- Пестрый замок невозможно взять, его охраняют джинны! - отвечала Хайят-ан-Нуфус. - И скоро прибудет Великий шейх!
      - А раз его охраняют джинны, то зачем вдоль всех стен расставлены внизу и наверху лучники? И еще - раз его охраняют джинны, зачем тебе забирать ребенка! Ты взяла его лишь потому, что это было твоим единственным средством для спасения!
      - Клянусь Аллахом, я не брала его! - простонала женщина. - Эти отродья шайтана лгут, разорви Аллах их покров!
      Тут до них донеслись голоса и звон оружия. Оба, и сын, и мать, повернулись к двери.
      Вошли два черных раба с обнаженными ханджарами, оглядели помещение и встали по обе стороны дверного проема. Вслед за ними вошел человек во многих одеяниях из мягкой белой шерсти, как подобает человеку почтенному, из людей знания, не унижающему себя пестрыми одеждами.
      На нем был немалой величины тюрбан, конец которого, отпущенный подлиннее, прикрывал рыжеватую, мелкими колечками, бороду.
      Войдя, этот человек сразу же повернулся и дал знак тем, кто сопровождал его, остаться в коридоре.
      - О Великий шейх! - бросился к нему Мерван. - Знаешь ли ты, что натворила эта скверная?
      - Я знаю, что она уже натворила немало, о дитя, - отвечал старец. Говори. А ты, о ущербная разумом, помолчи! Довольно того, что из-за твоих безумств я бросил важные дела, и велел мариду нести меня сюда, и ты поставила под угрозу все наше великое дело! Говори, о сынок!
      - Вот две невольницы, и они подтвердят мои слова, - сказал Мерван.
      - Это хорошо, что их две, сам пророк пожелал, чтобы свидетельницы становились перед судьей попарно, и если одна собьется, другая ей подскажет, - одобрил тот, кого назвали Великим шейхом.
      - Значит, вы придаете больше веры словам этих распутниц, чем моим словам? - возмутилась Хайят-ан-Нуфус. - Я убью их, и Аллах простит мне это!
      - Запахни свою одежду, о женщина, - строго сказал Великий шейх. Разве не сказано в Коране: "О пророк, скажи твоим женам, дочерям и женщинам верующих, пусть они сближают на себе свои покрывала"? Ты не дозволена для нас - и мы не можем говорить с тобой, пока ты в таком непотребном виде!
      - Однако ты говорил со мной, когда я была в зеленых одеяниях Фатимы аз-Захры и с открытым лицом, о аш-Шамардаль! - возразила Хайят-ан-Нуфус. Тогда ты благодарил меня, о шейх, за то, что я совершила для тебя, и за дома и беседки, которые построила в той долине, и за девушек, которых купила, чтобы они ублажали праведников!
      - Те дни миновали, и ты не сумела удержать тех благ, что они сулили тебе, о женщина! - голос шейха делался все суровее. - Почему ты оказалась в Пестром замке? Разве не было у тебя иных путей? Разве я звал тебя сюда преждевременно? Своим глупым бегством ты раскрыла тайну Пестрого замка! Когда я прибыл сюда, то увидел неподалеку от него лагерь айаров! Для завершения всех бедствий нам здесь недоставало лишь айаров, и нет в нашей жизни ничего сладостнее, чем сражения с айарами! Они не могли сами найти этот замок, ибо его охраняют джинны! Они могли пройти сюда лишь следом за тобой!
      - О шейх, спроси меня! - взмолился Мерван, видя, что о нем забыли. Я, я расскажу тебе, как все вышло! А эти женщины подтвердят, если ты не позволишь царице их запугивать!
      - В Пестром замке можем запугивать, одобрять, награждать и наказывать лишь мы! - крикнул старец. - Мы здесь - и женщинам ничто не угрожает, клянемся Аллахом! Говори, о дитя.
      - О шейх, все началось, когда она случайно нашла Абризу! - воскликнул царевич. - Она ездила по городам в поисках красивых девушек и женщин для нашего рая, и ей рассказали об одной красавице, и она эту красавицу похитила, и вдруг оказалось, что ей попалась Абриза вместе со своим ребенком!
      - А кто такая Абриза? - осведомился шейх. - Ни у арабов, ни у персов, ни даже у зинджей женщинам не дают такого имени.
      - Это дочь франкского эмира, которая убежала с Ади аль-Асвадом, да поразит его Аллах! - объяснил Мерван. - Наш проклятый братец отправил ее в Хиру, и наш отец поселили ее в покоях харима, и я узнал о ее поразительной красоте, и овладел ею, и она родила ребенка.
      Шейх усмехнулся.
      - Ты воистину краток в речах, о сынок, - заметил он.
      - После того, как я вошел к ней, она убежала из дворца, и отыскала аль-Асвада, и он поселил ее в безопасном месте, а сам поклялся, что возведет ее сына на престол Хиры! Хотя он прекрасно знал, что наш отец назначил наследником меня, ибо я - от законной жены, а он - от черной наложницы! - продолжал царевич, которого при мысли о делах брата охватила ярость. - И эта женщина, Абриза, случайно оказалась в руках моей матери вместе с ребенком. И мать стала принуждать ее к разврату, чтобы опозорить ее в моих глазах!
      - О дитя, для чего мне это? - вмешалась Хайят-ан-Нуфус. - Нет у меня радости, кроме твоей радости, и я никогда не жалела денег, чтобы покупать тебе красивых невольниц, и все мои приближенные женщины были для тебя дозволены!
      - Абриза - не купленная невольница, и ты боялась, что ее место у меня может стать почетнее, чем твое место!
      - Горе вам, прекратите эти пререкания! - крикнул аш-Шамардаль, видя, что Хайят-ан-Нуфус собралась отвечать. - А вы, о женщины, говорите - так ли было на самом деле? Сперва скажешь ты, а ты - подтвердишь!
      Он высвободил из-под одеяний костлявую руку и указал пальцем на Хайзуран.
      - О господин, я свидетельствую - эта женщина, Абриза, действительно была похищена вместе с ребенком, и жила в той долине, но только была заперта в комнате без окон, и мы вместе с другими женщинами смотрели за ребенком, а это мальчик, подобный обрезку месяца! - быстро ответила Хайзуран.
      - Я подтверждаю это. Все так и было, клянусь Аллахом! - добавила Сабиха, не дожидаясь, пока палец будет нацелен на нее.
      - О шейх, ты не хуже всех прочих знал, что в комнате содержится женщина, которую я принуждаю к тому, чтобы стать одной из гурий! воскликнула Хайят-ан-Нуфус.
      - Ты не сказала мне только, что ее ребенок - сын царевича Мервана и родной племянник Ади аль-Асвада. Продолжай, о сынок! - и Великий шейх протянул руку к юноше.
      - Когда на долину напали люди аль-Асвада, она знала, что им нужны Абриза и ее ребенок, и если бы она сразу выдала им этих двоих, то нападающие ушли бы, не разорив нашего рая! Но она увезла с собой Абризу и моего сына, и уже одно это могло бы навести меня на размышления, - сказал Мерван. - По дороге на них напали, после чего пропала Абриза, но на помощь пришел Джубейр ибн Умейр, который в тех краях преследовал моего проклятого брата! И ему удалось захватить аль-Асвада, и встретиться с моей матерью, и он привез в Хиру всех - и мятежников, и мою мать, и ребенка. Потом аль-Асваду удалось спастись от казни благодаря тому самому отряду, который сейчас выследил нас, и он бежал прямо с помоста, и в тот же день привел в Хиру свое войско, которое сохранил для него еще один враг Аллаха - Джудар ибн Маджид. Он захватил Хиру - и тогда уже нам пришлось бежать. Скажи, о шейх, для чего она взяла с собой этого ребенка?
      - Я не могла оставить его аль-Асваду! - крикнула Хайят-ан-Нуфус. - Уж лучше бы я убила его своими руками! Ведь этот ребенок отнял бы у тебя трон, о дитя!
      - Нет, о шейх, она думала не обо мне! Она уже тогда предполагала, что аль-Асвад откроет ее убежище, и решила, что в таком случае все ее спасение - в этом ребенке! И мы прибыли в Пестрый замок, и рабы не успели повесить на стены ковры, как нас настигли люди аль-Асвада, те самые, что отбили его у палачей! И она поняла, что они послали гонцов за войском, и что замок будет осажден, и что ей и мне грозит смерть.
      - Я не прикасалась к ребенку! - Хайят-ан-Нуфус внезапно лишилась голоса и могла лишь хрипеть. - Я не трогала его и не выносила его, клянусь Аллахом!
      - Ей пришлось выбирать между сыном и внуком - и она предпочла внука, и купила им свою жизнь, а меня обрекла на смерть! О шейх, что за времена наступили, если мать обрекает на смерть сына? - теперь и царевич Мерван уже не говорил, а вопил, срывая голос. - Она спрятала ребенка где-то в замке, чтобы передать его людям аль-Асвада! Эта распутница будет торговаться с моим проклятым братом, и он дорого ей заплатит за ребенка, а меня он убьет! Но прежде я убью ее!
      Выхватив кинжал, царевич Мерван кинулся к матери, но черные рабы по знаку шейха схватили его за руки и за плечи. Он, вырываясь, осыпал Хайят-ан-Нуфус такими оскорблениями, какие наследнику престола, воспитанному утонченными наставниками, знать не положено.
      - О щенок арабской собаки, о гнусный! - напустился на него шейх. Закрой свой рот, иначе я велю забить его верблюжьим навозом! А ты, о развратница, объясни мне - зачем ты взяла с собой этого несчастного ребенка? Разве ты не поняла, что погоня будет не за тобой, а за ним? Ты не нужна аль-Асваду, и он был бы только рад, если бы посланные им всадники упустили тебя! А ребенок ему нужен! И ты знала это!
      Вдруг аш-Шамардаль поднес руку ко лбу.
      - Ты знала это, клянусь Аллахом! - повторил он. - А теперь говори - на основании чего ты предвидела, что людям аль-Асвада удастся найти твой след?
      - Я не брала ребенка! Клянусь Аллахом, я к нему не прикасалась! хрипела Хайят-ан-Нуфус, и вдруг, неожиданно ловким движением проскользнув между шейхом и черным рабом, дала сыну крепкую оплеуху. - Горе тебе, я сделала тебя наследником престола, я сделала тебя скрытым имамом, а ты позоришь меня и возводишь на меня напраслину!
      - Ты сделала меня скрытым имамом? А разве я не таков от рождения? Отпустите меня, о проклятые, я не буду ее убивать...
      - Не пускайте! - Хайят-ан-Нуфус схватила шейха за рукав. - Он убьет меня и погибнет сам!
      - О Великий шейх, разве не ты сказал мне, что во мне возродился скрытый имам, и мне предстоит править над всеми правоверными? - Мерван, пытаясь высвободиться, повернулся к старцу. - Разве все это - ложь?
      - Будьте вы оба прокляты! Я уже не знаю, что в этом замке - ложь, ибо вы все клянетесь Аллахом и все говорите разное! - воскликнул аш-Щамардаль. - А правда - лишь в том, что скоро тут будет все войско аль-Асвада! И замок нуждается в защите!
      - Разве его не защищают джинны? - спросила Хайят-ан-Нуфус. - А если они его не защищают - значит, это ты лгал нам все время!
      - Разумеется, покорные мне джинны охраняют замок! - подтвердил аш-Шамардаль, вовсе не желая рассказывать, как упустил марида Зальзаля ибн аль-Музанзиля. И он собирался добавить еще что-то, но его перебил необузданный Мерван.
      - Нет, ты мне ответишь, о дядюшка! - завопил он. - Я не расслабленный, что просит подаяния у стен больницы! Я, благодарение Аллаху, еще могу отличить кислое от соленого! Если я скрытый имам - то почему эта мерзкая, эта скверная не бросает с радостью Хиру и все, что в ней находится, чтобы следовать за мной? А раз она везет с собой ребенка, при помощи которого надеется договориться с новым царем Хиры, - то, выходит, она не верит в мое предназначение? И я - не скрытый имам? И все было напрасно - и наш рай, и то, что делалось для будущих воинов, и молитвы, и замыслы?
      - Сколько же лет ты лгал мне, о несчастный? - одновременно с сыном хрипела Хайят-ан-Нуфус. - Я отдала тебе то единственное, чем владела, а как ты распорядился моим имуществом? И ты же еще убедил меня, что поступил разумно, и что теперь я владею тем, что мне воистину необходимо! Горе тебе и горе мне!
      Слыша с двух сторон хрип и вопли, старец заткнул себе уши.
      - О Аллах, каких собеседников ты послал мне! И с этими крикунами я собрался творить великие дела! - воззвал он, обратив лицо к высокому потолку.
      При этом конец тюрбана скатился с бороды и его лицо стало видно полностью - сухое и злое лицо упрямца, с выпуклым лбом и выпуклыми блеклыми глазами, со светлыми бровями и жесткой курчавой бородой, которой не помешало бы знакомство с хенной - когда-то рыжая, она тоже как бы выцвела и имела жалкий вид.
      - Ради этих великих дел я отдала тебе единственного сына! А ты называешь меня распутницей и упрекаешь во лжи! - отвечала женщина. - Мы попали в этот замок, как в ловушку! Погибла я и погибло мое дитя!
      - Так он и тебя обманул? - изумился Мерван, уже не пытаясь отпихнуть черных рабов. - А я-то думал, что это ты всю жизнь всех обманывала! Вот оно, вознаграждение Аллаха!
      И долго еще они кричали, вопили и хрипели друг на друга, обвиняя и оправдываясь, а две невольницы, Хайзуран и Сабиха, глядели на них из угла, боясь дышать, а два черных раба, очевидно, плохо владеющие арабской речью, продолжали удерживать царевича, ибо иного приказа от своего повелителя не получили.
      Не дожидаясь конца этого бедствия, аш-Шамардаль вышел из помещения и проследовал в ту башню, где жил во время своих наездов в Пестрый замок.
      У входа его встретил черный невольник.
      - О господин, что нам делать с теми двумя, которые прибыли вместе с тобой? - спроси он. - Оба они лежат без памяти в твоих комнатах, и мы боимся за их жизнь.
      - Один из них - цирюльник, и он будет находиться при нас, - решил аш-Шамардаль. - Клянусь Аллахом, в этом обезумевшем замке недоставало только болтливого цирюльника! Второго, горбуна, отнесите в казармы, где живут мюриды, и покурите перед его носом жжеными перьями. Когда очнется, скажите ему, что Аллах переменил его судьбу и близится время, когда от него потребуется служба делу скрытого имама. Цирюльника мы приведем в чувство сами!
      Но, войдя в помещения, аш-Шамардаль менее всего торопился позаботиться об Абд-Аллахе Молчальнике.
      Он достал из устроенного в стене тайника шкатулку и раскрыл ее.
      На дне этой великолепной, из черного дерева, отделанной вставками из перламутра шкатулки лежали два дешевых медных кольца, из тех, что носят лишь черные рабы в небогатых домах.
      - Горе мне, это - последние... - пробормотал мудрец. - Горе мне, как же все это вышло?
      Он достал из-за пазухи черное ожерелье.
      - И от этого талисмана мне нет никакой пользы... Ибо камни в нем женского рода! И бронзовый пенал ас-Самуди пропал бесследно - а ведь он наверняка повелевает каким-то джинном, и я, если хорошенько постарался бы, разгадал бы его тайну... Как же теперь быть?
      Аш-Шамардаль сел на ковер и крепко задумался, опустив голову и упершись бородой в грудь. Когда же он выпрямился, то сухое лицо упрямца исказила кривая и малоприятная улыбка.
      - Еще не все потеряно, клянусь Аллахом! - сказал аш-Шамардаль. Немало крови придется им пролить, прежде чем Пестрый замок попадет в их гнусные руки!
      * * *
      - Воистину, блаженство хаммама может сравниться лишь с райским! мечтательно сказал Джеван-курд, растянувшись на лежанке-суфе. - И как это прекрасно - после долгого пути распарить все кости...
      - И срезать мозоли... - отвечал с другой лежанки Хабрур ибн Оман.
      Его борода была завернула и закутана в порыжевшие от хенны тряпки.
      - А растирание? Вы забыли о пользе растирания, о друзья Аллаха! напомнил с третьей лежанки Джабир аль-Мунзир. - И ведь мы еще не скоро сможем посетить такой хаммам!
      Все трое отдали себя во власть умелых банщиков - и, надо признаться, те растирали их, и сгоняли с них грязь катышками, и долго возились с ними, прежде чем их кожа засверкала чистотой.
      - Чтоб тебя не носила земля и не осеняло небо! - услышали вдруг они возмущенный голос с какой-то из отдаленных лежанок. - Что это ты нападаешь на мои бока, словно курд на паломников? Убирайся отсюда, о гнусный банщик, и дай нам отдых от своего зла! Разве так содержится образцовый хаммам? Твоя горячая вода недостаточно горяча, а твоя холодная вода лишена свежести и аромата! Что ты кладешь в кувшины с охлажденной водой - ишачий помет? А твои покрывала - ты вытирал ими ноги городским нищим? Клянусь Аллахом, будь у меня время - я купил бы этот хаммам и научил вас всех, как нужно принимать и ублажать посетителей!
      - Слушайте, слушайте! - развеселился Джеван-курд. - Сейчас этот бесноватый подерется с банщиком! Вот это будет развлечение! Ради Аллаха, не мешайте им подраться!
      - Сказано: а кто простит и уладит, воздаяние тому у Аллаха, - одернул искателя развлечений Хабрур. - Я пойду и погляжу, что там творится.
      Он отстранил банщика, встал, поправил во избежание позора набедренную повязку и, придерживая закутанную бороду, ушел туда, где за пеленой пара продолжал ругаться и обучать банщиков их ремеслу незримый посетитель.
      Джеван-курд и аль-Мунзир приподнялись, чтобы лучше слышать, но слов своего старшего товарища они не разобрали. Зато ответ на них был вполне внятен - бесноватый, которому удалось сбежать от родственников и забрести в хаммам, обозвал кого-то арабской собакой, и это вполне могло относиться к Хабруру.
      - Идем, ты был прав, о друг Аллаха! - обратился аль-Мунзир к Джевану, соскакивая с суфы. - Нужно было дать банщикам возможность поколотить этого несчастного! Но и теперь не поздно!
      Они поспешили туда, куда неторопливо проследовал Хабрур, и увидели такое зрелище.
      На краю большого водоема стоял человек неслыханного вида. Черные с легкой проседью волосы стояли у него на голове дыбом, так что голова сделалась, как у разъяренного ифрита, и величиной она вместе с волосами была, словно корзина в лавке зеленщика. Узкая белая повязка, стянувшая виски, делала его еще страшнее. Он был высокого роста и худой, но жилистый, и кое-где на его теле виднелись прямые шрамы, как от удара ханджаром.
      Этот человек потрясал покрывалами, которые банщик, очевидно, накинул ему на плечи, когда вводил в парильню хаммама. И если бы аль-Мунзиру или Джевану-курду пришлось изображать в трактате о повреждениях разума безумца, то лучшего, чем этот, они не нашли бы во всех землях правоверных.
      Аль-Мунзир знал по опыту, что его широченные плечи и огромный рост приводят к смирению даже самых буйных крикунов, если обладатель плеч и роста сурово сдвинет брови. Потому он вышел вперед и встал перед шумным посетителем хаммама так, как, очевидно, встал в сказке перед глупым рыбаком выпущенный им из кувшина свирепый джинн.
      - Чего тебе нужно, о молодец? - прервав свои возмущенные вопли, обратился к нему крикун. - Что ты стоишь и смотришь на меня глазом умаляющим? Может быть, ты еще заговоришь со мной речью уничтожающей, как этот обладатель крашеной бороды?
      Он указал пальцем на Хабрура ибн Омана.
      - Как говорят арабы, верблюд, домогавшийся рогов, лишился ушей, отвечал на это аль-Мунзир, несколько удивленный тем, что его рост и плечи не произвели должного впечатления.
      - Ты рожден ничтожным глупцом и жалким трусом, ты боишься тронуться в путь темной ночью и прячешься в шатре в жаркий полдень! - на сей раз подобный ифриту посетитель хаммама завел речь, хоть и гнусную, но подобающему детям арабов.
      - Я отважнее и доблестнее тебя и твоего отца, я гораздо выносливее в ночном пути, когда от холода дрожат даже звезды, и я смелее углублялся в полуденные долины, опаленные зноем! - с подобающей яростью произнес аль-Мунзир, предвидя увлекательное состязание в ругательствах, проклятиях и тому подобных славословиях.
      Почуяв, что перед крикуном уже не бессловесный банщик, а равный противник, прочие посетители хаммама стали, сползая с лежанок, стягиваться к месту склоки.
      - О аль-Мунзир, не причиняй ему вреда, - попросил Хабрур. - Разве ты не видишь, что он не отвечает за свои слова?
      - Горе тебе, как это я не отвечаю за свои слова? - повернулся к нему склочный и сварливый собеседник Джабира. - Ты сам не отвечаешь за свои слова, и твой отец не отвечал за свои слова, и твой дед не отвечал...
      - Ради Аллаха, замолчи! - подступил к нему Джеван-курд, которому это словесное состязание вовсе не понравилось. - Или я брошу тебя в водоем на посмешище всему хаммаму!
      - Клянусь Аллахом, от твоих слов во мне прибавилось огня к огню! отвечал ему этот человек, подобный свирепому ифриту. - Сейчас посмотрим, кто кого сбросит в водоем!
      И он, слегка присев и разведя руки, пошел на Джевана, явно готовясь схватиться с ним, как это делают рыночные борцы.
      - О Джеван, ты потеряешь в схватке набедренную повязку, и не он станет посмешищем, а ты! - удержал за плечо товарища аль-Мунзир. - Наше достоинство не потерпит урона, если мы откажемся от драки с бесноватым. Разве ты хочешь, чтобы хозяин хаммама послал за городской стражей и нас вывели отсюда с позором?
      - С чего это я должен посылать за городской стражей? - высокомерно осведомился подобный ифриту.
      Аль-Мунзир и Хабрур переглянулись.
      - О правоверные! - обратился Хабрур к полуобнаженным мужчинам, столпившимся вокруг. - Мы - чужие в вашем городе! Разве этот человек хозяин хаммама?
      - Нет, разумеется, клянусь Аллахом! - первым отозвался весьма почтенный старец. - Я посещаю этот хаммам уже тридцать лет, и знал всех его хозяев поочередно. Но я впервые вижу этого человека.
      - И мы впервые видим его! - подтвердили все прочие.
      Самозванец потер рукой лоб.
      - Горе мне, это не мой хаммам... - пробормотал он.
      - Да это же гашишеед! - вдруг догадался кто-то. - Он одурманен и сам не понимает, что говорит!
      - Разве те, кто потребляет гашиш, лезут в драку? - возразили ему. Они предаются своим видениям! Вот сейчас ему кажется, будто он хозяин хаммама! ..
      Воспользовавшись тем, что возник спор о повадках и обычаях гашишеедов, Джеван-курд зашел за спину самозванцу и приблизился к нему настолько, что смог его обнюхать. Сделав из этого кое-какие выводы, он за спинами спорящих вернулся к аль-Мунзиру.
      - Гашиш тут ни при чем, и ни одна из пяти разновидностей банджа тоже, тихо сообщил он. - А виновато в этом бедствии плохое вино, знаешь, из тех вин, которые темные, точно ослиная спина, и горе виноторговцу, продающему людям такой товар. Не кислое оно, а перекисшее, и вкуса его не выдержит и самый неприхотливый бедуин, и бурлит оно в кувшине, точно ветры в брюхе! Очевидно, этот человек не нашел ничего лучшего - ведь тот, кто хочет выпить хорошего виноградного вина, должен знать, где его взять, а он тут, судя по всему, чужой.
      - Хотя он и ведет себя, точно бесноватый, нужно присмотреть за ним, пока он не придет в себя, о любимые, - добавил, услышав эти слова, Хабрур ибн Оман. - Что, если мы уведем его отсюда? Ему на свежем воздухе непременно станет легче!
      - Я бы отвел его к цирюльнику! - и, очевидно, вообразив, как цирюльник будет брить голову самозванцу, Джеван-курд весело рассмеялся.
      Тут подобный ифриту встрепенулся. Опьянение не помешало ему расслышать слова Джевана-курда.
      - Да разве я не царский сын? - завопил этот диковинный человек. Разве в моем роду было мало воинов? Разве я не обязан растить длинные локоны, подобно воину, чтобы они лежали у меня на плечах в день битвы, а не брить голову, подобно купцу, который боится, что его в дальних странствиях одолеют вши?!
      И он, придерживая левой рукой набедренную повязку, правую воздел ввысь, к куполу над водоемом, и громким голосом произнес такие стихи:
      Я тот, кто всем известен в день сраженья, И джинн земной моей боится тени.
      Мое копье! Коль на него посмотрят Увидят там зубцы, как полумесяц.
      Услышав эту удивительную в устах полуголого человека похвальбу, окружающие дружно расхохотались.
      - О человек, реши сперва, кто ты - хозяин хаммама или отпрыск царского рода, - посоветовал ему аль-Мунзир.
      - А может быть, ты - вазир повелителя правоверных? - не удержался Джеван-курд, за всю свою жизнь не научившийся удерживать за зубами веселое словцо. - Может быть, ты - повелитель Чин-Мачина?
      - Повелитель Чин-Мачина? - переспросил самозванец, и вдруг его лицо озарилось восторгом узнавания. - И иранский шах? Да ведь они же подносили мне знатные дары - парчовые халаты и прекрасные ковры! Полосатые шелка и жемчужины - сколько захватит рука! И они мне вниманье дарили и так говорили: воистину у Аллаха есть рассказы слаще пирожного!
      Услышав еще и это поразительное хвастовство, посетители хаммама захохотали еще громче.
      - Истории о царевичах и красавицах! О терпящих бедствия! О влюбленных и разлученных! О погибавших и спасенных! - завопил, перекрикивая их с непостижимой легкостью, самозванец. - Сюда, ко мне, о правоверные!
      - Клянусь Аллахом, я знаю этого человека! - воскликнул вдруг аль-Мунзир. - Я бы и раньше узнал его, если бы не эти страшные волосы! О любимые, ведь это он спас меня от смерти в тот день, когда похитили эту проклятую, эту мерзкую, эту скверную и ее ребенка!
      Привлеченный гомоном, в парильню явился настоящий хозяин хаммама - и странно выглядел он в полосатой фарджии и высоком белом тюрбане среди мужей, у которых было прикрыто лишь то, что ислам велит прикрывать мужчине, - то, что ниже пупка и выше колена.
      - О правоверные, из-за чего этот шум? Ради Аллаха, что стряслось? громко вопрошал он. - Если из-за невежества моих рабов - то я завтра же продам их на рынке и куплю других, более искусных в банном деле, клянусь Аллахом!
      - Бесноватый проник в твой хаммам, о Абу-Али ад-Димашки! - наперебой отвечали ему развеселившиеся посетители. - И он будет расплачиваться при выходе не дирхемами, а историями о царевичах и красавицах!
      - Спаси и помилуй нас Аллах от подобного бедствия! - воскликнул подлинный хозяин. - Пусть рассказывает о чем угодно, но только за пределами моего хаммама!
      - Почему это я должен рассказывать истории за пределами хаммама? возмутился странный посетитель, забывший почему-то в этот миг о своем царском происхождении. - Клянусь Аллахом, я сейчас сяду на краю водоема, и примусь рассказывать одну из лучших историй, и правоверные перестанут мыться, и они будут слушать меня, так что проведут время в хаммаме до закатной молитвы в три раката! А те, кто хотел бы сюда попасть, так и останутся стоять у дверей, потому что хаммам уже полон! И ты лишишься прибыли, о глупец!
      - Пожалуй, если дать ему волю, он так и сделает, - негромко сказал Хабрур аль-Мунзиру.
      - И вот вам для начала история о сварливом старике! - шлепаясь на пол, заявил подобный ифриту. - Это короткая история, которая приведет вас в прекрасное расположение духа, так что вы охотно выслушаете вслед за ней и длинную!
      - Ко мне, о Али, о Маруф, о Дарфиль! - приказал хозяин хаммама. Простите меня, о правоверные, но этого человека придется вывести!
      - Рассказывают, что некий старик заболел, и ослаб, и родные его позвали к нему врача. Врач без промедления явился, и старик известил его, что жестоко страдает от ломоты в костях, - громким голосом начал рассказчик. - "Это у тебя от старости, о почтенный! " - сказал врач.
      Али, Маруф и Дарфиль, трое черных рабов устрашающего вида, торопливо сошлись с разных концов парильни. Очевидно, хозяин держал их для случаев, подобных этому.
      - "Еще меня донимает жжение в глазах, и покраснение век, и ослабение зрения", - сказал старик. "И жжение, и покраснение, и ослабение у тебя также от старости, о почтенный! " - определил врач, - с весьма лукавым видом, как бы не замечая опасности, продолжал рассказчик. - Слушайте, слушайте, о правоверные!
      - Говоришь, этот безумец спас тебя от смерти, о аль-Мунзир? Джевану-курду нужно было непременно удостовериться в этом, а когда Джабир кивнул, он, не дожидаясь военного совета, отделился от аль-Мунзира и Хабрура и стал огибать толпу таким образом, чтобы оказаться в тылу у троих черных рабов. Попутно он прихватил большой медный таз с водой, мутной от бобовой муки, оставленный в этой суете без присмотра.
      Хабрур и Джабир также, не сказав друг другу ни слова, расступились. Причем Хабрур ибн Оман со вздохом раскутал бороду и швырнул на пол рыжие тряпки.
      - "Великие беды доставляет мне, клянусь Аллахом, боль в спине! " добавил тогда старик. "И боль в спине у тебя, о почтенный, от старости", сообщил больному врач. "В горле моем кашель, и хрип, и бульканье, и прочие помехи, о врач! " - сказал старик...
      Рассказчик уже собирался поведать, что ответил врач, но двое черных рабов подхватили его под локти и поставили на ноги.
      Вставать и прерывать свою историю этому человеку, похожему на ифрита, вовсе не хотелось. Он подогнул ноги, чтобы не становиться на них, и повис на руках у рабов.
      - О друг Аллаха, прикажи своим рабам оставить в покое этого человека, обратился Хабрур ибн Оман к подлинному хозяину хаммама. - Мы заплатим за него, клянусь Аллахом, и пусть это дело будет улажено!
      - А кто ты такой, чтобы указывать мне, как я должен поступать в моем хаммаме? - осведомился разъяренный хозяин. - Да не даст Аллах тебе мира и да не продлит он твою жизнь!
      Едва успел он произнести это проклятие, как неугомонный рассказчик, заставив рабов склониться под своей тяжестью, внезапно ударил босыми пятками в пол, вырвался, оказался за их спинами и, пока они не успели разогнуться, ударом правой ноги в зад сбросил одного из них в водоем.
      - "И кашель, и хрип также происходят от старости, "- объяснил врач. И тогда старик возмутился, и привстал на своем ложе, и призвал свое семейство, и принялся ругать врача отборными словами! - воскликнул он. Аллах не допустит, чтобы моя история осталась без завершения!
      Видя, что на него надвигаются двое черных рабов, растопырив руки, чтобы схватить его и выкинуть из хаммама, он отбежал в сторону и вскочил на суфу, стоящую в нише. Оттуда ему уже было некуда деваться, но он, очевидно, знал, что делал, невзирая на вино, подобное цветом ослиной спине.
      - "О глупец и сын глупца, да не обрадует тебя Аллах! - завопил старик. Да не даст тебе Аллах мира и да не продлит он твою жизнь, о ослиный хвост, о верблюжья задница! Как это ты говоришь, что все мои болезни от старости? Те, кто тебя обучал, понапрасну брали деньги у твоих родителей, Аллах мне свидетель в этом! Ослом ты был, ослом ты и остался, и поистине глуп был тот, что возвысил тебя над другими в моих глазах! " вопил он сам не хуже того возмущенного старика. - Где вы там, о Али, о Дарфиль? Подходите - и вы услышите конец этой замечательной истории! Знаете, что ответил врач?
      Али, а может, и Дарфиль, кинулся, чтобы схватить его за ноги и стащить с суфы. Но рассказчик, сдернув с веревки, натянутой вдоль стены, мокрое покрывало, накинул его на голову черному рабу. А поскольку тот, чтобы ухватить его под колени, несколько нагнулся, то рассказчик, поставив ногу ему на плечо, а другую - на поясницу, пробежал таким образом по его спине и, избежав объятий второго раба, снова оказался на краю водоема.