Тем, которые сами производили Революцию, можно сказать: Вы все имели в виду одну цель и разделились только в средствах к ее достижению, вы желаете учредить законную свободу, законное равенство, законный порядок... Вот ваши выгоды.
      Тем, которые проливали кровь за свободу, можно сказать: наслаждайтесь вашим завоеванием; оно будет сиять перед очами потомства... Остается завоевать мир... Вы возвратитесь тогда в лоно вашей отчизны... Вот ваши выгоды" [66].
      Вообще лозунги мира в наполеоновской пропаганде занимали очень большое место. Они трактовались двояко: мира, как внутри Франции, так и с другими странами. В каждом номере "Монитора" слово "мир" употреблялось в том или другом варианте.
      Думал ли Наполеон серьезно о политике умиротворения и объединения нации? Выявить внутренние побуждения тех или иных действий политического деятеля всегда трудно, а главы государства, может быть, даже и невозможно. И все же мы полагаем, что первый консул действительно стремился объединить различные слои населения на определенной социально-экономической основе вокруг своего правительства. Об этом свидетельствует не только его огромная переписка, в том числе и переписка частного характера, откуда видно, что он питал значительные иллюзии в успехе своих действий [67], но и его очень гибкая социальноэкономическая политика, свидетельствовавшая о лавировании между классами и социальными слоями, и лавировании часто успешном.
      В завещании своему сыну, продиктованном Монтолону на острове Святой Елены, Наполеон говорил:
      "Мой сын придет после гражданских междоусобиц... Скажите ему... чтобы он презирал все партии; чтобы он видел только массу. За исключением тех, кто изменил своей Родине... Шатобриан, несмотря на свое сочинение, был хороший француз. Бурбонов могут поддерживать только знать и священники... Что касается меря, то я был поддержан всем миром без исключения; я дал первый пример правительства, которое благоприятствовало интересам всех. Я не управлял для аристократов, священников, буржуа или ремесленников; я управлял из всеобщих интересов великой французской семьи. Разделить интересы нации, это значит разъединить всех, начать гражданскую войну".
      Но так или иначе такого рода призывы были и очень ловким пропагандистским ходом. Официальная печать рисовала абсолютное благоденствие Республики. В "Историческом альманахе за XI год" говорилось, что французская нация наконец заняла место, которое ей причиталось по праву. И сейчас, таким образом, "мы можем сказать, что Республика могущественна, независима и свободна". "Во внутренней области все выглядит иначе... чем прежде. Все партии уничтожены, все преступления укрощены; прошлое забыто; всех интересует только будущее, которое манит самыми привлекательными надеждами" [68]. И далее: "Нужно установить празднование счастливого события. 18 брюмера. В этот день два года назад Бонапарт прекратил наши гражданские распри и уничтожил все партии" [69].
      Обратимся теперь к его внешнеполитической пропаганде, рассчитанной не только на Францию, но и в целом на Европу. Уже сразу после своего прихода к власти Наполеон сделал ряд многообещающих заявлений относительно скорого прекращения войн. 25 декабря 1799 г. Наполеон направил английскому королю и австрийскому императору послания с предложением начать мирные переговоры. Как писал Манфред, "это был верно рассчитанный ход", ибо вся Европа стремилась к миру. Население Франции тоже желало его. "Взяв на себя инициативу мирных предложений, Бонапарт не только выигрывал в общественном мнении и своей страны, и передовых людей за пределами Франции. Он перелагал ответственность за все последующее на других" [70].
      А еще раньше, 17 ноября 1799 г., через восемь дней после переворота, в "Мониторе" была опубликована его анонимная статья. В ней шла речь об Англии как источнике постоянной агрессии. Осуждался глава ее правительства У. Питт. Первый консул коснулся даже его родословной: от предков, и особенно от своего отца - графа Четхэма, он унаследовал отвращение к французам [71]
      Что же касается Франции, то она стремится только к миру. "Действительно, - философствовал первые консул, - разве могут победы компенсировать то, что теряется в войне" [72] Но достижению мира препятствует Англия. Из всех европейских государств лишь она "всегда находилась в состоянии открытой войны с Францией" [73]. Статья заканчивалась призывом к миру, как единственному состоянию, при котором возможно разрешение международных конфликтов.
      Наполеон часто использовал любой предлог, чтобы высказаться в прессе по этому поводу. 22 января 1800 г. "Монитор" сообщил о встрече двух германских поэтов, О. Коцебу и Ф.Шиллера, которые решили вместе написать пьесу. Факт вроде бы незначительный, но он послужил поводом для такой наполеоновской анонимной ремарки: "Два крупных правительства Европы не могут договориться - они не могут решить вопрос о мире. Вот тогда бы мы имели исключительный шедевр!" [74].
      Та же мысль высказывалась первым консулом уже не анонимно, а открыто в его прокламации от 8 марта 1800 г. по случаю начала военных действий: "Французы, вы хотите мира. Ваше правительство этого особенно желает: его первые помыслы, его постоянные действия были направлены на достижение этого". Заканчивалась прокламация призывом, что в этих условиях, когда заключению мира мешает Англия, нужно быть хорошим французом [75].
      Во время возобновления военных действий первый консул очень внимательно наблюдал за международной обстановкой и не упускал ни одного шанса использовать ее в свою пользу. Он живо откликался на события, происхбдившие за пределами Франции. Осудил 17 апреля 1801 г. в "Мониторе" бомбардировку Копенгагена, предпринятую флотом Нельсона в ответ на присоединение Дании к так называемой лиге нейтральных стран [76]. Поместил также в "Мониторе" небольшую, но очень едкую заметку по случаю убийства в России Павла I, к которому были причастны англичане. В "Мониторе" говорилось:
      "Павел I скончался в ночь с 24 на 25 марта. Английская эскадра прошла 3унд 31. История установит связь, которая может существовать между этими двумя событиями" [77].
      Вероятно, эту заметку было неприятно читать сыну Павла I - Александру I, который также имел отношение к заговору. Первый консул из различных источников получил достоверные сведения об обстоятельствах убийства российского императора. Поэтому нет оснований сомневаться в его осведомленности, как и в том, что своей заметкой он хотел указать европейскому общественному мнению, что Павла I убили по наущению англичан и Александра I из-за его хороших отношений с Францией.
      Вторично этот сюжет Наполеон затронул в 1804 г. в связи с тем, что Россия в своей ноте протестовала против казни во Франции потомка Бурбонов герцога Энгиенского. Тогда первый консул продиктовал Ш.-М. Талейрану крайне язвительный ответ:
      "В чем причины странной претензии России? Когда император Павел скончался под ударами убийц, нанятых Англией, не Франция ли первая предложила воспользоваться политическом правом и выяснить обстоятельства этой ужасной тайны? И если бы организаторы заговора были арестованы в двух лье от русской границы, то запросил бы Петербургский кабинет объяснения по поводу этого нарушения территории?" [78].
      За этими двумя вроде бы невинными вопросами крылся большой смысл. Наполеон весьма ехидно указал Александру I, что убийцы его отца не только не арестованы, но и находятся в русской столице, а не за границей, и пользуются в Петербурге всеми возможными благами, а сам Александр I, следовательно, является одним из главных виновников убийства своего отца.
      Заметка в "Монитере" показывает Наполеона незаурядным мастером политической полемики. Но особенно много статей на международные темы было опубликовано во время заключения Люневильского и.Амьенского мира. 11 июля 1801 г. в "Монитере" появилась очень резкая статья против Питта, в которой первый консул писал, что хотел бы отправить в военные лагеря Питта и его министров, чтобы там показать им войну во всех ее проявлениях [79]. Затем последовала заметка 2 февраля 1802 г. в защиту критикуемой англичанами экспедиции на СантоДоминго с целью усмирения восстания Туссен-Лувертюра [80]. Ожесточенная полемика продолжалась даже во время переговоров, завершившихся подписанием 25 марта 1802 г. в Амьене мира. Незадолго до этого, 14 марта, Наполеон опубликовал в "Мониторе" новую статью уже против английских газет, которые "кричали, что первый консул не желает мира" и английское правительство обмануто [81]. Затем, 22 марта, в "Мониторе" появился ответ Виндхэму по поводу его заявлений в парламенте об экспансионистских намерениях Франции [82].
      Несколько статей первый консул посвятил полемике с английскими газетами, где часто появлялись направленные против него лично заметки и карикатуры [83]. 5 ноября 1802 г. Наполеон выступил в "Мониторе" с анонимным заявлением, что Англия хочет подчинить себе Швейцарию [84]. 1 января 1803 г. в "Мониторе" опять появилась его статья, в которой ответственность за все войны на континенте возлагалась исключительно на Англию [85]. Постепенно тон французской прессы, как и английской, становился все более угрожающим. "Дух безумия, - писал первый консул 23 мая 1803 г., - опять с некоторых пор овладел Английским правительством. Оно думает, следовательно, что у нас нет ни армий, ни чернил" [86].
      В это время уже началось создание во Франции Булонского лагеря, предназначенного для подготовки к высадке на побережье Англии. Вся Европа шла навстречу новой войне, на горизонте уже вырисовывались очертания третьей коалиции. Но Наполеон не отступал от своей позы миротворца. Воспользовавшись раскрытием в Париже английского заговора Пишегро и Ж. Кадудаля, он написал статью, которая заканчивалась грозным предостережением Англии: "Мене, текел, перес" [87].
      Как видим, французская пресса была очень активна в антианглийской пропаганде, и, пожалуй, едва ли не первую роль в ней играл сам первый консул. Вероятно, своими порой действительно талантливыми статьями и заметками, бившими не в бровь, а в глаз, ему удавалось создавать у соотечественников впечатление о мирных устремлениях французского правительства. Известны даже случаи, когда первый консул посылал за границу, включая и Англию, доверенных лиц с целью написания репортажей о своих путешествиях.
      Одним из близких к Наполеону публицистов был Ж. Фьеве, автор памфлета "О 18 брюмера, противостоящем системе террора". Статьи Фьеве об Англии настолько понравились первому консулу, что в 1802 г. в Париже они вышли отдельным сборником [88].
      Обратимся теперь к очень важной теме, которой официальная пропаганда должна была уделять немалое внимание и которая требовала особо тонкого подхода - теме Французской революции. Ей Наполеон придавал большое значение. В написанной им прокламации по случаю принятия конституции VIII г. говорилось: "Революция консолидировалась в соответствии с теми целями, которые были поставлены в самом ее начале. Революция закончилась!". Отметим также, что все сенатус-консульты, т. е. сенатские разъяснения конституции, вплоть до 1804 г. включительно говорили о закреплении основных завоеваний Революции.
      Какая же оценка давалась революции в официальных публикациях? Конечно, при Наполеоне на эту тему публиковалось гораздо меныце работ, чем в предыдущие годы. Но было бы неверно, как делал Тарле, отрицать издание их вообще. В годы консульства вышла двухтомная работа об Исполнительной Директории, написанная в основном по официальным документам [89]. И тогда же появилось трехтомное богато иллюстрированное издание "Исторические картины Французской революции", очень большого формата 55 х 35 см [90]. Оно рассказывало о Революции с ее начала - от клятвы в зале для игры в мяч 20 июня 1789 г. и взятия Бастилии до 18 брюмера 1799 г. и даже до конкордата 1801 г. Каждое крупное событие иллюстрировалось отлично выполненными гравюрами известных художников Франции. Но эти три тома были предназначены не только для развлекательного чтения. В них была отражена определенная концепция, заключавшая в себе оценку как самой Революции, так и настоящего положения Франции. В целом революция характеризовалась положительно, осуждался феодальный режим, приветствовалось взятие Бастилии, провозглашение Республики. Высоко оценивалась борьба народа с интервентами, деятельность генерала Бонапарта в Италии и Египте.
      Переворот 18 брюмера - это видно из самой структуры работы и ее содержания - рассматривался в духе наполеоновской концепции: как окончание Революции [91]. Однако особенностью этих трех книг было критическое отношение, если не сказать враждебное, к якобинцам и якобинскому террору. Якобинская конституция, хотя и характеризовалась как республиканская, но отмечалось, что она была "использована в целях насилия" [92]. Очень подробно описывался якобинский террор, причем текст сопровождался впечатляющими гравюрами, изображающими муки осужденных. В целом симпатии авторов книги были явно на стороне жертв террора. Перечислим только названия гравюр, чтобы понять общий тон произведения: "Взятие Лиона 9 октября 1793 г.", "Казнь 21 жирондиста-депутата", "Смерть Байи, 12 ноября 1793 г.", "Утопление в Луаре по приказу злодея Каррье", "Кондорсе кончает жизнь самоубийством". Все эти гравюры и сам текст создавали в совокупности жуткое представление об якобинском терроре. Вместе с тем авторы книги с симпатией отзывались о Шарлотте Кордэ, убийце Марата, по их словам, "отважной девушке". Сочувственно характеризовалась ими и Сесилия Рено, пытавшаяся убить М. Робеспьера. Причем текст сопровождался соответствующей гравюрой: "Арест Сесилии Рено у Робеспьера" [93]. Якобинским вождям давалась отрицательная оценка.
      События 9 термидора 1794 г. открыли перспективы нормальной жизни: "Когда Робеспьер и его сообщники были казнены, руки палачей остановились; тела казненных были погребены; бастилии закрыты; молнии перестали сверкать над головами граждан; и если еще бушевала вдали гроза, то возникала надежда увидеть вскоре очистившееся от туч небо, более спокойное и ясное" [94].
      Сквозь образный стиль повествования легко проглядывается политическая концепция: неприятие якобинцев и якобинского террора, признание в основном того, что было сделано до них и после 9 термидора.
      В сущности, это была официальная позиция консульского правительства. В том же духе высказывался Ш. Лакретелль, историк Французской революции. Часть, посвященная Конвенту, появилась примерно тогда же, что и "Исторические картины Французской революции",- в XI г. об апогее Робеспьера: "Он был теперь задавлен высоким предназначением, для выполнения которого у него не хватало сил и талантов. Зажатый опасными врагами, он занимался все дни назначением в революционный трибунал тех, кто должен был назавтра приговорить толпу беззащитных женщин и старцев, не наносивших ему никакой обиды". Лакретелль создал отталкивающий портрет Робеспьера: "Этот человек никогда не имел сердца... обладал расстроенным голосом, похожим на женский, с некоторых пор стал заниматься самыми отвратительными гульбищами... Он был окружен негодяями и совершенно опустившимися женщинами, с которыми находил упоение, и понимал только террор" [95].
      Примерно также характеризовали якобинцев и Робеспьера публицисты Нугаре и Шелл [96].
      В условиях строгой цензуры подобный взгляд на Французскую революцию вообще и якобинских лидеров, в частности, мог установиться только с разрешения Наполеона. По словам Бурьенна, первый консул старался забыть о своем якобинском прошлом. Он с большим усердием разыскивал сохранившиеся экземпляры "Ужина в Бокере", своего произведения, написанного в якобинском духе в 1793 г., "скупал их по дорогой цене и затем уничтожал" [97].
      Такую позицию Наполеона объяснить несложно. В ее основе, конечно, лежало неприятие социально-экономической программы якобинской диктатуры. Но очевидно и не только это. Были еще и другие, более тонкие мотивы. Якобинцы оставили в массе французского населения зловещую память. Понадобились годы и, вероятно, не один десяток лет, чтобы массы правильно поняли их значение. И хотя Наполеон на острове Святой Елены признавал выдающиеся качества Робеспьера, Марата, Дантона, тем не менее затрагивать такую тему в условиях еще только складывавшегося режима было неразумно. В частном разговоре с бывшим якобинцем М.-А. Жюльеном 9 апреля 1800 г. Наполеон высказал любопытный взгляд на деятельность Комитета общественного спасения, который многое проясняет: "У него (Комитета общественного спасения .- Д. Т.-Б.) были широкие планы, он хотел обновить свой век, свою страну, создать новые учреждения, изменить нравы. Но слишком затянул расправы. Он делал казни . публичными, этим убил самого, себя, он возмутил нацию. Не проходит ни одной декады, чтобы я не расстреливал десятки шуанов на западе и в окрестностях Парижа. Но я не заполняю газеты перечислением их имен и описанием их смерти. Наши цели и наши средства расходятся. Общественное мнение требует иного" [98]. Но беседа была сугубо доверительной. И первый консул подчеркнул главное, с его точки зрения: якобинцы "возмутили нацию". А нужно бьцю действовать более осторожно, более гибко.
      Вместе с тем Наполеон хорошо знал своих бывших товарищей по 1793 г. Он высоко оценивал их личные качества, . смелость и решительность. Поэтому поддерживать и создавать доброжелательное к ним отношение было опасно. Опасно для самого режима.
      Но перенести свое отношение к якобинцам на Революцию в целом он не мог. Завоевания Революции составляли ту основу, на которой был возможен его личный успех и благополучие режима. Он явно хотел заставить реже вспоминать эту эпоху и людей, действовавших тогда. С течением времени, особенно с 1806 г., о Революции в официальной печати говорили все меньше. На первый план выступили уже откровенно монархические лозунги.
      И, наконец, первостепенное место в официальной пропаганде занимало прославление "героя". Культ личности Наполеона начал создаваться еще задолго до 18 брюмера, во время итальянского похода. Недостаточно было, резонно отмечал Ж. Тюлар, победить при Монтенотте, Лоди или Кастильоне, нужно было также убедить всех в важности этих побед [99]. В создании культа Наполеона использовались все средства, начиная от прессы и кончая театральными постановками. Даже во время итальянского похода 19 февраля 31 марта 1797 г. в Париже выходила газета "Журнал Бонапарта и добропорядочных людей". Ее первый номер имел такой эпиграф: "Ганнибал спит в Капуе, но деятельный Бонапарт не спит в Мантуе" [100]. Кроме того, две газеты итальянской армии выходили под диктовку Бонапарта [101]. В них генерал Бонапарт изображался выдающимся полководцем, поднявшим меч ради защиты народов и торжества справедливого мира. Таким же он изображал себя в воззваниях, обращенных к итальянскому народу [102]. В Париже 10 февраля 1797 г. была поставлена первая пьеса о Наполеоне "Битва при Ровербелло или Бонапарт в Италии", а 23 февраля вторая - "Взятие Мантуи" [103]. В ноябре 1797 г. появился "Гимн мира", один из первых составленных в честь Бонапарта:
      Слава победителю Италии!
      Слава герою света!
      Он включает в состав своей родины
      Сто разных народов [104].
      В 1798 г. молодой художник А. Гро создал свой шедевр: "Аркольский мост". Несмотря на сильное нежелание генерала Бонапарта позировать, художник сумел нарисовать картину, полную экспрессии и гаммы чувств [105]. В 1797 г. появились первые брошюры, восхвалявшие храброе поведение командующего армией на мостах Лоди и Арколе [106]. Позже некоторые из них были даже переведены на итальянский язык [107]. Так возникала "легенда".
      После 18 брюмера восхваление генерала Бонапарта, ставшего первым консулом, приняло общегосударственные масштабы. Изменилось и содержание статей: теперь его изображали не только военным, но и государственным деятелем, объединителем нации, вождем народа, закончившим революцию ко всеобщему благу. Такая оценка давалась первому консулу во всех официальных изданиях. "Парижская газета" писала: "Первый воин Европы, получивший высшую власть во Франции, является также человеком провидения, которого ожидала страна, истощенная внутренними распрями, порожденными революционными войнами, и находящаяся перед вызовом дворян Европы" [108]. И далее: "Первый консул дал пример жизни трудолюбивой и простой, далекой от удовольствий, и особенно удовольствий аристократических" [109]. В той же газете годом позже можно было прочитать: "Чудесная сила организма первого консула позволяет ему работать по 18 часов вдень. Он может сосредоточивать свое внимание в течение этих 18 часов на одном деле или успешно увязывать его выполнение с 20-ю другими без какой-либо трудности и усталости" [110].
      Все успехи страны объяснялись исключительно деятельностью первого консула. Время от времени по всякому поводу ему посылали льстивые адреса законодательные органы. Это рассматривалось официальной пропагандой как голос народа. Тон периодических изданий был сладкий до неприличия. "Первый консул вечером был в Опере, - сообщал "Исторический альманах", - Там играли Гекубу. Он приехал в момент, когда Приам говорит Ахиллу: "Выполните надежду народа". Ахилл в этот момент находился рядом с ложей первого консула, Приам повернулся к ложе. Публика подхватила эти слова восторженно; она попросила их повторить и разразилась продолжительными аплодисментами" [111].
      Курьезно, но факт: льстивый тон, свойственный официальной пропаганде, проник даже в полицейские бюллетени, составлявшиеся ежедневно для первого консула. Хотя, казалось бы, именно здесь информация должна была быть предельно объективной. Однако полицейские чиновники, упоминая о различных проявлениях недовольства внутри страны, обязательно делали реверанс в сторону Наполеона [112]
      Понимая великую силу искусства. Наполеон пытался использовать его в своих интересах. Это особая тема, которая неплохо исследована в литературе [113]. В 1801 г. появились картины Давида "Бонапарт при переходе через Сен-Бернар" и Прудона "Мир". Примерно тогда же было дано задание Гро изобразить посещение генералом Бонапартом чумного госпиталя в Яффе. С этим заданием он справился к 1804 г. На картине "Чумные в Яффе" был изображен генерал Бонапарт в госпитале среди больных, прикасавшийся к опухоли чумного больного. На самом деле ничего подобного не было, хотя генерал Бонапарт действительно посетил госпиталь. Вместе с ним находился его адъютант Бурьенн, который позже это посещение описал в воспоминаниях. "Утверждаю, сообщал он, - что я не видел, чтобы он прикасался хоть к одному зачумленному. И для чего ему было бы к ним прикасаться? Они находились в последней стадии болезни. Ни один не произносил ни слова. Бонапарт хорошо знал, что он не безопасен от заражения... Он быстро прошел через палаты, слегка стегая по желтым отворотам сапог своим хлыстом, который он держал в руке" [114]. Более того, потом было принято им решение всех больных умертвить, дав им сильнодействующий яд.
      Но сюжет картины был Гро подсказан первым консулом. Об этом свидетельствует и первоначальный эскиз картины, где Наполеон изображен несущим чумного больного в своих объятиях. Однако он был отвергнут, как слишком уж неправдодобный. В окончательном варианте генерал Бонапарт являл собой олицетворение лучших человеческих качеств. Но, возможно, здесь был еще один подтекст, на который обратил внимание советский искусствовед А. Д. Чегодаев: то, что генерал Бонапарт, а в 1804 г. уже император Франции, спокойно решался "на такое непостижимое, сверхъестественное, чудесное деяние, говорило наглядно и ясно о его сверхъестественной, чудодейственной силе этого необыкновенного человека" [115]. А вера в эту сверхъестественную силу со стороны французского народа для императора была уже просто необходима.
      Затем Гро создал еще более сложную и вместе с тем эффектную по философскому восприятию картину "Наполеон во время битвы при Эйлау" (1808 г.). Наполеон изображен - об этом свидетельствует содержание произведения сторонником мира, вынужденного вести "навязанную ему" войну [116].
      В 1808 г. появился официоз империи - картина Давида "Коронация". Лучше всего об этом произведении отозвался один из братьев Гонкуров в дневниковой записи 5 июня 1863 г.:
      "Видел картину Давида "Коронация". Нет, никогда самый плохой ярмарочный живописец не писал картины нелепей и глупей. Возвышение в глубине - этот кусок превосходит все, что только можно вообразить. Головы придворных чудовищ.
      И перед этой-то картиной Наполеон снял шляпу и сказал: "Давид, приветствую вас!". Эта картина.-отмщение тому режиму. О, только бы она не погибла! Пусть она останется, пусть живет как образец официального искусства Первой империи: ярмарочное полотно - и апофеоз величайшего из балаганных шутов" [117].
      Возвышение Наполеона нашло отражение в поэзии, музыке, архитектуре. Первые стихи появились еще в 1797 г.: "Песня об Аркольском мосте" Фр. Понсара и Э. Кине, "Куплеты о возвращении Бонапарта в Париж" А. Дефонтена и Ж. Барре; в следующем году: "Наполеон в Египте" К. Бартелеми и О. Мери; в 1799 г.: "Песнь о сражении" Руже де Лилля, автора "Марсельезы"; после 18 брюмера, в годы консульства: "Маренго" Э. Дебро, "Звезда Почетного легиона" Ж. де Нерваль и т. д. [118]. Официальным поэтом стал А.-В. Арно, автор большого количества стихов, поэм и кантат к императорским праздникам [119].
      Многие архитектурные монументы, водруженные в столице, преследовали одну цель: прославление Наполеона и его армии. "Вы признаете только те сооружения, государь, которые посвящены вашей славе и позволяют иностранным подданным восхищаться вашим великолепием", - писал императору В. Денон, ставший хранителем Музея Наполеона [120].
      Это любование собой отметил и секретарь Наполеона Бурьенн. Первый консул не позволял, чтобы слава "о нем хоть на секунду умолкала" [121]. С этой целью он распорядился публиковать в "Мониторе" с небольшими перерывами "описание египетского похода". Его не смущало то обстоятельство, что армия в Египте была, по существу, брошена на произвол судьбы и новый командующий Ж.-Б. Клебер оказался неожиданно в крайне тяжелом положении. В "Мониторе", наряду с описанием похода, было опубликовано воззвание первого консула к восточной армии, где были такие слова: "Доверяйте Клеберу так же, как и мне. Он это заслужил". После этих слов, резонно говорит Бурьенн, никому бы не пришло в голову, что Наполеон фактически бежал из Египта и что письмо самого Клебера было полно обвинений в его адрес [122].
      Иной раз первый консул вдохновлял близких к нему литераторов на написание политических произведений. Так, 1 ноября 1800 г. в Париже появилась анонимная брошюра "Сравнение между Цезарем, Кромвелем, Монком и Бонапартом", вызвавшая большой общественный резонанс [123]. На первых ее страницах утверждалось, что удивительная судьба Бонапарта "заставляет сравнивать его со всеми выдающимися людьми, которые действовали на мировой сцене". Дальше шли сравнения с Кромвелем, о чем тогда много говорили в обществе. "Он был, - писал автор о Кромвеле, - апостол, вождь и, если хотите, герой гражданской войны" [124]. Но в то же время Кромвель подготовил казнь Карла I, был лицемерен, уничтожал своих противников, в общем он, как считал автор, вполне мог служить моделью Робеспьеру. "Следовательно, английский узурпатор был обычный злодей и далеко не блестящий герой. Это был скорее вождь партии, но не вождь нации. Он имел умную голову, но его душа не была возвышенной" - таков суровый вывод [125].
      С Монком Бонапарта тем более не следует сравнивать. Монк перебегал "от партии, к партии, был время от времени сторонником короля, парламента и Кромвеля" [126].
      Есть достойный человек, это Цезарь. Но Цезарь и Бонапарт "похожи как герои" и "разные как политики".
      "Брут, выступая против Цезаря, защищал социальный порядок против анархии, собственность против аграрного закона, народ против плебса... Напротив, Бонапарт объединил класс собственников... Власть первого консула получила санкцию трех миллионов граждан, лично выразивших свою волю... Цезарь был узурпатор... Бонапарт законный консул". Бонапарт также и выдающийся полководец, и защитник страны, и умиротворитель нации [127].
      Общественное мнение Парижа в этом памфлете, столь нескромно и грубо славившем Бонапарта, увидело опасную тенденцию: его стремление к монархической власти. Трудно, конечно, сказать, думал ли первый консул в те дни об императорском троне, но усиления авторитарного начала в государстве он определенно желал. И брошюра была своего рода "пробным камнем" и подготовкой общественного мнения.
      Бурьенн в мемуарах рассказывал историю появления этой брошюры. Когда он ее прочитал, то пришел к тому же выводу, что и все: в ней проповедуется наследственная монархия. Вскоре он узнал, что брошюра вышла из недр министерства внутренних дел, которое возглавлял брат Наполеона - Люсьен Бонапарт. А еще через несколько дней у Бурьенна состоялся разговор об этом памфлете с первым консулом. Бонапарт спросил у своего секретаря: читал ли он "это" и что он "об этом думает". Бурьенн ответил откровенно: "Я думаю, генерал, что эта книжка способна произвести величайшее зло в общественном мнении: она кажется мне преждевременной, ибо слишком рано открывает ваши замыслы" [128]. Наполеон взял книгу и бросил ее на пол... А на другой день ближайшие от Парижа префекты прислали по экземпляру первому консулу, и в одном из донесений было сказано, Бурьенн это точно запомнил, что такое сочинение "может обратить против него (первого консула - Д. Т.-Б.) кинжалы новых убийц" [129]. Тогда Наполеон вызвал Ж. Фуше. Разговор состоялся в присутствии Бурьенна:
      "- Что это за книжка? Что о ней говорят в Париже? - сердито спрашивал первый консул.
      - Генерал,- отвечал министр полиции, - все единогласно считают ее весьма опасной.
      - Если так, то зачем вы допустили ее издать? Это непростительно...
      - Но, генерал, ваш брат Люсьен взял эту книжку под свое покровительство; она напечатана и издана по его приказанию; одним словом, она вышла из министерства внутренних дел.
      - Мне все равно! В таком случае вы, как министр полиции, обязаны были взять Люсьена под стражу и посадить в Тампль. Этот сумасброд не знает, что выдумать для того, чтобы повредить мне" [130].
      После этих слов первый консул вышел из кабинета, хлопнув дверью. "Посадить сочинителя в Тампль, - сказал Фуше Бурьенну, - это было бы трудновато". И далее рассказал о том, что ему было известно: "Как только я узнал об этой книжке, тотчас отправился к Люсьену, дабы дать ему почувствовать его неосторожность; тогда вместо ответа он сходил за рукописью, которую мне показал, и что же я увидел? Поправки и отметки, сделанные рукой первого консула" [131].