Далия Трускиновская

Женщина четвертой категории

Глава первая

Странно, как на женщину воздействует природа. Казалось бы, пользы от нее никакой, а некоторых так даже раздражает своей бессмысленностью. Я сама видела и слышала, как очень недовольная жизнью баба посмотрела зимней ночью в темное небо, выделила среди неизвестных ей созвездий одно светильце поярче, Арктур, и презительно сказала: «Во звездец!»

Точно так же, как от Арктура, нет никакой пользы от розоватых закатных облаков. И тем не менее я понимала, что передо мной именно прекрасный летний вечер. Эти самые нежные облака плыли по небу, но под ними воздух был совсем прозрачный. Легкий и пьянящий аромат хлорки заполнил подъезд. Он шел от моего ведра и моей половой тряпки. Это был последний, шестой подъезд, и я малость притомилась.

Выглянув в окно, я поразилась красоте вечера, я умилилась, на мои глаза навернулись две слезинки восторга, и тут снизу кто-то затопал по ступенькам. Шаги были уверенные, тяжкие, мужские.

– Куды прешься, мать твою! – заорала я грубым басом. – Ноги вытирать надо! Тут за вами убирать наломаешься!

Мужчина, что появился из-за лестничного пролета, обалдел. Он думал, что худенькая хрупкая уборщица не способна дать отпор такому здоровенноаму бугаю. Еще как способна!

– Так обо что вытирать-то?..

– Вон, о тряпку мою! Ишь, ходют тут всякие… Ща схватишь по сусалам… – пробурчала я.

Иначе с этими гражданами нельзя. Замусорят подъезды вмиг. Прикиньте – в доме шесть этажей, на каждом – четыре квартиры, если каждая квартира пройдется по свежевымытой лестнице, это что же будет?! Грузовик чернозема будет! А ведь ко многим еще гости заявляются! И детишки бегают целыми бандами!

Наконец пол был домыт. Я спустилась в подвал, повесила на вешалку свой рабочий халат и вымыла руки дорогим душистым мылом «Земляничное», целых восемь рублей за него отдала.

– Это ты, душенька? – спросила из глубины подвала Лягусик.

– Я, солнышко!

– Чаек пить будешь?

– Потом немного. Видишь, погода какая хорошая! И видимость замечательная!

– Да что ты говоришь!

Моя подруга и почти сестра Лягусик, вместе с которой мы занимаем этот угол подвала, поспешила навстречу, снимая фартучек с кружевной оборочкой.

Вместе мы вышли и поднялись на четвертый этаж к бабушке Агнессе Софокловне. Бабушка была старой породы – летом ходила в черных нитяных перчатках и с ридикюлем, а в ридикюле был театральный бинокль времен императрицы Марии Федоровны. Агнесса Софокловна считала, что пенсне женщину старит, а очки не признавала, потому что их придумали большевики. Конечно же, у нее были шляпки и болонка. Я бы эту болонку живо приучила к дисциплине, но не хотела ссориться с Агнессой Софокловной, потому что при необходимости брала у нее напрокат бинокли. Кроме театрального, она их имела еще несколько, в том числе морской, доставшийся от кого-то из родственников, служившего в годы японской войны на крейсере «Варяг» и очень вовремя угодившего в береговой лазарет из-за приступа аппендицита.

Сказав старушке комплимент, Лягусик получила на часок-другой бинокль, и мы бодро полезли на чердак.

Во многих московских домах чердаки уже стали обитаемыми – то есть, оттуда прогнали бомжей и, отремонтировав, назвали мансардами. Но наш еще держался, а бомжей там почти не водилось. Когда появились первые, я так с ними управилась, что по какой-то тайной бомжовой почте всем окрестностям стало известно – сюда лучше не соваться.

Мы забрались через люк, прикрыли его за собой и подошли к окну, которое снаружи выглядело, как рама старинного зеркала, все в лепных цветочках и ягодках, а также развесистых листочках. Раньше даже доходные дома по фасаду украшали лепниной, а уж каменных львов в столице вообще было – завались. Агнесса Софокловна до сих пор их со слезами вспоминает. Сидя на таком льве, она в шестнадцать лет целовалась с красавцем-гусаром.

Первой взяла морской бинокль Лягусик, отрегулировала и тихо ахнула.

– Она! Честное слово, она! – воскликнула моя подружка-сестричка.

Я выхватила у нее оптическое чудище весом в два килограмма и поднесла к глазам.

Там, вдали, виднелось знаменитое Вилкино – самый элитный поселок, какой только можно вообразить. А посреди поселка стоял шестиэтажный особняк. Мы знали этот особняк так, как будто прожили в нем несколько лет. Ведь он принадлежат знаменитой Яше Квасильевой!

Зарабатываем мы немного, но все новые книги нашей душечки Квасильевой покупаем сразу и ссоримся, кто первой будет читать. Специально для них мы оборудовали книжные полки от пола до потолка. Правда, потолки в подвалах низкие, и потому скоро на полках не хватит места, но мы что-нибудь придумаем.

Лягусик была права – по крыше особняка действительно меланхолически бродила Яша Квасильева, а на шее у нее висел питон, только я не поняла, который из двоих, Марик или Бобик.

У Лягусика есть тетрадка, в которую она выписывает из книг Квасильевой все, что касается ее домашних животных. А поскольку во всех своих детективах милая Яшенька обязательно расскажет про них что-нибудь интересное, если же интересного не случилось, обязательно перескажет другими словами какую-нибудь давнюю историю, тетрадка у Лягусика уже почти исписана. Мы все с нетерпением ждем, когда Лягусик наконец подготовит свой доклад «Образы домашних животных в творчестве Яши Квасильевой». Мы – это фан-клуб поклонниц Квасильевой.

Собираемся мы дважды в месяц – празднуем выход очередной книги бессмертной писательницы, обмениваемся мнениями и читаем доклады, посвященные ее творчеству. Мы – женщины простые, вот у меня – всего десять классов образования, мы постов не занимаем, и вообще сорок процентов клуба – домохозяйки. Поэтому доклады получаются не очень научные, зато страшно интересные. Помню, полгода назад Гюльчехра Нумизматова исследовала образ свекра Альфонса Альфонсовича в творчестве Квасильевой, и пришла к очень странному выводу. Яша так часто ссорится и мирится со свекром, с таким постоянством прихватывает его на все светские тусовки, что Гюльчехра заподозрила интимную связь. Тут такое началось! Я еле отбила у разъяренных баб бедную Гюльчехру. В чем-то они были правы – после семи разводов всякая нормальная тетка возненавидит род мужской навеки, и Яша, которая в свои годы и при своих доходах никак не желала выйти замуж в восьмой раз, служила для нас путеводной звездой. Уж если она отреклась от брака, то все незамужние особы, входящие в наш клуб, могут ходить с гордо поднятой головой. Ведь они поступают в точности так же, как Яша Квасильева!

А еще мы пропагандируем творчество Яши Квасильевой.

У нас есть список дежурств по метро. Мы тщательно изучили пассажиропоток и пока осваиваем две линии – Сокольническую и Таганско-Краснопресненскую. Они не просто самые длинные – а за пределами кольцевой каждая имеет внушительный хвост, состоящий из долгих перегонов. И вот наши активистки с сумками проходят по вагонам и смотрят, что читают едущие с работы женщины средних лет. И если видят бабу с простым лицом, погруженную в мучительные раздумья о муже, детях и финансах, тут же предлагают ей книжку Яши Квасильевой. На сей предмет у нас есть особый фонд. Мы им объясняем, что женщине просто неприлично ехать в метро и не читать Квасильеву.

Иногда едешь по делам и просто блаженствуешь – на скамейке ряд женщин, и все уткнулись носами в томики Квасильевой! Есть ли на свете картина лучше этой?!

Так о чем это я? О том, что по крыше меланхолически прогуливалась Яша Квасильева, а на ней висел питон.

– Смотри, смотри! Это же она сочиняет новый детектив! – догадалась Лягусик.

– Чтоб я сдох! – подтвердила я. И в самом деле – что еще могло означать это хождение по крыше с опущенной головой и питоном на шее?

– Вот как, оказывается, это делается…

– А в книжках она иначе пишет – что идеи приходят в голову, когда она следит за горничными, моющими посуду…

– Нет же, сперва с ней что-то случается, а потом она это описывает!

– Думаешь, описывать – так просто? Она вспоминает, и, глядя на горничных, обрабатывает воспоминания в голове…

– Как бы я хотела написать хоть один детектив! – воскликнула Лягусик.

– А я бы не хотела, чтобы ты писала детективы, – здраво заметила я. – У тебя для этого слишком слабое здоровье.

Тамусик сразу меня поняла.

Здоровье нашей обожаемой Яши Квасильевой было темой недавнего доклада, который прочитала бывший врач-терапевт тетя Роза. Она не поленилась и подсчитала, что за последние годы Яша получила девяносто семь ударов по голове от преступников разнообразными тупыми предметами, спотыкалась и вывихивала ногу сорок два раза, шлепалась на асфальт лицом вниз – двадцать пять раз, других цифр я не помню, но тоже просто поразительные. И надо еще учесть, что в момент чтения доклада был на подходе очередной роман Яши, вот-вот должен был появиться на прилавках, и еще один она наверняка писала. Значит, количество боевых травм на самом деле было несколько больше.

Здоровье у Лягусика в самом деле не то, чтобы ввязываться во всякие страшные истории. Но написать детектив почему-то хочется и мне. Правда, так здорово, как у Квасильевой, у меня, конечно, не получится. Да и о ком писать? О бомжах, которые меня за версту обходят? Или как я задержала квартирного вора и отлупила его палкой от метлы?

Опять же, она очень много пишет о своей семье. А у меня семьи нет, только Лягусик. И животных у меня нет, если не считать подвальных крыс. Зато у меня есть растения! Как кто вынесет на помойку горшок – так я его сразу же тащу домой. Но растения никуда не бегут, нигде не прячутся, не глотают мобильных телефонов (мобилки у меня тоже нет) и не рожают по восемнадцать детенышей зараз, даже яйцо снести – и то не пытаются.

Но, с другой стороны, так романтично, когда тебя стукают по голове тяжелой рукояткой пистолета (Квасильеву стукали сорок семь раз), или прикладом от старинного мушкета (кажется, всего два раза), или на тебя падает бронзовая мемориальная доска с архитектурного памятника! И всякий раз на помощь спешит мужественный полковник Запердолин!

Как-то я поймала Лягусика за сочинением письма Запердолину. Разумеется, это было объяснение в любви. Я отняла у подружки-сестрички эту политую слезами грамоту и настрого ей запретила подобные эксперименты. Может, Запердолин тайно влюблен в Яшу, а Яша – в Запердолина? Может, они уже в следующем романе объяснятся, а два романа спустя поженятся? А тут – Лягусик со своими страданиями!

И ведь каждый раз после удара Яша собирается с силами и продолжает следствие! Боюсь, что у нас с Лягусиком так просто не получится, для этого нужно иметь какую-то особенную голову.

Но, с другой стороны, так хочется, чтобы случилось преступление, чтобы мы с Лягусиком его расследовали, а потом вместе написали роман, и я отнесла бы его Яше Квасильевой!

Очевидно, она действительно обдумывала детектив, потому что чуть не свалилась с крыши. А потом наверх поднялась горничная, и Яша удалилась вместе с ней.

– Ужинать пошла, – догадалась Лягусик.

– А странно, что она не курила.

Из-за любимых сигарет Квасильевой «Голуаз» мы чуть было не приобщились к никотину. Но Лягусик органически не переносила табачного дыма, и все восемь попыток освоить «Голуаз» кончились печально. Я же в детстве курила все, что горит, и худо мне стало только от резиновой мелкой стружки, которую мы наскребли со старой шины. Я бы справилась с «Голуазом», но ведь Яша курит его целыми блоками, если ей подражать всерьез – никакой зарплаты не хватит. Иногда мне даже кажется, что она вставляет в рот по три-четыре сигареты сразу, чтобы осилить то бешеное количество блоков, которое покупает в каждом романе.

– Может, бросила? – предположила Лягусик.

– Да ты что?!

Вот именно теперь, когда большая часть нашего клуба перешла на «Голуаз», Яша Квасильева просто не имела права отказываться от сигарет! Тем более, что мы ее об этом известили – послали корзину роз и открытку с подписями курильщиц.

И мы полезли вниз – возвращать бинокль Агнессе Софокловне.

Старушка попросила меня вынести мусорное ведро. Обычно я беру за эту услугу от трех до пяти рублей, все-таки помойка у нас далековато. Но в благодарность за морской бинокль я таскаю ведро Агнессы Софокловны бесплатно.

Считать рубли я вынуждена из-за моего Лягусика. Подружка-сестричка не знает четырех арифметических действий. Я не шучу – она их действительно не знает, и в тех редких случаях, когда я отпускаю ее одну в магазин, то даю с собой точные деньги и список продуктов. Продавщицы в курсе, так что проблем не возникает.

В силу того, что Лягусик не знает арифметики и не соотносит цифры моей зарплаты с ценами на продукты и одежду, а душа у нее при этом добрейшая, возникают маленькие недоразумения. Как-то она отдала все деньги нищенке на углу. Я эту мерзкую бабу всегда метлой гоняю, но чуткая Лягусик не могла спокойно смотреть на скорбный лик старой алкоголички.

Возвращаясь с пустым ведром, я встретила еще одну нашу жиличку, Наталью Петровско-Разумовскую. Это очень достойная женщина, я даже несколько раз брала ее с собой на заседания клуба. У нее тоже есть особая полочка для книг Яши Квасильевой.

Она – реставратор антиквариата. И работает дома. Поэтому у нее постоянно кучи всякого невероятного мусора. Я помогаю ей прибираться, прихожу трижды в неделю, и каждый раз сметаю с пола всякой дребедени на два больших мешка.

С одной стороны, я очень довольна жиличкой – платит она хорошо. С другой – в прошлый раз мне показалось, что баба не в своем уме. Прикиньте – в мастерской на полу лежал толстый слой картофельных очистков! Как будто тут кухня заводской столовой, куда поступает порченая картошка, так что приходится снимать сантиметровый слой кожуры и вырезать целые куски с гнилью. Я, конечно, ничего не сказала, но кожуры было килограммов двадцать – так сколько же Наталья очистила картошки? А главное – куда она эту картошку подевала? Не съела же!

С моей точки зрения, у Натальи только один недостаток. Она неплохо зарабатывает, вот к ней и пристроился молодой парень, прямо поселился. Она всем объясняет, что это племянник, ну да меня не проведешь. Я про наш двор знаю все. Таких племянников гнать в три шеи, но она за него держится.

Еще у нее имеется племянница Юлька – вот та настоящая. Племянница, кажется, замужем, но сюда прибегает пожить, сняв обручальное кольцо и вопя на весь микрорайон, что начинает новую жизнь.

Человек, начинающий новую жизнь – явление обременительное. Он всем рассказывает о своих планах и требует, чтобы каждым его поступком, означающим шаг к новой жизни, все немедленно восхищались. Но еще хуже то, что Юлька недурна собой. Прикиньте, что получится, если в одной квартире вынуждены временно жить старая тетка, мечтающая о новой жизни племянница, которой примерно двадцать пять, и фальшивый юный племянник. Разврат получится – это уж точно. Наталья прекрасно это понимает и племянницу не слишком привечает, хотя по-своему любит и подбрасывает ей денег. Купив очередную обновку, Юлька успокаивается, откладывает новую жизнь до лучших времен и возвращается туда, откуда она прибыла – к своему бестолковому мужику, живущему то ли в Теплом Стане, то ли в Ясеневе, и от метро еще на автобусе с полчаса.

– Люстрочка, зайдите ко мне, дело есть, – сказала Наталья.

У меня на редкость странное имя. Происходит оно из не таких уж далеких времен, когда родители старались выдумать что-нибудь пооригинальнее. Мою бабушку, появившуюся на свет примерно в это безумное время, не хотели называть ни Машей, ни Катей, это были имена старорежимные. Уж где прадед с прабабкой услышали слово «перлюстрация», я могу только догадываться. Оно им показалось очень умным и современным. Опять же, малышку дома звали Люсенькой, и правду она узнала чуть ли не в день получения паспорта. И очень обиделась.

– Нет чтоб назвали «Ревмира»! Или «Электрификация»! – возмущалась она. – Или «Герострата»!

Первое имя означало, как вы понимаете, «революцию мира», со вторым все ясно, а над третьим мне пришлось поломать голову, потому что бабка к тому моменту, как пустилась в воспоминания, уже три четверти перезабыла. Оказалось, это «герои стратосферы». Меня осенило много лет спустя – я вдруг вспомнила, как бабка, взмокнув от усилий, пыталась увязать имя с дирижаблем.

Где и кем бодрая старушка проработала с таким имечком более сорока лет – теоретически представить можно, не зря же говорят, что имя – это судьба. Всякий раз, когда доходило до служебных дел, ее одолевал склероз. Но когда я родилась, мой папенька находился в местах не столь отдаленных, моя маменька чуть ли не сразу из роддома подалась в бега, и бабка, которой на шею свалилась крошечная внучка, наградила меня сгоряча собственным именем.

Вот почему меня зовут Люстрой.

– Хорошо, – сказала я Наталье, искренне надеясь, что меня не ждет на ночь глядя десятисантиметровый слой картофельной шелухи.

Но, когда я вошла, тот тут же от двери и попятилась.

– Наталья Борисовна, что тут было???

– Ох, Люстрочка… Сашенька в какую-то аферу впутался, менты с обыском приходили…

– С обыском?! – изумилась я и первым делом посмотрела на полку. И благословила судьбу. Среди всего разгрома именно эта драгоценная полочка уцелела. У ментов на нее просто рука не поднялась. А ведь там стояли не просто книги Яши Квасильевой, а даже два бесценных экземпляра с автографами!

– Того гляди, имущество описывать будут! – вздохнула Наталья. – Предупреждали…

– А какое отношение имеет племянник к вашему имуществу? – удивилась я, разглядывая кавардак в гостиной. – Он же сюда только в гости приходит!

– Вот то-то и оно! А они решили, что он тут живет! Его вещи у меня хранились, и вообще…

– Мало ли что хранились! Эти козлы еще будут вам указывать, как себя вести с родным племянником! – заорала я. – Волки позорные, суки скурвленные!

– Выручайте, Люстрочка! Я заказ выполняла, кресло перетягивала в аутентичном стиле арт-нуво! Мне его через два дня в салон сдавать! А если имущество опишут – что я салону скажу? Сделайте милость, заберите его к себе в подвал!

– Так я не только кресло! Что еще спрятать нужно?

– С остальным проблем не будет – я уже с хорошим адвокатом связалась, мы очень быстро докажем, что Сашка к вещам никакого отношения не имеет. Но в два дня не уложимся. А кресло мне уже послезавтра понадобиться может. В салоне гарнитур забирают, и они тут же это кресло выставить хотят, у них там целая тематическая экспозиция.

– А что за салон-то?

– Круче не бывает, Люстрочка. «Мебелюкс»! Там все новые русские антиквариат берут.

– Ну, хорошо, – я подошла к креслу и покачала головой. Не хотела бы я постоянно иметь дома эту штуку в аутентичном стиле…

Они было без подлокотников, с высокой и относительно прямой спинкой, но все затянуто в черную кожу, а под кожей бугрились какие-то валики.

Я сбегала домой за рабочим халатом, Наталья помогла мне взвалить это чудовище на плечо и сопровождала меня до самого подвала.

Надо сказать, что после всех наших передряг мы с подружкой-сестричкой устроились в подвале совсем неплохо. Я принесла со свалки совсем приличные стулья, знакомые грузчики помогли притащить два диванчика. Прямо по стенке нашей спальни проходит толстая и горячая труба. У нас есть даже санузел и душевая.

Если бы Лягусик освоила хотя бы четыре арифметических действия, то мы и тут бы жили совсем неплохо. Но она органически не способна считать. Зато ее сердце разрывается на части, когда она видит убогого, пьяного, никому не нужного человека. Сколько раз я, еле притащившись домой в зимнюю полночь, обнаруживала на своей постели вдрызг пьяного мужика! Для таких случаев я в конце концов приспособила ту большую лопату, которой разгребаю снег, Я укрепила ее стальными прутками и теперь выкидываю непрошеных гостей именно лопатой, потому что прикасаться к ним руками просто опасно. А Лягусик еле удерживает слезы.

Да, я дворник, и выше по ступенькам социальной лестницы мне не подняться. Я от рождения обречена на эту самую низшую ступеньку. Прикиньте – маменьки своей я не знаю; бабка Перлюстрация не зажилась на этом свете – мне было лет семь или восемь, когда она скончалась; папенька, поняв, что сам с дочкой не управится, привел домой невероятную тетку, которая гоняла его, как цуцика, да и мне доставалось. Правда, порядок в доме она соблюдала и многому меня выучила – это и спасло нас с Лягусиком в трудную минуту.

Профессия у папаньки была толковая – щипач. Он отирался в общественном транспорте и ни разу не возвращался домой без чужого кошелька. Но при таком ремесле нельзя пить. А мой предок, удрученный неудачной семейной жизнью, стал прикладываться к горлышку все чаще. И в конце концов попался на горячем.

Моя приемная мамаша Фроська вздохнула с облегчением, когда он загремел за решетку, и я уж обрадовалась, что она исчезнет с горизонта. Но во Фроське проснулось что-то вроде чувства ответственности. Пьяная она была грозна и ужасна, трезвая – покупала мне карамельки и пряники. То есть, как умела – так и воспитывала. Интересно было то, что Фроська презирала бюрократию, и в результате я не получила вовремя паспорт, потом осталась без прописки, это коренная-то москвичка! Я понятия не имела, какие такие документы должны быть у законопослушного гражданина. От папаньки и его приятелей слыхала, что паспортов может быть несколько, и все на разные фамилии, а трудовую книжку впервые увидела в возрасте тридцати лет. Слово «бюллетень» я знала лишь потому, что его проходили в школе, но смысл его для меня до сих пор туманен, хотя два «Л» вдолбили мне в голову прочно.

С Лягусиком судьба меня свела так.

Я росла дворовым ребенком и в школу попала случайно – какой-то инспектор из роно узнал о моем существовании и выследил. Я пряталась по сараям и чердакам, но наконец сдалась. Меня привели, усадили за парту, но первый же мой ответ у доски сильно озадачил весь класс. Я вдруг стала вслух соображать, какого хрена эта траханная мама мыла раму, когда мыть положено все окно целиком, и определила давно почивших авторов учебника как лохов и козлов, а также пустозвонов – я, правда, выразилась несколько покруче.

В школу вызвали Фроську, которая пришла, хлебнув для куража грамм триста карамельного самогона – чтобы заодно хорошо пахнуть. Хотя дома мне от нее доставалось, тут она была готова защищать приемыша до последней капли крови – понятное дело, учительской крови.

– Так чего же в учебниках всякую хренотень пишут? – удивилась и она. – Если шмара держит мазу, так ей стремно с рамой трахаться, а у фраеров точно стекла моют, а не рамы! Сама видела! Фуфло, училка, твоя книжка, ты мне девку по какой-нибудь другой учи!

Больше Фроську не вызывали, но я усекла, что требуется в школе, и довольно быстро стала чуть ли не отличницей. А примерно в пятом классе у нас появилась новенькая – худенькая и бледненькая девочка с прелестным экзотическим именем Лиана. Ее посадили рядом со мной – у меня в классе была к тому времени такая репутация, что место за моей партой считалось чем-то вроде карцера для провинившихся. А Лиану просто больше некуда было девать.

Ровно через два дня выяснилось, что одноклассница не знает ровно ничего. Читала она только печатные буквы, писать даже не пробовала, а считать не научилась и по сей день. Но наши учительницы странным образом совершенно не придавали этому значения. Вскоре у всех у них появились обновки – туфли, кофточки, костюмчики.

Мы, дети, строили всякие домыслы, а правду узнали пару лет спустя – Лиана была дочкой одного значительного дяди из Министерства иностранных дел и половину своей маленькой жизни провела с родителями в разъездах. Когда по туманным причинам (эх, не было уже на свете бабки Перлюстрации!) ее папочка вынужден был осесть в Москве, он поместил было дитятко в элитную школу, где в основном бездельничали детишки дипломатов, но тут же оттуда забрал – не захотел позориться перед коллегами. А у нас он мог за небольшие деньги скупить на корню весь педсовет.

Мне стало жалко Лиану и я научила ее списывать домашние задания. Вернее, сперва она их не столько списывала, сколько перерисовывала к себе в тетрадку, а щедрые педагоги, делая вид, будто ни о чем не догадываются, ставили девочке четверки и пятерки.

Родители очень заинтересовались этим чудом, и как-то под Новый год Лиана позвала меня в гости. Никогда раньше мне не приходилось бывать в таких квартирах, и я первым делом заблудилась. Родители одноклассницы, Иван Иванович и Марфа Петровна, оказались людьми не чванливыми, а я к тому времени уже понимала, что не во всяком обществе уместен Фроськин репертуар.

Они так хорошо меня приняли, что я в прихожей удержалась от соблазна и не прихватила торчащий из кармана кошелек. Руки у меня были папашкины – я кончиками пальцев чувствовала, где что плохо лежит.

Я стала бывать у них в доме, вернее, приходить туда после школы вместе с Лясенькой – так дома звали Лиану. Скоро я стала называть ее родителей дядей Ваней и тетей Марфуней. Они же, видя, что проблема среднего образования с моей помощью будет решена малой кровью и за небольшие деньги, покупали мне одежду, кормили-поили и снабжали боеприпасами. Я первая в классе обзавелась баллончиком со слезоточивым газом, чтобы гонять от Лягусика злых мальчишек. Они почему-то повадились звать мою подружку дефективной, хотя она была совершенно нормальным, даже очень добрым и отзывчивым ребенком, только напрочь лишенным способностей, вопреки всем законам генетики. Я, дитя алкоголиков, уродилась с головой, а Лягусик, дочь более чем благополучных родителей, мозги получила в наследство от какого-то пещерного предка.

Читать Лягусик, правда, все же выучилась. Но если я, добравшись до библиотеки ее родителей, собранной в то время, когда дом без книг считался убогим, читала Ницше и Шопенгауэра, изредка снисходя до классиков детектива – По, Конан-Дойла и Агаты Кристи, то Лягусик непонятно где добывала детские книжки и обливалась слезами над приключениями Чиполлино. Потом она очень естественно перешла к дамским романам, и я по сей день нахожу дома в самых неожиданных местах трогательные истории про бедных девушек и прекрасных миллионеров.

После окончания школы Лягусиковы родители стали думать – куда нас девать. Уже вовсю шла перестройка, но куда она приведет – этого никто понять пока не мог. Наконец по каким-то своим каналам они узнали, что оставаться здесь не имеет смысла, а лучше вовремя слинять и стать той самой первой волной советской эмиграции, которая имеет шанс хоть чего-то достигнуть.

Они решили взять меня с собой – тогда-то и выяснилось, кстати, что у меня проблемы с документами, – и почти все подготовили. Но, видимо, супруги являлись носителями некой ужасной государственной тайны. В один печальный день дядя Ваня и тетя Марфуня исчезли.

Тогда от милиции уже было мало проку, искали их спустя рукава и, естественно, никаких следов не обнаружили. Лягусик до сих пор считает, что их отправили выполнять таинственное задание, и в один прекрасный день они явятся с кучей денег. Если бы мы жили в дамском романе – так бы оно и было. Но мы жили в Москве, в которой я, кстати, формально не имела прописки. Фроська, пока я околачивалась у Лягусиковых родителей, однажды протрезвела и вспомнила, что не состоит с моим папанькой в законном браке, а просто числится его шмарой. Ей подвернулся кандидат, который только что откинулся с зоны, и она отбыла с ним в теплые края. Где обретался папашка – я понятия не имела. А кинутая Фроськой папашкина квартира очень быстро обрела нового хозяина, который стремительно оформил прописку.

Началась полоса несчастий. Нежная и хрупкая Лягусик в лучшем случае могла составить счастье богатого дяденьки, которому по карману няньки и домработницы. Я теоретически могла составить счастье крутого уркагана – никто так пронзительно не свистел в четыре пальца и не орал «Атас!», а также не протрезвлял пьяного в пять минут при помощи стакана нашатыря пополам с уксусом. К тому же я могла подвести теоретическую базу под любой гоп-стоп при помощи цитат из Ницше. Но ни тот, ни другой нам что-то не подворачивались.

Огромная квартира, где росли мы с Лягусиком, оказалась служебной, и на нее тут же нашлись охотники. Деньги за распроданный антиквариат исчезли вместе с дядей Ваней и тетей Марфуней. В райисполкоме, куда мы пришли с Лягусиком за помощью, нам предложили одну на двоих комнату в коммуналке. И тут я дала маху. Когда мы осмотрели комнату (девять метров, зато очень высокий потолок, и всего пятнадцать человек соседей), я пошла искать машину, чтобы перевести сюда наше имущество. Лягусика я опрометчиво оставила в квартире, а ордер лежал у нее в сумочке.

Тут же соседи окрутили бедную доверчивую девочку, объяснили, что живут друг у друга на головах и в печенках, что эта комната по правилам полагалась семье, где растет пять человек разнополых детей, и добрая душа Лягусика не выдержала. Она отдала ордер многодетной мамаше и сбежала куда глаза глядят.

Мне пришлось поднимать старые связи – все-таки папанька был человек в своем роде известный. С большим трудом мы отловили Лягусика у трех вокзалов, где она в в состоянии нервного срыва пыталась продать за четыреста германских марок свою девственность. Почему именно четыреста и именно марки – этого я не узнала никогда. Хорошо, что Лягусику не поверили насчет девственности, иначе эта история кончилась бы совсем плохо.

В поисках спасения я обошла все дворы, где провела раннее детство. Те бывшие соседи, которые, узнав меня, сразу не шарахнулись, и посоветовали перекантоваться в подвале – только оттуда сперва нужно было выгнать бомжей.

И тут наши обстоятельства переменились к лучшему. Во-первых, в подвале оказалось всего два жалких бомжа, так что даже не пришлось пускать в ход папашкин кастет и слезоточивый газ, а во-вторых, шаря в поисках продовольствия у помойки, я нашла толстенький томик, на котором было написано: «Любительница частного сыска Яша Квасильева».

Чем я только не занималась! Я пыталась быть уборщицей в детском саду, но не выдержала – теперешние дети построили бы любую зону и самого крутого пахана загнали под шконки. Я пыталась стать санитаркой в больнице, но вскоре мое место потребовалось соседке чьей-то бабушки. Профессии у меня не было, я только умела наводить порядок, и связей не было, а без них в Москве, да еще без прописки, можно разве что по мусоркам шарить. И вот однажды на меня обратила внимание наша домуправша Мухоморовна.

Она узнала во мне Парину дочку, и…

Но тут пора наконец представиться. По крайней мере, Яша Квасильева всегда так делает. Сперва что-нибудь интересное про свою семью расскажет, про свекра, про животных, а потом напомнит, как ее зовут и что она – любительница частного сыска. И всегда это у нее так ненавязчиво получается!