– Ну, я так сразу затрудняюсь ответить. Надо бы документы поднять. Знаете, я как следует подготовлюсь и где-нибудь завтра позвоню вам. Идет? Вы мне свой телефончик оставите…

– Леонид Петрович, давайте уж лучше я вам. Дома у меня телефона нет. А со службы, знаете, мне не вполне удобно. Дело-то серьезное. Коллеги начнут что-нибудь домысливать. Сплетни пойдут.

– Тогда, может быть, встретимся, если опасаетесь. С глазу на глаз. Чтобы ваше время сэкономить, я бы мог к вам подъехать. Лады? Кстати, а как вас называть?

Вот, зараза, подумал Алексей, цепкий как тунгусский клещ! Но нас голыми руками не возьмешь. Мы из того же ведомства.

– Николай Степанович я. Нет, все же не хотелось бы всего этого, если честно признаться. В свидетели запишите. А свидетель сейчас – существо очень недолговечное. Многие до суда не доживают. Если бы мы общались по поводу того, что кто-то в трамвае кошелек вытащил, тогда, конечно, пожалуйста. А то ведь дело очень серьезное, бритвой по горлу-то. Давайте все же я вам позвоню. Сведения-то у меня очень для вас должны быть интересными. Расскажу и до свидания. А вы уж там решайте.

Степанов был совсем не глуп. Поэтому упорствовать не стал. Договорились, что будет ждать звонка завтра в восемь. Все же лучше синица в руках, чем свидетель на воле.

Что собирался рассказывать Осипов следаку? Конечно же, не об игре «Мегаполис», не о Дюймовочке-Уваровой, которая играла в ТЮЗе, потом умерла, после чего стала убивать людей, не о Жарикове, труп которого был погребен, не будучи опознанным. Что-нибудь совсем другое, несущественное, что не могло бы никому навредить. Например, ехал в метро, услыхал, как один паренек рассказывал другому о том, что у них на АЗЛК работает человек, который видел, как в марте на Зоологической улице один мужик перерезал другому горло бритвой и убежал. Прихрамывал на правую ногу. Побежал к метро. Что-нибудь наплел бы.

Ему же надо было выяснить у Степанова, действительно ли было совершено данное преступление. Хоть оно и есть в базе данных, но это ещё ничего не значит. Потому что электронный носитель информации, в отличие от бумажного, хранящегося в сейфе, порой преподносит и не такие сюрпризы. Надо было попытаться узнать и о том, опознан ли труп или нет.

Конечно, насчет версий Степанов ничего не скажет. Потому что неглуп. Даже если арестован подозреваемый, то и это будет скрывать. Однако стоит попробовать, стоит. Конечно, не проговорится, но, возможно, даст какие-то зацепки, какие-то косвенные свидетельства, которые можно будет как следует проанализировать и прийти к какому-либо выводу. Логика – инструмент могучий.

На следующий день Алексей позвонил в десять минут девятого. Не потому что опоздал, а просто не хотел лишний раз показывать свою заинтересованность в этом разговоре. И очень удивился, когда и через пять секунд, и через десять, и через минуту никто не взял трубку. Решил, что неправильно соединили. Снова набрал. Тот же самый результат. Ах, да! Это не тот телефон, он ждет по тому, где установлен определитель номера. Но снова пять секунд, десять секунд, минута – длинные, как ноябрьская погода, гудки.

Засаду на меня что ли устроил? – неумно и отнюдь не иронично подумал Осипов.

Вдруг раздался звонок. Алексей поднял трубку, раздраженно:

– Да.

– Николай Степанович, здравствуйте. Еле до вас дозвонился.

Ах, блин, ну и ловок! Видать, снюхался с кем-то из наших, из отдела коммуникаций. И эти козлы митинские хороши, всучили сюрприз! – Осипов параллельно и остервенело думает, и наигранно отвечает:

– Ах, это вы, Леонид Петрович!

– Да уж, я. Так я по поводу вчерашнего дела. Вы, вероятно, хотите сказать, что Жарикова убила Дюймовочка? Угадал? Да, может быть, вас все же называть Алексеем Дмитриевичем?

Буря мыслей и чувств пронеслась внутри Осипова, сотрясая весь его организм и каждый орган в отдельности. Досталось даже мозжечку. И он совершенно откровенно, естественно, уже своим нормальным тоном спросил:

– Скажите, Леонид, почему же вы сидите в этой краснопресненской жопе номер одиннадцать?

– Так надо же где-то начинать, – не менее откровенно ответил Степанов. – Я так думаю, Алексей, что надо бы нам встретиться и как следует все обсудить. Кошки-мышки закончились. Наверное, у меня. Согласен? Хоть и оба мы лейтенанты, но, согласись, мои ходы точнее оказались.

– Да, блин, припечатал ты меня. Обеими лопатками. Но, думаю, у меня рациональнее. Потому что нам придется по Сети лазить, а у меня, как сам понимаешь, для этого больше возможностей. Нестандартная машина, специальный программный пакет. А у тебя ведь, наверняка простой Пентиум. Так?

– Хорошо, договорились. Только адресок скажи.

– А-а-а! Не до конца ты меня просек! Не до конца. Кстати, скажи, а то сгораю от нетерпения, – замочили в марте кого-нибудь на Зоологической?

– Нет, это полная туфта. Видимо, кто-то в милицейскую базу сует дезу. По нашему отделению ничего такого не зарегистрировано. Да и с парнями я поговорил, никто ничего не знает.

– Да, придется нам с тобой покорячиться.

– Покорячимся. Ну, жди.

– Адрес-то запиши.

– А зачем, я его знаю. Точка с запятой, закрывающая скобка.

«Среднерусская возвышенность» располагалась в двухэтажном особняка, который довольно необычно стоял между Газетным и Брюсовым переулками. Одна его половина размещалась в уютном дворике, вторая была на территории, временно оккупированной строителями. Двор и строительную площадку разделял высокий глухой забор. Весь квартал занимали конторы, офисы, фирмы, учреждения, где в евростандартовских интерьерах по двенадцать часов в сутки негромко жужжали рои баксомейкеров, извлекая непосредственно из воздуха все ингредиенты, которые необходимы для создания самого ценного для России продукта.

Танцор с удовлетворением отметил, что «Вольво» Пьеро было на месте. Значит, не придется носиться по Москве до тех пор, пока не очухаются «коллеги», а потом затевать тяжбу по поводу того, чья пуля первой долетела до господина Пестряцова. Здесь и сейчас – подсказало Танцору чутье, на которое он, как человек скорее эмоциональный, чем рациональный, привык полагаться.

Однако не мешало как следует осмотреться. Конечно, лицу кавказской национальности, под которое он сейчас косил, не стоит и пробовать проникнуть внутрь «Возвышенности». Фирма, чувствуется, была ещё та. Никакой тебе таблички. Типичные нелегалы, то ли закупающие у колумбийских партизан тоннами кокаин, то ли поставляющие в Таиланд тысячами проституток. И этот подонок, значит, все это оформлял юридически корректно.

Металлическая, очень даже может быть снятая с субмарины, входная дверь. Несомненно, всегда задраенная, о чем свидетельствовала кнопка, отполированная тысячами указательных пальцев до сияния даже в пасмурную погоду. Естественно, тут же и портативная камера. Значит, внутри пара быков как минимум с помповыми стволами. Следовательно, Пьеро необходимо было выманить как-нибудь поэкстравагантнее, чтобы сломя голову выскочил, на ходу попадая в рукава пиджака.

Но как?

Алло, это ваш сосед, у вас пожар? Полная лажа.

Любовницу муж измудохал до потери трудоспособности? Еще глупее.

Можно, конечно, позвонить его подруге и, если повезет, если трубку возьмет муж, минуты полторы чего-нибудь ему заливать – Алло, здорово Серега! Сколько лет, сколько зим! Что, не узнаешь? Плохо, плохо школьных корешей забывать. Не-а, не Сидоров. Ну-ка, давай еще, с трех раз! – и запомнить голос, интонации. Довести до бешенства, и это тоже запомнить. А потом позвонить этому козлу и от имени Сереги пообещать прямо сейчас приехать и убить за наставленные рога…

Нет, и это тоже ни к черту не годится. Кто же семейного кормильца убивать станет? Наверняка ведь, муженек паразитирует на блядстве своей жены.

Нет, все это совсем не то. Потому что должно быть красиво. Танцор давно уяснил, что правильно только то, что красиво.

Течение мыслей прервал Профессор. Сообразил, прохиндей, где лежат временные файлы и как их оттуда извлекать. Танцор с первого же взгляда понял, что тот уверенным шагом направляется к офису лишь для того, чтобы поскрестись у входной двери.

Это был человек средних лет, среднего роста и среднего телосложения, прекрасно сохранившийся, несомненно, находящийся в прекрасной физической форме, о чем свидетельствовало отсутствие жировых отложений и то, как высоко он поднимал ноги при ходьбе. Словно постоянно поднимался вверх по лестнице успеха. На нем был новехонький костюм, галстук, весь он излучал энергичную честность и стремление быть полезным людям.

Однако при более тщательном изучении обнаруживалось весьма существенное отрицательное качество лицевой мускулатуры: она была не в состоянии скрыть то, что Профессор считал всех знакомых и незнакомых ему людей полными идиотами.

Шустрый московский «комвояжер» уверенно нажал на кнопку, демонстрируя камере чистосердечную улыбку. В простором кейсе у него, кроме орудия убийства, несомненно, лежали и образцы товаров. Какой-нибудь бальзам Биттнера или электрические зубные щетки. Было абсолютно непонятно, на что он рассчитывал, поскольку от таких уже давно шарахаются даже на вокзалах.

Все так и вышло. Танцор, занявший удобную позицию, видел, как Профессор минуты три говорил в микрофон что-то очень вдохновенное. Потом открыл кейс и начал тыкать в камеру какие-то яркие пакеты. В конце концов со злостью пнул дверь ногой и пошел прочь. Пошел для того, чтобы либо выманивать Пьеро при помощи телефона, либо дожидаться ланча, когда вся публика повалит харчеваться. Шансы Профессора катастрофически уменьшались, поскольку было лишь одиннадцать часов, и до ланча оставалась часа два, а то и три.

Танцор докурил сигарету и понял, что и в какой последовательности необходимо делать.

Окружным путем добрался до стройплощадки, на что ушло четыре с половиной минуты.

Возведение объекта, предназначенного, судя по великолепию лужковского ампира, для средней руки нефтеперегонной компании, приближалось к завершению. Велись внутренние отделочные работы. Это было очень кстати, поскольку снаружи никто не болтался. Горел небольшой костерок, на котором сжигали строительный мусор. И это предугадал Танцор, точнее его интуиция.

Он достал газету, которую купил утром чисто рефлекторно и бесцельно, поскольку газет не покупал и не читал уже лет восемь. Разорвал вдоль посередине. Получилось четыре страницы. В каждую насыпал чуть меньше горсти песка, в песок положил по одному патрону, скомкал газетные листы с начинкой и бросил все это в костер.

И тут он полностью положился на удачу, которая его ещё никогда не подводила в экстремальных ситуациях. Сколько времени будет разогреваться песок, до какой температуры должны быть доведены гильзы, с каким интервалом они будут рваться – ничего этого он не знал даже приблизительно. Но был убежден, что фейерверк начнется не ранее, чем через пять минут. Иначе не стоило жить ни ему, ни Стрелке.

Затем он поднял с земли кусок кирпича, примерно четвертушку, положил в карман и быстро вернулся на исходную позицию, уложившись в три минуты и сорок пять секунд.

И стал напряженно ждать, находясь вне зоны обзора наружной камеры.

Прошло долгих тридцать секунд. Потом ещё столько же. Танцор не впускал в свою душу ни малейших сомнений в том, что все будет так, как задумано. Он должен быть тверд, собран и безжалостен. Потому что удача презирает слабаков. Он мужчина. Он мститель. Он защитник самого дорогого ему человека. Он борец за справедливость. Он боец. Он его сделает! Он сделает его по-мужски!

Еще тридцать секунд.

И вдруг на стройке прогремел выстрел. Через некоторое время, совсем близко, ещё один. И тут уже надо было действовать решительно и открыто, поскольку охранники кинулись по коридору на другой конец здания. Потому что там, во дворе, началась перестрелка, и контроль за такого рода ситуациями входит в должностные обязанности двоих отмороженных быков, бросивших на произвол судьбы наблюдение за входной дверью. Да хоть бы и не отмороженные были, все равно вдвоем побежали бы. Ведь интересно же. Понятно, что всполошилась и вся наркоторговая контора.

Возможно, побежал и Пьеро, чтобы посмотреть в окно и увидеть что-нибудь интересное не в кино, а в жизни.

И тут дистанционный пульт управления его «Вольво» начинает пищать в кармане пиджака, сигнализируя о том, что машину пытаются угнать. Происходит это по той простой причине, что Танцор, никого уже не таясь – если картинка с камеры даже записывается на ленту, то и хрен с ним, пусть хватаются за чеченский след – подходит к машине Пьеро и разбивает кирпичом правое переднее боковое стекло.

Пьеро, словно ошпаренный, выскакивает из бронированной двери, которая теперь уже не защищает его, и становится нелепым безкостным моллюском, покинувшим спасительную раковину. И видит, как какой-то подонок лезет правой рукой в его машину, за которую он отстегнул два месячных заработка, и пытается открыть дверцу через разбитое стекло. Преступник не слишком хорошо виден, поскольку Пьеро бежит к машине с противоположной, левой, стороны.

Однако Танцор не намерен открывать эту вонючую рухлядь. В правой руке он крепко держит пистолет с навинченным на ствол глушителем, пряча его от убитого внутри салона. Да, именно, от убитого, потому что Пьеро был обречен. Жизни в нем оставалось всего лишь на несколько абсолютно бессмысленных шагов.

Когда его отделяло от «Вольво» ровно семь метров, раздался первый выстрел-шлепок, отчего симметричное, левое переднее боковое стекло покрылось сетью трещин. «Что он делает с машиной, сука!» – разъяренно подумал Пьеро, в котором уже сидела первая пуля, вошедшая в верхнюю часть живота так же незаметно, как и пальцы филиппинского хирурга-нетрадиционала.

Он продолжал отталкиваться ногами от земли, думая от том, что машину лучше обежать сзади, чтобы схватить ублюдка за шиворот и бить лицом о выступающие из дверцы острые осколки стекла.

На вторую пулю он налетел в пяти с половиной метрах от истязаемой угонщиком машины. Она пробила трохею и, чиркнув о позвоночник, полетела дальше, почти не сбавив скорости. Только сейчас Пьеро ощутил резкую боль, настолько острую и неожиданную, что его сознание потеряло ориентацию, истерично заметалось в дебрях огромного организма. «Порвал сухожилие!!!» – мелькнула все ещё жадная мысль, продолжавшая гнать начавшее умирать тело к «Вольво», которое было почти новым и стоило очень дорого.

Третья пуля, вошедшая в левый глаз, не смогла остановить ни туловище, ни голову, ни ноги, ни руки, которые, подчиняясь теперь уже лишь законам динамики, пролетели по инерции ещё два метра.

Наконец-то Пьеро понял, что это конец света. Именно таким он себе его и представлял: небо рухнуло на землю, расплющив все живое, вокруг – вверху, внизу, по сторонам – взрывались светила, ревели трубы, неслись страшные всадники. Боль была непереносимой, она разрывала несчастное тело Пьеро на части и разбрасывала их в черной пустоте космоса.

Но внезапно она закончилась. И Пьеро с восторгом ощутил небывалую легкость, всего его, без остатка, стремительно заполнило счастье, великая радость и удивление. Пьеро увидел с большой высоты маленький двор, себя, неподвижно лежащего на мокром осеннем асфальте с неестественно разбросанными руками и ногами, с неузнаваемым под непрозрачной пленкой крови лицом, машину, в переднее колесо которой зачем-то упиралось головой его тело. Однако для Пьеро все это было уже совершенно чужим, ненужным, безразличным. Новая неземная радость наполняла его невероятным счастьем.

Однако радоваться было рано, поскольку впереди его ждал суд. Этот суд должен был быть не таким, как десятки процессов, которые выиграл Пьеро, втоптав в грязь честь и достоинство. И, прежде всего, свою честь и свое достоинство. Выиграл, опираясь на воровской закон, силу преступным путем нажитых денег, продажность армии таких, каким был и он сам, адвокатов, судей, прокуроров, свидетелей, судебных исполнителей, следователей. На этом, грядущем, высшем суде, знающем наперед и мысли, и дела, недоступном звону злата, от сурового приговора Пьеро не могло спасти ничто. Напрасно было прибегать к злословью, лицемерию, лести. Нет, что бы он не говорил в свое оправдание, содеянное невозможно было смыть даже всей его рабской кровью…

Четвертая пуля, вылетевшая из ствола Беретты, бессмысленно пересекла двор, отрикошетила от бронированной двери и с визгом покинула двор.

Танцор, сам не понимая почему, сказал зло: «Наперсник разврата!» и грязно выругался. Затем с невозмутимостью леди Макбет Мценского уезда убрал пистолет в карман куртки, в специально пришитый Стрелкой карман, чтобы оружие входило туда в рабочем состоянии, с глушителем, и спокойно пошел к переулку.

В арке с удивлением понял, что его ни за что не вырвет, как это часто происходит с людьми по первому разу. Танцор ещё раз выругался. И тут же понял, что для него рефлексом, заменяющим рвотный, является агрессивное выговаривание матерных слов.

Нет, погони не было. Да и быть не могло. Потому что в тот момент, когда все было закончено, в костре взорвался четвертый патрон, и пуля, влетев через окно на первый этаж, разбила укрепленный на потолке светильник.

Отсутствие юрисконсульта обнаружили лишь через десять минут, когда в «Среднерусской возвышенности» улеглись страсти, и охранники вернулись на свое рабочее место. Произошло это в тот момент, когда неприметный жигуль Танцора уже слился со сплошным потоком машин, несущихся по Садовому кольцу.