Он не мог являться перед стрелками с мешком в зубах. Такой конь сразу бы вызвал великие подозрения - и наверняка нашелся бы глупец, желающий отнять у коня мешок и узнать, что внутри.
      Гуль не сомневался, что сумеет в конской плоти убежать от самого быстроногого человека, но он рисковал выронить мешок. А там, возможно, заключалось спасение и Джейран, и его самого, и мальчиков.
      - Где мы, о гуль? - спросил Маймун ибн Дамдам. - Куда ты приволок меня? Ради Аллаха - мы спасены, или нам угрожает погибель? Почему ты не отвечаешь, о сын греха?
      Хайсагур опустил мешок наземь и стал дергать зубами за шнур, стягивающий отверстие. Ему удалось вытянуть петлю шнура настолько, что он мог тащить за нее мешок, но при этом конская морда почти касалась земли.
      - О Аллах, в обычае ли у благородных коней пастись, постоянно дергая шеей? - спросил, разумеется, не Аллаха, а себя самого Хайсагур. - Я не смогу равномерно тащить этот проклятый мешок! Я могу притвориться пасущимся конем, но это не должно вызывать подозрений!
      Но Аллах, видно, решил в этот день не оставлять ему излишних путей для спасения. И Хайсагур до самого заката старательно изображал пасущегося коня, понемногу подтягивая мешок все ближе и ближе к линии лучников, которых он острым конским зрением замечал то справа, то слева.
      Маймун ибн Дамдам уже толковал о прелести жизни в запечатанном кувшине, который не сотрясается и не перемещается навстречу погибели.
      Наконец Хайсагур оказался по ту сторону линии и доставил конское тело туда, где был спрятана его истинная плоть. И он вернулся в себя с подлинным наслаждением, и вылез из укрытия, и бесшумно подполз к коню.
      - О Хайсагур, ради Аллаха - что все это значит? - напустился на него джинн. - Почему ты молчал и куда ты гонял принадлежащее мне конское тело?
      Теперь голос разъяренного Маймуна ибн Дамдама звучал, как и полагалось, в голове, а не в животе Хайсагура.
      - От страха я едва не захлебнулся в потоках собственного пота! продолжал тот, напрочь забыв, что в своем теперешнем состоянии он не мог потеть и выделять иные жидкости, как это свойственно живому существу. - Я тысячу раз призывал тебя и заклинал именем Аллаха! А ты не соблаговолил даже отозваться!
      - Если хочешь, чтобы тебя не слушались, проси того, что невозможно, о друг Аллаха, - миролюбиво отвечал Хайсагур. - Чем мог я ответить тебе? Конский язык для этого не приспособлен.
      - Ты отнял у меня все чувства - и зрение, и слух, и обоняние! - не унимался джинн.
      - Но теперь они к тебе вернулись?
      - Вернулись, и я не вижу, что удерживает меня от того, чтобы растоптать тебя моими копытами!
      - Зато я вижу, - копаясь в мешке, сказал Хайсагур. - Взгляни-ка на этот пенал, о Маймун ибн Дамдам! Что ты скажешь о нем?
      - Скажу, что в базарный день я куплю тебе пять таких пеналов за динар, ог несчастный!
      - А теперь взгляни на эти слова, которые процарапаны у него на боку. Кто-то пытался их стереть, но кое-что я смог разобрать. Как ты полагаешь это не заклинание?
      - Это похоже на заклинание, о малоумный, - не утрудив себя внимательным изучением написанного, высокомерно заявил джинн. - Но пенал самый обыкновенный, и он не из тех предметов, какими вызывают джиннов, ифритов и маридов.
      - Почему ты так решил? - с некоторой обидой осведомился Хайсагур.
      - Потому, что во времена Сулеймана ибн Дауда, который покорил джиннов, ифритов и маридов, связав их заклинаниями власти, еще не водилось таких бронзовых пеналов!
      - Это было бы очень скверно... - пробормотал гуль. - Вглядись-ка ты в него повнимательнее и постарайся найти на нем признаки волшебтва!
      - На нем их нет, о несчастный, и это говорю тебе я, джинн Маймун ибн Дамдам!
      Подняв глаза от пенала, на котором воистину трудно было что-то разобрать, Хайсагур посмотрел на стоящего перед ним вороного коня и покачал головой.
      - Я точно знаю, что с ним связано волшебство. А ты, раз ты не можешь опознать его признаков, никакой не джинн и лишь присвоил себе прекрасное имя Маймуна ибн Дамдама, - произнес он. - И что ты за джинн, раз заключен в конское тело, словно в темницу без окон и дверей?
      Тут в голове в Хайсагура как будто взорвалась аль-сихем-аль-катай бамбуковая трубка с китайским порошком, который, будучи приближен к огню, производит оглушительный треск и разбрасывает все, к чему прикоснется.
      Он не сразу понял, что это заорал возмущенный и в ярости своей подобный взбесившемуся верблюду джинн.
      - Я джинн из правоверных джиннов! Я подданный Синего царя! Я принадлежу к роду Раджмуса! - вопил оскорбленный Маймун ибн Дамдам. - А ты - скверный гуль!
      - Сейчас я опять войду в тебя, о глупец из рода безумцев! - пригрозил, тряся головой, Хайсагур и ухватил за повод шарахнувшегося было в сторону коня. - И погоню конское тело к ближайшей пропасти, и низвергну тело с обрыва! А сам успею вернуться в свою подлинную плоть! Что ты тогда будешь делать, о несчастный? Порази тебя Аллах, твои вопли едва не погубили мой слух!
      Джинн внезапно замолчал.
      - Эй, где ты, о Маймун ибн Дамдам? - позвал озадаченный Хайсагур. Разве твоя душа от страха улетела? Прости меня, о джинн, но тут нет воды, чтобы побрызгать тебе в лицо, и нет благовоний, чтобы окурить тебя! Придется тебе прийти в чувство каким-либо иным путем!
      - Мне показалось, что ты вошел в конское тело и несешься к пропасти, помолчав еще немного, отвечал джинн. - Ради Аллаха, не делай этого! Ведь я бессилен перед тобой. Если бы ты знал мою историю, достойную того, чтобы быть записанной иглами в уголках глаз ради назидания поучающихся, ты был бы снисходительнее ко мне и моей теперешней слабости. Как ты полагаешь - легко ли мне осознавать ее и признаваться в ней?
      - Клянусь Аллахом, нелегко, - согласился гуль. - А как ты оказался в
      таком состоянии?
      Хайсагуру случалось добиваться того, в чем у него была нужда, от самых несговорчивых собеседников. Джинн явно хотел поведать свою удивительную историю - и Хайсагур решил, что после этого Маймун ибн Дамдам станет покладистее и поможет раскрыть тайну пенала.
      - Да будет тебе известно, что я принадлежу к подданным Синего царя, то есть к правоверным джиннам, а Красному царю подвластны джинны-язычники, сообщил Маймун ибн Дамдам то, что Хайсагур давно уже понял. - И вышло так, что я увидел девушку, дочь подданного Красного царя, и она завладела моим сердцем, и я похитил ее...
      - А она полюбила тебя? - видя, что воспоминания омрачили душу джинна, осведомилась Хайсагур с неподдельным интересом.
      - Да, она полюбила меня. Я полагаю, что она и сейчас меня любит! воскликнул джинн. - Но это дело стало известным, и ее родственники принесли жалобу Красному царю, и он направил посла к Синему царю, чтобы нас нашли и разлучили. И он домогался моей смерти! ..
      История джинна Маймуна ибн Дамдама
      Как ты знаешь, лишить джинна жизни возможно лишь двумя способами, и первый из них - направить в него стрелу одного из ангелов Аллаха, чтобы его оболочка, удерживающая в нем пламя, разлетелась в клочья, а второй закрыть для него Врата огня, чтобы жизненная сила больше не вливалась в него. И Красный царь, как ты понимаешь, не мог молить Аллаха о том, чтобы он прислал ангела со стрелой, ибо Красный царь не верит в Аллаха и пророка. Власти над Вратами огня у него также нет, но ему нетрудно было бы найти того, кто знает заклинания и обладает властью.
      И вот Синий царь, чтобы не нарушать перемирия с Красным царем, велел моим родственникам выдать меня - а это было равносильно моей гибели.
      И мои родственники устроили совет, и решили пойти на хитрость. Они с помощью некого мага заключили меня в медный кувшин, и запечатали его свинцовой печатью с совершенно безвредными знаками, и отдали его на хранение магу с тем, чтобы он его надежно спрятал. А Красному царю вернули мою жену и сказали, что меня невозможно найти. И он разозлился величайшей злостью, и послал подвластных ему ифритов и маридов на поиски, и они обшарили все семь климатов, но Аллах не дал им пути ко мне.
      Маг же узнал, что Красный царь ищет кувшин, и понял, что его посланцы могут добраться до истины и похитить у него кувшин, тем более, что он не имел постоянного местожительства, где любую вещь можно надежно спрятать и написать над входом сильные заклинания, а странствовал. И он отдал кувшин на сохранение своей невольнице, которую он отпустил на волю, и объяснил ей, что в кувшине, и велел уехать как можно дальше, чтобы даже он сам не знал, где она оказалась. А ведь нельзя выболтать то, чего не знаешь сам, не так ли, о гуль?
      На случай, если невольница из-за кувшина попадет в беду, маг научил ее сильным заклинаниям власти, чтобы она могла выпустить меня, и спастись с моей помощью, а потом вернуть меня обратно в кувшин. А она, как всякая женщина, в первый раз открыла кувшин из чистого любопытства. И она сжалилась надо мной, и стала время от времени выпускать меня, и я даже выполнял кое-какие ее просьбы. Я помог ей выйти замуж за человека, приближенного к царскому двору, а когда она овдовела, сделал так, что она поселилась во дворце и стала старшей нянькой маленького царевича, а звали его Салах-эд-Дин.
      И я ждал, пока история моей женитьбы забудется настолько, чтобы родственники могли освободить меня. А этот проклятый царевич между тем рос, и вырос, и ему потребовались красивые невольницы!
      И вот однажды хранительница кувшина выпустила меня, и приказала лететь в Афранджи, чтобы похитить там дочь франкского эмира. Зная, что я буду против этого, она пустила в ход заклинания власти, которым научил ее маг, и я полетел, нашел ребенка и принес ей. А с ней был еще некий мудрец, он-то и затеял все это непотребство! И они расспросили меня, что я видел там, где нашел ребенка, и я рассказал им, и они попросили меня отнести девочку в пустыню, и подменить новорожденную дочку какого-нибудь бедуина, а потом нести дитя арабов в Афранджи. Но сперва они хотели пометить дочь эмира каким-нибудь знаком, чтобы потом найти ее. И они уже начали читать заклинания, как вдруг этот царевич, порази его лихорадка, выскакивает из-за серебряной кадки с апельсиновым деревом, и кричит, и вопит, и требует, чтобы я немедленно принес ему какую-то пропавшую любимицу!
      Тогда хранительница кувшина и мудрец попытались его успокоить, а он бросился на них с джамбией, и хорошо еще, что они, прежде чем выпустить меня из кувшина, обвели это место острием магического ножа.
      Видя, что нет у него к ним пути, царевич принялся им грозить, и этим он окончательно испортил свое дело. Хранительница кувшина была уже стара, а старость не способствует смелости. Мудрец же был молод, но тоже изрядно пуглив, и именно он настоял на том, что от Салах-эд-Дина нужно избавиться каким-нибудь бескровным путем. И они, боясь за себя, велели мне отнести царевича куда-нибудь подальше, в такой город, откуда ему было бы затруднительно вернуться. И я выбрал для этого Хиру.
      Оставив царевича на рыночной площади, я вернулся и закончил дело перемены детей. И хранительница кувшина заперла меня в нем, моля Аллаха, чтобы никто из подданных Красного царя не проведал, что я в эту ночь летал по всем семи климатам.
      О том, что произошло потом во дворце, я догадался из речей моей новой обладательницы, а это была невольница по имени Анис-аль-Джалис.
      Царевич пренебрег ею, и она подкупила евнуха, чтобы он следил за царевичем, и таким образом первая узнала и о том, что старуха аз-Завахи обладает кувшином с заключенным в нем джинном, и о исчезновении царевича. А все видели, что она сердится на Салах-эд-Дина, так что она испугалась за себя. И она решила, что наилучшее для нее - это похитить кувшин и бежать вместе с подкупленным евнухом из дворца.
      Она рассчитывала, что раб кувшина завалит ее драгоценностями, и построит для нее город, и даст ей обладание властью. Но она не знала заклинаний, и я отказался ей повиноваться, так что от кувшина со мной вместе ей оказалось столько же пользы, сколько от оческа пакли.
      И она обдумала свои обстоятельства, и получилось, что она - беглая невольница, не имеющая покровителя, кроме продажного евнуха, и замыслы ее не осуществились.
      А эта проклятая обладала упрямым и скверным нравом. И она решила найти какого-либо мага, который научил бы ее необходимым заклинаниям. Из десяти людей, что именуют себя мудрецами и магами, девять не умеют составить порядочного гороскопа. И Анис-аль-Джалис нашла человека, который очень хотел стать магом, и встречался с ними, и участвовал в их беседах, и особенно усердствовал в низкопоклонстве между старейшим и мудрейшим из них - Бахрамом, но Аллах не дал ему способностей для этого, и потому им овладела гнусная зависть. Звали же его аш-Шамардаль.
      И это отродье шайтана получило в руки кувшин!
      Когда Анис-аль-Джалис пришла к нему, он взгромоздил на голову тюрбан величиной с купол минарета, набив его всеми тряпками, какие только сыскались в доме, и разложил книги, и принял достойный вид, и стал упоминать имена магов, мудрецов и звездозаконников, которые ровно ничего не говорили этой женщине. И он похвалялся своей близостью к Сулейману ибн Дауду, мир с ними обоими и мир их праху!
      - Я заучил 170 способов из способов колдовства, и малейшим из этих способов я могу перенести камни твоего города за гору Каф, или же превратить его в полноводное море, а обитателей его обратить в рыб посреди него! - сказал он женщине, потрясая свитками, жезлами и амулетами, написанными на белом шелку сирийскими письменами. А если он не похвастался этим - то наверняка похвастался чем-то другим, ибо он, в отличие от истинных магов, не находил удовлетворения в самом своем занятии, а непременно нуждался в восхищении посторонних этому делу людей.
      Анис-аль-Джалис ровно ничего во всех его речах не поняла, и я это знаю доподлинно - ибо она по сей день ничего не понимает в науках и в магии. Но она очень хорошо понимает, в чем ее польза. И она предложила аш-Шамардалю владеть мной совместно, если ему удастся заставить меня служить.
      Он никогда не имел дела с джиннами, и сразу же решил, что, заполучив собственного джинна, станет предметом зависти прочих магов и мудрецов, как будто нет у них другой заботы, кроме безумств аш-Шамардаля.
      И он обрадовался, и возгордился, и вытащил книги с заклинаниями, и выпустил меня из кувшина. Я и ему отказался повиноваться, требуя, чтобы меня вернули к хранительнице кувшина. Но он, схватившись за книгу, стал читать то одно заклинание, то другое, и впал в бешенство, и составил слова таким образом, что почти закрыл для меня Врата огня.
      А ведь мы, джинны, состоим из бездымного пламени, и если прекратить приток этого пламени в наши жилы, то мы умираем и наша оболочка рассыпается в прах, подобный золе и пеплу.
      Увидев, к чему привело его хвастовство, аш-Шамардаль растерялся и испугался, ибо он по природе своей пуглив. Анис-аль-Джалис поняла, что случилось нечто непонятное, потому что к ее ногам не посыпались обещанные рубины, изумруды и жемчуга. Она возмутилась, и стала кричать на аш-Шамардаля, и он согнулся под бременем ее упреков, а потом она замолчала. И аш-Шамардаль придумал то, что подлинному магу и в голову бы не пришло.
      - О Анис-аль-Джалис! - сказал он. - Утри свои слезы и прохлади свои глаза. Я знаю, чем тебе помочь, чтобы вернуть роскошь и благополучие, которых ты лишилась. Старый царь Хиры решил взять себе молодую жену царского рода, и послал за достойной царевной, и вот ее везут к нему. Я могу навести на караван, везущий царевну, чары, и она сойдет с верблюда и уйдет, а ты займешь ее место, и никто об этом не догадается, если только ты не станешь раскрывать перед всеми лица. И вместе с ней сойдут с верблюдов и уйдут ее женщины, а их место займут твои женщины, которых ты купишь у посредников заранее. Таким образом ты станешь единственной царицей Хиры, ведь царь берет себе жену лишь для того, чтобы иметь от нее сына, а других жен у него нет, только любимицы.
      - Но они дождутся, пока я стану женой царя Хиры, а потом станут угрожать мне, что раскроют правду, о шейх! - сказала Анис-аль-Джалис. - И я буду платить им много лет подряд!
      - Разве ты не найдешь пути к избавлению? - спросил аш-Шамардаль.
      И они совершили то, что задумали, и Анис-аль-Джалис заменила царевну по имени Хайят-ан-Нуфус, которую везли к царю Хиры, и аш-Шамардаль сделал так, что царевна и ее женщины шли по пустыне, словно одурманенные банджем, пока голод и жажда не убили их.
      Но Анис-аль-Джалис, став царицей, не нашла радости в близости супруга, и она тосковала, и печаль ее усугублялась тем, что она поумнела. Раньше она не стеснялась проявлять свой дурной нрав, а теперь поняла, что именно из-за него ее постигли бедствия, и стала притворяться ласковой и сговорчивой, но необходимость постоянно так себя вести сильно угнетала ее. И она призналась в этом аш-Шамардалю, который стал часто приезжать к ней в Хиру и просить у нее денег то на одно, то на другое.
      А их связало общее преступление, и между ними даже возникло нечто вроде дружбы или родства, ибо аш-Шамардаль знал, что это он сделал Анис-аль-Джалис царицей, и это было немногое из того, что он вообще совершил в жизни, если не считать мелких козней и пакостей. Так что он был ей по-своему благодарен за то, что хоть одно из его деяний увенчалось успехом. А Анис-аль-Джалис тоже была ему благодарна, а если бы он не брал у нее денег, она бы, скорее всего, стала презирать его, как бескорыстного безумца.
      И аш-Шамардаль, который сам подолгу обходился без общества женщин, сперва преисполнился пренебрежения к Анис-аль-Джалис за то, что она не могла больше обходиться без общества мужчин. А потом он решил помочь ей именно потому, что смотрел свысока на близость между мужчинами и женщинами.
      Он снова разложил свои книги, и стал читать заклинания, ибо помнил, что при нем маги обсуждали нечто, способное помочь Анис-аль-Джалис. И, к несчастью моему, он все проделал правильно, так что я стал ее рабом, усмиряющим жар ее плоти! И всякий раз, как она испытывала огорчение, она запиралась в своих покоях, и призывала меня, а я не мог воспротивиться, ибо аш-Шамардаль научил ее, как следует угрожать мне, чтобы я повиновался.
      И она всякий раз обещала мне, что окончательно закроет для меня Врата огня, а я вынужден был повиноваться ей, чтобы не погибнуть, ибо аш-Шамардаль мог сделать это.
      И я не знал, что происходит за стенами тех комнат, где она открывала кувшин, пока однажды крышка не была снята, и я не начал творить то, к чему меня обязало заклинание аш-Шамардаля, и вдруг оказалось, что со мной не женщина сорока лет, а девушка двадцати лет! И я расспросил ее, и оказалось, что она похитила кувшин, и я попросил ее о помощи.
      И некоторое время я находился в кувшине, а потом его открыли, и я услышал радостные голоса, и это были голоса моих родственников из рода Раджмуса! И я вышел из кувшина, и рассказал им, что Врата огня для меня почти закрыты, а мой дядя, старший в той семье, осведомил меня, как стало известно, где спрятан кувшин. И он описал женщину, на лице у которой знак шайтана, и я крайне удивился и сказал, что еще совсем недавно никакого знака на ней не было, и что это сделали ее враги, чтобы призвать на ее голову бедствия, а сама она - из правоверных, и призывает имя Аллаха вполне искренне.
      Тогда мой дядя раскаялся в том, что был с ней груб и не оказал ей должной помощи. И он сказал мне так:
      - О сын моего брата, о Маймун ибн Дамдам! Заклятие, которое на тебя наложили, таково, что мы не знаем, как снова открыть для тебя Врата огня. Я отправлюсь к нашему царю, и расскажу ему о твоем горе, и он созовет своих подданных, и кто-нибудь наверняка найдет нужное средство. А пока оставайся с нами и жди.
      И он отправился к Синему царю, и осведомил его о моем деле, и тот обещал оказать мне поддержку, и послал гонцов, чтобы собрать старших во всех родах подвластных ему джиннов, а мой дядя вернулся и рассказал мне об этом.
      - О дядюшка! - сказал я ему. - Пока наши родственники ищут способа выручить меня, нет ли возможности помочь той, что освободила меня от этой проклятой Анис-аль-Джалис? Ведь произошло то, чего желали ее враги! Ты принял ее за одну из тех, кто верует в шайтана, и отправил туда, где ее ждет погибель!
      - О дитя! - сказал мой дядя. - Мне стыдно, что я не поверил ей, когда она призывала имя Аллаха. Насколько я понимаю, ее обстоятельства сложны и причудливы. У тебя нет сейчас силы и огня, чтобы отправиться к ней в своем подлинном облике, - но что ты скажешь о том, чтобы войти в чье-то тело и таким образом отслужить ей и отблагодарить ее? Тогда ты понемногу разберешься во всем, что ее окружает, и поймешь, кто ее враги, и призовешь на помощь всех нас. А мы тем временем найдем способ открыть для тебя Врата огня!
      - На голове и на глазах! - отвечал я.
      И мой двоюродный брат взял меня, и мы полетели, и стали искать эту девушку. Сперва мы побывали у озерных жителей и узнали, что они приняли девушку за посланницу небес и спустившуюся на землю звезду аль-Гуль, а поскольку эти несчастные веруют в шайтана, то они решили, будто ей суждено возглавить их войско и завоевать с ними все семь климатов! Потом мы отправились по следу этого войска, и видели, как оно проникло в долину возле Черного ущелья и собирает там неизвестно кем брошенную добычу. И мы отправились следом за девушкой и ее людьми, но мы могли передвигаться лишь ночью, чтобы ангелы Аллаха не поразили нас стрелами. И мы оказались свидетелями того, как большое войско захватило маленький отряд, и взяло в плен его предводителя, и сорвало с него золотую маску. А у него был конь, вороной и с белыми ногами, который сражался как воин, и когда он увидел, что не может помочь хозяину, то убежал.
      - Посмотри, на каком верблюде едет твоя девушка! - сказал мне мой брат. Если он не помрет от старости сегодня, то это непременно случится завтра!
      - Нет для меня иного пути отслужить ей за помощь, кроме воплощения в теле того прекрасного коня, которого мы тобой видели, клянусь Аллахом! сказал я. - Он теперь бродит по пустыне, и тоскует по хозяину, и наилучшее, что я могу сделать, - это войти в коня, и привести его к девушке, и таким образом сопровождать ее в странствиях. И при этом оба мы будем в безопасности, ведь я всегда смогу унести ее от врагов, а мои враги не догадаются искать меня в таком образе!
      И я вселился в этого коня, и догнал девушку с ее войском из тридцати, или немногим более, человек, с которым она отправилась завоевывать семь климатов, и оказалось, что она действительно на это способна!
      Ведь она спасла от смерти царевича Ади аль-Асвада тогда, когда ангелы Мункар и Накир уже вели спор о его душе!
      А потом она покинула Хиру, и я сопровождал ее в ар-Руху, и дальше, в земли огнепоклонников, вплоть до этого дня, когда она отправилась вызволять из замка младенца, а я, обеспокоившись за нее, сбежал из лагеря и встретился с тобой, о гуль.
      - Твоя история воистину необычайна и поучительна, - поняв молчание джинна как ожидание похвалы, сказал Хайсагур. - Вот что случается с мужами из-за ущербных разумом. Сперва ты был вынужден скрываться из-за одной женщины, потом тебя ввергла в неприятности другая, хранительница кувшина, а окончательно погубила третья - и еще неизвестно, когда ученые мужи, обединив усилия, избавят тебя от ее козней, дадут тебе отдых от ее зла и откроют для тебя Врата огня. Чем дольше я живу, тем больше убеждаюсь, что в землях правоверных женщинам дано слишком много власти...
      - Сам пророк указал в Коране их права, и если посчитать, то прав у них окажется куда больше, чем обязанностей, - согласился Маймун ибн Дамдам. И они злоупотребляют своим положением, и вымогают у мужчин не только то, на что способна щедрость, но и много больше! Знаешь ли ты историю о женщине и вазире халифа аль-Муктадира, Хамиде ибн аль-Аббасе?
      - Ради Аллаха, расскажи мне эту историю, - как положено вежливому собеседнику, попросил Хайсагур.
      - Однажды какая-то женщина, остановив Хамида ибн аль-Аббаса на дороге, пожаловалась ему на свою бедность, попросила вспомоществования и вручила прошение, которое принесла с собой. Он сел и подписал бумагу, согласно которой ей должны были выдать двести динаров. Казначей не захотел выплачивать такую сумму простолюдинке и спросил об этом Хамида, который ответил, что думал о двухстах дирхемах. Но поскольку по воле Аллаха он написал двести динаров, то от своих слов уже не отстпится. И вазир велел казначею выплатить женщине все деньги.
      - Немалые деньги, клянусь Аллахом! - заметил гуль.
      - Спустя несколько дней некто вручил Хамиду ибн аль-Аббасу прошение, продолжал джинн, - в котором говорилось, что человек этот и его жена раньше были бедны, а потом жена обратилась к вазиру, и тот дал ей двести динаров, после чего она возомнила о себе и теперь пытается заставить его развестись с ней. И он просил вазира велеть кому-нибудь обуздать его жену. Хамид рассмеялся и повелел выдать человеку двести динаров, говоря: "Дайте ему эти деньги и скажите, что он теперь сравнялся богатством со своей женой, и она больше не будет требовать развода". Тот человек взял деньги и ушел домой богачом.
      - Верно говорят дети арабов - кто щедр, то и властвует, - Хайсагур усмехнулся. - Как было бы прекрасно, если бы нас в нашем теперешнем положении могли спасти двести динаров... Единственное, на что я надеялся, вот этот бронзовый пенал. Но если он не содержит в себе никакого волшебства...
      - А как он попал к тебе, о гуль? Может быть, кто-то продал его тебе вместо талисмана? Такие случаи бывали, - сказал Маймун ибн Дамдам. Несложно нацарапать на бронзовой стенке всякие бестоловые слова.
      - Смотри сам, - Хайсагур поднес пенал к конской морде. - Начала я не разобрал, но вот тут поминается вся земля в длину и в ширину, и некий круг небосвода, и предлагается призвать грохочущий гром...
      - Грохочущий Гром? Это же имя ифрита!
      - Потише, потише, о друг Аллаха! - взмолился Хайсагур, схватившись за голову. - Когда ты так вопишь, мне кажется, что мой череп раскалывается изнутри. Нас, гулей, и без того зовут людьми с расщепленными головами, так что моему черепу будет очень легко треснуть и развалиться.
      - Как попал к тебе пенал с этим гнусным именем? Ради Аллаха, кто дал тебе этот пенал? - не унимался джинн.
      - Правду сказать, никто мне не давал его, я нашел его случайно. Но из-за него погиб ученый муж по имени Абд-ас-Самад ибн Абд-аль-Каддус ас-Самуди.
      - Это имя мне ничего не говорит, - сказал Маймун ибн Дамдам. - Не будешь ли ты так любезен и не расскажешь ли все по порядку, о гуль?
      - Если бы я сам знал порядок этих событий! Ас-Самуди получил пенал во временное пользование, потому что оказался в опасности. Он жил в Багдаде, когда власть там захватил аль-Бариди, и ему, как и многим почтенным людям пришлось бежать в Мосул и даже дальше. Выходит, этот проклятый пенал все же обладает какими-то магическими свойствами, если он должен был помочь мудрецу в превратностях времен! В конце концов ас-Самуди с учениками оказался в ар-Рухе - и там-то был погублен, а погубил его цирюльник Абд-Аллах, сделав кровопускание отравленным ножом по приказу некого аш-Шамардаля.
      - Аш-Шамардаль? - в голосе джина была такая ярость, что внутренним взором Хайсагур увидел оскаленную львиную морду.
      - Да, это был аш-Шамардаль, о котором мне кое-что рассказывал мой собеседник и сотрапезник Сабит ибн Хатем, звездозаконник из Харрана Мессопотамского. И, насколько я мог судить, ремесло этого человека стравливать между собой людей ради того, чтобы возвыситься над ними.
      - Аш-Шамардаль? -то, что прозвучало в голове у Хайсагура, было уже не голосом, а воистину львиным рыком.
      - Да, о почтенный джинн, и я пошел по его следу, и пришел сюда, к Пестрому замку, потому что он каким-то непонятным образом захватил замок и поселился в нем, прогнав жителей соседних деревень, а до того он потратил немалые деньги на то, чтобы устроить в горной долине фальшивый рай, где он морочил головы сильным юношам и мужчинам при помощи
      невольниц, переодетых гуриями, и большого количества вина...
      - Так хозяин Пестрого замка - аш-Шамардаль? - конь от возмущения вскинулся на дыбы и с силой ударил копытами по мелким камням, так что они брызнули в стороны, и разлетелись, и засыпали Хайсагура.
      - Горе тебе, ты не можешь буйствовать и бесноваться где-нибудь в другом месте? - закричал Хайсагур, вскакивая и встряхиваясь. И тут же он принялся усленно моргать.
      - Теперь я знаю, что нам нужно делать, о гуль! Мы должны отыскать человека, которого зовут Гураб Ятрибский!
      - Где-то я уже слышал это имя... - проворчал Хайсагур и затаил дыхание, ибо как раз в этот миг, добывая пальцем из уголка глаза самый мелкий камушек, гуль почувствовал, что избавляется от него.
      - Это - тот маг, что спас мне жизнь, заключив меня в кувшин, объяснил Маймун ибн Дамдам. - Он - соперник аш-Шамардаля. И он настолько же сильнее аш-Шамардаля, насколько джинны сильнее сынов Адама!
      - Что же он терпит этого гнусного завистника? - удивился гуль. - Даже я
      и то сообразил, чем занимается аш-Шамардаль, когда Сабит ибн Хатем рассказал мне историю своего спора с неким Барзахом. Аш-Шамардаль стравил молодого ишака со старым - а зачем ему это понадобилось, одному Аллаху известно!
      - Мне случилось подслушать один разговор между Анис-аль-Джалис и аш-Шамардалем. И я понял, что сейчас у всех этих магов, звездозаконников и мудрецов есть один предводитель, который решает все их споры, и это маг Бахрам. Но он уже очень стар, и устал от науки, магии и власти, и
      хочет передать свой престол в другие руки. И он несколько раз предлагал Гурабу Ятрибскому возглавить собрание мудрецов, но тот отказывался. А скверный завистник аш-Шамардаль, который не знает подлинной удачи ни в звездозаконии, ни во врачевании, ни в магии, мечтает о власти над магами, и понемногу подчиняет себе Бахрама, притворяясь его самым преданным учеником.
      - И Бахрам передал ему власть над покорными ему джиннами? - догадался Хайсагур, вспомнив, что обнаружилось в брошенном доме цирюльника.
      - Да, понемногу он стал передавать ему власть и талисманы, которым подчиняются эти джинны. Нам непременно нужно найти Гураба Ятрибского, чтобы он вошел к Бахраму, и согласился принять у него власть, и унизил мерзкого завистника! Ведь тогда Бахрам заберет талисманы у аш-Шамардаля и передаст их Гурабу Ятрибскому, а мерзкий завистник не посмеет его ослушаться! Никто не спасет нас от злобы аш-Шамардаля, кроме Гураба Ятрибского, клянусь Аллахом!