Владимир Тучков

Любовь спирита

Когда иду я Подмосковьем, где пахнет мятою трава, хлеба мне кланяются в пояс – поет, поет моя душа-а-а!…

Эх, ядрена мать, душа, до чего ж ты хороша!…

Опа, опа, жареные раки! Приходи ко мне, чувиха, я живу в бараке!…

Эх, хорошо в стране советской жить, эх, хорошо не жать, не сеять, не косить!…

Примерно такого рода ахинею распевал я и декламировал, идя по душистой лесной поляне и помахивая пустой грибной корзинкой. И хотя нигде никаких хлебов уже нет и в помине, и расползающаяся раковая опухоль мегаполиса стремительно превращает мое родное Подмосковье в отхожее место, но на душе было хорошо и весело. Иначе не запел бы и не задекламировал.

Конечно, идти по грибы в эту пору было чистым безумием. Белые с подосиновиками уже прошли, а для опят пора еще не настала. Крутится под ногами всякая нечисть вроде поганок с мухоморами, да плебейские сыроежки нагло на глаза лезут: «Возьмите, возьмите меня, мужчина, не пожалеете, ублажу по полной программе всего лишь за сто рубликов!» Однако шляться по лесам без корзинки, распевая и декламируя нечто несусветное, было бы еще большим безумием. Потому что одинокий прохожий мог бы счесть человека без корзины, ведущего себя, с его точки зрения, не вполне адекватно, сбежавшим из психбольницы сумасшедшим, который может представлять реальную угрозу для жизни. В лучшем случае такого рода бдительные люди пускаются наутек. Что, конечно же, тоже прискорбно, поскольку расшатывать нервную систему соотечественников, и без того натерпевшихся лиха за последнее десятилетие, – дело постыдное. В худшем – уверенный в своих силах самооборонец может, спасая собственную жизнь, лишить жизни псевдоманьяка. То есть меня. Мне такой вариант абсолютно не импонировал, поэтому я и ходил, распевая и декламируя, с бесполезной корзинкой, которая придавала мне душевное спокойствие. Впрочем, такого рода бесполезных предметов, которые дают нам ощущение защищенности от двуногих собратьев, немало. Для москвича это паспорт, при наличии которого у него меньше шансов быть отметеленным в ментовке за здорово живешь. Для собаки – ошейник. Для иностранца – незнание русского языка, который при помощи неимоверного количества идиоматических выражений способен если не свести с ума, то завести в такое болото, откуда лишь один выход – в оккультизм.

Между тем поляна закончилась, и пошел лес. Который думал о чем-то своем, заодно присматривая, правильно ли птицы своих птенцов летать учат, что лисицы таскают своим лисятам, те ли березы долбят дятлы. В общем, в лесу неизменно становишься пантеистом, язычником. И лишь вырубив просторную поляну, закатав ее асфальтом и навтыкав на ней высоченных домов, начинаешь изредка поднимать хлебало к небу и думать о том, есть ли единый бог или же его нету. И многие, очень многие люди не паша, не сея и не собирая урожая, такого рода раздумьями очень неплохо кормятся.

Короче, под пологом серьезного леса уже не до дурашливого пения и не до ернической декламации слов, которые вьются над тобой на поляне, словно праздные мотыльки, трудолюбивые пчелы и блядские, совершенно блядские мухи.

Поэтому я поднял палку и начал шебаршить ею в траве для очистки совести: десять минут пошебаршу и, если не найду десятка приличной породы грибов, то похерю это бесперспективное занятие. И пойду в Барково. Но не потому, что там якобы люди виртуозно матом ругаются. Отнюдь. Я там уже бывал неоднократно. И люди там точно такие же как и везде, – вконец испорченные телевизором. И даже более того, испорченные до какого-то автоматического идиотизма. Когда барковец вставляет в свою речь какое-нибудь значительное матерное слово, то вместо перла с его уст слетает мерзкий писк: «П-и-и-и». Было ли тому причиной то, что неподалеку от села находилась зарытая в землю мощная грибница полка Ракетных войск стратегического назначения или же имели место какие-то более метафизические причины, я не знал. Да и знать не хотел. С меня было достаточно того, что мне было доподлинно известно о наличии в барковском магазине «Богородской» водки очень приличного качества, а главное – конфет «Коровка» образца семидесятых годов, с которыми у меня связаны очень теплые воспоминания о возвращении с уборки урожая из одного из колхозов Серебрянопрудского района. В общем, конфеты мне были нужны для эстетического переживания, а «Богородская» для того, чтобы выпить ее с электриком Борисом и поговорить на всякие сопряженные с выпивкой темы. Ведь не станешь же пить с котом Гавриком, хотя тогда и можно было бы купить одну поллитровку вместо двух.

Такого рода мысли, подстать полянным песнопениям и декламациям, клубились в моей голове во время шебаршения палкой в траве, которая – палка, – несомненно, совершала противоположную работу, то есть, наоборот, закапывала в траву грибы, даже если таковые вдруг и попадались на моем пути. Поскольку был уже четкий план действий, который нельзя было нарушать ни при каких обстоятельствах.

И когда до истечения контрольного времени оставалось две минуты, я вышел на него. И буквально опешил. Не только человек без корзины, распевающий не пойми что, но и человек, гарцующий на индийском слоне и облаченный в космический скафандр, на шлеме которого написано СССР, в контексте лесного массива Среднерусской возвышенности выглядел бы не столь вопиюще.

Это был человек лет сорока – сорока пяти с неприметной внешностью. В добротном темном костюме, с галстуком. Он сидел на поваленном дереве и курил сигарету. Перед ним была расстелена небольшая пластиковая скатерть, на которой возвышалась чуть початая бутылка коньяка и аккуратно разложенная на тарелочки закуска.

Эге! – подумал я тупо, ничего не понимая.

В мозгах, где ужас раскрутил импульсы нейронов с той же скоростью, что и электроны разгоняются в синхрофазотроне, промчался смерч предположений, одно нелепее другого. Но все они имели отправной точкой то обстоятельство, что это полный безумец, которого необходимо бояться, как черт ладана. Да, именно, всегда столь безукоризненный в вопросах своей нравственной идентификации, я вдруг сравнил себя с чертом!