– Да ты никак протрезвел окончательно, о Мамед? – с великим недоверием осведомился Саид. – Ты напрасно сделал это. Потому что лучше для тебя было бы проспаться от хмеля твоего и забыть все то, что видел ты этой ночью…

И все трое нашли вход в погреб, и Ясмин осталась на кухне греть воду и готовить снадобье из горячей воды, крепкого уксуса и ладана, а Саид с Мамедом спустились вниз.

Там они обнаружили лишь черного великана. И он лежал у проточной воды, так что струи почти касались его лица. А вода вытекала из одной трубы, и втекала в другую, и если бы напор ее сделался чуть побольше, то она залила бы нос и рот Рейхана. Но, очевидно, смотрители водопровода уменьшали на ночь напор.

Саид оттащил Рейхана от воды, и склонился над ним со светильником, и попытался его растолкать, но безуспешно.

– Очевидно, это крепкий магрибский бандж, который способен уложить слона, если у слона хватит глупости его употребить, – задумчиво сообщил он, – и ведь когда-то его использовали всего лишь для лечения кашля и поноса… Ничего, сейчас будет готово противоядие! Подтащи-ка тот коврик, о Мамед.

Мамед взял за угол немалый ковер, дорогой, армянской работы, из тех, на которых дремали здесь обитатели дома, пережидая дневной зной, и с трудом подтянул его.

Саид, перевернув Рейхана на спину, уложил его на ковер и внимательно рассмотрел его лицо, а потом взял в руки его ханджар.

– Я тоже обратил внимание, о Саид, – сказал Мамед. – И днем я видел своими глазами, что в рукоять вделана прекрасная хорасанская бирюза, цветом как синее небо утром после дождя, которая ценится дороже золота, а не дешевая голубая бирюза из Серабит-эль-Хадема.

– А что еще смутило тебя, о Мамед, в облике этого чернокожего?

– Обычно у черных рабов ноздри, подобные кувшину, и одна губа как одеяло, а вторая, как башмак, этот же – обладатель тонких черт лица, и будь его кожа светлее, я назвал бы его арабом из благородных, о Саид.

Саид омочил палец в струе и крепко потер щеку Рейхана, потом внимательно осмотрел и понюхал палец.

– Нет, чернота, пожалуй, его природное свойство… – пробормотал он. – В таком случае кое-что становится понятно, о Мамед. Есть некая страна, где чернокожие приближены к трону белолицего повелителя, и окружены почетом, и отдают своих дочерей в харимы к его вельможам, а родившиеся от таких союзов дети могут наследовать имущество своих отцов и их должности при дворе… Да куда же пропала Ясмин, накажи ее Аллах? Прежде всего мы должны привести в чувство этого чернокожего… А в той стране, было бы тебе ведомо, о Мамед, дети царей и вельмож от черных женщин носят прозвание аль-Асвад, если унаследуют цвет матери, и нет в этом для них укора или позора, прозвание не хуже прочих прозваний… Не наелась ли и ты там банджа, о Ясмин? Может быть, ты спишь и видишь, как поешь во дворце повелителя правоверных и как он за твое искусство берет тебя в свой харим?

– Пропади ты пропадом, о Саид! – немедленно отозвалась на крик невольница. – Пропади навеки, но сперва помоги мне, ибо я несу горшок с горячей водой, и держу его обеими руками, а лестница тут крутая!

– Взяла ли ты ложку, о несчастная? Если нет, то давай сюда горшок и ступай на кухню за ложкой, – велел Саид. – Нам понадобится самая маленькая. Прими горшок, о Мамед, и ставь его сюда.

Мамед протянул вверх руки, и взял горшок вместе с тряпкой, в которую он был обернут, и поставил его, куда велено.

– Разве ты врач, о Саид, что тебе непременно нужно исцелить этого чернокожего? – спросил он. – Разумеется, Аллах отплатит нам за доброе дело, но боюсь я, что прежде его вознаграждения нас ждет немало неприятностей из-за событий этой ночи. Давай приведем в чувство этого чернокожего, оставим ему горшок, а сами уйдем своей дорогой.

– Куда ты так торопишься? Мне слишком много вопросов нужно задать ему, о Мамед, – сказал Саид, и тут к ногам его упала маленькая серебряная ложка.

– Я пойду поищу ребенка! – крикнула сверху Ясмин.

– Спускайся сюда, о женщина. Похоже, что ребенка искать в этом доме бесполезно, и его мать – равным образом, – отвечал Саид. – Мы опоздали, но, если будет на то милость Аллаха, мы еще сумеем им помочь.

Он набрал ложкой горячей воды и залил ее не в рот, как полагалось бы, а в ноздрю чернокожему. Тот зашевелился. Саид добавил.

– А теперь придерживай ему лоб, о Мамед, – приказал он. – Я надеюсь, ему удастся извергнуть из себя весь бандж. Я буду лить воду, а ты, как только он содрогнется, немедленно поворачивай его, чтобы он не захлебнулся.

– Зачем только я увязался за тобой в этот дом, о Саид! – возопил Мамед, охватывая обеими руками лоб Рейхана и возводя глаза не к небу, ибо неба-то как раз тут и не было, а к низкому потолку подвала, чтобы не видеть, как будет извергнут бандж. – Воистину, не для того прожил я столько лет и сочинил столько превосходных касыд, восхваляющих повелителя правоверных, чтобы врачевать чернокожих!

Отрава не сразу вылетела изо рта чернокожего великана. Он выпучил глаза, и долго таращился перед собой невидящим взором, и вдруг вспотел, и начал сотрясаться, подскакивая, так что держать его пришлось довольно крепко. Но наконец бандж был извергнут, и Ясмин, прикрыв наконец не по годам молодое и красивое лицо, вытерла Рейхану сперва вспотевший лоб, а потом и подбородок.

– О Аллах… – пробормотал Рейхан. – О Аллах, слава тебе, великому, могучему… Что это со мной было? И кто вы такие, о люди? И как вы здесь оказались?

Рейхан обвел взглядом подвал и спросил напоследок:

– А главное – как я сам здесь оказался?

– Я Саид, рассказчик историй, а это мой ученик Мамед, а это моя невольница, певица Ясмин, – сказал Саид. – Как видишь, все мы люди простые и милосердные, о Рейхан.

– Саид, рассказчик историй?.. – Рейхан задумался и вдруг резко приподнялся на локте. – Клянусь Аллахом, сегодня здесь уже был один рассказчик историй, и это был ты, проклятый! Это ты выследил нас!

Не успел Мамед отшатнуться, как черные пальцы сомкнулись на его горле.

Отшвырнув спрятанную в рукаве джамбию, Саид просунул руку между лбом Мамеда и подбородком Рейхана, и вцепился чернокожему в плечо, и резко поднял вверх свое предплечье и локоть, с такой силой нажав на горло Рейхана, что его голова вдруг запрокинулась и он ослабил хватку. И Саид навалился всем своим весом на чернокожего великана, и опрокинул его прежде, чем тот понял, что произошло.

– Во имя Аллаха, не двигайся, о Рейхан! Иначе не останется у тебя пути к спасению, ведь нас тут трое, а ты один, – сказал Саид. – И если даже мой ученик Мамед – одна помеха в схватке, то невольница обучена метко метать клинки. И у нее их сейчас два, и она держит их наготове, о Рейхан!

Воистину – Ясмин подобрала брошенную Саидом большую джамбию, и держала ее в левой руке, а в правой у нее был привычный ей небольшой и широкий клинок, чьи свойства и особенности она хорошо знала и чью тяжесть, возможно, умела использовать при броске.

Мамед, полупридушенный, откатился от Рейхана и, не рассчитав, угодил в водоем с проточной водой. И вода попала ему в глотку, и он закашлялся, и вылез мокрый, и Ясмин с Саидом, увидев это бедствие, громко расхохотались.

– Мамед не виноват в твоих злоключениях, о Рейхан, – продолжал Саид. – И в том, что наверху лежат женщины, одурманенные банджем, он тоже не повинен. Когда мы появились тут, все обитатели этого дома уже лежали без сознания, подобные трупам. Впрочем, мы обошли не все помещения. Возможно, только поэтому мы не нашли госпожу и ее ребенка. Но ты лучше нашего знаешь этот дом и все его тайники. Пойдем, поищем, о Рейхан, и если окажется, что вас одурманили ради кражи, и вы потеряли всего лишь кучку монет да горстку украшений, мы возблагодарим Аллаха! Можешь ли ты встать, о Рейхан?

– Если ты отпустишь меня, о рассказчик, – вполне разумно отвечал Рейхан, но оказалось, что этого было мало – голова у него кружилась, и ноги ослабли, и магрибский бандж из наилучшей конопли словно бы лишил его силы, так что Саиду пришлось и помочь ему встать на ноги, и подставить плечо, чтобы чернокожий смог опереться.

Но, слабый телом, он был силен духом, и кричал, и требовал, чтобы его вывели из подвала, и провели по всему дому, и помогли найти госпожу с ее ребенком. И еще он проклинал тех, кто восхищался его обычной осторожностью и предусмотрительностью, таким образом сглазив его.

Первым по лестнице поднялся мокрый Мамед со светильником, за ним – Саид, обремененный Рейханом, а сзади шла Ясмин, и в каждой руке ее было по клинку.

Они обошли весь дом, и опять увидели спящую старуху, и невольницу, что смотрела за ребенком, нашли и другую невольницу, но нигде не было госпожи, так что стало ясно – ни ее, ни ребенка здесь нет, и не было иной причины для применения банджа, кроме их похищения.

– Аллах покарал меня… – сказал Рейхан, отпуская плечо Саида и хватаясь за колонну из колонн, окружающих двор. – Аллах вознаградит вас за то, что вы помогли мне, а теперь ступайте, добрые люди, ступайте прочь, ибо вы больше ничем не можете мне помочь, да и никто не может. Рухнули каменные стены, и обвалились своды, и погибли сокровища… Было два брата – и оба не выдержали испытания, посланного Аллахом…

– Мы не уйдем, пока не поможем старухе и невольницам, – возразил Саид. – Они тоже нуждаются в средстве, исторгающем из внутренностей бандж. И если невольницы молоды, крепки телом и через несколько часов очнутся сами, то старуха может и не проснуться. Как ты полагаешь, о Мамед?

– Скажи мне, когда она должна проснуться, чтобы я успел скрыться, о Саид! – воскликнул Мамед. – Иначе она, восстав со смертного одра, ухватит меня за рукав и примется расспрашивать о книгах, историях, царевичах и царевнах!

– А разве рассказывать истории – не твое нынешнее ремесло, о Мамед? Что же ты от него уклоняешься, о сквернавец, покарай тебя Аллах? – прикрикнул на него Саид. – Этак, чего доброго, и Ясмин откажется спеть нам сейчас про красавиц с могучими бедрами, блистающих избытком распущенных кудрей! Что ты скажешь об этом, о Ясмин?

– Скажу, что мне недостает лютни, и ковров, и занавески, и хорошего вина, и слушателей, знающих толк в музыкальных ладах, о Саид, ибо для тебя и для почтенного Мамеда, когда вы напьетесь вина, скрип колодезного ворота и вопли голодного ишака звучат так же, как наилучшие в мире мелодии, в которых вы понимаете ровно столько же, сколько ворот и ишак! – немедленно ввязалась в склоку Ясмин, и они все трое опять принялись пререкаться, к великому изумлению Рейхана, который вовсе не ожидал в такую прискорбную минуту услышать столько шума и столько глупостей.

– Что вы за люди, во имя Аллаха? – спросил их Рейхан. – Прекратите наконец это словесное сражение и объясните мне, ради Аллаха, как вы сюда попали! Ведь не приснился же мне этот человек, которого привела к госпоже старуха! И мы вместе с ним искали тебя, о Саид, и не нашли, и расстались, и я вернулся сюда, собираясь ближе к вечеру выйти и найти тебя возле хаммама.

– Ты говоришь правду, о Рейхан, я видел, как вы оба меня искали, – подтвердил Саид.

– Что же ты не подошел к нам, о несчастный? – взвился мокрый Мамед.

– Я не знал, с какой целью Рейхан ищет меня, о Мамед, – объяснил Саид. – Прежде всего я должен был убедиться, что в этом нет для меня угрозы.

– Госпожа велела купить у тебя книгу с историями, о Саид, и ничего более, – сказал Рейхан. – Ей хотелось знать, чем закончилась история о царевиче Салах-эд-Дине.

– Нет, о Рейхан, и ты сам знаешь, что сказал сейчас неправду! – возразил Саид. – В истории есть некая подробность, которую она узнала, и она искала меня, чтобы задать мне вопросы касательно некого дела. А в истории было расставлено несколько ловушек, и в одну из них мог угодить враг, а другая могла мне помочь найти друга. Я хотел понять, кто мне твоя госпожа – враг или друг. Поэтому я выследил ее дом, и захотел увидеть ее лицо, и для этого пришел сюда ночью, чтобы устроить переполох и выманить ее на улицу с непокрытым лицом. Но мне это не удалось, о Рейхан… не знаю, впрочем, хорошо ли и дальше называть тебя этим именем…

– Почему, о Саид? – спросил чернокожий.

– Потому что Рейхан – имя для раба, а ты – не раб.

– Да, я не раб, клянусь Аллахом! – воскликнул великан. – И лишь одно могло побудить меня принять образ раба!

– И я знаю, для чего ты так поступил, – уверенно отвечал ему Саид. – Ты совершил это, чтобы не сказали: «Умерла верность среди людей!»

– Клянусь Аллахом, да!

Саид негромко рассмеялся.

– Нас собралось тут, в этом доме, трое рабов верности, ибо и я храню ее, и эта моя невольница Ясмин, а что касается Мамеда – он верен лишь кувшину с густым вином, и белой бумаге, и каламу, которым пишет свои касыды. И не будем требовать от него большего, ибо он – не из тех, кто дает клятву, так что нет ему нужды в выполнении клятв. Как нам называть тебя, о раб верности?

– Если бы я сдержал слово и уберег госпожу, я назвал бы тебе свое имя, о рассказчик, – подумав, сказал чернокожий. – Но судьба была против меня. Так что зови меня Рейханом. А потом, если будет на то соизволение Аллаха, ты узнаешь мое настоящее имя.

– И оно, я уверен, не последнее среди знатных имен Хиры, – заметил Саид.

– Ты бывал в Хире, о рассказчик? – насторожился тот, кто предпочел носить имя раба.

– Бывал, о Рейхан. Но об этом мы поговорим в другое время и в другом месте, если будет угодно Аллаху. А теперь расскажи, что же тут произошло и что ты намерен делать.

– Лучше бы тебе не знать этого, о рассказчик, и твоим друзьям – тоже, – со всей доступной ему деликатностью и тонкостью отвечал Рейхан. – Некоторые тайны убивают тех, кто по неосторожности прикоснется к ним.

– Я не прошу, чтобы ты сейчас раскрыл нам тайну – прямо здесь, во дворе, да еще в то время, как наверху лежат одурманенные банджем женщины, которые нуждаются в помощи, – сказал Саид. – Ты только объясни, как получилось, что вам дали бандж. А я постараюсь понять, кто и зачем это мог сделать.

– Мы жили уединенно, и не принимали гостей, и госпожа выходила из дому лишь в хаммам, и вот она пошла туда, и забыла там браслеты, и банщица взяла их, и принесла к нам… – сказав это, Рейхан задумался. – И некому было подмешать нам в питье бандж, кроме этой банщицы! Ибо она втерлась в дом, как змея, проползающая в тончайшую щель!

– Как это произошло? – быстро спросил Саид.

– Мы не хотели впускать ее, потому что с нас довольно было и этого горе-рассказчика, – Рейхан показал на Мамеда, и тот открыл было рот, чтобы возразить, но чернокожий продолжал. – И я сказал госпоже, что напрасно она впустила в дом постороннего, поэтому, когда раздался стук дверного кольца, и невольница выглянула, и увидела банщицу, закутанную в изар, она хотела приоткрыть ворота лишь настолько, чтобы принять браслеты. Но банщица заупрямилась, и сказала, что она хочет убедиться в том, что госпожа этого дома – хозяйка браслетов, и ее впустили в проход, и она села на скамью, и госпожа вышла к ней, и стала называть приметы браслетов, а банщица держала их под изаром, и поглядывала на них, и отвечала. А потом между ними завязался разговор, и вдруг я вижу – это проклятая банщица уже во дворе, и она откидывает с лица изар! И я удалился, чтобы не увидеть ее и не смотреть на нее…

– А свою госпожу ты видел с открытым лицом? – перебил его Саид. – Ты ведь не похож на евнуха, о Рейхан, и госпоже не полагается открывать лицо перед такими, как ты.

– Видел, о Саид, и обстоятельства этого дела таковы, что знать их постороннему человеку незачем… Клянусь Аллахом, сперва я думал, что напрасно она показывает мне свое лицо, а теперь вижу, что это пойдет нам всем на пользу! Ибо я немедленно отправлюсь на розыски, и я смогу ее узнать, и если ее всего-навсего похитили торговцы рабами, у меня найдется, на что ее выкупить, даже если запросят тысячу динаров!

– Неужели она такой неслыханной красоты? – спросил Мамед. – Ведь даже среди невольниц повелителя правоверных немного найдется девушек, за которых уплачены такие деньги!

– Красота ее такова, что из-за нее гибнут царства и рушатся города, о Мамед, – совершенно серьезно сказал Рейхан. – И если бы собрать всех красавиц минувших времен, и усадить их тут, и ввести госпожу, то они поднялись бы, и поклонились, и воскликнули: «Вошедшая лучше!»

Ясмин невольно вздохнула.

– Начертал калам, как судил Аллах! – Саид покачал головой. – Что ты намерен делать, о Рейхан? Не думаю я, что это дело рук торговцев рабами.

– И я так не думаю, о Саид, но следует сперва обратиться к ним. Может быть, кто-то искал невольницу поразительной красоты, и у них не нашлось этого товара?

– Мы будем искать вместе с тобой, о Рейхан, – сказал Саид. – И если найдем ее у торговцев рабами, ты позволишь мне задать ей несколько вопросов, и в ответах будет мое вознаграждение. А если нет – мы, все трое, последуем за тобой по твоим путям. И где бы ты ни искал госпожу, мы будем рядом. Что ты скажешь об этом, о Мамед? Не лучше ли тебе на время скрыться из города, где тебя по приказу повелителя правоверных ищет городская стража из-за четырех строчек скверных стихов? И что ты скажешь об этом, о Ясмин?

– Скажу, что долг невольницы – повиноваться, даже если Аллах и послал ей бесноватого хозяина, – первой ответила Ясмин, но в ее голосе не было злости.

– Вечно ты тащишь меня за собой, о Саид, словно ишака за повод… – начал было причитать Мамед, но Саид резко оборвал его:

– А ты сопротивляешься и упираешься, как упирается ишак всеми четырьмя копытами, хотя его, вполне может быть, ведут к кормушке! Не отказывайся от нашей помощи, о Рейхан. Вот увидишь – в дороге мы пригодимся тебе, все трое. И первое, что я сделаю – пойду в хаммам, и найду его хозяина, который наверняка до утра развлекается с сотрапезниками, и спрошу его о банщице, которая принесла браслеты. И если это она подмешала в питье бандж и отворила ворота людям, которые пришли за твоей госпожой, то в наших руках уже есть одна ниточка от запутанного узора на ковре наших бедствий!

* * *

И они привели в чувство старуху и невольниц, и расстались, поскольку близился рассвет, и Рейхан отправился нанимать верблюдов, а Ясмин – собирать в дорогу припасы, а Мамед – к торговцам рабами, которые, по его словам, прекрасно знали его, так как не было лучше услуги повелителю правоверных, чем подарить ему красивую невольницу или по меньшей мере известить, что в город привезли новую красавицу, и придворные поэты были частыми гостями в лавках посредников. Ведь только женщин, годных убирать и стряпать, выставляли на рынках, а подлинных красавиц, образованных и остроумных, умеющих петь и играть на лютне, рассказывать истории и писать многими почерками, открывали в узком кругу ценителей, чтобы те могли испытать их вопросами и заданиями. Саид же направился к хаммаму узнать о банщице, а когда он пришел на место встречи, то застал там Рейхана, Мамеда и Ясмин с дорожными хурджинами.

– Каждый из нас сделал свое дело, о Саид, – сказал Рейхан. – Пусть говорит Мамед, ибо то, что он узнал, очень важно для нас.

Рассказчик сел на ковер, где Ясмин расстелила походную кожаную скатерть, разложив на ней хороший хлеб, зелень и непременных для приличного застолья подрумяненных кур.

– Действительно, о Саид, несколько дней назад шли поиски красивых невольниц, – продолжал Мамед, – но к посредникам приходила и смотрела девушек женщина, которой невозможно было угодить! И она действительно разбирается в достоинствах певиц и музыкантш, а также во многом другом. И она не купила ни одной девушки. Я подумал, что следует пойти к этой женщине – может быть, люди, знающие, чего она ищет, предлагали ей украсть для нее красавицу. И я узнал, в каком доме она остановилась, и пошел туда, и вдруг вижу – двери этого дома открыты, и ковры вынесены, и нет в нем ни души. И я спросил соседей о причине этого, и они указали мне хозяина дома, и он подтвердил, что его сняла на месяц почтенная женщина, которая приехала в город с десятью невольниками и тремя невольницами на своих лошадях и верблюдах, но она уехала этой ночью, не дожидаясь истечения срока. И она заплатила, не торгуясь, и уехала, не потребовав с хозяина денег за те дни, которые оставались до полного месяца. Вот то, что я узнал.

– Как называли невольницы эту женщину? – хором спросили Саид и Рейхан.

– Называли они ее Фатимой, и никто не знает, чья она жена и каковы ее обстоятельства. Вот я сказал вам все, что услышал, и больше ничего не знаю, клянусь Аллахом! – Мамед возвел глаза к небу.

Саид и Рейхан переглянулись.

– Знакома ли тебе женщина с таким именем, о рассказчик?

– Нет, о Рейхан, женщины с таким именем, способной украсть другую женщину, я не знаю…

– А что нового узнал ты, о Саид?

– Я был у хозяина хаммама, и осведомил его о нашем положении, и он призвал банщиц, чтобы расспросить их о браслетах. И вдруг оказалось, что браслеты взяла одна из них, по имени Джейран, и понесла их владелице, и больше не вернулась.

– Джейран! – воскликнул Рейхан. – Говори, о Саид!

– И никто из банщиц, вместе с которыми она живет, не знает, куда она девалась, зато все они в один голос утверждают, что Джейран давно уже замышляла недоброе, о Рейхан. Она нехороша собой, и у нее скверный характер, и Аллах дал ей самое плохое, что только может получить при рождении девушка, – короткий вздернутый нос, впалые щеки и глаза, не то серые, не то голубые, и это – признак неверной и предательницы.

– Есть страны, где у всех женщин короткие носы и голубые глаза, так что же, все они – неверные жены и злокозненные хитрицы, о Саид? – спросила Ясмин, которой непременно нужно было проявить свою сварливость при посторонних мужчинах.

– Хозяин хаммама сказал мне то же самое, ведь он знает Джейран с детства, и сам воспитал ее, и обучил ремеслу банщицы, и она была в его хаммаме одной из лучших, – тут Саид вздохнул.

– Значит, другие ей просто завидовали! – воскликнула Ясмин. – А если я начну рассказывать, сколько бед принесла зависть женщин друг к другу, то моих историй хватит на дорогу отсюда до Каира!

– Единственная, с кем она дружила, была подавальщица напитков Наджия, – продолжал Саид. – И Наджия рассказала, что накануне в хаммам пришла богатая вдова с двумя красивыми невольницами, с которыми она обращалась ласково, словно с родными дочерьми, и она велела позвать лучшую банщицу, и Джейран пришла к ней, и вымыла ее, и растерла, и размяла, и вытянула ей все кости и суставы, и охотно с ней беседовала.

– Как ее звали? – перебил рассказчика Рейхан.

– В том-то и беда, что ее звали Фатима…

Саид замолчал, и надолго.

– А та, что принесла браслеты, назвалась Джейран! – сказал Рейхан. – Старуха сказала мне об этом. Все сходится, о Саид! Мы должны искать караван, состоящий из лошадей и верблюдов, при котором десять невольников, а ведет его женщина средних лет по имени Фатима! Теперь я знаю, что нужно делать – обойти все городские ворота и расспросить стражу!

– Это займет у тебя целый день, ибо я не стану подходить к стражнику даже за золотой венец повелителя правоверных, да хранит его Аллах и да вернет ему хорошее настроение, – заметил Мамед. – И Ясмин не станет этого делать, ибо как женщине ей это неприлично.

– Наконец-то хоть один человек сказал тут разумные слова! – воскликнула Ясмин.

– Потише, потише, о Рейхан, о Мамед, о Ясмин, – проворчал неожиданно хмурый и притихший Саид. – Во-первых, если это опытные воры и похитители, то они могут разделить свой караван на несколько отрядов, выйти через разные ворота и потом соединиться. А во-вторых…

Но что могло произойти во-вторых, он так и не сказал.

– Однако если мы не расспросим стражников, мы тем более ничего не узнаем, о рассказчик! – Рейхан уже был готов вскочить в седло, и мчаться, и догонять, и налетать, и отнимать, и блистать мужеством в споре белых мечей и серых копий.

– Послушайте меня, о правоверные, – вмешался Мамед. – Вы в этом городе люди пришлые, а я в нем родился и вырос. Когда я написал первую касыду, которая удостоилась внимания повелителя правоверных, этот рабад еще не был построен, здесь простирались поля и стояли одинокие загородные усадьбы. А медина, которую теперь пренебрежительно называют старым городом и смеются над ее запустением, строилась по определенному плану. Улицы в ней прямые и пересекаются под строгим углом, а две ее главные улицы проложены крест-накрест и за городской стеной они переходят в дороги. Но это только кажется, что из города ведут четыре большие дороги, на самом деле их три, потому что та, которая ведет на север, упирается в реку, и делает вместе с ней поворот, и сливается с той, которая ведет на восток. И лишь потом эти три дороги разветвляются. Так что если каждый из нас поедет по одной дороге и будет расспрашивать содержателей караван-сараев, то рано или поздно мы найдем место, где воры вновь соединились и откуда они поехали вместе. А если мы выедем сейчас все вместе из ворот рабада, то будем обречены ехать по одной-единственной дороге до развилки, а это будет нескоро, Аллах мне свидетель.

– Если госпожу украли те, кого я подозреваю, они повезут ее на восток, – сказал Рейхан. – Поэтому растолкуй мне, о почтенный Мамед, какая из дорог восточная, и я поеду по ней, и нагоню этих проклятых, и отниму у них госпожу и ребенка!

– А если госпожу похитили те, кого подозреваю я, то они могут повезти ее на запад, – возразил Саид. – Ибо она, как я понимаю, и была привезена в наши края с запада. Но непонятно тогда, зачем бы этим людям одурманивать госпожу банджем…

– Тебе это непонятно лишь потому, что ты не знаешь всех обстоятельств госпожи, о Саид, и те, кто мог прийти за ней с запада, знали, что добром она не пойдет с ними. Однако ты прав, и вне наших подозрений остается лишь южная дорога.

И они еще потолковали, и Рейхан пошел за погонщиками мулов и верблюдов, а для Ясмин он привел пегого мула-иноходца, чтобы ей были легки тяготы пути. И погонщики привели прекрасных верблюдов, из тех, что могут состязаться на бегах, и они рождаются, когда двугорбый самец-верблюд с востока покрывает одногорбую верблюдицу пустыни. Рейхан предложил этих верблюдов Саиду и Мамеду, а для себя он имел коня, и он был вороной, точно темная ночь, и подобный благородному Абджару, коню великого Антара.

На этих животных, которые состязались в быстроте с ветром, они выехали из ворот медины, и поехали по трем дорогам, и расспросили содержателей караван-сараев, и оказалось, что никто из них не видел каравана, сопровождаемого десятью невольниками, который возглавляла бы почтенная женщина из купеческих вдов.

* * *

– Еще немного – и домом нашим станет дорога, и мы поселимся на ней, и возьмем здесь себе жен, и родим детей, и дадим им в наследство отрезок дороги и наше ремесло, а ремесло наше будет в том, что мы станем собирать верблюжий навоз и продавать его желающим развести костер!.. – ворчал Мамед, подходя к огню, и подмышкой у него была немалая лепеха сухого навоза, который прекрасно горит и дает тепло.

– Еще немного – и мне нечего будет положить на скатерть, о почтенный Мамед, – отозвалась Ясмин, хозяйничая у костра. – И мы сможем только видеть сны о жареных курочках, начиненных размолотым мясом, о рыбных кушаньях на лепешках из плотного теста и о жирном жарком, которое обмакивают в разбавленный уксус… Скоро для нас, как для бедуинов, наилучшим лакомством станет масло с пахтаньем, которое добавляют к ячменной каше, клянусь Аллахом!

– Похоже, что мы собираем колючки вместо фиников…

– Ты и тут прав, о почтенный Мамед…

– Не ворчи, о женщина, не мешай мужчинам думать, – одернул ее Саид. – Ты видишь сам, о Рейхан, мы промчались подобно песчаной буре по трем дорогам, и расспросили людей, и ответ был один – а вернее сказать, никакого ответа.

– Мне приходит на ум одно, о Саид, – госпожу увезли на север, в горы, – хмуро отвечал Рейхан. – И я в толк не могу взять, кому она понадобилась в диких горах, где нет ни городов, ни селений. Но тем не менее я поеду теперь на север, и этот ужин станет нашим прощальным ужином, потому что я не могу таскать вас за собой до Судного дня по ущельям и бездорожью. Вы и так достаточно сделали для меня, о Саид, о Мамед, и ты, о Ясмин.

Ясмин резко повернулась к нему.

– Молчи, о женщина! – предупреждая взрыв красноречия, воскликнул Саид. – И ты ни слова не говори, о Мамед. Рейхан прав – нам не по плечу тяготы этого пути. И животы наши уже устали от ячменных лепешек. Мы вернемся в город, и, пока Рейхан странствует в горах, позаботимся о старухе и невольницах, которые там остались. А может статься, что Аллах поможет нам, и мы в городе узнаем нечто такое, что поможет Рейхану в его поисках.

– Не скажет ли Рейхан, что мы слишком быстро отступились, о Саид? – засомневался Мамед.

– Нет, я не скажу этого, – и, упершись локтем в колено, Рейхан обхватил рукой лоб и крепко задумался. – Вашей вины тут нет. Наверно, кто-то сглазил меня. Мне давно это казалось…

– Невозможно сглазить того, кто носит на себе бирюзу, о Рейхан, – сказала Ясмин. – Она притягивает к себе все зло от недоброго глаза, и отвлекает беду от владельца камня, а также смягчает гнев сильных и дает достаток.

– И еще она помогает воинам в бою, – добавил Мамед.

Рейхан вынул из ножен и положил перед собой ханджар. Теперь, в дороге, он надел на себя фарджию из полосатого сукна, а под ней на чернокожем была голубоватая рубаха из шелкового муслина. Сверх же всего он накинул просторный серый шерстяной плащ-аба, которым при желании можно было укрыть и голову.

Погладив серое лезвие с волнистым рисунком, изгибы которого не повторялись, а это свидетельствует о том, что сталь сварили не в Дамаске, а в самой Индии, Рейхан коснулся пальцами крупных, хорошо отшлифованных кусков бирюзы, вделанных в рукоять ханджара, очевидно, на ощупь пытаясь определить, что за зло они втянули и впитали и от кого бы это зло могло исходить.

– Так выпьем же на прощание хотя бы настойки из фиников, и каждый поедет своей дорогой, чтобы нам до темноты поспеть к караван-сараю, а тебе, о Рейхан, добраться до реки, где ты наверняка найдешь ночлег, – предложил Саид. – И поедим, хотя пир наш скромен. А хозяином пира будешь ты, о Рейхан, и ты станешь развлекать нас занимательными рассказами, пусть бы даже и собственной историей. Хоть на прощание хотели бы мы узнать, кто твоя прекрасная госпожа и каковы ее обстоятельства.

Рейхан в великом удивлении поднял голову.

– Зачем ты вздумал перехитрить меня, о Саид? – спросил он. – Зачем тебе знать, кто моя госпожа и каков мой долг перед ней?

– Не будь осторожнее, чем это требуется, о Рейхан.