И сперва он был неподвижен, а затем шевельнулся.
      - Клянусь собаками, это - Хайсагур! - воскликнула Джейран.
      Гуль-оборотень шел, не разбирая дороги, а на руках у него было висящее подобно пустым хурджинам тело.
      Он ступил на мост, не видя его под ногами, и мотнул головой, как будто это могло стереть струйку крови, протянувшуюся от рассеченного нароста надо лбом к правому глазу.
      - О Хайсагур! - С таким криком Джейран бросилась навстречу, также не глядя под ноги. - Ты жив, о Хайсагур! Кто это с тобой?..
      И замолчала, узнав Сабита ибн Хатема.
      Хайсагур прошел мимо, не сказав ни слова.
      Джейран бросилась следом и удержала его за плечо.
      Ответом ей было невнятное рычание на языке горных гулей и оскаленные клыки.
      - Куда ты несешь его? - встряхнув Хайсагура как следует, крикнула девушка. - Ему же нужна помощь! О шейх, скорее сюда! О джинн, да помогите же вы оба!
      - Уйди с дороги! - с этими грозными словами Хайсагур отодвинул ее плечом с такой силой, что Джейран, едва удержавшись на ногах, ухватилась за одежду звездозаконника.
      И поняла, что Сабит ибн Хатем мертв.
      Она отступила - а Хайсагур пошел дальше, сгорбленный и косолапый, загребающей поступью страшного горного гуля, унося погибшего друга неведомо куда, прочь от развалин Пестрого замка.
      * * *
      - Аллах великий щедр и наделяет! - воскликнул Салах-эд-Дин. - Скорее, о любимые, скорее! Вон тянется их караван! Мы спустимся вниз и ударим на них, и сомнем их знамена!
      - Что касается меня - то Аллах, скорее всего, накажет меня за то, что я уподобился обезумевшему айару, и потащился за тобой в эти горы, о сын греха, где на каждом шагу можно вылететь из седла и расколоть голову о камни! - отвечал ему Джеван-курд, ехавший по узкой тропинке за ним следом.
      Эта тропинка, извилистая и очень крутая, была вырублена в скале наподобие лестницы, и трудились над ней, очевидно, великаны из племени Ад, ибо только адитам пригодилась бы лестница, последующая ступень которой была бы ниже предыдущей на половину лошадиного роста. Делая шаг вниз, кони едва ли не упирались носами в землю, хвосты их были устремлены в небеса, и Джевану-курду то и дело казалось, что его конь вот-вот встанет на голову.
      - А что изменилось бы, если бы мы не пробирались по этим проклятым горам ночью, а дождались утра, о Салах-эд-Дин? - спросил аль-Мунзир, ехавший вслед за Джеваном-курдом. - Мы нагнали бы этих несчастных на несколько часов позже, только и всего!
      - Разве не сказано в Писании: "Клянусь мчащимися, задыхаясь, и выбивающими искры, и нападающими на заре! "? - возмутился Салах-эд-Дин. Они уже близко! Не успеет солнце полностью взойти, как мы налетим на них, и сомнем их знамена, и захватим их в плен! И я наконец расправлюсь с этой проклятой!
      - Где - они, и где мы, о безумный? - осведомился Хабрур ибн Оман. - Ты видишь их сверху и полагаешь, что сейчас же обрушишься на них! Разве ты горный орел? Если ты и слетишь с этих скал, то кувырком!
      Услышав такое предположение, Абу-Сирхан, ехавший вслед за Хабруром, рассмеялся, и смех этот был язвителен и малоприятен для слуха.
      Однако не было сейчас силы, способной удержать Салах-эд-Дина в его стремлении погубить Барзаха и Шакунту. Он бормотал молитвы, давал обеты, всуе призывал Отца горечи и всячески мешал всем этим шумом и без того трудному спуску.
      Солнце взошло и поднялось довольно высоко, караван, увозящий Шакунту и Барзаха с похищенным ребенком, отошел на такое расстояние, что догонять его пришлось вскачь, и ни о каком внезапном нападении на заре, как советовал пророк Мухаммад, уже не было и речи. Разумеется, мальчики под водительством Хашима и неустрашимой Шакунты успели изготовиться к обороне.
      - Нас десять человек, а этих отродий шайтана - два десятка, - сказал аль-Мунзир, - и к тому же мы нападаем, а они защищаются. Сказано же, что потери нападающих будут двое больше, чем потери обороняющихся. Может быть, мы попробуем сперва договориться с ними добром? О Абу-ш-Шамат, о аль-Куз-аль-Асвани! Поезжайте к ним. Ты, о Абу-ш-Шамат, вызови на переговоры их предводителей. А ты, о аль-Куз-аль-Асвани, охраняй Абу-ш-Шамата, и если на него нападут - вызволи его и привези к нам.
      - На голове! - бодро отозвался зиндж.
      - Во имя Аллаха... - Абу-ш-Шамат, понимая, какое опасное дело ему доверили, возвел глаза и воздел руки к небесам.
      - Возьми лук, о аль-Катуль, - распорядился Джабир аль-Мунзир, - и надень свою ангустану. Если эти неверные нападут на Абу-ш-Шамата, прикрой своими стрелами зинджа, чтобы он мог вынести нашего товарища.
      - Слушаюсь, о господин, - отвечал узкоглазый стрелок.
      - А что же делать мне, о хозяин? - без спроса обратился к аль-Мунзиру Абу-Сирхан.
      Аль-Мунзир поманил его, и тот подъехал поближе.
      Убедившись, чтто у них есть возможность переглянуться незаметно для окружающих, аль-Мунзир указал Абу-Сирхану глазами на Салах-эд-Дина, уже впавшего в боевую ярость. Слов не потребовалось - бывший моряк, привыкший к палубным схваткам, где нет приказов для каждого, а есть безмолвное понимание общей цели, сообразил, что безумец, так удачно отыскавший следы похищенного наследника престола Хиры, многое может сейчас испортить, и потому нуждается в незаметном, но тщательном присмотре.
      Хабрур ибн Оман объяснил тем временем Абу-ш-Шамату, как он должен говорить с противниками и какими средствами для примирения он располагает.
      Двое всадников умчались, и подъехали к каравану на расстояние в сотню шагов или немногим более, и остановились, размахивая руками и громкими криками призывая к переговорам.
      Аль-Мунзир приподнялся в седле и слегка наклонился вперед.
      - Ты можешь разглядеть что-нибудь, о друг Аллаха? - спросил Джеван-курд. - С высоты твоего роста я разглядел бы даже вошь на рукаве халата!
      - Там у них какая-то суматоха, и один из них прорывается из круга охраняющих, чтобы встретиться с нашими людьми, а другие держат его, - с большим недоумением ответил Джабир.
      - Это она, клянусь Аллахом! - завопил вдруг Салах-эд-Дин. - Это она и разве мало у нее накопилось грехов, что она прибавила к ним еще и похищение ребенка? А проклятый Барзах всячески ей содействовал! Исламом дозволено пролить в таком случае кровь и закон разрешает убиение разбойника, который в течение многих лет отбирал насильно имущество мусульман! И преславный Коран по этому случаю предписал: "Воистину наказание для тех, кто сражался против Аллаха и его Посланника". Следовательно, убить воров - праведное дело и венец добрых деяний. И я непременно совершу это!
      - Только в том случае, если не удастся решить это дело мирно, - строго сказал Хабрур ибн Оман. - В том же Коране и теми же устами пророка сказано: "А кто простит и уладит - воздаяние ему у Аллаха".
      - О Аллах, сжалься над нами и не дай нам решить это дело мирно! сжимая кулаки, взмолился Салах-эд-Дин.
      Круг, образованный выставленными вперед острогами, распался, и из него торопливо выскочили двое, оба невысокие, один - плотного сложения, второй же - почти невесомого, и заспешили к посланцам аль-Мунзира.
      - Вот он, клянусь Аллахом, вот он, проклятый Барзах, да не носит его земля и да не осеняет его небо! - и Салах-эд-Дин принялся осыпать бывшего наставника наидиковиннейшими проклятиями.
      Абу-Сирхан хмуро следил за ним, держа руку на луке седла, где висели свернутые кольцами веревки, управляться с которыми он умел отменно.
      Абу-ш-Шамат соскочил с коня и приветствовал Барзаха и Хашима с немалым достоинством. Передавая его аль-Мунзиру, Джудар ибн Маджид особо отметил его хитрость в переговорах. И, суда по размеренным жестам собеседников, можно было предположить, что они понемногу приходят к мирному соглашению.
      В это время круг снова распался и выпустил разъяренную Шакунту. Она торопливо зашагала к Барзаху и Хашиму, размахивая своими смертоносными куттарами, ремни от которых волочились за ней по земле.
      - Нет и не может быть соглашений! - крикнула она. - Ребенок - наш, я заплатила деньги за то, чтобы эти люди нашли его для меня! И если вы, о несчастные, попытаетесь договориться о его продаже, этот день будет для вас последним!
      Барзах и Хашим шарахнулись от нее.
      - О госпожа! - первым опомнился Хашим. - Никто и не говорит о продаже ребенка! Этот разумный человек, посланец своего повелителя, предлагает нам объединиться на время пути, и вместе привезти мальчика в Хиру, а там ты и только ты вручишь его аль-Асваду и получишь награду за него...
      - Обман и предательство, клянусь Аллахом! - воскликнула Шакунта. - Эти люди воспользуются тем, что мы лишились части наших бойцов, и убьют нас в пути, и завладеют ребенком!
      - Все обстоит как раз наоборот, о владычица красавиц! - обратился к ней перепуганный Барзах. - С таким количеством людей странствовать в этих местах опасно. Нас чуть больше двух десятков, их всего десятеро! И неизвестно, когда к нам присоединиться предводитель айаров вместе с теми, кто ушел с ним! Если мы поедем в Хиру двумя маленькими отрядами, мы непременно столкнумся по очереди с большим отрядом айаров и нас перебьют! Если же мы объединимся, то в этом будет наше спасение! Или же эти люди, а они испытанные бойцы, не договорившись с нами, поедут за нами следом, и найдут против нас хитрость, и отнимут у нас ребенка!
      - Лучше иметь противника перед собой, чем у себя за спиной, о госпожа! подтвердил Хашим.
      - Хорошо, прекрасно, о малодушные! - возмутилась она. - Этот посланец уже успел оплести вас! А знаете, кого я разглядела в их отряде? Салах-эд-Дина, этого взбесившегося пса и опаршивевшего волка! Слышишь, о Барзах? Он затеял всю эту погоню лишь для того, чтобы свести с тобой счеты, клянусь Аллахом!
      И она обратилась к Абу-ш-Шамату:
      - О посланец, давай решим этот спор, как подобает мужам, испытавшим жар и холод сражений! Нам незачем путешествовать вместе с вами, ибо скоро к нам присоединится предводитель этих молодцов, воин, подобный пылающей головне! Но, поскольку вы будете настаивать на своем, то давайте устроим поединок, и пусть выйдет сильнейший из вас и сильнейший из нас! Если ваш боец повергнет наземь нашего - то мы отдадим вам ребенка! А если победа достанется мне - вы уйдете своей дорогой и никогда больше не окажетесь на нашем пути!
      - А разве ущербные разумом мерятся силами с воинами? - крайне удивился Абу-ш-Шамат. Тут же ему пришлось пожалеть о своих словах. Шакунта, подскочив к нему, замахнулась, как бы собираясь отвесить оплеуху. Он удержал ее руку, и совершенно напрасно - шагнув вперед и сразу же вбок, она неожиданно оказалась у него за спиной и крепко стукнула наручем куттара в затылок, от чего посланец свалился.
      Тут же аль-Катуль, державший лук наготове, спустил стрелу.
      Стрела вонзилась в тюрбан присевшей Шакунты и сбила его.
      - О ущербная разумом! - с восхищением провозгласил аль-Куз-аль-Асвани. Нет равных! Клянусь пепел, соль, иль-Лат, Аллах, порази в печенку!
      Он схватил за руку Абу-ш-Шамата и рывком поставил его на ноги.
      В это же время среди отряда аль-Мунзира произошла короткая, но яростная стычка. Увидев, что вытворяет Ястреб о двух клювах, Салах-эд-Дин, утратив соображение, подбоднул коня стременами и кинулся было в бой с Барзахом и Шакунтой, но был удержан бдительным Абу-Сирханом.
      - Никуда ты не поедешь, о мерзавец! - внушительно рявкнул прямо ему в ухо Абу-Сирхан, удерживая его при этом за кольчужный ворот. - Дай людям договориться мирно, иначе я откручу твою дурную голову и скормлю ее шакалам!
      При этом он теснил своим конем коня Салах-эд-Дина, а с другой стороны Абу-Сирхану пришел на помощь Джеван-курд, так что они вдвоем удержали не в меру пылкого бойца.
      Не успел Джеван-курд возвести родословную Салах-эд-Дина к верблюдам и ишакам, как подъехали Абу-ш-Шамат и аль-Куз-аль-Асвани.
      - О господин, эта бешеная предложила поединок и собираеться сражаться сама! А с нашей стороны она требует наилучшего из бойцов! - сказал Абу-ш-Шамат. - Если бы не она - мы бы договорились, клянусь Аллахом!
      - Разве мало нам было одной ущербной разумом, из-за кого мы терпим бедствия и тяготы странствий?! - яростно воскликнул аль-Мунзир, и всем стало ясно, что речь идет об Абризе. - Наилучший из наших бойцов - я сам! Я скручу ее, и притащу сюда за косы, и это дело решится только так, и не иначе, если она сама того желает!
      - И если будет угодно Аллаху, - добавил мудрый Хабрур ибн Оман. - Но я бы выставил против нее вот этого бойца.
      Он указал на Салах-эд-Дина, воюющего с Абу-Сирханом и Джеваном-курдом.
      - А если она его одолеет? - усомнился Джабир аль-Мунзир.
      - То мы избавимся от смуты и беспокойства в наших рядах.
      - Что же будет с ребенком?
      - То же, что было бы, если бы мы их не нагнали. Ведь она собиралась везти его к аль-Асваду - а мы сами добивались лишь того, чтобы он в конце концов оказался в Хире, не так ли? Просто мы, как и советовал Абу-ш-Шамат, неторопливо поедем следом за ней, а заодно разберемся, как вышло, что она распоряжается теми несчастными детьми, вместе с которыми Джейран освободила аль-Асвада.
      - Будь по-твоему, - несколько успокоенный этой речью, ответил аль-Мунзир. - Отпусти его, о Абу-Сирхан. Если ему угодно воевать с ущербными разумом - пусть сражается!
      - Ты не знаешь, что это за порождение шайтана, а я видел ее в схватке! с этими словами Салах-эд-Дин стряхнул с себя руку Абу-Сирхана и помчался к Шакунте, которая ждала его с гордым видом, а Барзах торопливо приматывал ей поручи куттаров длинными ремнями.
      Когда Салах-эд-Дин был уже совсем близко, Шакунта оттолкнула Барзаха и протянула к Салах-эд-Дину руку, продолжением которой был широкий и двуострый клинок.
      - Сойди с коня, о несчастный, и сразимся! - потребовала она.
      Салах-эд-Дин соскочил, выхватил из ножен ханджар и взял в левую руку круглый щит.
      - Сейчас этот меч выйдет, блистая, сперва из твоей спины, а потом из спины этого развратника, распутника, изменника, мерзавца! - возгласил он, указав острием на Барзаха.
      - Спрячься немедленно, ради Аллаха, скройся! - потребовала Шакунта.
      - Да, пусть скроется, ибо он уже сейчас дрожит как персидский тростник! с издевкой заметил Салах-эд-Дин. - И я не намерен щадить тебя, о женщина! Ты забыла, какова бывает рука мужчины, и чванишься своей силой, ну а я с помощью Аллаха верну тебе память! А затем я верну память этому предателю - чтобы он мог сегодня же припомнить все свои грехи, извиваясь и корчась под палками загробных ангелов!
      Барзах медленно отступил, пятясь и не сводя глаз с Салах-эд-Дина.
      Обеспокоенный Хашим поспешил к нему, обнял и силком увел подальше, а мальчики, выставив вперед остроги, смотрели на все это дело крайне неодобрительно.
      Бойцы сошлись.
      Они обменялись первыми ударами и Салах-эд-Дин понял, что щель в его щите, предназначенная для того, чтобы захватить ханджар врага, мало подходит для поединка с человеком, вооруженным куттарами. Невозможно было лишить Шакунту ее оружия, наручи которого были примотаны к ее предплечьям. Ему оставалось лишь отражать удары - и тут он показал себя таким же знатоком защиты, как и она, безошибочно подставляя щит под нужным углом, чтобы не принимать на него всю тяжесть удара, а уводить удар в сторону.
      Но, в отличие от него, владеющего единственным щитом, Шакунта имела как бы два щита - ибо могла подставлять под замах ханджара то левую, то правую руку, одновременно коля вторым куттаром в грудь Салах-эд-Дина.
      - Клянусь Аллахом, эта распутница знает толк в схватках! - воскликнул Джеван-курд, когда Шакунта налетела на Салах-эд-Дина подобно гневному ястребу, ударив сразу двумя клинками, и отскочила, любуясь на гримасу боли, исказившую его лицо, ибо один из клинков проник в ворот кольчуги и распорол противнику шею и левое плечо. - Его выручает пока лишь высокий рост!
      - Да, руки у него длиннее, но у него нет опыта в подобных боях, озабоченно отвечал Хабрур ибн Оман. - Какой шайтан выдумал эти мечи, которые служат одновременно щитами?
      - Не пришлось бы нам отнимать у нее этого несчастного... - проворчал Предупреждающий. - Подъедем-ка поближе! Это уже не поединок, а избиение...
      - Он сам этого пожелал, о аль-Мунзир, - напомнил Хабрур ибн Оман, ударяя коня пятками.
      Когда они подъехали, Салах-эд-Дин держался лишь на своем поразительном упрямстве. Шакунта теснила его, нападая одновременно со всех сторон, и вот настал миг, когда она решила кончить игру. Никто не понял, как вышло, что Салах-эд-Дин, вроде бы честно промахнувшись, угодил ей ханджаром в бок. Шакунта упала, перекатилась, оперлась рукой и ее ноги с такой силой взвились в воздух, что отбросили несчастного Салах-эд-Дина на несколько шагов. Сразу же вскочив, она ринулась на поверженного, прижала его грудь коленом и уткнула в ямку между ключицами острие куттара.
      - Вот когда мы дадим себе отдых от твоего зла! - воскликнула она. Позор тому, кто не держит слова! Я сделала все, чтобы выполнить наш договор, а ты уклонялся от него целых двадцать лет! И Аллах мне свидетель я вправе убить обманщика, который обещал ввести мою дочь в свой харим и не сделал этого! А потом ты еще преследовал меня, и грозил смертью Барзаху, и в своей низости дошел до того, что хочешь отнять у меня сына моей дочери мою законную добычу!
      Шакунта долго бы перечисляла всевозможные грехи Салах-эд-Дина, но вдруг ощутила, что сзади ее обхватили и удерживают разящую руку.
      - Нет, о Шакунта, нет! - вложив в голос всю силу убеждения, крикнул Барзах. - Ты не сделаешь этого!
      И он, неспособный справиться ни с конем, ни с женщиной, вцепился в Шакунту изо всех своих невеликих сил.
      - Горе тебе, ты что - бесноватый или твой разум поражен? - огрызнулась она. - Это же - Салах-эд-Дин, причинивший тебе столько зла, и он искал сейчас твоей погибели! Убирайся и дай мне завершить это дело!
      - Нет, нет, ради Аллаха - нет, о Шакунта! - повторял Барзах. - Ты не сделаешь этого!
      - Почему это ты вдруг принялся защищать своего негодного ученика? рассвирепела Шакунта.
      - Я уже предал его однажды! И Аллах покарал меня за это! Горе ученику, предавшему учителя, и трижды горе учителю, предавшему ученика! - отвечал Барзах. - Отпусти его - и пусть будет, как пожелает Аллах! ..
      С одной стороны на эту возню над распростертым Салах-эд-Дином смотрели недоумевающие мальчики, которых Хашим удерживал от вмешательства, с другой - подъехавшие совсем близко аль-Мунзир и его отряд.
      - Эти трое еще долго будут разбираться и менять свои решения, о любимые, - сказал Хабрур аль-Мунзиру и Джевану-курду. - И если сейчас мы сейчас и решим это дело мирно, и поедем вслед за ними, то кто поручится, что они повезут ребенка в Хиру, а не переругаются по дороге и не спрячут наследника нашего престола где-нибудь на островах Индии и Китая?
      - Ты прав, клянусь Аллахом! - подтвердил курд. - Надо действовать, пока не окончился их дурацкий спор!
      Аль-Мунзир, не возражая, выхватил ханджар из ножен и, наклонившись в седле, послал коня вперед. Другого сигнала к началу боя его людям не потребовалось.
      Мальчики, не ожидавшие нападения, не успели выставить свои испытанные остроги, так что ловкий Абу-ш-Шамат проскочил в середину круга и, свесившись с седла, подхватил лежавшего на толстых подушках ребенка. Выставляя его перед собой и прикрываясь им, он позвал Абу-Сирхана, бывшего к нему ближе прочих, и тот помог ему выбраться из схватки.
      Абу-ш-Шимат, не дожидаясь приказа, поскакал с ребенком прочь, а кинувшихся вслед за ним мальчиков удержали аль-Мунзир, Хабрур ибн Оман и Джеван-курд, все трое - прекрасные наездники на обученных конях, что и позволяло им обороняться против многих пеших противников. К тому же, огромный зиндж аль-Куз-аль-Асвани разжился острогой и один теснил ею не менее четверых нападающих.
      - Прекрасно, о аль-Куз-аль-Асвани! - крикнул ему Джеван-курд. - Бейся доблестно - и получишь свободу!
      - На голове! - весело отвечал зиндж, и ни у кого не возникло охоты поправлять его. Но Аллах, очевидно, устал от его несуразных клятв - и зинджу досталось-таки острогой Джахайша именно по голове. Он упал на колено - и сразу же на помощь к нему устремился аль-Катуль...
      - Во имя Аллаха! - раздался вдруг звучный голос, и прилетел он с неба.
      Бойцы подняли глаза и увидели, что над ними висит джинн в облике прекрасного юноши, сына четырнадцати лет, только ростом - как несколько подобных сыновей, поставленных друг на друга. А на плечах у этого джинна сидели двое - старец, далеко зашедший в годах, и Джейран.
      Опускаясь, Маймун ибн Дамдам одновременно уменьшался в росте, и когда все трое коснулись ногами земли, он уже был вполне соизмерим с людьми.
      - Прекратите это побоище, о друзья Аллаха! - бесстрашно проходя между ханджарами и острогами, говорил Гураб Ятрибский. - Не думайте, что драка прибавляет вам величия, и не гонитесь за ним! Все благое берет начало в признаках Красоты, все дурное - в признаках Величия. Неверие исходит из признаков Величия, вера - из признаков Красоты, геенна огненная - из признаков Величия, рай - из признаков Красоты, гнев - из признаков Величия, милосердие - из признаков Красоты! Так не лучше ли предпочесть Красоту?
      Не только аль-Мунзир со своими людьми, но и лишенные всякого воспитания мальчики слушали эти странные и прекрасные слова, как зачарованные.
      - Кто ты, о шейх? - спросил Хабрур ибн Оман. - Ради Аллаха - чего тебе нужно?
      - Зовут меня Гураб Ятрибский, а нужно мне, чтобы вы расступились и разъехались, - отвечал старый фалясиф. - И пусть тот человек привезет ребенка обратно.
      Он указал рукой на Абу-ш-Шамата, который издали наблюдал за странным событием.
      Аль-Мунзир призывно махнул рукой - и Абу-ш-Шамат подъехал с мальчиком, причем тот тоже сидел верхом, но уже на конской шее, и держался за гриву.
      Джейран так неудачно сошла с плеча джинна, что оказалась меж конских крупов. Мальчики, не сразу поняв, почему она медлит появиться перед ними, недовольно закричали, призывая ее, и она отозвалась!
      - Ко мне, о любимые! - с таким криком Джейран, вовсе не заботясь ни о ребенке, которого протягивал ей Абу-ш-Шамат, ни о Шакунте, все еще сражавшейся одновременно с Барзахом и Салах-эд-Дином, ни о аль-Мунзире с его отрядом, протиснулась на пустое пространство между сражавшимися, и кинулась к мальчикам, и стала их обнимать, целуя каждого в щеку. Сразу же рядом с ней оказался Хашим.
      - Ты вернулась вовремя, о звезда! Когда я увидел тебя летящей на джинне, я сразу понял - теперь ты обрела свою истиную силу, и ради спасения своих верных ты взнуздываешь джиннов, и теперь мы под твоим водительством завоюем все семь климатов и насадим всюду истинную веру, как насадили свою веру поклонники Аллаха!
      - О Хашим, что ты такое говоришь? - изумилась девушка, совершенно забыв, что она увела детей озерных арабов именно ради завоевания семи климатов. - Опомнись, о несчастный! Наваждение окончилось! Я больше не звезда - и эти знаки исчезнут с моего лица сегодня же! Вот человек, который сделает это - и я смогу жить жизнью женщины, как мне пристало, а не размахивать ханджарами и дубинами!
      Она указала на Гураба Ятрибского, который втолковывал что-то значительное Хабруру ибн Оману, а тот слушал его с почтением, как, впрочем, и аль-Мунзир, и Джеван-курд, и все их люди.
      Маймун ибн Дамдам же, сделавшись ростом с человека, принял у Абу-ш-Шамата
      дитя и, достав из-за спины большое красное яблоко, дал его ребенку. Малыш рассмеялся и принялся, балуясь, кусать его как попало, оставляя в плотной кожуре вмятинки от зубов.
      Мальчики не сразу осознали эту поразительную новость, а, осознав, шарахнулись от Джейран, заподозрив ее в безумии.
      - О звезда, тебя подменили! - первым опомнился Хаусадж.
      - Нет, клянусь собаками, я все та же, но настало время сказать правду, призналась девушка. - Джинны по ошибке принесли меня к вам на озера, а знаки на моей щеке были выжжены для того, чтобы пометить меня, потому что я родилась под Шайтан-звездой. Я все это расскажу вам, когда приедут наши братья, ведь они следуют за мной не по небесам, а по земле, верхом на конях, и тогда вы все вместе услышите меня, чтобы уже потом ни у кого не было сомнений, будто я одним сказала одно, а другим - другое!
      - Значит, и наша добыча растает, как дым? - испуганно загомонили мальчики. - Значит, наши руки ни до чего не дотянулись?
      - Никто не отнимет вашей добычи! - выкрикнул Хашим, и голос его был таков, будто старик собирался расплакаться наподобие голодного младенца. Ни один тюк не растает и не исчезнет, если только это волнует вас! Радуйтесь вашей добыче, о недостойные лечь под ноги псам, а я... а мне...
      Джейран, оттолкнув мальчиков, бросилась к нему, обняла за плечи и повела прочь.
      - Что с тобой, о дядюшка? - повторяла она. - Что омрачило тебя? Я никогда не расстанусь с тобой, и ты поселишься со мной в Хире, если захочешь...
      - Нет мне нужды в твоей Хире... - бормотал старик. - И нет мне нужды в тебе, о несчастная... Зачем ты сказала все это? Ты словно вынула кости из моей плоти... Нет, клянусь псами, ты лишь испытывала нестойкого в вере! О звезда, это ведь было испытанием для меня и для мальчиков?
      Вырвавшись из объятия, он встал перед ней, маленький и взъерошенный, преданно глядя в глаза.
      - Нет, о Хашим, - честно сказала девушка. - Я больше не могу вам лгать, как сделала это ради спасения своей жизни. И я все время удивляюсь тому, что ты, разумный человек, мог вообразить, будто я пришла с неба. Одно дело - эти озерные жители, а другое - ты, о Хашим! Сперва я подумала, что ты просто хочешь выручить меня из беды, а теперь, когда сказала тебе правду, уж и не знаю, что думать, клянусь...
      Имя Аллаха наконец чуть было не слетело с ее языка.
      - Ты - звезда, даже если сама усомнилась в этом, - старик весь лучился каким-то загадочным торжеством. Я знал о твоем появлении много лет назад, о звезда! Его предсказал пророк, но только я один понял, о чем написано в Коране!
      Джейран ушам своим не поверила.
      - Ты хочешь сказать, о несчастный, что обо мне было написано в Коране?..
      - Да, о звезда! И там сказано ясно: " Клянусь небом и идущим ночью! А что даст тебе знать, что такое идущий ночью? Звезда пронизывающая... " Так вот, ты и есть та звезда! Ты ведь пришла к нам ночью, раз Фалих обнаружил тебя в тростниках ранним утром. И как раз в ту ночь ты раскрыла прищуренное око, и увеличила свое сияние, и тем самым дала нам знак! Я в полночь наблюдал небо и ясно понял это. Верь мне, о звезда, я уже давно предвидел твой приход! Сперва - пророк, потом - я!
      В подтверждение Хашим поцеловал себе левую ладонь.
      В его словах было некое вполне связное безумие, и Джейран, бессильная разобраться, обернулась, желая призвать на помощь Гураба Ятрибского. Но он и сам уже спешил к ним, и прошел сквозь отряд мальчиков, молча расступившийся перед ним, и, отстранив рукой девушку, коснулся плеча Хашима.
      - Мир тебе, о друг, - тихо сказал он. - Я слышал о тебе и хочу помочь тебе. Пойдем, побеседуем, и ты расскажешь мне все, и изольешь горечь, и перечислишь обиды, и если нужен судья в деле между Аллахом и тобой - то вот я, и я на твоей стороне, ибо ты обижен...
      - Да, да... - пробормотал Хашим, опустив глаза. - Да, я воистину жестоко и несправедливо обижен, и мне не было после этого места в городах, где собираются люди знания, потому что я... потому что мне... а те несчастные нуждались в вере... и они были рады мне...
      - Пойдем, о бедный беглец, пойдем... Ты долго ждал человека, которому мог бы рассказать все это, и я пришел, и я разберусь в твоих бедах, и мы вместе поищем для тебя утешение...
      И они ушли, не разбирая дороги, негромко беседуя, и рука Гураба Ятрибского легла на плечо Хашима, и мальчики, притихнув, смотрели им вслед, как бы предчувствуя, что Хашим уходит из их жизни, уступая место другому наставнику и другое вере...
      А Джейран, радостная от сознания перемен, устремилась к Маймуну ибн Дамдаму.
      - Погоди, о любимая, - удержал он ее. - Я прислушиваюсь...
      Джейран ждала довольно долго.
      - К чему ты прислушивался? - спросила она. - И долго ли это будет продолжаться?
      - Они беседуют о той странной вере, которая была у озерных жителей и которую Хашим облек в красивые слова из-за своей обиды на Аллаха. И еще они беседуют о том, что воспитанники Хашима почему-то умеют лишь сражаться, а вера, не дающая ничего иного, кроме этого умения, неполноценна. И Хашим оправдывается тем, что он не желал брать из ислама решительно ничего, а все сделать наперекор...
      Аль-Мунзир собрал свой отряд и с неудовольствием наблюдал и за Гурабом Ятрибским, чей разговор с Хашимом несколько затянулся, и за Маймуном ибн Дамдамом, который что-то шепотом объяснял Джейран, и за Шакунтой с Барзахом и Салах-эд-Дином, которые, похоже, в пылу своих склок даже не заметили появления летящего джинна.
      Отойдя довольно далеко, Гураб Ятрибский и Хашим повернули назад. и, когда они вернулись к месту сражения, по их лицам было ясно, что слова сказаны и решение принято.
      - О дети арабов! - обратился Гураб Ятрибский к аль-Мунзиру и его людям. - Вы возьмете с собой вот этого человека и привезете его в Хиру. Пусть он поселится там в доме одного из вас и живет, как сам пожелает. Ему сейчас необходимо уединение, чтобы многое обдумать.
      - Пусть нам отдадут ребенка - и мы поедем своей дорогой, - сказал аль-Мунзир. - Ты, наверно, заметил, о шейх, что именно из-за ребенка шел спор между нами и ими. Но опасно доверять дитя другим детям, а еще опаснее доверять его той безумной...
      Аль=мунзир указал сперва на мальчиков, окружавших Джейран, а потом на Шакунту, которая уже не сидела на груди у Салах-эд-Дина, а пыталась вспороть куттаром грудь Барзаха, Салах-эд-Дин же ее удерживал.
      - Ребенка мы отдадим Джейран, и пусть это будет ее приданое, если только она не передумает, - Гураб Ятрибский почему-то вздохнул. - Джинн отнесет ее и ребенка в Хиру этой же ночью.
      - Пусть будет так, - вздохнул и аль-Мунзир. - Это лучше, чем испытывать его тяготами пути.
      - Нас тут десяток мужчин, но мы все вместе не управимся с ревущим младенцем, - подтвердил, широко улыбаясь, Джеван-курд. - Когда кто-то из моих сыновей поднимает рев, я бегу из своего харима без оглядки!