От Анны Сергеевны ушел муж. Правда, недалеко – к подруге в соседнюю квартиру. Но это почему-то казалось особенно унизительным.
      О случившейся рокировке знал весь подъезд – пять этажей старого дома, где Аня родилась и прожила всю свою жизнь. Осведомленность здесь царила не хуже, чем в «вороньей слободке». Какие уж тут секреты?
      Самым отвратительным было то, что они все время сталкивались на лестнице. И подруга смотрела надменно, кривя в усмешке тонкие губы. Звали ее змеиным именем Зоя. И Ане оно казалось пронзительно желтым, острым и звенящим.
      Соседи Аню жалели, а мужа ее Артема и коварную подругу осуждали. Но кому ж от этого легче?
      А началась эта история давно, еще в школе, двадцать лет тому назад, – подумать страшно. Тогда ей казалось, что в ее нынешнем таком дремучем возрасте уже и не живут – так, влачат растительное существование – перетирают кашку беззубым ртом и ходят под себя. Какая уж тут любовь? А вот поди ж ты, страсти кипят прямо-таки африканские.
      И главное, ничего в ней с тех давних пор не изменилось, ну, кроме разве что внешности и благоприобретенного жизненного опыта, а чувства и переживания остались прежними. Хотя чем ей, собственно, помог этот пресловутый жизненный опыт? Да ничем! Словно и не мудрые тридцать семь за плечами, а все те же наивные семнадцать.
      Странно только, что заслуженной расплаты ждать пришлось так бесконечно долго...

      В подмосковном городе Жуковском, в старом доме на улице Чкалова, жили-были три подружки – Аня, Зоя и Вера. Родились в один год и вместе пошли в школу, где, собственно, и началась эта давняя история. В тот самый день, когда в их выпускном классе появился Артем Денисов. В середине учебного года, сразу после зимних каникул.
      Отец Артема работал во Внешторге, и последние три года семья жила в Австрии. Для тех времен глобального дефицита Артем Денисов был шикарно упакован. И встретили его, как водится, по одежке, то есть в штыки. Но он словно и не заметил этой всеобщей враждебной настороженности, и та улетучилась, растаяла, как корочка льда под солнечными лучами, уступив место такой же безоговорочной симпатии. Он был открыт, приветлив и смешлив и быстро покорил сердца девчонок, всех, кроме Зои. Потому что в ее сердце уже безраздельно царил совсем другой парень.
      Может быть, поэтому Артем обратил внимание именно на нее? И его интерес рос пропорционально ее приветливому равнодушию? Самое удивительное, что она оказалась в абсолютно идентичной ситуации, но с той существенной разницей, что равнодушным к ней оставался тот самый парень, ее избранник, – Алексей, а она всячески пыталась пробудить его интерес.
      Он был старше на четыре года. Сразу после школы поступил в Жуковский филиал МАИ, но был отчислен со второго курса за то, что во время студенческой вечеринки в общаге выбросил из окна пустую бутылку, которая угодила в голову какому-то придурку.
      Пришлось послужить в армии. И теперь, демобилизовавшись, Лешка радовался каждой минуте на «гражданке» – цвела весна, по улицам ходили красивые девушки и – главное – его обещали восстановить в институте. Начиналась счастливая полоса в его жизни, и требовалось только не делать резких движений. Ну хотя бы не бросать из окон пустые бутылки.
      И жизни впереди, и счастья было так много, что хотелось раскинуть руки, поднять лицо к солнцу и закричать во все горло: «Ого-го-го!»
      – Ну, чистый щенок! – смеялась мать, глядя на крепкое, ладное тело сына, когда тот, играя мышцами, выходил из душа после обязательной утренней пробежки и тряс головой, разбрасывая брызги с давно не стриженных волос.
      Лешка хватал ее в охапку и кружил по комнате, как пушинку.
      – Пусти, дурной! – смеялась Татьяна Федоровна. – Ты бы лучше девушку себе завел, ее и крутил.
      – Девок много, мать одна, – философствовал Лешка, разжимая железную хватку.
      – Что ж ты, так всю жизнь и будешь у моей юбки сидеть?
      – А тебе бы только сына поскорее спихнуть на вечную каторгу. Найду я себе невесту, мать, не переживай! И не одну!
      – Да ты хотя бы одну найди. А то больно энергии в тебе много – так и прет. Боюсь, как бы пошла не тем руслом.
      – Не бойся, мать. Я же мальчик из хорошей семьи, – подмигивал Лешка. – А главное, помни: ничего в своей жизни я без твоего одобрения не сделаю. – Это он говорил уже серьезно.
      Они были очень близки – мать и сын. С того самого дня, как тринадцать лет назад из дома в одночасье ушел ее муж, а его непутевый отец. Вернулся вечером с работы, сказал: «Извини, Таня, я полюбил другую женщину», – собрал вещички и был таков. А они остались как громом пораженные, ошеломленные, униженные, потрясенные предательством. Ей тогда было тридцать два, а Алешке семь – первоклассник.
      В течение года не было от блудного мужа ни слуху ни духу. От людей Татьяна Федоровна знала, что родилась у него дочка, а о собственном сыне он за это время не вспомнил ни разу – так, видно, закрутило его новое несказанное счастье. Пока однажды вечером, открыв на звонок дверь, она не увидела его на пороге колено, так сказать, преклоненным. И это вовсе не риторический оборот. Он действительно стоял на коленях и смотрел на нее глазами побитой собаки. Но время-лекарь вылечило ее к тому мелодраматическому моменту до полного выздоровления – первоначальный шок был преодолен, раны зализаны, а ценности переоценены. И она только усмехнулась в ответ, закрыла дверь, не приняла больше ни бывшего мужа, ни его денег. Впрочем, поняв, что путь обратно заказан, насчет денег тот не очень и настаивал.
      Но все это осталось в далеком-далеком прошлом. А сейчас, повторимся, цвела весна, по улицам ходили красивые девушки и смотрели на Алешу с неослабевающим интересом. Особенно одна – Зойка – таскалась за ним, как телок на привязи, и он везде на нее натыкался. Неплохая, конечно, девчонка, но ведь малолетка, что с нее взять, кроме, как говорится, трех анализов? А хотелось-то именно «кроме», потому что в крови играли гормоны, да так буйно, что, казалось, полгорода бы затрахал до полусмерти.
      И решил Лешка, что пока суть да дело, можно и Зойку потискать, не выходя, конечно, за рамки Морального кодекса строителя коммунизма. А там, глядишь, подвернется что-нибудь более подходящее для бунтующей плоти.
      И тогда он снизошел до Зойки, а заодно познакомился с двумя ее подружками – Аней и Верой. Все девчонки были хороши, так что просматривались различные комбинации. Но выяснилось, что Анька выпадает из игры – сохнет по другому парню, Артему, своему однокласснику, это было видно невооруженным взглядом. Одноклассник, правда, ее не жаловал, бил клинья под Зойку и смотрел на нее глазами больной коровы. Но Лешке до этого дела не было – знал, что Зойка присохла намертво, не оторвать.
      А вторая подружка, Вера, оказалась классическим синим чулком – с книжкой не расставалась, на шутки не реагировала, намеков не понимала и даже на пляже, на речке Пехорке, сидела в сарафане, грызла карандаш, уставившись поверх голов в туманную даль, – готовилась к выпускным экзаменам. То есть совершенно не подпадала под нынешнее Лешкино состояние и настроение. Оставалась Зойка.
      Хотя, видит Бог, Алешка и в мыслях не допускал осаждать эту крепость по всем правилам боевого искусства, а тем более брать ее штурмом. Она сама распахнула ворота и призвала его на царство. И Алексей не заставил просить себя дважды. А кто бы в этом сомневался, хотелось бы посмотреть.
      Неизвестно, сколько еще времени тянулась бы эта ненужная ему связь, но однажды летним солнечным утром, протиснувшись в битком набитый автобус, Алексей увидел Веру. На сей раз она не читала, хотя и держала в руках книгу. Смотрела в окно, сердито хмурилась каким-то своим мыслям и то и дело поглядывала на часики. Видно, куда-то спешила и уже опаздывала. Автобус катился по городу, а он рассматривал ее короткие, высветленные перышками волосы, длинноватый любопытный нос, нервно прикушенную губу и думал, кого же она ему напоминает? Кого-то очень знакомого, не единожды виденного. И вдруг понял! Господи, ну конечно! Она же вылитая Каркуша – взъерошенная деловая ворона из передачи «Спокойной ночи, малыши!». И это неожиданное открытие умилило его до чрезвычайности и даже наполнило какой-то непонятной, глубокой нежностью. Ну не чушь?
      Чушь или не чушь, а только, сойдя у станции «Отдых», поехал он не к приятелю в Кратово, как собирался, а ломанулся вслед за ней в электричку и направился в прямо противоположную от Кратова сторону, то бишь в Москву.
      Он шел за ней до Университета на Ленинских горах, до юридического факультета, где у нее была какая-то консультация для абитуриентов. А через два часа встретил на выходе и театрально изумился столь невероятному происшествию. И предложил отметить в кафе-мороженое сие неожиданное совпадение во времени и пространстве. И сам над собой посмеивался и недоумевал – что же это за блажь такая необъяснимая на него накатила?
      Любовь нагрянула нечаянно и нежданно, вечера стали удивительно хороши, и проводить их отныне хотелось исключительно с Верой. Но серьезная девушка Вера обескуражила Алексея своими твердыми принципами.
      – Во-первых, – сказала она, – я никогда не предам свою подругу. А во-вторых, самое главное для нас сегодня – правильно определить приоритеты: сначала закончить вуз и получить профессию, а уж потом думать о... разных глупостях.
      Он напрягся в ожидании третьего, судьбоносного пункта, которого не последовало. И тогда Лешка спросил напрямую:
      – Но я-то тебе нравлюсь?
      – Нравишься, – не стала лукавить Вера. – Но это не имеет ровным счетом никакого значения. Это не важно...
      Однако для Лешки важным было именно это, и он, окрыленный надеждой, отправился к Зое, чтобы сказать ей последнее «прости».
      – Зойка, ты хорошая девчонка. Но не моя, – огорошил он ее прямо с порога.
      И Зойкина расцветшая было улыбка застыла трагической маской.
      – И ты тут совершенно ни при чем, – несло Алексея. – Ты, главное, на меня не обижайся. Я ведь тебе ничего не обещал, правильно? И заметь, сам пришел и честно во всем признался, не темнил, не обманывал.
      Слова, как мячики, отскакивали от висков, безуспешно пытаясь пробиться к ее сознанию.
      – Ну что ты смотришь? В чем трагедия? Я тебя силком в койку не тащил. И вообще, ты сама эту кашу заварила, скажешь, нет? Чего молчишь? Вон за тобой чувак ухлестывает, как его там? Артем? А тебе он по барабану. Вот и у меня такая же история, один в один. Ну, еще бы пару месяцев мы с тобой погуляли – все равно бы расстались. Так чего резину-то зря тянуть? А насильно мил не будешь, сама понимаешь.
      – Зачем же ты это сделал? – спросила она непослушными губами.
      – Это сделали мы, – поправил Алексей.
      – Уходи, – сказала Зоя и, только когда за ним захлопнулась дверь, позволила себе заплакать. Сначала беззвучно, содрогаясь всем телом, а потом громко, отчаянно, навзрыд.

      Господи, как больно! Ее первая любовь, первый мужчина! Но ведь первый не значит единственный? Это всего лишь порядковый номер. Ей же только семнадцать. Все еще будет...
      Самое обидное, что ушел он не к какой-то там неизвестной разлучнице, а к ее же собственной подруге. А чем та лучше, зараза? Чем? Хотя, с другой стороны, разве Верка виновата, что этот козел в нее влюбился? Нет, конечно. Правда, ей, Зое, от этого не легче, а, наоборот, еще тяжелее. Потому что она к нему и душой и телом, а Верка его даже не любит.
      А может, дело именно в этом? «Что нам дано, то не влечет», и манят совсем другие, не покоренные еще вершины? Может, это гораздо лучше, когда любишь не ты, а тебя? Надежнее, спокойнее и вернее? Когда ты здоров, а не болен. Хозяин, а не раб. Свободный человек, а не пленник. Дарить ведь гораздо приятнее, чем получать. Или нет? Хотя что за радость – жаться к ногам повизгивающей собачонкой и ждать, когда тебя приласкают?
      И что это вообще такое – любовь? Да ничего! Пустой звук, химера! Просто ты живешь с человеком, который тебя устраивает, до тех пор, пока не появится другой, который устраивает тебя еще больше, – и ты меняешь партнера. Сильные чувства, острые ощущения, прелесть новизны против привычки, раздражения и усталости – что победит? Чувство долга? «Мы в ответе за тех, кого приручили»? Да плевать мы на них хотели! У нас новая жизнь, новое сумасшедшее счастье! Мы про вас и думать-то забыли со всеми вашими слезами и надеждами. Утритесь и не путайтесь под ногами!
      Вот и она поменяет партнера. Лешку на Артема. Пускай увидит, как быстро она утешилась. Нет, не так! Пускай узнает, что она вообще не огорчилась! Совсем! Нисколечко! Теперь она станет царицей бала, а Артем пусть скажет спасибо и будет счастлив.
      Зоя позвонила ему в тот же вечер, предложила прогуляться, отдохнуть от зубрежки – приближался август, вступительные экзамены, он готовился в МГИМО, она в педагогический.
      Артем насчет Зои не обольщался, но не раздумывал ни секунды – главное, ввязаться в драку, а там будет видно. Эйфория была велика, учебники заброшены и дело запахло керосином, но тут вмешался отец, мудрый человек. Не стыдил, не ругался – понимал, что результат окажется прямо противоположным ожидаемому. Нарисовал простую схему: институт, девушка Зоя, автомобиль «Жигули» или армия, старшина Пидоренко, боевая машина пехоты. Артем был парень расчетливый – дважды рисовать не пришлось. А для поступления в вуз появился дополнительный мощный стимул, сильнее которого не сыскать, – разделенная, как ему теперь казалось, любовь.
      Да и Зоя особо по разбитым иллюзиям не убивалась. Не то чтобы полностью излечилась, но и голову пеплом не посыпала – с Артемом было весело, интересно и денежно.
 
      Перед экзаменом по истории Зоя с матерью поехали в Москву, в гости к стародавней, еще со студенческих лет, маминой подруге Кире Владимировне и ее мужу, доктору исторических наук. Профессорская квартира в знаменитой высотке на Ленинских горах потрясла Зою своим академическим великолепием – тяжеловесной дубовой мебелью, старинными картинами в массивных бронзовых рамах, тяжелым бархатом гардин, мрачной мягкостью ковров и плотными рядами книг.
      Профессор был толстый, вальяжный, много и с удовольствием говорил, сыпал названиями столиц, мировыми именами, явно наслаждаясь собственной значимостью и причастностью к высшим сферам. Кира Владимировна мужа не перебивала, да и вряд ли бы в этом преуспела, лишь иногда сбивала пафос шутливыми замечаниями. Зое она безумно понравилась – доброжелательностью, всегдашней готовностью рассмеяться, непринужденной светскостью манер.
      Они пили кофе, когда в дверях столовой нарисовался белозубый красавец, высокий, смуглый, темноволосый, с картинно седеющими висками.
      – О! Прошу любить и жаловать! – обрадовалась Кира Владимировна. – Наш сын Леонид. А это моя старинная подруга Ольга Петровна и ее дочка Зоя.
      Сердце рванулось и, оборвавшись, ухнуло в бездну, увлекая за собой все краски и соки жизни, но, будто подхваченное тугой тетивой, стремительно метнулось обратно, заливая лицо жарким румянцем. Какой там Лешка? Кто это? Откуда? Что за Артем? Зачем? Кому он нужен?! Только вот этот, прекрасный, как молодой бог, сошедший с Олимпа...
      «Вот оно!» – подумала Зоя.
      Разговор за столом отдалился, зашумел, как морской прибой, параллельно сознанию, не мешая осмысливать то таинственное, важное, что внезапно с ней приключилось. Так вот он какой, оказывается, мужчина ее мечты, герой девичьих грез, один-единственный, главный, необходимый, как воздух.
      И встреча эта совсем не случайна. Ну смешно же было, в самом деле, надеяться, что профессор (!) станет ее консультировать перед экзаменом. Кто он и кто она! Или тем более окажет какую-то протекцию. Зачем ему это надо? А вот ведь повлекла их в Москву неведомая сила. Значит, совсем иной был замысел у судьбы?
      Совсем иной. Невероятный. Потому что из дальнейшего разговора выяснилось, что Леонид поступает в тот же самый Педагогический институт имени Ленина! А она-то думала, что он давно уже закончил вуз. И почему в педагогический, а не к папе в Университет? А впрочем, какое это имеет значение? Да нет! Именно это и имеет! Потому что ведь судьба же, судьба неудержимо влечет их навстречу друг другу, сталкивает лбами!
      Она по-новому взглянула на него, все еще не в силах поверить, что вот этот сказочный небожитель действительно предназначен ей свыше.
      – Слышишь, Зоя? – пробился к ней голос Киры Владимировны. – Экзамен послезавтра. Что ж тебе туда-сюда мотаться? Оставайся у нас. Подготовитесь с Леней, в институт вместе поедете. Вдвоем веселее.
      – А не стеснит она вас? – заволновалась мать.
      – Да Бог с тобой, Ольга! Положим ее в кабинете, а у Лени своя квартира в десяти минутах ходьбы.
      Но уйти ему в тот вечер так и не довелось. Засиделись допоздна – читали учебник, пили кофе из термоса, грызли сухарики и смеялись, зажимая ладонями рты. К рассвету добрались до «военного коммунизма» и на фразе «холод, голод, ехать некуда», видимо, проникшись всей глубиной навалившейся на страну безысходности, разом уснули, уронив на руки отяжеленные знаниями головы.
      Зоя смутно помнила, как Кира Владимировна уложила ее на диван и прикрыла ворсистым пледом. А проснулась уже поздним утром, когда Леня взял ее пальцы и, встретившись глазами с ее просиявшим ему навстречу взглядом, прижал их к губам.
      Впереди был длинный день и еще одна короткая летняя ночь, но учебник они уже не читали – целовались, не в силах оторваться друг от друга. Однако экзамен оба сдали на «отлично». А когда вечером, сияя счастьем, Зоя ворвалась в квартиру, мать поняла, что ликует она не только из-за отметки.
      – Тебе тут твой Артем обзвонился, – бросила пробный камень Ольга Петровна.
      – Во-первых, никакой он не мой, – тут же открестилась Зоя.
      – А во-вторых?
      – И во-вторых, и в-третьих, и в-четвертых.
      – А кто же тогда теперь «твой»?
      – А то ты не знаешь! – лукаво прищурилась дочь.
      – С женатыми крутить не позволю! – жестко сказала Ольга Петровна.
      – С какими женатыми? Ты что, мам? Про кого ты подумала?
      – Ты на Леню, что ли, глаз положила?
      – Ну допустим. При чем тут «женатый»?
      – Да ты что, Зойка? Спала, что ли, за столом? Только о том и говорили, что он месяц как женился!
      – Кто женился? На ком? – растерялась Зоя.
      – О Господи! Да Леня женился, кто же еще? На бывшей однокласснице, зовут Ира, учится на филфаке, а сейчас на практику укатила на целый месяц. Квартиру им купили однокомнатную. А он пока, стало быть, одиночество скрашивает...
      – Не может быть, – прошептала Зоя. – Он бы сказал мне!
      – А чего говорить-то, когда за столом десять раз говорено?! Но дело даже не в этом. В другом... – Она было заколебалась, но, глядя в потрясенное Зоино лицо, решительно продолжила: – Леня серьезно болен. Неизлечимо. – И для наглядности покрутила пальцем у виска. – Понятно?
      – Неправда! – закричала Зоя. – Это подло! Подло так говорить!
      – К сожалению, правда. Всю жизнь с ним Кира промучилась. Больной ребенок – тяжелый крест. Его и в армию поэтому не взяли.
      – А как же он тогда женился? – ухватилась Зоя за спасительное несоответствие.
      – Не знаю, – покачала головой Ольга Петровна. – Может, девочке не сказали. Или уж так она в него сильно влюбилась. Он же красивый парень, и находит на него нечасто – с виду-то здоровый, разве скажешь? Но детей от этого брака иметь нельзя.
      – Не нужны мне никакие дети! Только он...
      – Господи! А ты-то здесь при чем?!
      Да, Зоя здесь оказалась действительно ни при чем.
 
      Теперь они учились на одном курсе и часто общались, но той близости, о которой она мечтала, не было больше ни разу.
      Артем тоже присутствовал в Зоиной жизни, хотя и чувствовал ее холодность. Но ведь не гнала, не бросала. И в конце четвертого курса он позвал ее замуж. И Зоя, неожиданно для всех, приняла предложение, согласилась.
      – Зачем тебе это? – корила подругу Аня. – Ведь ты же его не любишь.
      – А твое какое дело? – язвительно усмехалась та. – Для себя, что ли, стараешься?
      – Жизнь сломаешь и себе, и ему.
      – Не твоя забота.
      ...День свадьбы был назначен, ресторан заказан и гости приглашены. Из Англии по внешторговским каналам доставили невиданной красоты свадебное платье, купили кольца и путевки на «Златы пясцы», где молодым предстояло провести медовый месяц.
      Но, даже садясь в украшенную яркими лентами машину, Зоя все искала глазами Леонида, словно надеялась, что вот сейчас он вынырнет из толпы, подхватит на руки и унесет далеко-далеко, в страну счастья. Но его все не было ни здесь, у дома, ни возле Дворца культуры, где должна была состояться торжественная регистрация брака.
      Звучала музыка Мендельсона, и теплый ветер играл расшитой золотом фатой. А Зоя шла под ручку с Артемом к высоким ступеням Дворца культуры, под перекрестными взглядами зевак, похожая на сказочную принцессу в своем изумительном кремовом платье.
      Почему это свадьбы и похороны привлекают такое количество любопытных? Что за удовольствие смотреть на чужие радости и горе? Вглядываться в искаженные страданием лица? Подпитываться чужим счастьем? А разве свадьба – это всегда счастье? Да нет, конечно. Иногда необходимость, иногда расчет. А у нее, у Зои? На что она рассчитывает? Чего хочет? Неужели это и есть счастье – то, что сейчас с ней происходит? Но разве оно такое? Вот эта звенящая пустота в душе? А человек, идущий рядом, и есть тот самый единственный мужчина, без которого она не мыслит своего существования ни в радости, ни в горе, ни в здравии, ни в болезнях? Именно с ним она мечтает прожить всю свою долгую жизнь и умереть в один день? Вот с этим...
      Артем почувствовал ее взгляд и, повернувшись, наступил на подол платья. Легкая материя затрещала, разрываясь, и взвинченная Зоя, размахнувшись, со всей силы ударила его по лицу затянутой в перчатку рукой. Мгновение он молча смотрел на нее, потом повернулся и быстро пошел, почти побежал прочь. А она осталась стоять в повисшей над площадью звенящей тишине, прижимая к груди ненужный теперь букет невесты.
 
      Эта пощечина словно бы разрушила старую, торопливо и уродливо возведенную постройку ее жизни. Оставалось только расчистить место от никчемных обломков и начать все заново, не спеша, продуманно и навечно. Так ей тогда казалось. Ведь что она делала раньше? Плыла, как цветок, по течению. А за счастье надо бороться! Как это она теперь понимает! Лепить его своими руками, брать с боем, идти по трупам. Вот тогда ты получишь на него полное право.
      Первый этап борьбы за истинное счастье обошелся без жертв. В институте после летних каникул Зоя узнала, что Леонид разошелся с женой. Вот это уже был настоящий подарок судьбы! Оставалось только протянуть руки и прижать его к сердцу.
      Атака была стремительной и победной, как укус королевской кобры. Никто, впрочем, особо не сопротивлялся, кроме мамы, конечно, Ольги Петровны.
      – Дура ты, дура! – рыдала она, заламывая руки. – Что же ты с собой делаешь? Ведь не зря же эта Ира ушла от него! Он же болен, болен!
      – Да что это за болезнь такая, которую не видно и не слышно?! – раздраженно отмахивалась Зоя.
      – Радиацию тоже не видно! А все от нее умирают!
      – Не дождетесь! – ликовала она в предвкушении долгожданного, выстраданного счастья.
 
      Но победные фанфары трубили недолго. Диагноз у Лени был страшный, как приговор к пожизненному заключению: приступообразно-прогредиентная шизофрения. Он постоянно сидел на дорогущих импортных таблетках, доставала и оплачивала которые Кира Владимировна. Своих денег едва хватало, чтобы свести концы с концами и дожить до зарплаты, – Зоя преподавала в школе английский, а Леня прозябал в отделе мемуаров Литературного музея и получал гроши. Профессор существовал параллельно – парил над бытом в высоких сферах, не опускаясь до мелочной прозы жизни.
      Приступы случались нечасто – один-два раза в год. Она всегда безошибочно угадывала их приближение: Леня впадал в депрессию, замыкался, становился подозрительным и обижался по пустякам.
      Промежутки между приступами тоже не были слишком светлыми. Он чувствовал свою болезненную измененность, терял интерес к жизни, пропускал работу. Иногда тоску сменяла восторженная эйфория, бесконечные разговоры о собственном величии, своем особом, исключительном предназначении. И это выглядело еще ужаснее.
      Однажды в середине весны он пришел домой очень поздно, в плаще, испачканном чем-то бурым, и сказал ей:
      – Зоя, я убил человека...
      К тому моменту его уже влекла, неудержимо затягивала пучина очередного безумия. Мир вокруг был враждебен и глух, полон странных теней и затаенной опасности. Кто-то все время преследовал его, жег спину горящими злобой глазами. Он резко оборачивался, но тот, неуловимый, как призрак, мгновенно растворялся в вечерних сумерках или в свете дня.
      И вдруг он увидел ее. Ее!Потому что это была она– вульгарная баба с кровавым ртом и гнилыми зубами. Она больше не пряталась, уверенная в своем превосходстве, в своей власти над ним, над его жизнью и смертью, и улыбалась, неотступно следуя по пятам, подмигивала и манила рукой, когда он беспомощно озирался.
      Он долго ходил по проспекту Вернадского, мокрый от страха, не смел повернуть домой, точно зная, что именно там, в замкнутом пространстве подъезда, и ждет его неминучая гибель. Но когда стало совсем темно и проспект обезлюдел, Леня, как загнанный в угол зверь, с абсолютной ясностью понял, что должен убить ее первым, а иначе не спасти ему ни себя, ни маму, ни Зою. Бразильский нож «Трамонтина», давно изъятый из коллекции отца, оттягивал карман.
      – Зачем ты таскаешь с собой эту тяжесть? – сердилась Зоя.
      Но Леня знал, что в черном, полном опасности мире нельзя оставаться безоружным, беспечным, глупым.
      Он кинулся в сквер возле Музыкального театра Наталии Сац и снова оглянулся в безумной надежде, что отвратительная преследовательница исчезла, растворилась в воздухе, как это было с ее предшественниками. Но кошмар продолжался.
      А потрепанная жизнью дешевая проститутка Катя-Пылесос уже совсем было отчаялась завлечь красивого, но уж больно робкого клиента, который давно клюнул на ее немые призывы, да все никак не решался сделать последний шаг. Но вот, кажется, созрел – выбрал место, чтобы совершить свое нехитрое мужское дело. Ну что ж, можно и в кустах, ей все равно, лишь бы платили. Конечно, в постели трахаться куда приятнее, кто бы сомневался, – тепло и мягко. Но ей такое счастье выпадало нечасто, все больше по подвалам. А в постели, если честно, и поспать-то не всегда удавалось. Такая вот сучья доля – живешь как собака и относятся к тебе так же. А ведь когда-то... Но об этом нельзя – табу.
      А клиент-то весь дрожит. Еще бы! Столько маялся, бедняга, пока решился. Дома-то, наверное, жена ждет, приличная женщина, а вот, вишь ты, на сладенькое потянуло. Хотя в данном случае правильнее сказать «на мерзостное», усмехнулась Катя. А кобелям этим гребаным все едино – что цветник, что клоака, где ноги раздвинут, там и сладко.
      Она успела до конца додумать эту горькую мысль и рухнула под ударом ножа, вошедшего прямо в сердце. А Леня еще долго колол и пинал бесчувственное тело – все боялся, что злобный монстр, принявший такое пакостное обличье, откроет очи и предстанет перед ним...
 
      Эту жуткую ночь Зое не забыть никогда – отчаянно рыдающую Киру Владимировну и свое тупое оцепенение. Леню, гордого своей сокрушительной победой над вселенским злом. Окровавленный нож и плащ, который они по очереди стирали в ванне, а потом отмывали ботинки. Раннее утро, когда они обе, не сговариваясь, вдруг подумали об одном и том же – да это же все бред сумасшедшего, галлюцинации, сумрачные видения больного ума! Да разве ж их сын, их мальчик, их любимый мужчина, такой интеллигентный, тонкий, ранимый?! Да он не то что мухи, комара не обидит! Да разве же он мог бы...
      Подхваченные этим спасительным откровением, они бросились в сквер у театра, чтобы воочию убедиться в своей правоте и давешней непростительной глупости. Но сквер был оцеплен милицией, у обочины стояла «скорая помощь», и лаяла, рвалась с поводка розыскная собака.
      – Ну вот и все, – устало сказала Кира Владимировна. – Пойдем сдаваться.
      – А как же?.. А что же?.. – залепетала Зоя. – А может быть, не найдут?
      – Может, и не найдут, – согласилась Кира Владимировна. – А если завтра ему покажется, что именно ты воплощаешь в себе мировое зло – или я, или отец? В ком еще он увидит себе угрозу? Его надо лечить, Зоя. Он опасен для общества, как это ни горько сознавать...
 
      Два года Зоя ездила к Лене в психиатрическую больницу специального типа. Он выходил к ней постаревший, толстый, одутловатый и глубоко безразличный ко всему на свете.
      «Овощ! – с тоской думала она. – Настоящий овощ». Пора было признаться себе самой, что мужчины, которого она когда-то любила, давно уже нет и никогда, никогдабольше не будет.
      О невеселом времени, наступившем после выписки из больницы, не хотелось даже вспоминать. Эти годы вообще можно было вычеркнуть из жизни как несуществующие. В ее душе неумолимо зрело решение о разводе, потому что нельзя же было свою единственную и неповторимую, свою и так уже загубленную жизнь порушить окончательно и бесповоротно!
      Роковые для Лени слова, многократно Зоей отрепетированные, так и не успели слететь с ее предательских уст, потому что однажды, вернувшись домой с работы, она увидела, что Леня повесился на потолочном крюке для люстры.
      Какие чудовищные видения родились в его воспаленном мозгу и толкнули на этот отчаянный шаг, навсегда останется неразгаданной тайной.
      Находиться в оскверненном жилище стало страшно до одури. И Зоя, продав однокомнатную квартиру, вернулась к матери в Жуковский. Нужно было налаживать свою новую счастливую жизнь, и времени на это отпускалось катастрофически мало.

      Вера была, конечно, девушка принципиальная. Но во-первых, Зоя сама приняла Лешкину отставку, сказала, что видала его в гробу в белых тапочках, и снова гуляет с Артемом. Странное, между прочим, значение слова «гуляет» – в смысле крутит любовь. Тоже странно – «крутит» по отношению к любви. Но это так – лирическое отступление.
      Вернемся к нашим баранам, то бишь к Лешке. Итак, во-первых, Зоя приняла его отставку. Во-вторых, Лешка упорно продолжает встречать-провожать ее, Веру, говорить о своих чувствах и смотреть «особенным» взглядом, что, кстати, наиболее убедительно. И наконец, в-третьих, он ей по-прежнему нравится, чего уж греха таить.
      Но разве можно капитулировать вот так сразу, с бухты-барахты? То носилась со своей неприступностью как курица с яйцом, а то вдруг – нате вам, пожалуйста, – стала доступной? Нет, тут требуется какое-то стечение обстоятельств, особый случай. И случай этот не замедлил представиться.
      Здесь надо сделать небольшое отступление и рассказать, что в раннем детстве Лешку дразнили Пингвином. Что уж тут сыграло роль – фамилия Пинигин, чрезмерная упитанность или походочка а-ля Чарли Чаплин, с которой самозабвенно боролась Татьяна Федоровна, – уже не вспомнить. Но оба они – и мать, и сын – дурацкое это прозвище ненавидели лютой ненавистью. С течением времени все эти глупости забылись, а если и вспоминались, то с легкой ностальгической улыбкой по давно минувшей безмятежной поре. Однако же именно этому незначительному, казалось бы, обстоятельству выпало сыграть существенную роль в зарождающихся чувствах наших героев и перевести их в новую фазу.
 
      На дневное отделение юрфака МГУ Вера не прошла – не добрала одного балла, поступила на вечернее и стала работать помощником нотариуса. Лешка встречал ее после занятий и провожал до дома. Эта ежевечерняя, добровольно взятая на себя обязанность дорогого стоила.
      В один из таких вечеров у перехода к метро «Университет» рядом с ними притормозили новенькие «Жигули». Водитель вышел, чтобы спросить дорогу, и вдруг обрадованно закричал:
      – Пингвин! Леха! Вот это встреча! Ты что, тоже теперь в Москве ошиваешься? – и понимающе подмигнул в сторону Веры.
      Вера деликатно отошла в сторонку, чтобы не мешать разговору старых друзей, и только потом, уже в электричке, вдруг вспомнив заинтересовавшее ее обстоятельство, спросила:
      – А почему он назвал тебя Пингвином?
      – Кто?
      – Ну вот этот твой друг детства.
      – Кого? Меня?
      – Ну не меня же!
      – Ах, это! – нашелся раздосадованный Лешка. – Да просто он знает, что у нас дома живет пингвин.
      – Пингвин? – не поверила Вера.
      – А что такого? Он, правда, уже старенький... и болеет. Боюсь, как бы не помер, – вдохновенно врал Лешка, понимая, что от мифического пингвина надо как-то правдоподобно избавляться.
      – А можно на него посмотреть?
      – Конечно! Как только поправится...
      – А чем вы его кормите?
      – Ну как чем? – растерялся Лешка. – Рыбой кормим, котлетами.
      – А разве пингвины едят котлеты?
      – Ну, жить захочешь, съешь, что дают, – философски заметил Лешка. – А во времена всеобщего дефицита первыми гибнут разборчивые.
      И в субботу, едва позавтракав, заинтригованная Вера поехала на станцию «Отдых», скупила у местных рыболовов весь их утренний нехитрый улов – десятка полтора окуньков и плотвичек – и отправилась знакомиться с пингвином, сочтя это прекрасным поводом для первого визита.
      Дверь открыла Татьяна Федоровна.
      – Здравствуйте, – растерялась Вера, вдруг почувствовав всю бестактность своего незваного утреннего вторжения. – Я вот тут корм принесла для вашего больного пингвина...
      – Ах ты, Господи ты, Боже мой! – обиделась на «пингвина» Татьяна Федоровна. – Ты на себя-то в зеркало посмотри! Ворона ощипанная!
      Оскорбленная в лучших чувствах, Вера выронила из ослабевшей руки пакет с рыбой и ушла, нещадно ругая себя за бессмысленный гуманитарный порыв.
      – Ну откуда же я знала?! – оправдывалась потом Татьяна Федоровна. – Я думала, она над тобой пришла посмеяться...
      А Лешка помчался к Вере, застал ее дома одну, в слезах, накинулся с поцелуями, сбивчиво разъясняя досадное недоразумение. Поцелуи становились все более страстными, сопротивление слабело. Через месяц интенсивных тренировок они очутились в кровати. По нынешним временам – рекордная неторопливость.
      Они поженились, когда Вера закончила университет. Жили у Леши с Татьяной Федоровной. А работала Вера теперь нотариусом, что являлось постоянным предметом шуток и подначек.
      – Какая-то старушечья у тебя профессия, – веселился Лешка. – Шуршишь бумажками.
      Но началась перестройка, пошел бурный передел устоявшейся жизни, каждый шаг теперь требовалось заверять нотариально, и «старушечья профессия» неожиданно начала приносить очень даже неплохие деньги. Предприимчивая Вера не растерялась и открыла собственную контору.
      Леша самозабвенно трудился в ЦАГИ, работу свою обожал, получал за нее три с половиной копейки и страшно комплексовал из-за мизерной, недостойной ученого и мужчины зарплаты.
      – Они там допрыгаются! – гвоздил он пальцем пришедших к власти продажных временщиков, надувающих в телевизоре щеки. – Все светлые головы рванут на Запад. И что это будет за страна? Ничтожный сырьевой придаток?
      – Да ладно тебе, светлая голова, – смеялась Вера. – Какая разница, кто приносит в дом больше денег, муж или жена? Главное, что они у нас есть!
      Это было действительно так. Широкая денежная река прибила к их скромному берегу трехкомнатную квартиру с диковинным по тем временам евроремонтом, новенький «фольксваген-гольф» и дачу в Кратове. Но главным в бесконечном перечне приобретений и открывшихся возможностей стал навороченный, суперпрофессиональный компьютер, о каких в ЦАГИ не могли тогда и мечтать. Он не просто бесконечно раздвинул горизонты и вывел научные изыскания Алексея на новую орбиту – компьютер открыл ему иные возможности, столь же занимательные для ученого, зато гораздо более востребованные и щедро оплачиваемые. Отныне круг его интересов переместился в сферу высоких технологий.
      И только детей Вере с Лешей Господь никак не давал, и именно это единственное упущение казалось особенно важным и перетягивало чашу весов.
      Вот потому-то Вера долго молчала, когда в темной и влажной глубине ее чрева вдруг проклюнулся крохотный росток другой жизни, – боялась спугнуть робко забрезжившую надежду, поверить несказанному счастью. Узнав о грядущем отцовстве, Лешка обнял ее так крепко и держал так долго, что Вере почудилось, будто маленький побег в ее чреве прорастает сквозь них обоих, намертво сшивая тоненькими нитками корней.
      Они записались в семейный клуб «Драгоценность» и вместе ходили на все занятия: учились правильно дышать и делать специальную гимнастику, плавали под водой, слушали классическую музыку и подолгу разговаривали со своим Кузенькой, лаская его через теплую упругость Вериного живота.
      Узнав о решении рожать дома, в ванне с водой, обе мамы, свекровь и теща, пришли в безумное возбуждение и долго кричали, как две испуганные чайки, но услышаны не были. В родовую ночь они сидели на кухне у Татьяны Федоровны, мертвые от страха, кляня себя за преступную беспечность и тупо глядя на безмолвный телефонный аппарат. Звонок раздался, словно гром небесный, и Татьяна Федоровна долго жонглировала трубкой, прежде чем смогла поднести ее к уху.
      Звонила Люда, инструктор «Драгоценности», она же повивальная бабка, приглашала посмотреть малышку. Рассказала, что родилась девочка с обмотанной вокруг шеи пуповиной и, если бы не вода, где размотали смертельную петлю, неизвестно, чем дело бы кончилось. А муж Леша всю ночь молился на коленях в кухне – она сама видела, пробегая мимо.
      Это последнее обстоятельство особенно подкупило тещу, Верину маму Светлану Аркадьевну. Она вообще считала, что дочке с мужем повезло – не пьет, не курит, ласковый, спокойный. Сама-то Вера частенько позволяла себе открыть рот – характером пошла в отца, от которого обе они немало вытерпели.
      Назвали новенькую девочку Машей и взялись за нее серьезно, по-научному – семейный клуб «Драгоценность» проводил в жизнь новейшую американскую методу, в соответствии с которой детенышей со второго дня жизни учили плавать под водой, бросая в ванну, как щенков, подвергали ледяным обливаниям и невиданной в прежние времена гимнастике, невольным свидетелем которой явилась, на свою беду, Светлана Аркадьевна.
      Комплекс упражнений продемонстрировала все та же инструктор Люда. Вера должна была заснять его на пленку, а новоиспеченная бабушка Света, при сем присутствовавшая, доверчиво уселась в кресло. «Сложила ручки на штучке», как она потом говорила потрясенной Татьяне Федоровне.
      Могучая и даже, можно сказать, монументальная Люда подняла новорожденную Машу за крохотные ручки и подержала немного на уровне своей пудовой груди, невзирая на свесившуюся вниз тяжелую головку. Светлана Аркадьевна хотела уже было указать на это недопустимое обстоятельство, но тут инструктор начала крутить Машу колесом сначала в одну сторону, потом в другую. Вера стрекотала камерой, Маша, вращаясь, как гимнаст на перекладине, бессмысленно таращила глазки, а сраженная насмерть Светлана Аркадьевна начала истерически хохотать.
      Но Маша выжила вопреки новейшим технологиям, а обретя к полутора годам дар речи, категорически отвергла ледяные обливания. Правда, сразу после этого стала болеть, но осталась непреклонной, впервые тогда продемонстрировав ослиный характер, – родилась на стыке двух особенных знаков, Тельца и Овна, – и на занятых позициях стояла насмерть, как панфиловцы под Москвой.
      Жизнь наладилась и легко покатилась по ровной дорожке, по широкой наезженной колее. Вера покрикивала, Леша помалкивал, Маша росла, Татьяна Федоровна служила им верой и правдой. Живи себе да радуйся, срывай созревшие плоды благоденствия. Но давно уже доказано, что именно в тот момент, когда жизнь наконец-то наладилась, ее больше всего и хочется изменить. Наладить новую, другую, начать сначала. Не всем, конечно, приходят в голову такие революционные идеи – единым махом разорить с любовью свитое гнездо. Но именно это несчастье и приключилось с Алексеем. Не ярко вспыхнувшее чувство, нечаянное, как болезнь, способная поразить любого. Не пробудившаяся вдруг патологическая неутомимость записного ходока, а совсем другой, особый, случай, своя беда, замешанная, как считала Татьяна Федоровна, на деньгах.
      Конечно же, бедняк тоже подвержен соблазнам и внезапным любовям, но лишен стратегического простора для маневра в отличие от человека богатого или просто хорошо обеспеченного. Ну что, скажите на милость, он может предложить своей даме? Бутылку портвейна и пару яблок? Экскурсию на трамвае? Незабываемый вечер в кустах у обрыва? А в конечном итоге, благородно оставив бывшей супруге совместно нажитую хрущобу, податься к новой возлюбленной с чемоданчиком исподнего? «Я к вам пришел навеки поселиться...» Вот радости-то полные штаны!
      О, совсем другое дело – человек богатый или просто хорошо обеспеченный! Покормит в ресторане, прокатит в иномарке, потрахает в Египте дней восемь – десять. А перед тем, как навсегда покинуть старое гнездо, совьет себе запасное, грамотно оформив частную собственность, чтобы юная шалава, находчиво раздвинувшая ноги навстречу долгожданному счастью, при неминуемом, увы, прощании и думать не могла о разделе его имущества.
      Но вернемся к нашим баранам. Алексей с Татьяной Федоровной жили в благородной бедности, и сын никогда не снимал с матери ответственности за то, что не сумела удержать отца. Деньги, заработанные Верой, только подчеркивали его собственную несостоятельность. И когда появились свои, и не малые, в голове словно что-то щелкнуло, меняя картинку. Как в калейдоскопе. Была такая детская трубочка-игра: чуть коснешься – и узор сложился совсем иначе, а камушки те же...
      Ну зачем, право слово, нести весь заработок в дом, где, собственно говоря, и так никто не бедствует? Чтобы жена накупила всяческой хрени – черепков с побрякушками и новых тряпок? Нет, ради Бога! Красиво жить никто не запретит! Но ведь у каждого свое представление о красоте жизни, верно?
      Что это вообще за совковая чушь – складывать деньги в тумбочку общей кучкой? Или тащиться домой после работы и давить там диван у телевизора? «Леша, помой посуду!», «Леша, помой Машу!», «Леша, помой полы в коридоре!». И это жизнь? Да тьфу на нее!
      Поначалу, как водится, все складывалось вполне безобидно: «веселый круг друзей», кальмары к пиву, ночные клубы, немного виски. Но эта музыка, воспламеняющая кровь, мерцающие свечи, и оголенные бесстыдно животы, и выставленные напоказ едва прикрытые груди, и эти взгляды, пронзающие до самых яиц, – прелюдия обещанного секса, за которым, собственно, и стекаются сюда лишенные полета несчастливцы и маленькие ночные хищницы, охочие до самцов. А на ловца, как говорится, и зверь бежит.
      И это только наивный Леша самонадеянно полагал, что поразил истекающую соками Катю своими мужскими достоинствами. Нет! Это она его высмотрела, определила обостренным чутьем и «сняла», ловко раскинув сети и с удивлением обнаружив, что самец-то оказался неплох, а главное, так глубоко задохнулся воздухом свободы и ее, Катиной, прелести, что бери его голыми руками и лепи что хочешь. Катя хотела замуж.
      А где коготок увяз, там и всей птичке пропасть. Уж очень острыми были новые ощущения и очень конкретными выданные в любовном угаре авансы. Ободренная достигнутыми успехами, Катя привела любимого к маме. Умная мама цепко ухватила быка за рога.
      – Живите здесь, – гостеприимно предложила она. – Или купите квартиру. Я помогу.
      Третьего было не дано. И слегка протрезвевший Леша понял, что капкан с тихим лязгом захлопнулся. Это было несправедливо! Он еще не успел надышаться свободой. Да какое там надышаться! Подставить лицо первым порывам вольного ветра! А его уже стреножили и готовят хомут! И как оставить маленькую Машу? Что сказать Вере? Нет, это немыслимо! Но сладок, сладок запретный плод, и дыбится глупая плоть к источнику наслаждений, и глохнет разум.
      – Что тут у вас происходит? – волновались свекровь и теща. – Где он проводит свои выходные?
      – Он устал, – поясняла наивная Вера. – Отдыхает у Эдика на даче.
      – Третий месяц? – не верила Светлана Аркадьевна. – Вер, ты что, дура? Если мужчина проводит все свое свободное время с другой женщиной, значит, у него есть другая женщина. А если он проводит все свое время с Эдиком, значит, у него есть Эдик!
      – Перестань говорить глупости! Он просто устал.
      – Ну что ж, – вздыхала мама, – подождем, когда он отдохнет. Не было бы поздно...
      Конечно, Вера тяготилась создавшейся ситуацией, но мысль о банальной измене гнала поганой метлой. Мысль билась о возведенные искусственно бастионы, пытаясь пробиться к сознанию, но тщетно.
      А время шло. Леша приходил домой поздно ночью, когда Вера с Машей уже спали глубоким сном, в пятницу прямо с работы отбывал «к Эдику на дачу», в глаза не смотрел, в дискуссии не вступал, мобильный отключал или просто не отвечал на звонки. И Вера написала ему письмо.
 
       Алеша!
       Я решила написать тебе, потому что не могу с тобой поговорить и обсудить все, что с нами происходит. Я вижу и чувствую, что ты меня избегаешь, не хочешь со мной пересекаться, а если это происходит, то стремишься поскорее уйти, не смотришь на меня. Я не понимаю, что случилось, и это меня очень мучает. Помнишь, в самом начале мы с тобой говорили, что очень важно обсуждать все, что происходит. Я не понимаю, как мне себя вести, как реагировать на твое отчуждение, к чему себя готовить, и из-за этого мне очень плохо.
       Я не знаю, как расценивать твое отчуждение: как сложный переломный момент в жизни, как желание вкусить новых ощущений, жажду перемен или скопившееся негативное отношение ко мне.
       Я очень переживаю из-за Маши. Такое впечатление, что она стесняется тебя, чувствуя, что ты отдалился и от нее тоже. А ведь в этом возрасте для девочки отец главнее матери, я это по себе помню.
       Я тебя ни к чему не призываю. Это твоя жизнь, и тебе решать, что для тебя важно и ценно. Единственное, о чем я тебя прошу, – не томить меня затянувшейся неизвестностью. Еще я хочу, чтобы ты знал, что, несмотря ни на что, я тебя очень люблю и ты для меня самый главный. Что бы ни случилось, я благодарна Богу за годы, проведенные вместе с тобой. Я вспоминаю все только самое хорошее: и как мы венчались, и как рожали Машеньку, и как ты меня учил себя вести, когда мы умрем, чтобы остаться вместе.
       Я хочу, чтобы ты отбросил всю шелуху и мелочи и посмотрел в самую суть. Тогда ты поймешь, что самое ценное в жизни – это любовь близких людей. И не надо относиться ко мне как к врагу. Прости мне мою несдержанность, вспыльчивость, грубость и пойми – мне сейчас очень горько и стыдно, что я позволяла этим гнусным качествам прорываться наружу. Но ведь все это происходило от усталости, страха и ни в коей мере не относилось к тебе, а было лишь внешним выражением эмоций, с которыми я не умела совладать.
       Не могу поверить, что наше прошлое больше ничего для тебя не значит. Но как бы ни сложилась в дальнейшем твоя жизнь, помни, что я тебя люблю и никогда не сделаю тебе плохого.
 
      И показалось Вере, что все неуловимо меняется, совсем немножко, чуть-чуть. Но меняется! Ведь мы видим именно то, что хотим увидеть.
      Но однажды поздним воскресным вечером зазвонил телефон.
      – Ну что? – снисходительно осведомился насмешливый девичий голос. – Так и будешь делать вид, что ничего не происходит? Мы с Алешей любим друг друга и мечтаем жить вместе. А ты нам мешаешь! Но теперь-то мы точно поженимся, потому что у нас будет ребенок...

      Это был самый горький день в ее жизни – так ей тогда казалось: Артем женился на Зое. А кто же в здравом уме и твердой памяти посягает на женатого мужчину? Ведь это по меньшей мере непорядочно. А Аня считала себя глубоко порядочным человеком.
      И ведь она знала, знала, что Зойка его совсем не любит! Просто преследует какие-то свои гнусные цели. Но ведь это подло – вот так, вслепую, использовать человека! А что поделаешь, если он запал на нее, как собака на сало? Или собаки не едят сало? Но хотелось сравнивать Зою с чем-то вульгарным и прозаичным. Такая вот маленькая, безысходная месть.
      Так или иначе, а на свадьбу Аня решила не ходить, хотя Зойка и прислала ей приглашение – красивую белую открытку с золотыми обручальными кольцами, гирляндами роз и целующимися голубками, долженствующими, по всей видимости, олицетворять невинность, утраченную Зойкой в отличие от нее, Ани, в тысяча девятьсот растертом году, о чем все были прекрасно осведомлены, кроме, естественно, наивного Артема. А может, он тоже знает, но так любит Зойку, что нет ему никакого дела до ее прежних любовей? Да и кому сейчас вообще есть дело до утраченной преждевременно невинности? А может, Зойка беременна и пытается таким вот подлым образом исправить ситуацию?
      Так или иначе, ей нет до них никакого дела. И на свадьбу она не пойдет, не станет участником пошлого фарса, где один дурак, а второй подлец, и никому не покажет своих страданий. Да и было бы из-за чего страдать! Она молода, красива, успешна и знает, что где-то на земле живет ее мужчина, ей непосредственно предназначенный, скоро они непременно встретятся, и видала она тогда Артема в гробу в белых тапочках.
      Она, конечно, сшила себе красивое платье – просто так, на всякий случай, а вернее, за компанию с Верой, которую Зойка пригласила в свидетельницы. Ее-то, Аню, не посмела, потому что знает, как она относится к этому черному делу. Да, черному! Подлому, недопустимому! Потому что нельзя жить во лжи! А жениться без любви – это ложь! И она не пойдет на свадьбу, не станет смотреть, как они целуются под крики «Горько!», а потом уедут в белой свадебной машине, чтобы лечь в постель.
      Думать об этом было невыносимо, но она думала, думала все время, доводя себя до слез и отчаяния. И стояла в толпе зевак у Дворца культуры вопреки данному себе слову, словно глупая мазохистка, смотрела на красивую пару, идущую к высоким ступеням навстречу своему призрачному счастью, и молила, молила Бога:
      – Господи! Яви, яви чудо! Сделай так, чтобы свадьба не состоялась! Прошу Тебя, прошу, Господи! Ведь она не любит его, Ты же знаешь! А я люблю, люблю, люблю! Оставь его мне, отдай его мне, Господи! Ты же можешь, я верю...
      И она увидела, как споткнулась Зоя, как взлетела ее рука, затянутая в длинную перчатку, и дернулась голова Артема. Как он замер в повисшей над площадью тишине, а потом повернулся и быстро пошел, почти побежал прочь, оставив невесту среди взволнованной толпы с ненужным уже свадебным букетом.
      И Аня заспешила вслед за ним мимо желтого больничного забора, через лесок к станции «Отдых» и дальше, по узкой тропинке, бегущей вдоль железнодорожного полотна к Ильинке.
      Она шла за ним, глядя в коротко стриженный трогательный затылок, не зная, радоваться ей или пугаться, и до слез жалея Артема, когда сзади раздался нарастающий шум приближающейся электрички и гудок, пронзительный, резкий, тревожный, разорвал застоявшуюся тишину.
      Артем обернулся, и Аня с парализующей ужасом ясностью поняла, что сейчас произойдет – непоправимое, дикое, неуправляемое, как стремительно надвигающийся железнодорожный состав.
      – Нет! – отчаянно закричала она и бросилась вперед, упала, разбила в кровь коленку, но тут же вскочила, не чувствуя боли. – Не надо, Тема! Не надо!
      Сердце билось в горле, заглушая бешеный грохот колес. Она должна была успеть, должна добежать первой и остановить, не дать ему сделать глупость – непоправимый, страшный, невозвратный шаг к рельсам!
      Все было как в замедленной съемке или кошмарном сне, когда хочешь бежать, да не можешь: будто к пудовым гирям привязаны ноги и колдовские прочные путы цепко держат и тянут назад, в бездну.
      Артем стоял на тропинке и смотрел то ли на нее, то ли на приближающуюся электричку. Но Аня успела добежать до него первой и с диким криком, как солдат Александр Матросов на амбразуру, пала ему на грудь, на белый шелк парадной рубашки, и сбила с ног, увлекая вслед за собой на пыльный придорожный бурьян. Электричка отшумела.
      – Что же ты делаешь, Тема?! Что ты делаешь? – заплакала Аня, все еще цепляясь за него мертвой хваткой.
      – А что я, по-твоему, должен делать?! – закричал Артем, пытаясь оторвать от себя ее руки. – Подставить другую щеку и вести ее к алтарю?
      – Но разве это повод, чтобы ложиться на рельсы? – Она смотрела на свои запястья – на красные пятна, оставленные пальцами Артема.
      – Не волнуйся, – криво усмехнулся тот. – Зоя на рельсы не ляжет.
      – Зоя, Зоя, Зоя! Один только свет в окошке! Да не любит она тебя и никогда не любила! Кто же женится без любви? Ведь это же унизительно! Радоваться должен, что все это сейчас открылось, еще до свадьбы, а не потом, когда поздно будет кулаками махать! А ты куда побежал? Ты бы еще топиться пошел...
      – Анька... – Он смотрел на нее изумленно, озаренный догадкой. – Так ты что, решила, что я хотел броситься под поезд? Значит, ты меня спасала? Прыгнула, как дикая кошка...
      Это показалось таким забавным, что Артем развеселился, захохотал и все никак не мог остановиться, повторяя сквозь пароксизмы смеха:
      – Ну ты и дура, Анька!.. Ну и дура!.. Анна Каренина! Вот умора!
      – Ты что, о шпалу ударился? – рассердилась Аня. – При чем здесь Анна Каренина? Это же не я, а ты...
      Но Артем смеялся так заразительно, немножко, правда, истерично, хоть и самозабвенно, что она невольно подпала под его безудержное веселье.
      Теперь они хохотали вместе, корчились и извивались, клонясь к пыльной придорожной траве, подвывая, тыча друг в друга дрожащими пальцами и утирая невольные слезы.
      Приступ безумного веселья совсем уже было сошел на нет, когда рядом с ними притормозила проходившая мимо зловредная тетка.
      – Совсем охамели! – визгливо заголосила она. – Белым днем у всех на виду валяются на земле, как собаки! Я сейчас милицию позову!
      И все началось сначала. Но нельзя же смеяться бесконечно. Особенно если это смех сквозь слезы.
      – Ну куда я теперь пойду в таком виде?
      Артем поднялся, протянул Ане руку и рывком поставил ее на тропинку. Оба они прекрасно понимали, что дело совсем не в испорченном, грязном костюме, а просто нельзя ему сейчас возвращаться домой. Никак нельзя, невозможно.
      – А у меня здесь бабушка живет, в Ильинке, – сказала Аня. – Пойдем к ней, почистим перышки.
      – А можно? – обрадовался Артем.
      – «К вам моно?» – постучал больной в кабинет логопеда. «Не только моно, но и нуно», – ответил логопед, – засмеялась Аня.
      Бабушку свою она обожала. Та была женщина энергичная, умная, веселая и под категорию старушек никак не подпадала. Жила она в частном доме с газом и водопроводом, имела участок в десять соток, именовала свои владения гордым французским словом «шале» и, надо сказать, сумела придать им неповторимый шарм.
      Она испытывала неодолимый интерес к всевозможному древнему, вышедшему из употребления хламу, искренне считая, что тот обладает душой и прелестью старины, зорко оглядывала помойки и любила наведаться на местную свалку, приводя тем самым в большое негодование своего сына и Аниного отца.
      – Тебе что, стульев не хватает? – горячился тот. – Зачем ты притащила сюда этого ржавого урода? Хоть бы соседей постеснялась!
      – А вот мы его сейчас покрасим хорошей финской красочкой, – невозмутимо отвечала Ба, колдуя над «ржавым уродом». – Сошьем ему полотняный чехольчик – глаз не отведешь!
      Ей просто нравился сам этот процесс, кропотливая работа по восстановлению из праха, чудесное превращение отжившей свое, отверженной незаслуженно вещи в изюминку интерьера. Не то чтобы она гребла все подряд, но безошибочно умела угадать в куче мусора жемчужное зерно. И каждый чугунок на ее заборе, каждый камень в саду и древесный спил, кропотливо ошкуренный под невиданной красоты столешницу, ложились продуманными штрихами на общее неповторимое полотно.
      Она ровняла шапочкой сиреневый куст у калитки, когда увидела бредущую вдоль заборов встрепанную Аньку, а рядом с ней – высокого парня в темном замызганном костюме.
      – Здравствуй, Ба! – сказала Анька. – Познакомься, пожалуйста, – это Артем, мой товарищ.
      У бабушки с внучкой не было секретов друг от друга, и про товарища Артема она знала все, в том числе и о сегодняшней свадьбе.
      – Здравствуйте, – поклонился жених, теперь уже, судя по всему, бывший.
      – Какие-то вы странные, – покачала головой бабушка и подозрительно оглядела сладкую парочку. – Как будто бы вас пыльным мешком из-за угла стукнули.
      – Мы упали, – пояснила Анька и выразительно на нее посмотрела. – Нам надо помыться, поесть и отдохнуть. Пустишь?
      – А то! – Ба вопросительно подняла брови и показала глазами на Артема.
      Неужели Анька устроила погром на свадьбе и увела парня прямо из стойла? Судя по их виду, битва велась не на жизнь, а на смерть. Вот молодец девка! Но та сделала зверское лицо. Ну просто театр мимики и жеста!
      – Только вам придется самим здесь управляться, – задумчиво проговорила бабушка. – Я к подруге своей уезжаю... денька на два.
      Анька недовольно поджала губы.
      – А может, и на неделю, – поправилась Ба. – Еда в холодильнике, салат в огороде, ключи на гвоздике, деньги в комоде. Во как! Стихами заговорила!
      И все засмеялись. Не так бурно, как давеча в пыли у дороги, а просто весело и облегченно.
      Артем держался молодцом. Она не оставляла его ни на минуту и даже, когда он мылся в ванной, стояла под дверью, прислушиваясь к шуму воды. У нее тоже был свой маленький горький опыт неразделенной любви. Она знала, что днем все не так страшно и больно – призраки приходят ночами, терзают душу. Надо было пережить ночь, особенно первую, самую беспощадную и отчаянную.
      Она вошла в его залитую лунным светом комнату, движимая, как ей тогда казалось, исключительно состраданием.
      – Жалеть меня пришла? – хмуро спросил Артем. – Уходи. Мне не нужна твоя жалость.
      – А мне нужна, – сказала Аня и скинула халатик. – Пожалей меня, Тема...
      Она скользнула в его узкую койку, под тонкое солдатское одеяло, и так сильно дрожала, что надо было немедленно обнять эту глупую, верную, как щенок, Аньку, которая весь день самоотверженно его спасала от маяты, от самого себя. Объятие оказалось таким крепким, что разомкнуть его удалось как раз через неделю. Но к тому моменту они уже были вместе и хотели смыкать его снова и снова – и он, плененный прелестью новизны, и она, завороженная волшебно сбывшимися мечтами.
      – Зачем тебе это нужно? – недоумевала потом Анина мама. – Что и кому ты пыталась доказать? Какие чувства вас связывают?
      – Она его за муки полюбила, – пояснила Аня, – а он ее – за состраданье к ним.
      – Эта повесть имела печальный конец.
      – Печальный конец был у Ромео с Джульеттой. А мы уже вышли из этого проблемного возраста, – парировала дочка.
      – О да! – сардонически усмехнулась мать. – Роль Дездемоны тебе подходит гораздо больше.
      – Боишься, что рано или поздно он меня придушит?
      – Или он, или Зоя. Или оба вместе. Что тебя больше устраивает?
      – Надеюсь, что ты не Кассандра.
      – Хотелось бы верить.
      – Я очень люблю его, мама. Очень.
      – Я знаю...
      Аня была девушка начитанная, но в отличие от других библиофилок предпочитала не мечтать, а действовать. Вот почему, окончив в начале девяностых факультет книговедения Московского полиграфического института, она отказалась от предложенной аспирантуры и ринулась в круговорот жизни. Привычный мир рушился, распадался на куски, полки пустовали, зарплаты не платили, и правили балом совсем другие, жесткие, законы. Люди разбегались в поисках лучшей доли, а бесхозной социалистической собственности было как грязи, и только ленивый не тянул к ней руку.
      – Давай смотреть на вещи реально, – говорил Артем. – Только специалист высочайшего класса – и то лишь в определенных сферах – может по уровню доходов сравняться с владельцем собственного бизнеса. Я намерен делать карьеру, а не деньги, потому что люблю свою работу и хорошо ее знаю. А ты, если захочешь, можешь неплохо раскрутиться в своем деле, поскольку книги – непреходящая ценность, востребованная во все времена и при всех режимах.
      – А что я могу без начального капитала? – пожимала плечами Аня.
      – Акционируйте магазин...
      И Аня, пройдя путь от товароведа до директора, преодолев несокрушимые, как линия Маннергейма, бюрократические препоны и чиновничий произвол, пережив бандитские наезды, минуты слабости и отчаяния, стала совладелицей книжного магазина. Ей исполнилось тридцать семь лет, она была успешна и считалась счастливой, потому что имела полный комплект составляющих этого самого счастья: очаг – они жили в трехкомнатной квартире ее родителей, которые переехали к бабушке в Ильинку, когда родилась Стася; стабильную работу, дававшую к тому же неплохой доход; маленькую дочку и образцово-показательного мужа, любимого и вроде бы любящего.
      Вот это «вроде бы», непреходящее мучительное сомнение, лишало покоя и отравляло жизнь. Ведь давно известно – не имея реальных поводов для страдания, человек найдет себе вымышленные и возведет их в степень настоящих. Она винила себя в том, что, воспользовавшись ситуацией, женила на себе Артема, и тот поддался от безысходности и обиды на Зою. Но однажды, полюбив по-настоящему, он уйдет и не оглянется ни на нее, ни на Стасю.
      Она и ребенка не решалась завести, все боялась остаться матерью-одиночкой.
      – Да ты что, Анька! – Вера была потрясена. – Я думала, ты нормальная! Как же можно так себя обделять? Ведь это же ребенок! Понимаешь? Ребенок! Даже если Артем уйдет, хотя все это чушь собачья, малыш-то останется! Да ты Бога будешь благодарить каждый день за то, что он у тебя есть!
      И забеременели они с Верой почти одновременно, и подарили себе девочек – Машу и Стасю. И страхи развеялись, забылись, как дурной сон ясным весенним утром. И жизнь покатилась сквозь будни и праздники, размолвки и примирения, сквозь радости и печали к предугаданной развилке на дороге судьбы.

      Самым сильным ощущением была свобода. Господи! Свобода! Не надо после работы плестись домой и слушать бредовые речи, стряпать на убогой кухне безвкусную пищу, а главное, терпеть на своем теле конвульсивные содрогания похотливого, нелюбого урода, исправно жаждущего наслаждений. И эта убийственная нищета на фоне всеобщего благоденствия, теперь безвозвратно ушедшая, канувшая в Лету, испарившаяся без следа с тех пор, как она продала квартиру. За восемьдесят тысяч долларов! Неслыханное богатство!
      О, как расправились ее плечи! Как изменилась походка! Загорелись глаза! Теперь она прежняя Зоя – принцесса, очнувшаяся от тяжелого сна, а не эта унылая тетка с кошелками и потухшим взглядом.
      Слава Богу, никто не претендовал на долю от проданной квартиры.
      – Как же так, Зоенька? – заплакала Кира Владимировна, узнав, что невестка решила вернуться к матери в Жуковский. – Ведь ты же одна у нас осталась! Не забывай...
      – Ну что вы! – успокоила Зоя. – Конечно, нет! Как я могу вас забыть?
      Но знала, что забудет. Уже забыла. Вычеркнула из своей новой жизни.
      Она накупила себе белья – целый ворох невесомых, тончайших кружев, косметику и духи с волшебным, чарующим ароматом. А это пьянящее ощущение неограниченных возможностей! Высокомерное счастье покупать дорогую одежду в шикарных пустых магазинах, а не на пошлых рынках и в битком набитых торговых центрах, которые, по сути, те же рынки, только крытые.
      Конечно, было бы просто глупо истратить все деньги на шмотки, пусть даже и эксклюзивные. О нет! Она сумеет растянуть удовольствие на долгий срок. Правда, удовольствия имеют печальную особенность кончаться. Но во-первых, она пойдет работать. И уж конечно, не в школу, будьте уверены! С благотворительностью покончено навсегда. А во-вторых, постарается устроить свою жизнь максимально комфортно. Любовь-морковь и прочие глупости больше не для нее. Точный и холодный расчет – вот чем отныне она руководствуется. Одного раза хватит – так обожглась, что мало никому не покажется. Естественно, никто не станет возражать против волшебного симбиоза двух этих составляющих счастья – любви и расчета, – но стоит ли строить воздушные замки? Не стоит...
 
      Ольга Петровна дочь встретила сдержанно. Стыдилась этого, но поделать с собой ничего не могла. То ли привыкла к спокойной и размеренной одинокой жизни, то ли, наоборот, отвыкла от дочери, которая уже давно не проявляла родственных чувств, а может, предвидела, что добра от этого переезда ждать не придется, так или иначе, а факт остается фактом – встретила она Зою без радости. А лучше бы вообще не встречала, да кто ж ее спрашивал?
      Зою реакция матери неприятно удивила, но не обескуражила, подтвердив давно усвоенный постулат – все в этом мире живут только для себя. И правильно делают.
      И что уж тут сыграло свою роль – нечаянно случившаяся вольница, когда не надо работать, а деньги есть, или ее девичья комната, ничуть не изменившаяся с тех давних пор, и полное отсутствие бытовых хлопот под маминым крылом, – а только почувствовала себя Зоя прежней беззаботной девчонкой. Этакое дежа вю с полным забвением московского периода, сначала такого счастливого, а потом беспросветно горького. Будто и не было ничего.
      Работу искать Зоя пока не собиралась. Имела она право на отдых? Еще какое! Но хотелось жить, действовать, демонстрировать собственную нынешнюю состоятельность. И для начала Зоя решила устроить девичник – позвать в гости старых подружек, Аню и Веру. Одних, конечно, без мужей. А то что же это получится? «Утки все парами, только я одна»? Да и кому рассказать! Оба ведь объедки с ее стола – и тот и другой. Смешно, ей-богу. Только и разницы, что один сам ушел, а второй с ее подачи. «С ее поддачи», – усмехнулась Зоя.
      А вот интересно, как сложилась бы жизнь, не влепи она тогда Артему пощечину? Теперь-то кажется, что прекрасно...
      Она часто вспоминала тот злополучный день – день своей несостоявшейся свадьбы. Толпу зевак на площади, торжественную музыку Мендельсона и свое нарастающее отчаяние от ненужности, нелепости, непоправимости того, что она делает, обрекая себя на жизнь с нелюбимым мужчиной. Вот уж воистину – не знаешь, где найдешь, где потеряешь. А разве она тогда потеряла? И разве потом нашла? И потеряла, и нашла, да только совсем не то, о чем мечталось.
      Что же с ней происходит? Что она делает не так? Почему кто-то сразу находит свою половинку и живет с ней в любви и согласии, а она вот уже в третий раз наступает на те же грабли? Совсем одна, как тогда – на площади, в подвенечном платье и с ненужным уже букетом невесты, под жадными взглядами зевак.
      Что она тогда ощущала? Страх? Стыд? Горечь утраты? Или облегчение, острое чувство вновь обретенной свободы? Стояла, не смея поднять глаз, не в силах двинуться с места. Потом подбежала мама, кто-то еще, повели, посадили в машину, привезли домой – все как в тумане. Шум, слезы, истерика. Пошли к родителям Артема. Но тот исчез, как в воду канул. И появился только через неделю. Но не один. С Анькой.
      Вот тебе и подруги! Одна Лешку увела, другая Артема. Подсуетилась, зараза. Вот уж правильно говорят: «Избавь нас, Господи, от друзей, а с врагами мы и сами как-нибудь разберемся».
      «Дела давно минувших дней». Ни обид не осталось, ни печалей. А если и осталось, что толку? Все прошло и быльем поросло. Тогда ей Артем был не нужен, а теперь и подавно.
      Но лить слезы перед подругами она не станет. Счастливые глухи к чужим страданиям. Но счастливой оказалась только Аня. А что, по большому счету, может рассказать человек благополучный? Да ничего интересного. И слушать его противно и даже как-то оскорбительно, разве нет? Так что говорили в основном Зоя с Верой. Аня слушала, сочувственно вздыхала.
      Ольга Петровна за стол с гостями не села, ушла в другую комнату. Но уши повесила на гвоздь внимания, ловила каждое слово и думала, что вот, мол, живут три подружки, две умные, а третья дура. И надо ж было такому случиться, что этой третьей оказалась именно ее дочь! Плывет себе, как дерьмо, по течению, а прибьет судьба к берегу – оттолкнется и опять на стремнину. И все вроде при ней, а вот не дал Бог доли.
      Хотя и у Веры в семье неладно, но та и одна не пропадет – на ногах стоит крепко. А про Аньку что же говорить? Вся ее жизнь как на ладони. Вытянула девка счастливый билет. Единственная печаль, что Артем то и дело по командировкам мотается. Ну так не в Урюпинск летает, а в Страсбург. Две большие разницы, как говорят в Одессе. А как известно, самый лучший муж – это слепоглухонемой капитан дальнего плавания. А Артем-то хорош, ох, хорош! И если бы не Зойкина дурь... Но теперь уж ничего не исправишь, только локти кусать...
 
      Зоя увидела Артема, когда тот вышел из своей «хонды», припарковав ее у подъезда. И неожиданно для себя самой, в чем была – стареньких джинсах и майке, в стоптанных тапочках, – выскочила на площадку, побежала вниз по лестнице. И столкнулась с ним у почтовых ящиков. Сердце билось в груди пойманной птицей, в ушах шумела звенящая пустота.
      – Ой! – сказала Зоя. – Знакомые все лица... – И голос прозвучал хрипло и совсем не так весело, как хотелось.
      – Здравствуй, Зоя, – обернулся Артем. – Какая ты стала...
      – Какая? – с вызовом спросила она, пугаясь возможного ответа.
      – Еще красивее...
      – Разве это возможно? – лукаво прищурилась Зоя.
      – Аня мне сказала о твоем несчастье, – посерьезнел Артем. – Прими, пожалуйста, мои соболезнования. Я знаю, тебе сейчас трудно. Но ты держись, все наладится...
      Он стоял перед ней с «Российской газетой» в одной руке и ключами в другой. Такой узнаваемый, но совсем иной – успешный мужчина в дорогом элегантном костюме, с волевым подбородком и тонким обручальным кольцом на безымянном пальце правой руки. Неужели то самое, предназначенное для нее, Зои? Для их несостоявшейся свадьбы? А ее кольцо теперь носит Анька? Но разве это возможно? Разве можно надеть на палец невесты кольцо, купленное для совсем другой женщины? Для нее, Зои!
      Она смотрела на его сверкающие ботинки и поставленный у ног портфель фирмы «Данхилл» и боялась заплакать, поднять глаза, в которых уже закипали горючие слезы. И даже прикусила губу, но не удержалась, не совладала с собой.
      Ничто не оплакивается так горько, как нереализованные возможности. Однажды отвергнутые, они навсегда остаются единственным, безвозвратно утерянным счастьем. Особенно если сознательно избранный путь завел в безысходный тупик.
      Когда она плакала в последний раз? Не вспомнить. Но горькие слезы разочарования копились годами и теперь вот вырвались на свободу, хлынули неоскудевающим потоком, сочась сквозь пальцы.
      – Ну что ты, Зоя! – расстроился Артем. – Ну же, не надо! Все наладится, вот увидишь!
      Он обнял ее за дрожащие плечи, и она приникла, прижалась к его груди под защитной тяжестью мужской руки. Он что-то говорил о том, что все проходит, пройдет и эта боль, что она молода, красива и все у нее еще будет, может, даже лучше, чем прежде. Но Зоя слышала только голос и вдыхала легкий запах пота, смешанный с ароматом дорогого одеколона, и ноздри ее трепетали, а щека касалась гладкого шелка рубашки. И сердце его под этой рубашкой, под ее щекой билось спокойно и ровно – она слышала. Зачем он тогда оставил ее одну на площади? Зачем?!
      – Пойдем, я провожу тебя, – сказал Артем и взял ее за руку. – Ты вся дрожишь. Пойдем. Успокойся...
      – Ты ничего не знаешь обо мне, – всхлипнула Зоя. – Как я жила все эти годы...
      Ключ никак не попадал в замочную скважину, и Артем сам открыл дверь и посторонился, пропуская ее.
      – Войди, – позвала Зоя. – Я хочу рассказать тебе о своей жизни...
      И, секунду поколебавшись, он шагнул через знакомый порог, движимый состраданием к безутешной вдове. И упал в Прошлое. Здесь, в этой квартире, ничего не изменилось, как в заколдованном королевстве, где спала вековым сном принцесса, и нужно было только поцеловать ее, чтобы развеялись злые чары.
      Он сел на тахту, где они столько раз любили друг друга в далеком далеке, где он обрел ее впервые, разумом понимая, что движет Зоей не любовь – оскорбленная гордость, но глупое сердце сбивалось с ритма, гнало по жилам горячую кровь. При чем же тут разум? Кто его слышит? Кто его вообще слушает?
      Но сейчас здесь жили лишь призраки чувств, поблекшие воспоминания, воскресшие в этой комнате без радости, без боли, с легкой грустью.
      Зоя неотрывно смотрела на него, и ему было неловко под ее пристальным взглядом.
      – Я ищу в тебе черты того давнего мальчика, – сказала она. – И не вижу его. А я? Я сильно изменилась с тех пор?
      – Я никогда не видел тебя плачущей. Ты всегда была сильной...
      – Была, – горько усмехнулась Зоя. – Да вся вышла. Знаешь, с тех пор, как ты бросил меня на площади, я живу в сослагательном наклонении. Я и замуж-то вышла, чтобы забыть все, отвлечься, доказать свою состоятельность. Не получилось. Из огня попала в полымя. Мой муж оказался пустым, безвольным да к тому же больным человеком. Никто не поймет, что это такое, если сам не прошел все круги ада. Он ничего не делал и ничего не хотел, не зарабатывал денег и не следил за собой. Зато часами мог говорить о том, какой он великий, непонятый, умный, строил планы переустройства мира, какие-то безумные прожекты, и с каждым годом становилось все хуже.
      Она и сама верила своим словам, да и говорила-то, в сущности, правду, просто слегка поменяла акценты.
      И как можно было прервать этот скорбный рассказ, становившийся все трагичнее с каждой минутой? Перебить, не дослушав? Уйти, сославшись на усталость и позднее время, на то, что заждались дома? И что она хотела от него, Зоя, женщина, без которой он когда-то не мыслил своей жизни? Готовности выслушать? Немного сочувствия? И он откажет ей в этой малости?
      – Держись, Заяц, – сказал Артем и сжал ее холодные пальцы. – Ты маленький, храбрый и верный Заяц. Помнишь, как говорила наша химичка? «Добро, которое вы посеете в мире, вернется к вам в десятикратном размере». Тебе тоже воздастся сторицей. Ты еще встретишь хорошего человека...
      – Тема! – закричала Зоя. – Ты ничего не понял! Все эти годы я любила только одного мужчину! И это чувство не просто удерживало меня на плаву – оно помогало мне выжить! Мне больше никто не нужен... Только ты, ты один... Ты мой по праву... Однажды я уже тебя потеряла, но больше не хочу, не отдам никому! Мой... мой... мой...
      Она целовала его глаза, губы – быстро, словно клевала. Артем пытался перехватить ее руки, стараясь не быть грубым, но Зоя, скользнув холодными пальцами под полы его пиджака, обнимала так крепко и шептала так жарко, что неуправляемая жгучая волна захлестнула разум, разлилась по телу, пульсируя в каждой клетке и требуя исхода. И он уже рвал с нее майку, и джинсы, и что там еще на ней было, и швырнул на тахту, как публичную девку. И взял ее грубо, едва успев выпростать алкающего чужой плоти зверя, забыв о политесе и любовных играх. И взрыв был почти мгновенный, но такой оглушающе острый, что рожденная им сокрушительная энергия, опустошив его до последнего предела, потребует теперь все новых и новых насыщений. Но Артем еще не знал об этой неодолимой зависимости. Было гадко, неловко, хотелось немедленно уйти от этой женщины, из этой квартиры, забыть все, только что происшедшее, как тягостный сон. И Зоя, интуитивно почувствовав это его желание исчезнуть и забыть, беззвучно заплакала.
      Он тщательно оделся, бледный от презрительной ненависти, и ушел, четко печатая шаги, сжимая ручку портфеля фирмы «Данхилл». А в дверях столкнулся с Ольгой Петровной и, сдержанно кивнув, вышел, кляня все на свете и ужасаясь одной только мысли, что, вернись она на пять минут раньше...
      Ольга Петровна, предчувствуя недоброе, рванула в Зоину комнату и ахнула:
      – Что же ты делаешь, дочка?! Или мало ты еще начудила в своей жизни? Ведь у него же ребенок!
      – Да насрать мне на его ребенка! – бешено заорала Зоя.

      – Где это вы ходите, Артем Николаевич? Машина давно стоит, а хозяин исчез? Мы уж со Стаськой не знаем, что и думать.
      – Устал, – бросил Артем, не поднимая глаз. – Прошелся по бульвару.
      – Личико-то покажи, Гюльчатай, – засмеялась Аня. – Ужинать будешь? Я уже два раза разогревала.
      – Конечно, буду! Странные какие-то вопросы.
      – Ну иди мой руки. Стаська уже поела, а я тебя жду.
      – Может быть, дашь мне переодеться? – раздражился Артем.
      – Может, и дам, – перестала улыбаться Аня. – У тебя неприятности? Что-нибудь на работе?
      Артем не ответил, ушел в комнату. Он всегда ненавидел эту гнусную манеру – нашкодив, вымещать злость на жертве. И вот сейчас сам вел себя так же. Или дело совсем не в этом? А в том, что «жертва» самим фактом своего существования мешала ему шкодить дальше? А разве он собирался? Тысячу раз нет! То, что сейчас было между ним и Зоей, – простая физиология, нелепая случайность, минутное затмение, ничто, пустое место! Выброс гормонов... Он зажмурился, вновь остро пережив этот быстрый, яростный секс, вселенский взрыв, распыливший его на мириады частиц, экстаз изнемогающей в конвульсиях плоти, наваждение, морок, неутолимую жажду...
      – Пап! – заглянула в комнату Стася, и Артем вздрогнул, будто она застала его за чем-то постыдным или могла прочитать мысли. – Ну иди уже! Мама зовет...
      – Помнишь, в параллельном классе учился такой Генка Крючков? – спросила Аня, ставя перед Артемом тарелку и старательно делая вид, что ничего не происходит.
      – Ну допустим.
      – Он пошел по комсомольской линии, стал секретарем горкома. А когда все рухнуло, устроился директором спортивного комплекса. Знаешь, такой шикарный, рядом с ЦАГИ?
      – Да.
      – Ну и с комсомольским задором подгреб под себя кусочек с коровий носочек. А потом начался передел собственности, и его так прижали, что уже не до жиру, быть бы живу. Машину взорвали, грозили убить. И он уехал к родственникам в Тамбов, чтобы спрятаться от бандитов. И что ты думаешь? Попал там под машину и умер. Я сегодня его жену встретила. Теперь уже вдову. Осталась одна с двумя детьми... Ты меня слушаешь?
      – Да.
      – Меня такие истории просто потрясают. Это же настоящая мистика! Помнишь, есть такая притча? Один купец узнал, что его приятеля разыскивает Смерть, и предупредил его об этом. Тот испугался и решил уехать из города. А Смерть спросила того купца: «Куда это так торопится твой приятель? Я видела, как он бежал со всех ног». «Он поехал в Самару», – ответил купец. «Это хорошо, – сказала Смерть. – Потому что сегодня у нас там назначена встреча». Прямо мороз по коже, да? От судьбы не убежишь... Ты совсем не слушаешь меня, Тема!
      – Да слушаю я тебя! – отмахнулся Артем.
      Аня сдержалась и стоически продолжила монолог:
      – Стаська сегодня замечание принесла в дневнике за то, что вопила на переменке. Я ей говорю: «В английских школах непослушных детей били линейками по рукам. Пожалуй, нам стоит перенять этот опыт». А она мне отвечает: «Перейми, перейми. А я напишу про тебя в газету...» Я только рот открыла!