. Эта чистейшая правда.
      — Не бойтесь, я все объясню вашему лечащему врачу, чтобы у вас не было неприятностей. В конце концов, вы ничего плохого не совершили: не дебоширили, не били стекол. Просто вышли прогуляться по городу, подышать свежим воздухом. Разве не так? — голос его звучал мягко, заботливо.
      — В общем-то так: я вышел погулять.
      — Вот это другое дело. Наконец-то признались…
      — Но я не сумасшедший.
      — А я разве утверждаю, что сумасшедший? Вы здоровы, вполне здоровы.
      — Если здоров, то отпустите меня!
      — Не кричи! — прикрикнул сердито коротышка, который задремал, прижавшись ко мне, а теперь очнулся.
      Опять все полетело вверх тормашками. Сам накликал беду на свою голову. Уподобился тому лжецу, у которого сгорел дом. Не знаю, читали вы эту притчу или нет, но я прочитал ее еще в четвертом классе и помню до сих пор. Она вот о чем: жил-был человек и вот он однажды решил испытать, насколько может положиться на своих соседей. Начал кричать: «Пожар! Помогите!», хотя никакого пожара не было и в помине. Прибежали соседи, глядят — все тихо-спокойно! А лжец пояснил, что пошутил. Обиженные люди разошлись. Но на другой день дом того человека загорелся вправду. Забрался лжец на крышу, кричит, плачет, призывая на помощь, а никто не идет. Все думали, что он опять их разыгрывает. Так и сгорел дом того человека. И я похож сейчас на него. Что бы я ни говорил, все равно не поверят. Точка. Хашимджан Кузыев сумасшедший. И никуда теперь не денешься. А раз так, почему не повеселиться еще немного? Если усыпить бдительность провожатых, кто знает, возможно, удастся убежать у самых ворот больницы.
      — Хотите спляшу вам? — предложил я.
      — Ну-у, вы и плясать умеете?
      — Неподражаемо. Все танцы. Но особенно «Андижанскую польку».
      — Пока не надо. Мы обязательно приедем посмотреть, как вы пляшете. А вот и дом ваш. Приехали.
      Машина остановилась у железных ворот. Над ними аршинными буквами написано «Городская психиатрическая лечебница». Надпись освещалась яркими лампочками.
      Створки ворот бесшумно разъехались в стороны, машина въехала на территорию больницы. Тут же подошла женщина в белом халате.
      — Выходи! — приказал толстяк.
      Я шагнул к выходу и вдруг взвыл не своим голосом:
      — Ой-ой, нога!
      — В чем дело?
      — На ногу наступили, я же в носках, а вы в сапогах.
      Милиционер-коротышка сердобольно нагнулся, чтобы посмотреть, не повредил ли мне чего. А я перепрыгнул через толстяка и бросился в темноту…
      Так мы целый час играли в прятки. На территории больницы сад — больше гектара, здорово мы там набегались. Трое-то не смогли бы меня поймать, но им подоспела подмога: два врача, два сторожа. И пять таких же, как я, сумасшедших. Особенно один из них — парнишка моих лет — здорово досаждал мне: бегал, точно гончая собака, издавая вопли, точно участник козлодрания. Он-то и доконал меня. Пришлось сдаваться. А еще свой!.. Меня тотчас окружили, ввели в приемную, уложили на жесткий деревянный диван, покрытый простыней. Четверо взялись за руки, ноги. Как я ни брыкался, кто-то спустил мне трусы и — какой стыд! Симпатичная девушка, примерно одного возраста с моей сестренкой Айшахон, с алым, как яблоко, лицом, вонзила что-то острое в мягкое место. Тут мне все стало безразлично, и я уснул крепким здоровым сном.

      Не знаю, когда я проснулся: на другой день или через день, а может быть, и через неделю. Проснулся я, открыл глаза и не пойму, сколько времени, где нахожусь… В комнате горит ровный голубоватый свет, стоят четыре койки. В проходе, на самой середине комнаты, стоит человек. Он застыл, как статуя, уставившись в потолок. На стенах висят картины. На одной изображено море, голубые волны бьются о берег, на котором растут зеленые ели. В синем небе порхают птицы… На другой картине — долина между двух отрогов гор, вернее, не долина, а целое море тюльпанов. На них льются алые лучи солнца, поднимающегося из-за скал: вся долина пылает алым пламенем. Девочка лет десяти-двенадцати собирает цветы. Глядя на эту картину, я почему-то почувствовал себя легко-легко, и захотелось мне оказаться там, в этой долине, рядом с девочкой, бегать с ней вперегонки и собирать тюльпаны, громко смеяться и радостно кричать. «Неужели я в доме умалишенных? — подумалось. — А может, я попал на курорт?» Где-то неподалеку слышны крики…
      Человек, застывший, как статуя, посреди комнаты, все еще продолжал стоять. Мне показалось, что он даже похрапывает потихоньку.
      Шум снаружи, который, по-видимому, и разбудил меня, усилился. Завернувшись в простыню, я поспешил туда.
      Под большой чинарой лежали человек шесть, на ветвях чинары тоже были люди. Только эти висели: кто зацепился за сук рубахой, кто — пижамными штанами. Висят себе, как переспелые груши, а врачи и сестры носятся вокруг, просят, увещевают. Кто тащит лестницу, кто бежит с одеялом.
      — Ой, вы уже проснулись?
      Обернулся, смотрю — та молоденькая девушка, которая сделала мне укол. Стоит, улыбается.
      — Проснулся, — растянул я тоже рот в улыбке.
      — Как себя чувствуете?
      — Здоров, как бык. Долго я спал?
      — Да не очень. Сутки всего.
      — Ох-х, хорошо выспался. А что здесь происходит?
      — И не спрашивайте. Настоящая трагедия разыгралась! — Лицо девушки сразу погрустнело, из глаз чуть не полились слезы. — Идемте в палату. Врачи заметят — обоим влетит.
      — Нет, давайте узнаем сначала, что тут происходит.
      — Нет, нет, пойдемте.
      …Что случилось, я узнал наутро. В четырнадцатой палате (у меня десятая) обитали десять человек, которые страдают недугом уже года два-три. И вот, видно, им всем надоело находиться здесь и они решили бежать. Больной по имени Талиб тщательно разработал план побега. Он заявил, что они должны сначала смастерить себе крылья и вылететь отсюда курсом прямо на луну, там откроют кондитерский магазин, где будут продавать только бублики. Каждый больной соорудил себе из простыней легкие изящные крылья, а из одеял — хвосты. Перед сном Талиб проверил готовность своих товарищей к полету и предупредил, что вылет состоится сразу же, как только на небе появится самая яркая звезда. Она и будет служить ориентиром в полете.
      Когда дежурный врач уснул, они бесшумно взобрались на чинару и стали дожидаться старта. Наконец на небе появилась самая яркая звезда.
      — В полет! — скомандовал Талиб.
      «Птицы» рванулись ввысь. Семеро тут же шлепнулись оземь, трое повисли на суках. К счастью, чинара находилась недалеко от водопроводного крана, который постоянно увлажнял землю под деревом — никто из упавших не пострадал серьезно…
      Так о чем я рассказывал? Да, о том, что медсестра заставила меня вернуться в палату. Ну я и вернулся. Правда, с ней вместе. Там я указал на все еще стоящего человека.
      — Чего это он?..
      — Не удивляйтесь: он спит стоя.
      — А почему?
      — Боится. Говорит, если ляжет, во время сна ему в рот змея вползет… Вы, наверно, голодны?
      — Еще как!
      — У меня осталось немного патира, хотите?
      — Ох, если бы к лепешечке и пиалку чая… — сказал я, слегка смущаясь.
      — Одевайтесь и идемте за мной.
      Вошли в дежурку. Девушка подала патир, оставшийся от ее ужина, чай в малюсеньком термосе, апельсин и кусочек шоколада. Видно, здорово я проголодался : в один миг все умял подчистую. Сестричка сидела в сторонке, наблюдала за мной. Поев, я поблагодарил и хотел немного поболтать с ней, но она приказала идти спать.
      — Вы проснулись раньше, чем полагается.
      Я пошел, лег на место. Тот человек все еще стоял. Интересно, не устал он? Трудно приходится бедному, ведь так он упасть может!
      Вскоре я уснул. Вначале приснился мне Закир. Будто бы он верхом на воле пасет коров. Спина вола была до того широка, что на одном участке я собрался построить себе парикмахерскую. Потом видел Мирабиддинходжу. Почему-то он надел себе на голову огромный кувшин. Когда я спросил, зачем, он ответил: «Ребята житья не дают, все по голове щелкают. Если теперь будут бить, то по кувшину, а голова ничуть не пострадает».
      Приснилась мне и мама. Я долго не навещал их, и вот она, оказывается, приехала, устроилась доктором в психбольницу, где я лежу, и ухаживает за мной.
      — Мама, мамочка, дорогая! — закричала я и от собственного крика проснулся.
      Нет, не во сне, наяву сидела у моей кровати… женщина, очень похожая на мою маму. На голове шапочка, похожая на пельмешку. В белом халате. От моего крика она вскочила на ноги, на всякий случай отбежала к двери. Я удивленно глянул на нее: чего пугается, я ведь не кусаюсь?
      — Проснулись, уважаемый гость? — спросила она, на всякий случай держась за ручку двери. — Идите умойтесь, пора ужинать.
      Вот как — гость! Действительно, здесь прямо курорт и можно бы отдохнуть после всех треволнений…
      Но я тут же отогнал эту предательскую мысль: во что бы то ни стало — скорее на волю, там ждет меня много дел…
      Потом я узнал: это была мой лечащий врач Фатима Салахиддиновна. Меня пригласили в ее кабинет после ужина. Видно, не зря я принял ее за маму. Она была добра и заботлива, как любящая мать. Почти целый час беседовали мы с ней. Она не морочила мне голову разными пустыми вопросами и не писала всякие научные слова в больничную карту. Спросила только, откуда я родом, сколько детей у нас в семье, чем болели родители, чего больше всего боюсь и что очень люблю. Под конец взяла для анализа несколько капель крови, несколько капель слюны и сделала рентгеновский снимок мозга. Думаю, ей редко попадались такие замечательные снимки!
      — Я вас очень прошу, тетушка, только побыстрее выписывайте меня, — попросил я уходя. — Вы же видите, здоров я.
      — Я тоже так думаю. Почти уверена, что вы не больны, — успокоила меня Фатима Салахиддиновна. — Через день-два выпишем.
      Когда вернулся в палату, моим глазам представилось удивительное зрелище: соседи мои по палате устроили настоящий концерт! Человек, спящий стоя, был, видимо, прирожденным дойристом: сейчас он с великим мастерством играл на своей тюбетейке мелодию «Вахай бала». Пожилой больной, который спит у двери, лихо плясал, щелкая пальцами и поминутно раскланиваясь перед несуществующими зрителями. Косоглазый парень стучал алюминиевой чашкой по спинке койки и во весь голос пел:
 
Завмагу дочь свою не отдавай, вахай бала!
Растратчик он и негодяй, вахай бала!
 
      Признаться, неприятности последних дней заставили меня забыть, что есть на свете песни, смех, шутки. Долго не раздумывая, я раскинул руки и тоже пустился в пляс. Но мне помешал человек, спящий стоя.
      — Беги, змея ползет! — крикнул он и в один прыжок выскочил в коридор. Пожилой больной, спящий у двери, юркнул на свою койку и с головой укрылся одеялом. Косоглазый парень застыл на месте, уставившись в одну точку. Так он сидел с полчаса, потом вдруг обернулся ко мне и спросил:
      — Как тебя зовут?
      — Хашимджан.
      — Ты не похож на больного.
      — Точно, я не больной.
      — А чего тогда ты здесь?
      — Привезли по ошибке.
      — Хочешь яблоко?
      — Давай.
      Парень достал из тумбочки два яблока, кинул их на мою койку, потом наклонился к моему уху:
      — Тебе можно верить?
      — Конечно.
      — Не продашь?
      — Нет.
      — Тогда слушай. — Парень воровато оглянулся по сторонам, потом горячо зашептал: — Здание этой больницы строил мой отец. На потолке одной из комнат, под фанерой, он спрятал мешочек золота. Умирая, отец открыл мне свою тайну. Для того я и в больнице, чтобы найти и унести это золото.
      — Откуда вы знаете, что золото спрятано именно в этой комнате?
      — Другие я уже проверил.
      — Не оказалось?
      — Нет.
      — Значит, золото здесь?
      — Да, в этой комнате.
      — А что вы сделаете с золотом, если найдете его?
      — Скажу, если не предашь.
      — Говори же — не предам!
      — Вдвоем мы с тобой убежим в Афганистан.
      — А что мы там будем делать?
      — Построим автомобильный завод. Станем миллионерами.
      — Не хочу быть миллионером, не хочу бежать.
      — Убежишь.
      — Нет, не хочу.
      — Ах вот как!!!
      Парень вскочил, схватил меня за ворот и начал душить, так что я аж захрипел. Я собрал все силы и вырвался из рук душителя, оставив ему клочки моей рубахи. Но он опять пошел на меня, изготовившись к прыжку. Я разбежался и ударил его головой в грудь, он кувыркнулся и упал на свою койку. Полежал малость и вдруг давай хохотать!
      — Дурак ты, я ведь пошутил!
      — Сам ты дурак.
      — Но, Хашим, ты меня не выдашь?
      — Сказал же, не выдам.
      — Поможешь разыскать золото?
      — Нет!
      — Ладно, мне больше останется. Хочешь яблоко?
      — Ешь сам! — Я набросил халат на плечи и вышел в коридор. Очень нужно мне: даст пару яблок и тут же кинется душить! А золото свое пускай сам ищет.
      Но поклонник «желтого дьявола» не осуществил своего намерения. Вечером в палате появились два элегантных лейтенанта из угрозыска, велели ему переодеться в свою одежду и увели. Минут через десять пожилой больной, койка которого стояла у двери, попрощался со мной за руку и тоже ушел. Я всю ночь не сомкнул глаз: все думал, желая разгадать, за что же забрали косоглазого, почему так поспешно выписался пожилой человек. Я чувствовал, что между этими двумя событиями есть какая-то связь, но не мог точно сказать, какая. Все стало ясно на другой день. Фарида, так звали медсестру, похожую на мою Айшахон, утром вдруг появилась в моей палате с кастрюлькой, завернутой в полотенце, и смущенно сказала:
      — Это вам. Пельмени принесла.
      — Да вы что? — вскинулся я.
      Она даже отшатнулась.
      — Я так… просто… — залепетала девушка, потупясь и медленно краснея.
       — Но откуда вы узнали, что я люблю пельмени?
      — Ой, это правда?! — обрадовалась Фарида.
      — Ничего я не люблю так, как пельмени. Когда мама собиралась вечером приготовить пельмени, то я начинал с утра петь.
      — А у меня папа любит пельмени.
      — Значит, мы с тестем похожи друг на друга!
      Довольный своей шуткой, я загоготал на всю палату.
      Фарида осталась серьезной, словно и не слышала моих слов.
      — Откуда вы родом, Хашимджан?
      — Из Ферганской долины.
      — Вы здесь учитесь?
      — Нет. Работаю в милиции.
      — Я вижу, ваша палата стала чисто милицейской.
      — Это почему же?! — опять вскинулся я.
      — Ариф-ака, который лежал тут у дверей, тоже, оказывается, из милиции.
      И Фарида открыла мне тайну, над которой я ломал голову всю ночь.
      Косоглазого парня звали Алимом. Это, оказывается, известный рецидивист, отъявленный мошенник. Он трижды сидел в тюрьме, а по освобождении справлял себе новую трудовую книжку и «чистеньким» начинал работу. В последний раз ему удалось устроиться завскладом на крупный винзавод, где тотчас сколотил шайку и начал сбывать на стороне вино, водку и спирт. Он умел влазить людям в душу, поэтому разыскал мягкосердечного врача, которому внушил, что является душевнобольным. Тот вписал ему в больничную карту, что он страдает вот уже более пяти лет. Когда украденная сумма достигла солидной цифры, Алим с помощью того же грача лег в психбольницу. Но милиция следила за его фокусами давно. Поэтому управление милиции «вселило» в одну палату вместе с косоглазым своего сотрудника Арифа Асамова. Тому предстояло выяснить, вправду ли косоглазый Алим подвержен душевному заболеванию, с кем он общается, каковы его намерения. Ариф-ака Асамов сам почти полгода притворялся сумасшедшим, чтобы досконально изучить преступника и его связи. Бред коеоглазого  про золото был всего лишь навсего ловко придуманной ширмой.